У стены стоял буфет, на
нем - кувшин. Середину комнаты занимал покрытый белой скатертью стол. Он
был уставлен серебряной и хрустальной посудой. К столу были придвинуты три
стула, на стенах висели картины; ноги утопали в пушистом ковре.
- Мисс Лансинг, пожалуйста, садитесь сюда, - пригласил наш хозяин. -
А мистер Карсон сядет напротив. Приступим к еде. Суп, я уверен, еще не
успел остыть.
Нам никто не прислуживал. Невольно складывалось впечатление, что в
доме, кроме нас троих, никого нет, хотя, подумалось мне, наш хозяин вряд
ли готовил кушанья самостоятельно. Мысль мелькнула и исчезла, ибо она
никак не соответствовала изысканности комнаты и богатству сервировки.
Суп был превосходным, свежий салат приятно похрустывал на зубах,
отбивные таяли во рту. Вино удовлетворило бы самый утонченный вкус.
- Быть может, это вас заинтересует, - сказал наш радушный хозяин. -
Дело в том, что предположение, которое вы выдвинули - надеюсь, не для
красного словца - при нашей последней встрече, показалось мне весьма
любопытным, и я тщательно его обдумал. Как было бы здорово, если бы
человеку вдруг представилась возможность собирать не только свои
собственные впечатления, но и впечатления других людей. Вообразите, какое
богатство ожидало бы его в преклонном возрасте. Он одинок, старые друзья
умерли, а познавать новое он не способен чисто физически. Но он
протягивает руку и снимает с полки шкатулку, в которой, если можно так
выразиться, заключены впечатления прежних дней; открыв ее, он переживает
тот или иной случай заново, причем ничуть не менее остро, чем в первый
раз.
Я удивился услышанному, но не особенно. Я ощущал себя человеком,
которому снится сон, и который сознает, что видит сон, но никак не может
проснуться.
- Я попытался представить, - продолжал наш хозяин, - каким должно
быть содержимое такой шкатулки. Помимо голых фактов, то бишь опыта как
такового, человек наверняка сохранил бы, скажем так, фоновые впечатления -
иначе говоря, звук, дуновение ветра, солнечный свет, бег облаков по небу,
цвета и запахи. Ибо, чтобы достичь результата, о котором мы упомянули,
воспоминание должно быть насколько возможно полным. Оно должно содержать в
себе все элементы, необходимые для пробуждения памяти о каком-нибудь
событии многолетней давности. Вы согласны со мной, мистер Карсон?
- Да, - сказал я, - целиком и полностью.
- Кроме того, я попробовал определить критерии отбора впечатлений.
Разумно ли будет выбирать лишь радостные воспоминания, или все-таки не
следует пренебрегать и печальными? Пожалуй, стоило бы сохранить
воспоминания о постигших человека разочарованиях, хотя бы ради того, чтобы
мы не забывали о смирении.
- По-моему, - вставила Синтия, - не надо ограничивать себя в выборе.
Однако я бы все же отдала предпочтение радостным переживаниям. Печальные,
разумеется, тоже нужны, но я бы положила их в укромный уголок, где они не
бросались бы в глаза и откуда, если потребуется, их было бы легко извлечь.
- По правде говоря, - ответил наш хозяин, - я пришел точно к такому
же выводу.
Я отдыхал душой, наслаждаясь дружеской атмосферой просвещенной
беседы. Пускай мне все это только снится, я не хочу иной реальности. Я
даже затаил дыхание, словно опасаясь, что колебания воздуха разрушат
чудесную иллюзию.
- Нам следует принять во внимание еще один фактор, - говорил между
тем хозяин. - Обладая способностью, о которой идет речь, удовлетворится ли
человек лишь сбором впечатлений в естественном течении жизни или
попытается создать переживания, которые, по его мнению, могут сослужить
ему службу в будущем?
- Мне кажется, - сказал я, - что удобнее всего собирать впечатления
по ходу дела, не прилагая к тому особых усилий. Так, позвольте заметить,
будет честнее.
