.
— Но почему?
— Потому что она изменяла тебе!
— Вы повторяете старые сказки, ваше величество! Очевидно, вы имеете в виду Державина?
— Нет, потому что Наталья любила не Державина, а его музу. Она искренне любила поэзию — очень часто у безнравственных женщин любовь к поэзии совмещается с самым неприкрытым развратом. Не возмущайся, не старайся придумать мне какую-нибудь новую из грубостей, на которые ты так щедр!.. У меня в руках письма, которые черным по белому доказывают ее измену!
— Его имя! — прохрипел великий князь, хватаясь за сердце и бледнея как мертвец.
— Это — твой былой друг, граф Андрей Разумовский, и за это-то Господь покарал ее, срубив и дерево и плод!
— Матушка, вы разрываете мне сердце! Но... я не могу верить вам!
— Как, ты сомневаешься в моих словах? Ты хочешь доказательств? Хорошо! Вот! — Государыня встала, выдвинула потайной ящик бюро, достала оттуда связку писем и подала ее сыну, говоря: — Вот прочти, и тогда поверишь!
— Да, — сказал великий князь, — эта змея изменяла мне... Словно завеса упала теперь с моих глаз. Боже...
— Ты хочешь впасть в другую крайность, Павел! Предоставь все это дело забвению и постарайся найти утешение в объятиях другой жены!
— Нет, о браке нечего и думать. Мне отвратительна самая мысль...
— Павел, но это необходимо: ведь государство должно иметь наследника трона. Вспомни, ведь уже недалеко то время, когда ты будешь русским императором!
— Лучше умереть, чем жениться во второй раз!
— Павел, я прошу тебя!
— Я проучу этого негодяя, обольстившего Наталью, так, что он не скоро забудет меня...
— Павел, в благоустроенном государстве не может быть терпима месть. Пока государыня я, я и наказываю и милую!
— Так вы, ваше величество, предполагаете помиловать негодяя, лишившего вашего сына и чести и счастья?
— Ты не очень-то дорожил этим счастьем при жизни Натальи. Как знать — может быть, именно благодаря твоему пренебрежению она и поддалась соблазну! Но все равно, это дело прошлое. Разумовского я накажу сама, и накажу как следует, но только в том случае, если ты не откажешь мне в повиновении! Павел, еще раз говорю тебе: ты должен жениться!
— Никогда!
— Смотри! Ты знаешь, моя воля непреклонна. Что не гнется, то ломается в моих руках. Или ты послушаешься меня, или я немедленно посажу тебя в крепость и лишу престолонаследования!
— Этот добрый совет исходит, конечно, от Потемкина? — иронически спросил Павел Петрович.
— Молчи и выслушай меня спокойно. Мы, государи, не похожи на остальных людей уже тем, что мы не можем, не смеем быть такими людьми. Для нас прежде и выше всего — интересы того государства, для которого мы служим олицетворением Бога на земле. Мы не смеем радоваться, если интересы государства требуют от нас печали; мы не смеем тосковать, если государство требует от нас радости. Симпатии, склонности, влечения — все допустимо для нас только до тех пор, пока не идет вразрез с государственными интересами... О, я на самой себе познала истинность этого! Твой отец оставлял меня в пренебрежении, он издевался надо мной; каждый день, каждый час, каждую секунду он топтал мое женское достоинство... И 100
что же? Я первая шла к нему, я льстила ему, заискивала, унижалась — и для чего? Для того, чтобы иметь сына от него... от него, нелюбимого, ненавистного. .. Но не от ненавистного мужа хотела я иметь ребенка, а от русского императора, потому что я сознавала свой долг перед государством... Что такое моя любовь, что такое моя ненависть в сравнении с исполнением долга, внушенного нам самим Богом!.. И когда врачи сказали мне, что я беременна, я застыла в тревожном ожидании... Сын или дочь? Боже, ведь все мои жертвы приносились только ради сына!.. И вот родился ты... Как ликовала я тогда, Павел! Ведь я так хотела иметь сына от русского царя!
— И вам удалось осуществить это желание?
