Александр, так же как все пенсионеры, не сидит сложа руки. Человек всегда должен что-то делать, нельзя оставлять его наедине со старостью. Александр склеивает разбитую посуду: тарелки, кувшины, блюдца, чашки, графины, стаканы, бокалы... Сколько чего все-таки ломает человек. Неуклюжий, как слон. И сколько разбивается дорогого, памятного. Вот Александр и собирает, склеивает, починяет то, что другие случайно или по неловкости ломают, превращают в черепки, в осколки. У Александра много клиентов. Как узнали про его талант, все потянулись к нему. Превратить обломки в целое — дело нешуточное, тут и впрямь нужен талант и терпение, а терпение, как вы уже знаете, отличительное свойство Александра! Не подумайте, что Александр берет деньги за свой труд. Будь оно так, я бы не стал и вспоминать о его работе, не стал бы вам докучать понапрасну. Александр трудится безвозмездно, помогает людям.
Супруга Александра Нуца — домохозяйка. Все силы и здоровье пожертвовала она семье: мужу и ребенку. Ребенок появился поздно. Нуце было сорок. Александру и вовсе — пятьдесят.
— Вот что бывает, когда поздно семьей обзаводишься,— говорит Александр с улыбкой.— Беко мог быть моим внуком!
Беко — юноша двадцати лет. Ни то ни се. Долговязый, длинноволосый, по новой моде, длинноногий и длинноносый парень. Немного застенчивый и робкий. Это как раз те качества, которые могут толкнуть на самый невероятный поступок. Родители считают Беко ребенком и не ошибаются: из этого неопределенного, окутанного туманом возраста парень выходит медленно и мучительно. Впрочем, он самозабвенно любит женщину, которая старше на девять лет, да еще с ребенком. Об этом знают не только родители Беко, но и весь город. И то, что для остальных — один смех, для этой тихой порядочной семьи — ужасная, можно сказать, единственная беда.
«Хоть бы забрали Беко в армию,— думает Александр,— там его взяли бы в оборот».
Природа человека — так же как природа вообще — полна всяких странностей. Когда такая странность приключается с кем-то другим, мы не особенно удивляемся и легко с этим миримся. Представьте, нам это даже нравится, и иногда мы приводим такие случаи в пример. Человек считается тем просвещеннее, чем больше подобных случаев ему известно. Но если жертвой неожиданности становится кто-то из близких, интересная история становится несчастьем. А ну, вообразите себе на минуточку, что ваша тринадцатилетняя дочь любит пятнадцатилетнего сопляка и кончает из-за него самоубийством!
Кошмар, не так ли? Вы совершенно правы, кошмар. Но Ромео и Джульетта были именно в таком возрасте.
Беко играет на трубе. Почему на трубе, а, скажем, не на рояле или скрипке, никто не знает. Это тоже говорит о его чудачестве. Трубу родители Беко считали детским увлечением и надеялись, что постепенно оно пройдет и к окончанию школы забудется навеки. И будет Беко изучать экономику, как его отец, или окончит юридический и станет прокурором. В родительских намерениях, разумеется, не было ничего дурного, но Беко рассудил иначе: он поступил в музыкальное училище, и родители только потому на это согласились, что были уверены — там у Беко окончательно отобьют охоту играть на трубе. По правде говоря, музыкальное училище имело для этого все данные. В основном там разучивали песни, сочиненные директором, и исполняли их на районных олимпиадах. Текст этих песен менялся в зависимости от повода, и поэтому хор училища на всяких торжествах неизменно украшал сцену как декорация. Директор, высокий, худой мужчина, где бы вы его ни встретили: в райисполкоме, на улице, в парке, в зале суда и, само собой разумеется, в училище, непременно держал под мышкой партитуру «Абесалома и Этери». Он с таким видом носил эту тяжелую книгу, словно хотел сказать: подождите немного, и вы услышите эту оперу с нашей сцены. У директора было три дочери, которые ежегодно в конце июля уезжали в Тбилиси сдавать экзамены в медицинский институт. В августе они так же дружно возвращались назад. «И этот несчастный еще поет»,— говорили в городе за спиной у директора, уважаемого Кириле. Однако все проникались невольным почтением к этой упрямой и целеустремленной семье.
Но с Беко и уважаемый Кириле ничего не смог поделать — не сумел разлучить его с этой злополучной трубой.