- Стараясь проникнуть в суть проблемы, - ответил хозяин, - я
вообразил себе мир, в котором дети не взрослеют. Разумеется, вы можете
упрекнуть меня в неорганизованности мышления, которое перескакивает с
одного предмета на другой; я с готовностью принимаю ваш упрек. Так вот, в
мире, где человек в состоянии сохранять свои впечатления, он в любой
момент в будущем сможет заново пережить прошлое. Но в мире вечной юности у
него нет необходимости в сборе воспоминаний, поскольку каждый новый день
будет для него таким же удивительным, как предыдущий. Вы знаете, детям
присуща радость жизни. В их мире не будет страха ни перед смертью, ни
перед будущим. Жизнь там будет вечной и неизменной. Люди окажутся как бы
заключенными в постоянную матрицу, и незначительные ежедневные колебания,
которые будут в ней происходить, минуют их внимание. Если вы думаете, что
они начнут скучать, то глубоко заблуждаетесь. Однако, боюсь, я утомил вас
своими рассуждениями. Позвольте мне кое-что вам показать. Одно из моих
недавних приобретений.
Он поднялся из-за стола, подошел к буфету, снял с него кувшин и
протянул Синтии.
- Гидрия, - пояснил он. - Сосуд для воды из Афин. Шестой век,
прекрасный образчик стиля "черных фигур". Горшечник брал красную глину,
добавлял к ней немного желтой и лепил кувшин, а выдавленные изображения
покрывал слоем черной глазури. Кстати, взглянув на дно, вы увидите клеймо
горшечника.
Синтия перевернула кувшин.
- Вот оно, - проговорила она.
- Перевод, - заметил хозяин, - звучит так: "Никостенес изготовил
меня".
Синтия передала кувшин мне. Он был тяжелее, чем я думал.
Глазурованный рисунок на его боку изображал поверженного воина со щитом в
одной руке и копьем в другой. Древко копья упиралось в землю, наконечник
был устремлен в небо. Повернув кувшин, я обнаружил иной рисунок: воин
стоял, опершись на щит, и удрученно глядел на сломанное копье у своих ног.
Видно было, что он неимоверно устал и проиграл сражение; об этом говорила
его подавленная поза.
- Вы сказали, из Афин?
Хозяин кивнул.
- Мне повезло найти его. Чудесный образчик лучшей греческой керамики
той поры. Видите, фигуры стилизованы? Тогда горшечники совершенно не
заботились о реалистичности изображений. Их интересовал орнамент, а никак
не форма.
Он забрал у меня кувшин и поставил его обратно на буфет.
- К сожалению, - сказала Синтия, - нам пора. Большое вам спасибо; все
было просто замечательно.
Если мне и прежде чудилось, что я грежу наяву, то теперь это ощущение
усилилось. Комната словно поплыла у меня перед глазами. Я не помнил, как
мы вышли из дома, и очнулся лишь у ворот изгороди.
Я резко обернулся. Дом стоял на прежнем месте, но выглядел куда более
дряхлым, чем раньше. Дверь была приоткрыта, и гулявший по гребню холма
ветер норовил распахнуть ее пошире. Покосившийся коньковый брус придавал
дому довольно странный вид. Стекла в оконных рамах отсутствовали. Не было
ни частокола, ни роз, ни цветущего дерева у крыльца.
- Нас одурачили, - проговорил я.
Синтия судорожно сглотнула.
- Не может быть, - пробормотала она.
Зачем? - спрашивал я себя. Зачем он, кто бы он там ни был, сделал
это? Зачем ему было утруждать себя колдовством? Если ему не хотелось
встречаться с нами, то почему он так настойчиво зазывал нас в гости? Мог
бы, в конце концов, оставить все, как есть: мы осмотрели бы старинный дом,
в котором явно никто не жил в течение многих лет, и ушли своей дорогой.
Сопровождаемый Синтией, я вернулся в дом. С первого взгляда комната
показалась мне той же самой, но потом я заметил, что она утратила былую
изысканность. Со стен исчезли картины, с пола пропал ковер. Стол посреди
комнаты, три стула, придвинутые к нему нашими руками... Стол был пуст.
Буфет никуда не делся, и на нем возвышался знакомый кувшин.
Я взял его в руки и подошел к двери, где было светлее. Судя по всему,
наш хозяин показывал нам именно его.
- Ты разбираешься в греческой керамике? - справился я у Синтии.
- Я знаю лишь, что у них была посуда с черными рисунками и посуда с
красными рисунками. Черные рисунки появились раньше.
Я потер пальцем клеймо горшечника.
- Значит, надпись прочесть ты не сможешь?
Девушка покачала головой.