— Павел, я понимаю, что ты хочешь сказать. Это такая дерзость, за которую тебя следовало бы жестоко наказать. Но теперь не время сводить личные счеты. Я знаю, какие грязные сплетни ходили при заграничных дворах насчет законности твоего рождения; но ведь завистливые дворы рады сеять грязь повсюду. Но чтобы ты стал подбирать эту грязь!.. Однако отвечу на твой вопрос: да, мое желание осуществилось, я имела сына от русского царя, и этот сын — ты, Павел!
— Тогда еще менее понятно то унизительное положение, в котором вы держите меня! Разве я — ваш сын? Всякий чужой вам ближе, милее, чем я.
— Это не совсем Так, Павел, но во многом виноват ты сам. Разве я не вижу, не чувствую злобы в каждом твоем слове, в каждой твоей мысли?
— Отгоните от себя своего злого духа, расстаньтесь с Потемкиным, поставьте меня во главе войска, дайте возможность действовать, и не будет сына почтительнее, чем я!
Екатерина II гордо выпрямилась, величественно повела взором в сторону Павла Петровича, и под этим взором он согнулся, съежился.
— Не дело сына указывать матери, кого ей любить, не дело подданного указывать своему государю, как ему поступать! — твердо и властно отчеканила монархиня. — Вы забываетесь, ваше высочество! Лишний раз убеждаюсь, что с вами говорить по-человечески нельзя. Если чувство сыновнего долга не подсказывает вам почтительности к матери, если вы ставите перед ней условия, то мне остается говорить с вами не как с сыном, а как с подданным, от которого я вправе требовать покорности. И этой покорности я добьюсь. Итак, согласны вы жениться, ваше высочество?
— Нет, ваше императорское величество, не согласен, — твердо произнес Павел Петрович.
— Ступайте к себе, и даю вам три дня на то, чтобы обдумать мое приказание. Предупреждаю: или жениться, или крепость и лишение престолонаследия. Ступайте!
Вернувшись к себе от матери, Павел Петрович сейчас же распорядился, чтобы ему немедленно разыскали Разумовского: он хотел во что бы то ни стало заставить графа драться с ним на дуэли. Но случаю было угодно, чтобы Разумовский утром этого дня уехал к приятелю в имение и вернулся поздно ночью. Дома, по возвращении, его ждала следующая записк~, написанная собственноручно государыней:
«Как только вернешься и сие мое послание прочитаешь, не теряя ни одной секунды, отправляйся в Венецию в качестве моего посланника. Верительные грамоты и все прочее, до оного относящееся, получишь с курьером. Не медли и выезжай сейчас же, в какое бы время ни вернулся. Почему и как — сие узнаешь в свое время. Неизменно к тебе благосклонная Екатерина».
Когда великий князь узнал о назначении Разумовского посланником, он с зубовным скрежетом сказал:
— Все равно я отомщу!
Это было в то время, когда могущество Потемкина достигло своего апогея. Грабя и хватая деньги откуда попало, он сколотил такое состояние, которому позавидовал бы любой немецкий владетельный герцог. Все иностранные государи заискивали перед ним и осыпали его высшими орденами и денежными подношениями, которыми Потемкин никогда не брезговал. Что касается влияния на государственные дела и на императрицу Екатерину II, то оно было почти безгранично.
И Потемкин направлял его главным образом к одной цели: разжечь ненависть императрицы к наследнику до крайних пределов, довести их отношения до полного разрыва, внушить Екатерине II, чтобы она заключила Павла Петровича в крепость и лишила его прав на наследство. А тогда... тогда, пользуясь армией и могущественным орудием — деньгами, можно добиться желаемого и самому сесть на престол. Ведь удалось же это Годунову!..
В настоящий момент Потемкин рассчитывал построить разрыв между матерью и сыном на втором браке наследника. Он знал, насколько ненавистна наследнику мысль о браке, и более чем когда-либо настаивал на необходимости иметь продолжателя рода царствующей фамилии...
Вечером того дня, когда произошел вышеописанный разговор между Екатериной II и Павлом Петровичем, государыня вызвала к себе Потемкина.
— Я позвала тебя, Григорий, — сказала она, — чтобы снова посоветоваться с тобой. Ведь твой план потерпел крушение...
— Неужели? — испуганно спросил Потемкин. — Уж не разглядел ли его высочество, что письма поддельны?
— Нет, этого он не разглядел — где ему было! Но явное доказательство измены жены не заставило забыть ее, зато еще более внушило отвращение ко второму браку.
