Поэтому когда Август Бебель взошел на трибуну, все считали, что вопрос он поднимет локальный.— Господин президент, господа депутаты, майне дамен унд геррен, — начал Бебель неторопливо, зная, что на его выступление соберутся. Он давал время депутатам и журналистам занять места, поэтому с главным, с основным, тянул. — Предмет моего выступления может показаться вам странным только при поверхностном с ним ознакомлении. Речь пойдет не столько о вмешательстве в наши внутренние дела агентов иностранной державы, сколько о том, что министерство внутренних дел и прусская полиция скрытно и вероломно нарушают нашу конституцию, входя в сговор с полицейским агентом России, выступающим во время приемов и светских раутов под обличьем дипломата. Я располагаю документами о противозаконной деятельности так называемого дипломата, свившего себе полицейское гнездо в центре Берлина под крылышком нашего добренького министерства внутренних дел. Я располагаю данными о том, что дипломат занимается сбором данных о русских революционерах, нашедших политическое пристанище в нашей конституционной стране. Я намерен потребовать расследования деятельности так называемого дипломата…— Пожалуйста, факты, — поморщился президент рейхстага, — в таком межгосударственном вопросе потребны факты, имена, веские доказательства.— Ну что ж, вы сами попросили факты, имена и доказательства, — мгновенно откликнулся Бебель. — Извольте, я начинаю приводить имена и факты…… Прусский канцлер Бюлов принял русского посла Остен-Сакена в загородной резиденции: после перенесенной инфлуэнцы врачи предписали две недели абсолютного покоя, парное молоко с медом и прогулки в сосновом лесу.Однако речь Бебеля, породившая недоуменное недовольство кайзера, понудила Бюлова вызвать посла — в нарушение предписаний врачебного консилиума.— Ваше превосходительство, — сказал Бюлов, пригласив Остен-Сакена не в кабинет, а на открытую веранду, к завтраку, — опасения Санкт-Петербурга по поводу того, что речь одного из безответственных депутатов рейхстага может поколебать узы дружбы, существующие между нашими монархиями, необоснованны, совершенно необоснованны. Мы позволяем говорить с трибуны рейхстага все, что угодно. Мы позволяем,— повторил Бюлов. — Но мы можем и возразить, если в этом возникнет нужда. Что ж, нужда возникла. Мы возразим. Мы щелкнем по носу. Ваш дипломат… — фон Бюлов не помнил, естественно, фамилии Гартинга, а посол не счел целесообразным подсказывать, — ваш дипломат, — продолжал Бюлов, поняв, отчего промолчал посол. — должен продолжать свою работу с таким же рвением, как и раньше…… Гартинг посмотрел на Остен-Сакена соболезнующе:— Как «раньше» — невозможно, ваше превосходительство. Я теперь персона «нон грата», хотя никто меня не понуждает уехать отсюда. В отличие от вашего ведомства, мне потребно полнейшее отсутствие какой бы то ни было популярности.— Я сделал все, что мог, Аркадий Михайлович.— Вы думаете, я не благодарен вам за это? Виню я не кого-нибудь, а себя. Что ж, на ошибках учатся. Сделаем вывод.… Слово, данное барону Остен-Сакену, фон Бюлов сдержал: в Кенигсберге была арестована группа русских социал-демократов (в Берлине все успели скрыться), которая «держала» перевалочные склады «анархической» литературы возмутительного содержания, «хранение которой в „дружественной державе“, то есть в России, карается каторгой».Через три дня в немецких газетах начался хорошо организованный шабаш; описывались подробности ареста «террористов, укрывавших бомбы, револьверы и пулеметы»; намекалось, что люди эти говорят по-немецки «с акцентом, достаточно явно определяющим их национальную принадлежность»; что склады они организовали самой «русско-прусской границы, а контрабандисты осуществляли переброску не только литературы, но и самих анархо-нигилистических бандитов, вооруженных с головы до ног, ибо единственная цель их заключается в проведении террористических актов».Ларчик открывался просто: дело было не только в Гартинге и Остен-Сакене; дело было в Круппах и Зауэрах, которые властно диктовали политикам свои требования: «Дайте нам русский рынок, ибо это ближе и дешевле, чем Канада, Бразилия, Персия или Япония. Рынок только тогда—рынок, если налажены добрые отношения, доверие и взаимовыручка».