- Нет. Мне известно, что горшечники пользовались подобными клеймами,
но по-гречески я не понимаю. Кстати сказать, этот кувшин слишком новый,
как будто его достали из печи для обжига только вчера. На нем нет никаких
следов возраста. Обычно такие горшки находят при раскопках, и по ним сразу
видно, что они пролежали в земле сотни лет. А этот выглядит так, словно
никогда в земле и не был.
- Скорее всего, он в самом деле там не был, - сказал я. -
Анахронианин, должно быть, позаимствовал его вскоре после изготовления,
как чудесный образчик тогдашней керамики. Естественно, что он с него чуть
ли не пылинки сдувал.
- Ты считаешь, мы видели анахронианина?
- А кого же еще? Кому еще в послевоенную пору могло быть дело до
греческой посуды?
- Но у него так много личин! Он и Душелюб, и тот аристократ, который
угощал нас ленчем, и тот человек, с которым разговаривал мой предок.
- Мне кажется, - ответил я, - он может быть кем угодно. Или по
крайней мере может внушить людям, что он тот-то и тот-то. Я подозреваю,
что, приняв облик Душелюба, он открылся нам в своем настоящем образе.
- Но тогда, - сказала Синтия, - нам с тобой надо лишь отыскать вход в
колодец, что ведет в подземную пещеру, и клад наш!
- Да, - согласился я, - однако что ты собираешься с ним делать?
Любоваться на сокровища до конца жизни? Или выбрать украшение себе на
платье?
- Но теперь мы знаем, где он находится!
- Ну и что? Если мы сможем вернуться в настоящее, если тени
соображают, что творят, если они установят временную ловушку, и если она
не забросит нас на несколько тысячелетий в будущее относительно нашего
всамделишного настоящего...
- Ты веришь в то, что говоришь?
- Скажем так: я не отрицаю ни одной из возможностей.
- Флетч, а если временной ловушки в расщелине не окажется? Если нам
не удастся вернуться?
- Как-нибудь проживем.
Мы вышли из двери и направились вниз по склону холма. Впереди, за
пшеничным полем, сверкала река; вдалеке виднелся окруженный садом дом, в
котором лежал двуглавый мертвец.
- Я не надеюсь на временную ловушку, - сказала Синтия. - Тени - не
ученые, с ними каши не сваришь. Обещали переместить нас во времени на долю
секунды, а забросили вон куда.
Я чуть было не выругался. Нашла время для таких рассуждений, черт бы
ее побрал!
Синтия схватила меня за руку. Я обернулся.
- Флетч, - пробормотала она, - но как же нам быть, если временная
ловушка не сработает?
- Сработает, - ответил я.
- А если нет?
- Тогда, - сказал я, - мы вычистим вон тот дом внизу и поселимся в
нем. Там есть инструменты. Мы соберем в саду семена и посадим другие сады.
Мы будем рыбачить, охотиться - словом, жить.
- И ты полюбишь меня, Флетч?
- Да, - сказал я, - полюблю. Вернее, уже полюбил.
Шагая через пшеничное поле, я думал о том, что страхи Синтии могут
оказаться не напрасными. Вдруг О'Гилликадди и его приятели действовали по
указке Кладбища? Когда я впрямую спросил О'Гилликадди, он уклончиво
ответил, что Кладбище не в состоянии ни подкупить их, ни причинить им
вред. Как будто он говорил правду, но где тому доказательства?
О'Гилликадди с его способностью манипулировать временем был бы для
Кладбища сущей находкой. Ведь перекинув нас во времени и отрезав нам все
пути к возвращению, никакого постороннего вмешательства можно больше не
опасаться.
Я вспомнил розовый мир Олдена - нашего с Синтией Олдена, Я представил
себе Торни, как он рассуждает о сгинувших в никуда анахронианах и
проклинает недостойных искателей сокровищ, которые грабят древние
поселения и лишают археологов возможности изучать былые культуры. С
горечью в душе я припомнил свои собственные планы, припомнил, как хотел
сочинить композицию о Земле. Синтия занимала в моих мыслях особое место.
Она пострадала сильнее любого из нас. Вызвавшись передать мне письмо от
старины Торни, она в итоге угодила в такой переплет, о котором не думала и
не гадала.
Если временной ловушки в расщелине не будет, нам придется поступить
именно так, как я сказал. Иного выхода у нас нет. Однако мы с Синтией не
приспособлены к такой жизни. А скоро, вдобавок, наступит зима, и, если мы
хотим выжить, нам надо к ней подготовиться. Дождавшись весны, мы, быть
может, что-нибудь придумаем.