«Я так и знал!» — ликовал в душе Потемкин.
— Это отвращение настолько сильно в нем, — продолжала Екатерина II, — что он согласен скорее лишиться наследственных прав, чем последовать моему приказанию. Так что же делать, Григорий? Я и ума не приложу... Посоветуй же мне?
— Ваше величество,— ответил фаворит,— к чему давать советы, когда заранее знаешь, что им не последуют?
— Да почему?
— Потому что чувства матери всегда возьмут верх над гневом государыни!
— А что, по-твоему, надо сделать?
— По-моему, ваше величество, надо немедленно изготовить указ об аресте великого князя.
— Но у кого хватит смелости привести этот приказ в исполнение?
— У меня, ваше величество! — ответил Потемкин, положив руку на сердце. — Ведь надо рассудить так: кто не повинуется своему государю, тот бунтовщик. С бунтовщиками церемониться нечего... даже если таковым является родной сын... Вспомните Авессалома, ваше величество... Вспомните царевича Алексея и его судьбу; ведь императора Петра Великого недаром называли «мудрым»...
— Мне не хочется прибегать к таким решительным средствам, Григорий, не испробовав других...
— А у вас, ваше величество, имеются другие?
— Сейчас нет, но я хочу подумать на досуге. Ну, ступай, Григорий, помолись своему патрону, чтобы он просветил тебя!
— А говоря по чистой совести, ваше величество, я так и не удосужился узнать, кто мой патрон...
— Да ты язычник, Григорий! Твой патрон, милейший атеист, был Григорий, архиепископ турский, подвизавшийся в царствование Гильпериха и Фредегонды и принявший блаженную кончину в пятьсот девяносто третьем году!
— Может быть, ваше величество, может быть. Не смею спорить; но мне все-таки кажется, что здесь какая-то ошибка. Дело в том, что у меня, по моему глубочайшему убеждению, всегда была патронесса, а не патрон!
— Патронесса? Кто же именно?
— Екатерина... Анхальт-Цербстская! — с галантным поклоном ответил Потемкин.
— Ну, ступай уж, подлиза-мученик! — улыбаясь, сказала государыня. — Скажет тоже...
Но внутренне она была очень польщена — мудрую императрицу легче всего было поймать на маленьких, приятных глупостях.
Когда Потемкин ушел, Екатерина II послала за графом Никитой Ивановичем Паниным. Панин был воспитателем наследника и умел ладить с ним. Теперь, конечно, не приходилось рассчитывать на его влияние, но он все-таки хорошо знал характер своего бывшего питомца, а потому легко мог подать дельный совет.
Выслушав сообщение государыни о разговоре с Павлом Петровичем и мерах, предложенных Потемкиным, Панин неодобрительно покачал головой и промолвил:
— Нет, ваше величество, очень плохой, очень опасный совет подали вам! Как ни посмотри, с какой стороны ни подойди — ничего хорошего из этого не выйдет. Великий князь нетерпелив, порывист, вспыльчив, упрям, но внутренне он глубоко порядочен и честен.
— Но он ненавидит меня!
— Быть может, да, ваше величество, но даже если это предположение справедливо, то и такие чувства к вам, ваше величество, не заставят его изменить долгу вашего подданного. Предположите, что вы заключили его в крепость. Его высочество знает, что по законам Петра Великого, к членам императорской фамилии относящимся, с наступления шестнадцати лет он считается совершеннолетним, а следовательно, вправе до известной степени распоряжаться своей личной судьбой. И что же? Сам он будет смотреть на свое заключение как на нарушение его прав — нарушение, которое как бы освобождает его от верноподданнических обязанностей. Россия — страна придворных заговоров, ваше величество. Сразу же после заключения великого князя образуется партия, которая начнет строить свои козни для его освобождения и вашего низвержения. Будь сейчас что-либо подобное, великий князь не только с негодованием отверг бы всякие предложения, но и потребовал бы примерного наказания дерзких. А тогда он будет считать себя вправе отдаться заступничеству бунтовщиков. Серьезная заваруха может произойти, ваше величество! Тут уж не безвестная княжна Тараканова, не вор- Емелька народ поведут, а законный наследник русского трона — законный, потому что никакие указы вашего величества не в силах будут уничтожить эту законность в глазах народа, общества и всей Европы. И что же? В лучшем случае мятежники будут разбиты, великий князь схвачен. У вас, ваше величество, не будет иного исхода, кроме его казни. Даже если Европа не вмешается в это дело, даже если Пруссия не двинет войск на защиту ближайшего родственника Фридриха — легко ли будет вам, ваше величество, омрачить свое светлое царствование казнью родного сына?