Службы разведки крупнейших германских концернов точно заметили тенденцию русского министерства иностранных дел: подспудно, неуклонно, неведомые, но могущественные силы проводили курс на сближение с Англией, невзирая на то, что граф Витте продолжал настойчиво повторять: «Лишь союз России, Германии и Франции может гарантировать стабильность Европы». Новые веяния в Санкт-Петербурге — таинственные, неуловимые — носили характер англофильский; Германию хотели оттеснить, завязав на шее Берлина «жгут англо-русско-французской дружбы».Поскольку русская политика, как внешняя, так и внутренняя, была персонифицированной, авторитарной, то есть государевой, Берлин решил сыграть именно на этом, доказав Царскому Селу, что лишь правительство Кайзера понимает заботы Самодержца, в то время как британский Эдуард раздавлен парламентом, бесправен и является пешкой в руках франкмасонов, а уж о Париже, где в кабинете министров всевластвуют социалисты, и говорить нечего.Арестами социал-демократов русского происхождения Берлин как бы протягивал руку Санкт-Петербургу — за государем оставалось руку эту дружескую принять.Николай Второй весьма внимательно отнесся к событиям, которые начали медленно и туго раскручиваться в Берлине, начавшись в общем-то с того, что Дзержинский придумал и осуществил комбинацию против Гартинга, представлявшего не протокольные (как Остен-Сакен), а истинные интересы российского трона.В ответ на арест «нигилистов, анархистов, бандитов, замышлявших заговор против священной особы», в ответ на угрозу Берлина, а может, и не угрозу, а твердо принятое решение — выдать России арестованных и никак не мешать Гартингу и впредь шпионить, в рейхстаге с протестом выступил юрист социал-демократии Германии профессор Гаазе.Ему немедленно ответил статс-секретарь фон Рихтгофен:— Имперскому канцлеру известно, что чиновнику, принадлежащему к здешнему русскому посольству, поручено его правительством следить за действиями и происками находящихся в Германии русских анархистов. Устранение существующих условий представляется канцлеру ненадлежащим; это в интересах нашей империи, чтобы за происками иностранных анархистов следили органы их отечественного государства — без осуществления публичной должности. Я охотно объявляю, что мы никоим образом не намерены оказывать содействия взбунтовавшимся подданным дружественного государства, мы не имеем никаких оснований заявлять о каком бы то ни было участии к фанатичным врагам существующего правового строя в этом соседнем государстве. В общем, это не только в интересе России, но в интересе всех цивилизованных государств — бороться с анархическими происками. Вы не можете требовать, господа депутаты, чтобы со столь опасными индивидами мы обращались в бархатных перчатках. Я думаю, что наш долг заключается в том, чтобы содействовать самому тесному соприкосновению полицейских установлений различных соседних государств в их борьбе против террора. Русских анархистов невозможно препровождать ни в какое другое место, кроме как на русскую границу — для передачи по надобности. Не думаете ли вы, что прием высланных русских анархистов доставит удовольствие какому-нибудь третьему соседнему государству? «Чего не хочешь, чтобы делали тебе, не делай другому». При решении такого серьезного вопроса, как вопрос об анархистах, никакая сентиментальность не у места. Мы задерживаем этих людей, когда они становятся особо опасными, и переправляем их через ту границу, которая представляется нам наиболее целесообразной. Если они не желают быть выданными — пусть ведут себя смирно. Мы не принуждаем их, и никто их не принуждает быть анархистами. Если, однако, они желают быть таковыми, то они должны быть готовы к последствиям своих деяний. Конечно, этим господам удобно пребывать здесь, у нас, где они себя чувствуют лучше, чем в своем собственном отечестве. При этом они желают носить венец политического мученичества. Поощрять это мы не имеем никаких оснований — ни сейчас, ни в будущем.