Я постарался отогнать эти мысли, не желая падать духом раньше
времени, но они упорно возвращались, Ужасная перспектива словно
зачаровывала меня.
Мы спустились к реке и, двигаясь по ее берегу, дошли до оврага, что
вел к расщелине, в которой мы прятались от бандитов. Никто из нас не
проронил ни слова. По моему, мы боялись заговорить.
Миновав поворот, мы увидим желанный утес. Ждать осталось недолго.
Скоро мы все узнаем.
Мы миновали поворот - и остановились как вкопанные. У подножия утеса
стояли две боевые машины.
Ошибиться было невозможно. Мне кажется, я догадался бы о том, что они
такое, в любом случае, даже если бы я в свое время не прислушивался к
рассказам Элмера.
Их размеры поражали воображение. Впрочем, будь они меньше, в них не
уместилось бы все то вооружение, которым их напичкали. Они были футов, по
меньшей мере, ста длиной, примерно вполовину этого расстояния шириной и
футов двадцати или около того высотой. Они стояли бок о бок и выглядели
весьма внушительно. В их уродстве ощущалась могучая сила. От одного
взгляда на них по спине пробегала дрожь.
Мы смотрели на них, а они разглядывали нас. Мы чувствовали на себе их
взгляды.
Одна из машин подала голос - определить, какая именно, было
невозможно.
- Не убегайте, - сказала она. - Вам не нужно нас бояться. Мы хотим
поговорить с вами.
- Мы не убежим, - ответил я, подумав, что бежать было бы
бессмысленно. Они моментально догонят нас, в этом я не сомневался.
- Никто не хочет нас выслушать, - чуть ли не жалобно продолжала
машина. - Все убегают от нас. А мы хотим подружиться с людьми, потому что
мы сами - люди.
- Мы вас выслушаем, - пообещала Синтия. - Что вы собираетесь нам
рассказать?
- Давайте сначала познакомимся, - предложила машина. - Меня зовут
Джо, а его - Иван.
- Меня зовут Синтия, - ответила Синтия, - а моего спутника - Флетчер.
- Почему вы не убеждали от нас?
- Потому что мы не испугались, - сказала Синтия. Я мысленно
усмехнулся: на последних словах голос девушки предательски задрожал.
- Потому что, - добавил я, - бежать не имеет смысла.
- Мы - боевые ветераны, - заявил Джо. - Наша служба давно окончилась,
и мы горим желанием помочь людям восстановить планету. Мы много
странствовали. Те несколько человек, которых мы встретили, отказались от
нашей помощи. Честно говоря, нам показалось, что они питают к нам
отвращение.
- Их можно понять, - сказал я. - Вы крепко насолили им в дни воины.
- Мы никому не насолили, - возразил Джо. - Мы не сделали ни единого
выстрела - ни он, ни я. Война подошла к концу прежде, чем мы успели
повоевать.
- Как давно это случилось?
- По нашим собственным подсчетам, немногим больше полутора тысяч лет
назад.
- Вы уверены? - спросил я.
- Абсолютно, - ответил Джо. - Если потребуется, мы можем вычислить
дату с точностью до дня.
- Не стоит, - сказал я. - Полторы тысячи лет меня вполне устраивают.
- Значит, добавляя про себя, доля секунды О'Гилликадди обернулась
восемьюдесятью с хвостиком столетиями!
- Скажите, - спросила Синтия, - помнит ли кто нибудь из вас робота по
имени Элмер?
- Элмер!
- Да, Элмер. Он говорил нам, что руководил строительством последней
из боевых машин.
- Откуда вы знаете Элмера? Где он?
- Мы познакомились с ним в будущем, - ответил я.
- Так не бывает, - возразил Джо. - Нельзя знакомиться в будущем.
- Это долгая история, - сказал я. - Мы расскажем ее вам как-нибудь в
другой раз.
- Нет, сейчас, - уперся Джо. - Элмер - мой старинный друг. Он работал
надо мной, не над Иваном. Иван - русский.
Мне стало ясно, что обещаниями от него не отделаешься, Иван до сих
пор не издал ни звука, зато Джо тараторил за двоих. Отыскав тех, кто
наконец-то согласился его выслушать, он, как видно, намерен был
выговориться за все годы вынужденного молчания.
- Вы там, мы тут, так не годится, - проговорил Джо. - Заходите-ка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19