— Ты прав, Никита Иванович, это было бы ужасно, и пусть покарает меня Бог, если я хотела бы такого конца. Но ведь надо же что-нибудь сделать? Ведь надо же как-нибудь заставить великого князя жениться ради продолжения рода?
— Вот именно, ваше величество! Тут и заключается центр вопроса. Но если по отношению к великому князю принять суровые меры, то, в силу свойственного его характеру упрямства, его высочество ни в коем случае не пойдет на соглашение. Не спорю, может быть, найдутся люди, которым желателен и выгоден именно такой результат. Но он не выгоден ни России, ни его мудрой государыне. А потому всякие устрашающие средства, как опасные для государственного спокойствия и не достигающие своей цели, необходимо оставить.
— Но я пробовала говорить с ним мягко, любовно; я представляла ему государственную важность этого шага... Однако великий князь ничего не хотел слушать.
— В таком случае надо попробовать дипломатический путь. Нет такого человека, который не считался бы ни с чьим мнением. Великий князь, как это ни странно, во многом считается с мнением своего пажа Осипа. Этот последний очень уважает обер-гофмейстера двора его высочества, генерала Салтыкова, я же могу похвалиться дружбой этого генерала. Таким образом, я завтра же поговорю с Салтыковым, обещая ему награду и милость вашего величества; Салтыков воздействует на пажа Осипа, Осип выберет подходящий момент и уговорит великого князя жениться. И так мы добьемся своего без всяких неприятностей!
— Никита, ты себе представить не можешь, как я благодарна тебе! Передаю это дело всецело в твои руки. Действуй, и да благословит тебя Бог, а уж государыня не забудет!
Панину удалось в тот же вечер переговорить с Салтыковым и склонить его на свою сторону заманчивыми обещаниями.
Не теряя времени, Салтыков переговорил с Осипом, который был обязан ему представлением великому князю и относился к обер-гофмейстеру, посвященному в тайну его влияния на великого князя, с большим уважением. Осип, выслушав Салтыкова, согласился, что великому князю для его собственной пользы необходимо подчиниться желанию матери, и дал слово, что это дело будет устроено...
— Что это вы так грустны? — спросил на следующий день Осип, лежа по обыкновению у ног великого князя. — Сегодня вы кислее, чем всегда!
— Скиснешь тут, — угрюмо пробурчал великий князь, — когда мать во что бы то ни стало хочет женить меня!
— Женить? — с таким удивлением вскрикнул Осип, словно впервые услышал об этом. — Но на ком же?
— Этого я не знаю. Мне решительно все равно, кого она выбрала мне в невесты, потому что я твердо решил не жениться ни на ком и никогда.
— Но почему?
— Потому что, как я уже не раз говорил тебе, мое сердце неразрывными узами связано с твоим. Я не могу жить без тебя, Осип, ты мое единственное утешение!
— Это просто ребячество! — серьезно, почти строго ответил Осип. — Нельзя быть постоянно таким сентиментальным, безвольным. Кончится тем, что я окончательно разлюблю вас!
— Осип, Осип, вот как ты платишь мне за мое безграничное обожание!
— Милый друг, я ненавижу мечтателей, способных расплываться в сладеньком обожании. Я люблю борьбу, препятствия, бурю... Какую ценность может представлять для меня ваша любовь, раз мне и пальцем не надо шевелить, чтобы обладать ею? Вот если бы вы были женаты — о, тогда мне доставляло бы наслаждение бороться за вашу любовь с вашей женой, которая, наверное, будет молода и хороша. В самом деле, женитесь!.. Ваша женитьба будет мне очень на руку. Во-первых, я смогу, быть может, беззаветно полюбить вас, во-вторых, полюбив вас всецело, я, быть может, получу возможность избавиться от губительной страсти, которая терзает мне сердце.
— К кому?
— К человеку, который меня знать не хочет.
— Но кто он?
— А этого я вам не скажу, да и, Бог даст, вы никогда не узнаете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
— Но почему?