Карл Либкнехт назвал выступление барона Рихтгофена «циничным, аморальным» и немедленно организовал кампанию в социал-демократической прессе: материалы с новыми фактами готовил Дзержинский.Август Бебель говорил в рейхстаге:— Господин статс-секретарь, видимо, не предполагал, выступая со своим пресмыкательским заявлением, что реакция будет столь единодушной, начиная от социал-демократов и кончая буржуазными радикалами. Называя «анархистами и нигилистами» социал-демократов, которые никакого отношения к террору не имели и не имеют, но которые не отрицают своей работы в области пропаганды идей гуманизма и классового равенства, барон Рихтгофен упустил из виду, что даже господин Петр Струве со своим умеренно-буржуазным журналом «Освобождение» запрещен в России и официально именуется «анархистом», тогда как у нас в Берлине его не называют иначе, как «консерватор». Выступление барона Рихтгофена свидетельствует о том, что правительство пошло на поводу у тех сил, которым само слово «прогресс» представляется анархизмом. Однако, к счастью, прогресс неодолим — в России тоже!Фон Бюлов разыгрывал свою комбинацию по законам Мольтке, по военным законам «больших охватов». Он ждал, что реакция на выступление Рихтгофена будет именно такой, какая и планировалась. Он не торопился «ударять» и на этот раз, он давал страстям накалиться.Дзержинский приехал к Либкнехту вечером, уставший после тяжелого дня: спорил до хрипоты с варшавскими «анархистами-коммунистами».«Называя себя „коммунистами“, вы призываете к кровавому бунту, вы повторяете Нечаева, а ваши слова немедленно подхватывают буржуа и тычут носом неподготовленного читателя: „Смотрите, что вам готовят „анархо-коммунисты“, они ведь „Интернационалом“ клянутся — не чем-нибудь! Поэтому я повторяю, и теперь уже в последний раз: либо вы прекратите безответственную болтовню, спекулируя святым именем „Интернационала“ и „Коммуны“, либо мы обрушимся против вас, как против наемников реакции, именно наемников! Услужливый дурак — опаснее врага! Мы станем бить наотмашь, мы пойдем на сокрушительное и окончательное размежевание, заклеймив вас худшими пособниками буржуазии!“Говорил он с такой тяжелой убежденностью, что Либезон, Никишкин, Калныш и Витько возражать не посмели: глаза Дзержинского горели открытой, нескрываемой яростью. (Лишь после революции Дзержинский узнает, что Либезон и Никишкин были на содержании Департамента полиции, получая ежемесячное вознаграждение за публикацию своих «возмутительных брошюр».)— Вы желтый, Феликс, — сказал Либкнехт. — Давайте-ка я заварю вам крепкого кофе, а?— Тогда вообще не усну.— Чая?— А молока у вас нет, Карл? Я бы с удовольствием выпил стакан молока.— Пива есть три бутылки, это у немца, всегда найдется в доме, а молоко мы пьем редко. Хотите пива?— Я же не пью.— Слушайте, нельзя следовать во всем Робеспьеру! Пиво, в конце концов, национальный напиток Энгельса! — Либкнехт улыбнулся. — Что вы такой взъерошенный?— Карл, мне кажется — я это кожей ощущаю, — сейчас период затишья перед бурей: вряд ли Бюлов смирится с той пощечиной, которую ему отвесил товарищ Бебель.— Смирится, — ответил Либкнехт, — ему ничего не остается, как смириться с нашей правдой. Он вышел на трибуну схватки неподготовленным.Так не бывает, — Дзержинский покачал головой. — Так не бывает, Карл. Мне кажется, вы сейчас подобны тетеревам на току — увлеклись, поете, радуетесь победе. Надо готовиться к продолжению борьбы. Надо, Карл. Я, во всяком случае, готовлюсь. Готовлюсь, — упрямо повторил он, чувствуя внутреннее несогласие Либкнехта с его словами.Прав оказался Дзержинский, однако.Фон Бюлов дал «разыграться» социал-демократической прессе Германии, он позволил торжествовать победу своим врагам, он не спешил, предупредив Царское Село, что «схватка еще только начинается».Сторонники английской линии в России пытались подействовать на государя окольными путями в том направлении, что даже если Бюлов одержит в конце концов победу, то критика, которая сейчас раздается на страницах германской прессы, нанесет серьезный удар по престижу империи: «Победа будет куплена ценою унижения».Николай Второй бродил по парку, стрелял ворон, беседовал с Аликс, дражайшей супругою; она советовала: «але мит вайле», что значит «поспешай с промедлением».