«И в кого он такой непутевый,— улыбаясь, твердит Александр,— дед его Бекина всю жизнь прожил и помер, трубы в глаза не видев».
Родители только того и добились, что Беко пошел по стопам директорских дочек. Сдал документы в университет и, как можно было ожидать, срезался на первом же экзамене. То же повторилось в следующем году. Нынешним летом Беко еще раз должен попытать счастья, а пока
не пришло время ехать в Тбилиси и сдавать экзамены, он играет в оркестре местного ресторана.
Ресторан этот знаменит на всю округу. С соседних курортов сюда съезжается уйма народу, и перед рестораном вечно стоят машины и автобусы. Ресторан, который районная газета называла «хорошим подарком трудящимся нашего города», построен в модном стиле: между двумя сванскими башнями помещена имеретинская двухэтажная ода . Стены сплошь покрыты чеканкой, с потолка свисают тяжелые цепи со светильниками и чашами. Чаши вздернуты почти под самый потолок, чтобы туристы не использовали их как пепельницы. Когда первое смятение чувств пройдет, ресторан обязательно покажется вам прекрасным. Наверно, он и в самом деле красив, раз отдыхающим нравится. В зале имеется эстрада для оркестра. На эстраде торчат пеньки. Музыканты сидят на пеньках и услаждают музыкой слух посетителей.
Директор ресторана Духу разгуливает по залу, заложив руки за спину. Он улыбается, демонстрируя серебряные коронки. Создается впечатление, что он специально набил рот гривенниками, чтобы позабавить посетителей. Если его пригласят к какому-нибудь столику, он ухватит стакан зубами, ловко подкинет его и опрокинет в рот, что, конечно, вызывает бурный восторг и аплодисменты. В общем, Духу неплохой человек. Есть у него одна мечта: раздобыть где-нибудь медведя и привязать его у входа в ресторан. «Эх, дорогой, что за ресторан без медведя!» — вздыхает Духу и улыбается серебряной улыбкой.
Все музыканты в оркестре — местные. Лили тоже можно считать местной. С тех пор как ее родители разошлись, она переехала из Тбилиси и живет здесь одна, на своей даче. Носит она белые брюки и пеструю мужскую рубашку. Худенькая, среднего роста. Волосы распущены по плечам. Ходит в больших темных очках. В руке всегда сигарета. Красивой ее не назовешь, но внимание она на себя обращает. Смотрит на тебя, а вроде не видит, а если и видит, то ясно, совсем не интересуется, кто ты такой. Любит бывать одна. Хорошо плавает. Заплывает далеко и подолгу не возвращается. Поет, без сомнения, плохо, но для местного ресторана — вполне сносно.
Лилипуты приезжают каждое лето и дают несколько представлений в помещении летнего театра. Это стало таким привычным явлением, что никто, кроме детей, не удивляется их приезду. Ребятишки, как и прежде, бегают следом за маленькими мужчинами и женщинами, которые в одно и то же время — и дети, и взрослые... Может, это и привлекает детей. И детей, и лилипутов одинаково раздражает наше чрезмерное внимание или, напротив, пренебрежение.
Однажды известный детский писатель, живущий в этом городе, пошутил: «Лилипуты,— сказал он,— тоже мои читатели».
Дом известного детского писателя стоит у самого моря, в сторону улицы выходит маленький дворик. Почти половину двора занимает плавательный бассейн. Вы, наверно, спросите, зачем нужен бассейн на берегу моря, тем более вы удивитесь, когда узнаете, что писатель не купается ни в море, ни в бассейне. Архитектор, который строил дом для писателя, внушил ему, что для общего ансамбля бассейн необходим. Ну и писатель не стал спорить. Вот и все дела. Стены бассейна заросли мхом, застоявшаяся вода, которую давно не меняли, имеет неприятный зеленый оттенок. Никто из местных мальчишек не посмеет перелезть через ограду и искупаться в бассейне, а желающих много. Море хоть и рядом, под носом, ребят все же сюда тянет, потому что море — пожалуйста, для всех, а бассейн тщательно охраняется. На веранде прохаживается с ружьем личный секретарь писателя, Спиноза. Понятно, Спиноза — не настоящее имя, зовут его Бондо, фамилия Лежава. Спинозой прозвал его писатель, так оно и осталось. И никакой он не личный секретарь, он и читать толком не умеет, но писатель как-то сказал с улыбкой: мой личный секретарь — и все поверили. Спиноза — дальний родственник хозяина, лет пять назад он приехал к нему в гости и застрял, стал дом сторожить, хотя писателю ничего не грозит и никто на его покой не покушается.