— Потому что она изменяла тебе!
— Вы повторяете старые сказки, ваше величество! Очевидно, вы имеете в виду Державина?
— Нет, потому что Наталья любила не Державина, а его музу. Она искренне любила поэзию — очень часто у безнравственных женщин любовь к поэзии совмещается с самым неприкрытым развратом. Не возмущайся, не старайся придумать мне какую-нибудь новую из грубостей, на которые ты так щедр!.. У меня в руках письма, которые черным по белому доказывают ее измену!
— Его имя! — прохрипел великий князь, хватаясь за сердце и бледнея как мертвец.
— Это — твой былой друг, граф Андрей Разумовский, и за это-то Господь покарал ее, срубив и дерево и плод!
— Матушка, вы разрываете мне сердце! Но... я не могу верить вам!
— Как, ты сомневаешься в моих словах? Ты хочешь доказательств? Хорошо! Вот! — Государыня встала, выдвинула потайной ящик бюро, достала оттуда связку писем и подала ее сыну, говоря: — Вот прочти, и тогда поверишь!
— Да, — сказал великий князь, — эта змея изменяла мне... Словно завеса упала теперь с моих глаз. Боже...
— Ты хочешь впасть в другую крайность, Павел! Предоставь все это дело забвению и постарайся найти утешение в объятиях другой жены!
— Нет, о браке нечего и думать. Мне отвратительна самая мысль...
— Павел, но это необходимо: ведь государство должно иметь наследника трона. Вспомни, ведь уже недалеко то время, когда ты будешь русским императором!
— Лучше умереть, чем жениться во второй раз!
— Павел, я прошу тебя!
— Я проучу этого негодяя, обольстившего Наталью, так, что он не скоро забудет меня...
— Павел, в благоустроенном государстве не может быть терпима месть. Пока государыня я, я и наказываю и милую!
— Так вы, ваше величество, предполагаете помиловать негодяя, лишившего вашего сына и чести и счастья?
— Ты не очень-то дорожил этим счастьем при жизни Натальи. Как знать — может быть, именно благодаря твоему пренебрежению она и поддалась соблазну! Но все равно, это дело прошлое. Разумовского я накажу сама, и накажу как следует, но только в том случае, если ты не откажешь мне в повиновении! Павел, еще раз говорю тебе: ты должен жениться!
— Никогда!
— Смотри! Ты знаешь, моя воля непреклонна. Что не гнется, то ломается в моих руках. Или ты послушаешься меня, или я немедленно посажу тебя в крепость и лишу престолонаследования!
— Этот добрый совет исходит, конечно, от Потемкина? — иронически спросил Павел Петрович.
— Молчи и выслушай меня спокойно. Мы, государи, не похожи на остальных людей уже тем, что мы не можем, не смеем быть такими людьми. Для нас прежде и выше всего — интересы того государства, для которого мы служим олицетворением Бога на земле. Мы не смеем радоваться, если интересы государства требуют от нас печали; мы не смеем тосковать, если государство требует от нас радости. Симпатии, склонности, влечения — все допустимо для нас только до тех пор, пока не идет вразрез с государственными интересами... О, я на самой себе познала истинность этого! Твой отец оставлял меня в пренебрежении, он издевался надо мной; каждый день, каждый час, каждую секунду он топтал мое женское достоинство... И 100
что же? Я первая шла к нему, я льстила ему, заискивала, унижалась — и для чего? Для того, чтобы иметь сына от него... от него, нелюбимого, ненавистного. .. Но не от ненавистного мужа хотела я иметь ребенка, а от русского императора, потому что я сознавала свой долг перед государством... Что такое моя любовь, что такое моя ненависть в сравнении с исполнением долга, внушенного нам самим Богом!.. И когда врачи сказали мне, что я беременна, я застыла в тревожном ожидании... Сын или дочь? Боже, ведь все мои жертвы приносились только ради сына!.. И вот родился ты... Как ликовала я тогда, Павел! Ведь я так хотела иметь сына от русского царя!
— И вам удалось осуществить это желание?