Государь лишний раз убедился в уме Аликс и в крейсерской, утюжной надежности Берлина, когда на заседании прусского ландтага было зачитано обвинительное заключение, доказывавшее, что арестованные «анархисты, нигилисты и бомбисты, коих поспешили взять под защиту германские социал-демократы, на самом деле есть шайка садистов, злодеев, растленных мерзавцев, для которых нет ничего святого». Обвинение в прусском ландтаге (Бюлов не зря выбрал именно этот ландтаг — здесь магнаты и помещики провалили на выборах социал-демократов; все депутаты были имущими) поддерживали два члена кабинета: Шенштедт, министр юстиции, и министр внутренних дел Хаммерштайн.Дзержинский, читая их речи, был в ярости: множество цитат, «уличающих» арестованных товарищей, взяты из прокламаций варшавских «анархистов-коммунистов», из заявлений русских эсеров, восславлявших террор, брошюр Пилсудского, который призывал к «уничтожению всех и всяких представителей России в Польше». Курьезным, впрочем, было то, что, как самый ударный пункт обвинения, приводились слова «Варшавянки» в следующем переводе: «Вперед, к кровавой борьбе! Повстанцы, вешайте магнатов, топите их в крови!» Речи прусских министров были рассчитаны на бюргерство, на средние слои, на обывателя — это действовало. Министры красок не жалели, рисовали фантастические ужасы, пугали призраком кинжалов, выстрелов в спину, тайных судилищ и виселиц. Сработало. Буржуазные радикалы, которые так дружно поддержали было Бебеля, сейчас так же дружно открестились от него, примкнув к Шенштедту и Хаммерштайну.(Особенно подействовали слова министра внутренних дел: «Если бы в России увенчалась успехом безумная попытка поднять бунт с помощью анархических, террористических и нигилистических сочинений, то это бы имело немедленную обратную реакцию на Пруссию: Поэтому я возглашаю: „Туа рес агитур!“ — „Так или иначе, но дело идет о нас!“)По просьбе Розы Люксембург Дзержинский сел за перевод тех «улик», которые помянули прусские министры. Вывод его был точным и кратким. На совещании, которое собрал у себя Либкнехт, Дзержинский сказал:— Тщательная проверка цитат, приведенных министрами с официальной трибуны, показала следующее: Хаммерштайн и Шенштедт выделили из захваченной литературы лишь прокламации русских социалистов-революционеров, польских «анархистов-коммунистов» и ППС. Однако, как явствует из описи захваченной литературы, подавляющее большинство принадлежало перу русских и польских социал-демократических публицистов, которые выступают как раз против положений товарищей эсеров и анархистов. Приведены цитаты из сочинений ППС, но ни слова не сказано о польской социал-демократической литературе, принадлежащей перу Розы, где ППС разоблачается как сила, чуждая идеям революции, как организация заговорщиков, играющих в террор! Там, где «улик» не хватало, цитаты переписывались прусской полицией с помощью того же Гартинга и еще коллеги Выводцева, сидящего в должности консула Российской империи в Кенигсберге, — полное смыкание дипломатии с жандармским ведомством!Бебель поднялся на трибуну рейхстага назавтра после совещания у Либкнехта. Его доводы были неопровержимы. Однако в стране уже начался неуправляемый психоз; буржуазная пресса травила германскую социал-демократию, как «пособницу русских и польских террористов». Бебель вернулся на свое место под улюлюканье бюргерских, банковских и клерикальных депутатов. Бюлов, чувствуя, что момент его торжества настал, медленно поднял руку, испрашивая слово у президента рейхстага.— Решение вопроса о поведении у нас иностранцев принадлежит правительству, — медленно начал он, — а не чужеземным нигилистам или их советчикам из среды нашей социал-демократии. Ни в какой стране мира не могут быть терпимы безобразия со стороны иностранцев. Ни в какой другой стране иностранцы не могут себе позволить ничего подобного. Сострадание и внимание нужны, если они к месту; терпимость и защита гарантирована для тех, кто подчиняется нашим законам и соблюдает их, для тех, кто ведет себя прилично.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65