Спинозе лет под пятьдесят, он среднего роста, коренастый. Лица почти не видно под черными как смоль волосами и густой щетиной бороды, маленькие глазки поблескивают из-под бровей, как металлические пуговицы. Он носит белые полотняные брюки, заправленные в
сапоги, поверх сатиновой рубахи надевает подаренный писателем жилет. Пес не мог бы быть более верным, чем Спиноза. Столь редкое качество было бы достойно всяческого уважения, если бы Спиноза не доводил его до крайности. Этот полуграмотный человек страстно ненавидит всех, кто не имеет отношения к книгам. Он ни с кем не здоровается, кроме учителей и доктора Нико. Да, еще он раскланивается с библиотекаршей Нателой Тордуа. На улицу он выходит редко: дом и рынок, рынок и дом — вот его постоянный маршрут. Иногда по вечерам он направляется к ресторану, но внутрь не заходит, стоит у входа и смотрит в зал. При этом он кончиками пальцев держит вывернутые наизнанку карманы, словно собирается сделать реверанс. Возможно, он этим хочет сказать, что у нас, дескать, у творческой интеллигенции, нет денег, чтобы кутить в ресторанах. Духу делает знак официанту, и тот бежит к Спинозе с бутылкой холодного лимонада. Спиноза бутылку принимает (лимонад он очень любит), в знак благодарности кивает Духу и терпеливо ждет, пока официант принесет стакан. Он никогда не позволит себе выпить прямо из горлышка: что бы там ни было, он все же личный секретарь известного писателя! Официант со стаканом не задерживается и заслуживает благодарность Спинозы.
Известный детский писатель — уроженец нашего города. Когда уезжал отсюда, он был мальчишкой в рваных штанах. Потом прославился. У нас в городе нет такого дома, где не было бы его книжек, да и не только книжек; стены пестрели вырезанными из газет и журналов фотографиями: писатель за рабочим столом, писатель с колхозниками, писатель во Дворце пионеров, писатель на охоте... Когда он постарел, большой город надоел ему, и он направил свои стопы к старому гнезду: как он сам выразился, родная земля позвала его. Постепенно мы так привыкли к нему, что забыли о его книгах и фотографиях. Поскольку теперь он живет с нами, у нас, мы считаем, он такой же, как и мы. Недаром говорят, нет пророка в своем отечестве. Это как раз про него. Не подумайте, что маститый писатель испытывает недостаток в уважении со стороны своих сограждан, хотя справедливость вынуждает меня признать, что те же сограждане иной раз такое скажут об этом безобидном, святом, как свеча, человеке, что никогда бы им в голову не пришло, знай они его только по книгам и фотографиям.
Даже говорят, будто и писатель, и Спиноза — оба влюблены в одну и ту же женщину, но друг другу не признаются и только на звезды таращатся... Трудно сказать, насколько это верно, но писателя и его личного секретаря часто видели поглощенными созерцанием вечернего неба. Вежливо окликали их: «Спокойной, дескать, вам ночи!» — но они даже не оглядывались. А женщину эту по имени никто не называет, да в этом и нет нужды. Все мужчины в городе влюблены в Зину, сноху доктора Нико.
...Вечереет. На небе высыпают звезды. Затих ветерок. Свет электрической лампочки выхватывает из сада несколько деревьев, и создается впечатление, что в саду все деревья золотые. Стрекочут цикады.
На веранде Нико, Зина и Дато пьют чай. В полутемной комнате мерцает экран телевизора. Дато одним глазом поглядывает туда.
— Давай выключим телевизор,— говорит Нико,— хватит, мой хороший.
Зина встает, идет в комнату и выключает телевизор.