— Павел, я понимаю, что ты хочешь сказать. Это такая дерзость, за которую тебя следовало бы жестоко наказать. Но теперь не время сводить личные счеты. Я знаю, какие грязные сплетни ходили при заграничных дворах насчет законности твоего рождения; но ведь завистливые дворы рады сеять грязь повсюду. Но чтобы ты стал подбирать эту грязь!.. Однако отвечу на твой вопрос: да, мое желание осуществилось, я имела сына от русского царя, и этот сын — ты, Павел!
— Тогда еще менее понятно то унизительное положение, в котором вы держите меня! Разве я — ваш сын? Всякий чужой вам ближе, милее, чем я.
— Это не совсем Так, Павел, но во многом виноват ты сам. Разве я не вижу, не чувствую злобы в каждом твоем слове, в каждой твоей мысли?
— Отгоните от себя своего злого духа, расстаньтесь с Потемкиным, поставьте меня во главе войска, дайте возможность действовать, и не будет сына почтительнее, чем я!
Екатерина II гордо выпрямилась, величественно повела взором в сторону Павла Петровича, и под этим взором он согнулся, съежился.
— Не дело сына указывать матери, кого ей любить, не дело подданного указывать своему государю, как ему поступать! — твердо и властно отчеканила монархиня. — Вы забываетесь, ваше высочество! Лишний раз убеждаюсь, что с вами говорить по-человечески нельзя. Если чувство сыновнего долга не подсказывает вам почтительности к матери, если вы ставите перед ней условия, то мне остается говорить с вами не как с сыном, а как с подданным, от которого я вправе требовать покорности. И этой покорности я добьюсь. Итак, согласны вы жениться, ваше высочество?
— Нет, ваше императорское величество, не согласен, — твердо произнес Павел Петрович.
— Ступайте к себе, и даю вам три дня на то, чтобы обдумать мое приказание. Предупреждаю: или жениться, или крепость и лишение престолонаследия. Ступайте!
Вернувшись к себе от матери, Павел Петрович сейчас же распорядился, чтобы ему немедленно разыскали Разумовского: он хотел во что бы то ни стало заставить графа драться с ним на дуэли. Но случаю было угодно, чтобы Разумовский утром этого дня уехал к приятелю в имение и вернулся поздно ночью. Дома, по возвращении, его ждала следующая записк~, написанная собственноручно государыней:
«Как только вернешься и сие мое послание прочитаешь, не теряя ни одной секунды, отправляйся в Венецию в качестве моего посланника. Верительные грамоты и все прочее, до оного относящееся, получишь с курьером. Не медли и выезжай сейчас же, в какое бы время ни вернулся. Почему и как — сие узнаешь в свое время. Неизменно к тебе благосклонная Екатерина».
Когда великий князь узнал о назначении Разумовского посланником, он с зубовным скрежетом сказал:
— Все равно я отомщу!
Это было в то время, когда могущество Потемкина достигло своего апогея. Грабя и хватая деньги откуда попало, он сколотил такое состояние, которому позавидовал бы любой немецкий владетельный герцог. Все иностранные государи заискивали перед ним и осыпали его высшими орденами и денежными подношениями, которыми Потемкин никогда не брезговал. Что касается влияния на государственные дела и на императрицу Екатерину II, то оно было почти безгранично.
И Потемкин направлял его главным образом к одной цели: разжечь ненависть императрицы к наследнику до крайних пределов, довести их отношения до полного разрыва, внушить Екатерине II, чтобы она заключила Павла Петровича в крепость и лишила его прав на наследство. А тогда... тогда, пользуясь армией и могущественным орудием — деньгами, можно добиться желаемого и самому сесть на престол. Ведь удалось же это Годунову!..
В настоящий момент Потемкин рассчитывал построить разрыв между матерью и сыном на втором браке наследника. Он знал, насколько ненавистна наследнику мысль о браке, и более чем когда-либо настаивал на необходимости иметь продолжателя рода царствующей фамилии...
Вечером того дня, когда произошел вышеописанный разговор между Екатериной II и Павлом Петровичем, государыня вызвала к себе Потемкина.
— Я позвала тебя, Григорий, — сказала она, — чтобы снова посоветоваться с тобой. Ведь твой план потерпел крушение...
— Неужели? — испуганно спросил Потемкин. — Уж не разглядел ли его высочество, что письма поддельны?
— Нет, этого он не разглядел — где ему было! Но явное доказательство измены жены не заставило забыть ее, зато еще более внушило отвращение ко второму браку.
«Я так и знал!» — ликовал в душе Потемкин.
— Это отвращение настолько сильно в нем, — продолжала Екатерина II, — что он согласен скорее лишиться наследственных прав, чем последовать моему приказанию. Так что же делать, Григорий? Я и ума не приложу... Посоветуй же мне?
— Ваше величество,— ответил фаворит,— к чему давать советы, когда заранее знаешь, что им не последуют?
— Да почему?
— Потому что чувства матери всегда возьмут верх над гневом государыни!
— А что, по-твоему, надо сделать?
— По-моему, ваше величество, надо немедленно изготовить указ об аресте великого князя.
— Но у кого хватит смелости привести этот приказ в исполнение?
— У меня, ваше величество! — ответил Потемкин, положив руку на сердце. — Ведь надо рассудить так: кто не повинуется своему государю, тот бунтовщик. С бунтовщиками церемониться нечего... даже если таковым является родной сын... Вспомните Авессалома, ваше величество... Вспомните царевича Алексея и его судьбу; ведь императора Петра Великого недаром называли «мудрым»...
— Мне не хочется прибегать к таким решительным средствам, Григорий, не испробовав других...
— А у вас, ваше величество, имеются другие?
— Сейчас нет, но я хочу подумать на досуге. Ну, ступай, Григорий, помолись своему патрону, чтобы он просветил тебя!
— А говоря по чистой совести, ваше величество, я так и не удосужился узнать, кто мой патрон...
— Да ты язычник, Григорий! Твой патрон, милейший атеист, был Григорий, архиепископ турский, подвизавшийся в царствование Гильпериха и Фредегонды и принявший блаженную кончину в пятьсот девяносто третьем году!
— Может быть, ваше величество, может быть. Не смею спорить; но мне все-таки кажется, что здесь какая-то ошибка. Дело в том, что у меня, по моему глубочайшему убеждению, всегда была патронесса, а не патрон!
— Патронесса? Кто же именно?
— Екатерина... Анхальт-Цербстская! — с галантным поклоном ответил Потемкин.
— Ну, ступай уж, подлиза-мученик! — улыбаясь, сказала государыня. — Скажет тоже...
Но внутренне она была очень польщена — мудрую императрицу легче всего было поймать на маленьких, приятных глупостях.
Когда Потемкин ушел, Екатерина II послала за графом Никитой Ивановичем Паниным. Панин был воспитателем наследника и умел ладить с ним. Теперь, конечно, не приходилось рассчитывать на его влияние, но он все-таки хорошо знал характер своего бывшего питомца, а потому легко мог подать дельный совет.
Выслушав сообщение государыни о разговоре с Павлом Петровичем и мерах, предложенных Потемкиным, Панин неодобрительно покачал головой и промолвил:
— Нет, ваше величество, очень плохой, очень опасный совет подали вам! Как ни посмотри, с какой стороны ни подойди — ничего хорошего из этого не выйдет. Великий князь нетерпелив, порывист, вспыльчив, упрям, но внутренне он глубоко порядочен и честен.
— Но он ненавидит меня!
— Быть может, да, ваше величество, но даже если это предположение справедливо, то и такие чувства к вам, ваше величество, не заставят его изменить долгу вашего подданного. Предположите, что вы заключили его в крепость. Его высочество знает, что по законам Петра Великого, к членам императорской фамилии относящимся, с наступления шестнадцати лет он считается совершеннолетним, а следовательно, вправе до известной степени распоряжаться своей личной судьбой. И что же? Сам он будет смотреть на свое заключение как на нарушение его прав — нарушение, которое как бы освобождает его от верноподданнических обязанностей. Россия — страна придворных заговоров, ваше величество. Сразу же после заключения великого князя образуется партия, которая начнет строить свои козни для его освобождения и вашего низвержения. Будь сейчас что-либо подобное, великий князь не только с негодованием отверг бы всякие предложения, но и потребовал бы примерного наказания дерзких. А тогда он будет считать себя вправе отдаться заступничеству бунтовщиков. Серьезная заваруха может произойти, ваше величество! Тут уж не безвестная княжна Тараканова, не вор- Емелька народ поведут, а законный наследник русского трона — законный, потому что никакие указы вашего величества не в силах будут уничтожить эту законность в глазах народа, общества и всей Европы. И что же? В лучшем случае мятежники будут разбиты, великий князь схвачен. У вас, ваше величество, не будет иного исхода, кроме его казни. Даже если Европа не вмешается в это дело, даже если Пруссия не двинет войск на защиту ближайшего родственника Фридриха — легко ли будет вам, ваше величество, омрачить свое светлое царствование казнью родного сына?