Нико Гегечкори — известный на весь район врач. В прошлом году ему исполнилось шестьдесят лет, юбилей справляли в новом доме культуры. Конечно, он немного странный врач: в какое бы время за ним ни пришли, пусть хоть мир перевернется, он встанет и пойдет навещать больного. Нет такой болезни, которую бы Нико не распознал и не вылечил. Это сельский врач старого образца, который год от года встречается все реже. Нико и зуб вырвет, и желудок промоет, и гной из раны выпустит, и повязку наложит, и давление измерит, и, если надо, роды примет. Вторично его вызывать не придется — больного он не бросит, не отойдет ни на шаг, пока на ноги не поставит. Скольких он вылечил бесплатно, скольким сам доставал дефицитное лекарство! С больным он строг, не улыбнется ни разу. Поэтому его и побаиваются, и слушаются беспрекословно. Но видели бы вы, как преображается этот твердокаменный человек, когда болен Датуна. Он бродит по комнате, как безумный, бьет кулаком в ладонь и твердит: господи, помоги мне, господи, помоги мне, господи, помоги мне! Все свои познания он внезапно забывает, зовет другого врача и бегает за ним, как собачонка, в глаза смотрит. А тот, возгордившийся от такого внимания, надуется и свысока, эдак наставительно цедит: старайтесь не простудить ребенка, давайте три раза в день по полтаблетки стрептоцида;
потом важно моет руки (Нико подает ему полотенце), важно прощается и у ворот похлопывает старика по плечу: не бойся, мол, я твоего внука вылечу.
— Вылечу, вылечу, вылечу,— повторяет про себя Ни< ко,— господи, помоги мне...
— Пусть будет телевизор, не выключай,— говорит Датуна.
— Хорошо, мой мальчик, пусть будет.
Зина встает и включает телевизор.
Сын Нико, Теймураз, нарушил семейную традицию и не пожелал стать врачом, безмерно огорчив этим отца. Он окончил в Тбилиси театральный институт, некоторое время работал актером в театре Марджанишвили, потом перешел диктором на телестудию, откуда был уволен за то, что во время одной передачи задумался, а когда пришел в себя, спросил: так на чем я остановился? Затем он поступил на юридический и пошел в милицию следователем.
— В котором часу уходит сухумский автобус? — спрашивает Зина, хотя прекрасно знает расписание; в последнее время она все время задает этот вопрос, и Нико терпеливо ей отвечает:
— В половине одиннадцатого.
«Бог дал человеку мир — размером с носовой платок, хочешь в Тбилиси расстели, хочешь здесь, у моря, жить можно везде. Главное любить кого-то,— мысленно беседует Нико с Зиной; он чувствует, что Зина сидит как на иголках, готова бежать, ее терпение истощается.— Что вы сделали с вашей любовью, где ее растеряли?»
Зина отвечает, тоже мысленно: «Разве можно потерять то, чего не было?»
«Теймураз дурак, но он не злой...»
Терпению, как огню дрова, нужна надежда, иначе оно погаснет. Нико знает, что если один раз испытать человеческое терпение, потом лучше отступиться, иначе оно может взорваться в руках, как мина.
— Датуна, намажь хлеб маслом,— громко говорит Нико.
— Он очень мало ест,— говорит Зина, а про себя отвечает свекру: «Не злой? Вы, кажется, так сказали? А я больше всего на свете боюсь добрых дураков. Тот сторож тоже был добрый, помните? Который пустил ток в интернатский бассейн, чтоб дети не купались и не простуживались. Л один мальчик погиб».
— Хорошо бы летом отвезти ребенка в Боржоми.
— Да, папа, как вы решите. Что вы сказали, в котором часу автобус?
— В половине одиннадцатого. Это последний автобус.
В который раз он отвечает ей, не спрашивая, зачем ей нужен сухумский автобус. Он знает, что она может ответить:
— Разве мы с Теймуразом муж и жена?
А если она начнет, то не остановится: скопившаяся горечь прорвется, как запруженная вода.
— Разве не постыдно мое положение?
Нико придется понурить голову, прикусить язык и слушать.
«Пора нам всем исправить эту ошибку. Хотя исправлять ее должна я одна. Я больше так не могу. До сих пор я ждала... Честно говоря, сама не хотела уходить, все цеплялась за это детское чувство. Нет, оно принесло мне не одно только горе, когда-то я была счастливой, правда, одно мгновение. Знаете, как трудно жить воспоминаниями? Кроме того, я мать и чувствую, что меня ждет новая беда. Вот вы любите Датуну, балуете его. Конечно, вас никто за это не может упрекнуть, но вы своим поведением отдаляете от меня сына, хотя я уверена, что вы делаете это бессознательно. Тем не менее это так. Наступит день, когда я останусь совсем одна. Совсем, совсем, совсем одна. Поэтому мне лучше уйти, пока не поздно, бежать отсюда. Мое решение твердо и разумно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14