— Ты прав, Никита Иванович, это было бы ужасно, и пусть покарает меня Бог, если я хотела бы такого конца. Но ведь надо же что-нибудь сделать? Ведь надо же как-нибудь заставить великого князя жениться ради продолжения рода?
— Вот именно, ваше величество! Тут и заключается центр вопроса. Но если по отношению к великому князю принять суровые меры, то, в силу свойственного его характеру упрямства, его высочество ни в коем случае не пойдет на соглашение. Не спорю, может быть, найдутся люди, которым желателен и выгоден именно такой результат. Но он не выгоден ни России, ни его мудрой государыне. А потому всякие устрашающие средства, как опасные для государственного спокойствия и не достигающие своей цели, необходимо оставить.
— Но я пробовала говорить с ним мягко, любовно; я представляла ему государственную важность этого шага... Однако великий князь ничего не хотел слушать.
— В таком случае надо попробовать дипломатический путь. Нет такого человека, который не считался бы ни с чьим мнением. Великий князь, как это ни странно, во многом считается с мнением своего пажа Осипа. Этот последний очень уважает обер-гофмейстера двора его высочества, генерала Салтыкова, я же могу похвалиться дружбой этого генерала. Таким образом, я завтра же поговорю с Салтыковым, обещая ему награду и милость вашего величества; Салтыков воздействует на пажа Осипа, Осип выберет подходящий момент и уговорит великого князя жениться. И так мы добьемся своего без всяких неприятностей!
— Никита, ты себе представить не можешь, как я благодарна тебе! Передаю это дело всецело в твои руки. Действуй, и да благословит тебя Бог, а уж государыня не забудет!
Панину удалось в тот же вечер переговорить с Салтыковым и склонить его на свою сторону заманчивыми обещаниями.
Не теряя времени, Салтыков переговорил с Осипом, который был обязан ему представлением великому князю и относился к обер-гофмейстеру, посвященному в тайну его влияния на великого князя, с большим уважением. Осип, выслушав Салтыкова, согласился, что великому князю для его собственной пользы необходимо подчиниться желанию матери, и дал слово, что это дело будет устроено...
— Что это вы так грустны? — спросил на следующий день Осип, лежа по обыкновению у ног великого князя. — Сегодня вы кислее, чем всегда!
— Скиснешь тут, — угрюмо пробурчал великий князь, — когда мать во что бы то ни стало хочет женить меня!
— Женить? — с таким удивлением вскрикнул Осип, словно впервые услышал об этом. — Но на ком же?
— Этого я не знаю. Мне решительно все равно, кого она выбрала мне в невесты, потому что я твердо решил не жениться ни на ком и никогда.
— Но почему?
— Потому что, как я уже не раз говорил тебе, мое сердце неразрывными узами связано с твоим. Я не могу жить без тебя, Осип, ты мое единственное утешение!
— Это просто ребячество! — серьезно, почти строго ответил Осип. — Нельзя быть постоянно таким сентиментальным, безвольным. Кончится тем, что я окончательно разлюблю вас!
— Осип, Осип, вот как ты платишь мне за мое безграничное обожание!
— Милый друг, я ненавижу мечтателей, способных расплываться в сладеньком обожании. Я люблю борьбу, препятствия, бурю... Какую ценность может представлять для меня ваша любовь, раз мне и пальцем не надо шевелить, чтобы обладать ею? Вот если бы вы были женаты — о, тогда мне доставляло бы наслаждение бороться за вашу любовь с вашей женой, которая, наверное, будет молода и хороша. В самом деле, женитесь!.. Ваша женитьба будет мне очень на руку. Во-первых, я смогу, быть может, беззаветно полюбить вас, во-вторых, полюбив вас всецело, я, быть может, получу возможность избавиться от губительной страсти, которая терзает мне сердце.
— К кому?
— К человеку, который меня знать не хочет.
— Но кто он?
— А этого я вам не скажу, да и, Бог даст, вы никогда не узнаете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37