— Пока подозреваемый находился там, я обыскал его автомобиль и сфотографировал найденные там наркотики. Фотографии я передал вам.
— Клинтон Фут поднял два поляроидных снимка над головой. Его рука заметно дрожала.
Детектив закончил описывать события моей недели, упомянув драку в Рок-Сити и снова не сумев опознать ни одного из присутствующих, за исключением Шарлотты. Он не забыл упомянуть о ее странных отношениях «с молодым ниггером».
— Я рад, что все это было на самом деле, — улыбнулся я. — Мне начало казаться, что у меня мания преследования.
Клинтон Фут перевел глаза с Риндквиста на меня. Его глаза блестели.
Риндквист закончил свое повествование тем, что я поднялся по трапу самолета, «якобы вылетавшего в Нью-Йорк», и сел. Клинтон взглянул на него и показал глазами на дверь. Полицейский встал и вышел из кабинета.
— Спасибо, Джордж, — сказал Клинтон в сторону закрывшихся дверей и повернулся ко мне. — Хочешь добавить что-нибудь?
— Во-первых, — медленно начал я, — мне хотелось бы поблагодарить всех присутствующих за их хлопоты.
Клинтон Фут потерял самообладание.
— Да кто же ты такой, ради всего святого? — завопил он. Его лицо перекосилось от ярости. — Всего лишь игрок с неисчислимым количеством травм. Такие продаются за полтинник дюжина. Ты полагаешь, что на тебя снизошла благодать?
У меня пересохло во рту.
— Ты здесь потому, что мы тебя купили, — продолжал он, обведя рукой собравшихся в комнате. — Мы, и никто другой. И шестьдесят миллионов болельщиков согласятся со мной. — Он показал жестом на Даллас за окнами комнаты.
— Может быть, лучше спросить их самих? — ответил я, придя в себя после взрыва его ярости.
— Что? — Голова Клинтона повернулась ко мне. На его лице была гримаса удивления и гнева. — Мы дали тебе работу, платили хорошие деньги. — Из кучи бумаг, лежащих перед ним, Клинтон вытащил мой стандартный контракт игрока. — Попробуй где-нибудь это заработать.
Марч схватил его за руку. Клинтон попытался вырваться, затем посмотрел на Марча.
— Ну ладно, — сказал он наконец и опустился в кресло.
— Так вы хотите что-нибудь добавить? — спросил Марч. Я покачал головой.
— Фил, — заговорил тренер, — ведь я беседовал с тобой за те годы, которые ты провел в клубе, не один раз?
Я кивнул.
— О чем мы говорили?
— Ну, главным образом о том, почему мне лучше сидеть на скамейке запасных.
— По моему мнению, ты, Фил, превосходный ресивер, — продолжал он. — Ни у кого в лиге нет таких рук, как у тебя Ты — отличный игрок, но и остальные ребята в клубе ничем не хуже. Именно поэтому все вы играете в нашей команде. Однако для футбола нужен не только талант. Он требует дисциплины и преданности. Нужно не только брать у спорта, но и что-то давать взамен.
— Б. А., — произнес я. — Мне трудно стоять, я не могу дышать носом, ни разу за последние два года я не спал более трех часов подряд — и все из-за того, что части моего тела разбросаны по футбольным полям отсюда до Кливленда. Разве я не отдал что-то спорту?
— Я имел в виду нечто другое, — возразил тренер. — Ты должен жить по правилам, созданными теми, кто любит игру и многое принес в жертву ради нее. Нельзя менять то, что не нравится тебе.
— Это действительно забавно, Б. А. — прервал я. — Вы меняете все по своей прихоти, превратили футбол в деловое предприятие ради одного — денег.
Тренер нахмурился.
— Ты считаешь себя умнее других, — сказал он. — Мне знакомы все бесконечные аргументы о коррупции в профессиональном спорте. Я им не верю. И к тому же я слишком хорошо знаю тебя.
Он взял со стола папку с результатами моих психологических тестов.
— Ты стремишься достичь спортивных вершин, полагаясь только на себя. У тебя нет близких друзей или родственнике. Тебе никто не нужен. Ты представляешь угрозу для команды именно по той причине, по какой ты полезен для нее. Стремясь достичь многого, в случае неудачи ты приходишь к выводу, что тебя предали. Если тебя не сдерживать, ты разрушишь все, что кажется причиной твоих неудач. — Он посмотрел на меня. — Нам нужен способ контролировать людей, подобных тебе.
— Почему бы вам не прибегнуть к фронтальной лоботомии?
— Ты упорно не хочешь понять меня, — продолжал тренер. — Тебе претит мой холодный, логический подход к футболу. Но ты не можешь подавить в себе личные чувства. Ты отказываешься жить по правилам.
— Ну разве вы не видите это сами? — Я начал терять самообладание. — Вы контролируете мою жизнь, но не хотите считать меня человеком. Я — ваша собственность, но иметь со мной что-то общее вы отказываетесь. Как должен я понимать это?
Лицо тренера оставалось бесстрастным.
— Мое дело — выигрывать футбольные матчи, а не заниматься чьими-то личными чувствами, — равнодушно сказал он. — Мне наплевать, нравлюсь я тебе или нет, но я настаиваю, чтобы меня уважали.
— Б. А., нельзя заставить людей уважать себя. У вас нет равных в искусстве выигрывать матчи, но это еще не делает вас исключительным существом, исполненным божьей благодати.
— Самое главное в футболе — это побеждать! — Тренер старался скрыть эмоции за маской равнодушия. — Для этого многое приносится в жертву. Но именно это превращает игроков в настоящих мужчин, превратило нашу страну в величайшую страну мира. Нас боятся и уважают. А ты отказываешься идти на жертвы.
— Если для этого нужно походить на вас, то я действительно отказываюсь. Если вы полагаете, что это простое расхождение во взглядах на жизнь, тогда вы глупы. — Я опустился в кресло, измученный битвой, которой даже не было.
— Ну что ж, — сказал тренер. Его глаза были холодны, как кусочки льда. — Вопрос прост. Люди должны, и я подчеркиваю — должны, поддаваться контролю. Ты не хочешь. Значит, ты должен уйти.
Рэй Марч достал из кармана сложенный лист бумаги и внимательно прочитал его. Затем посмотрел на меня.
— Когда президенту лиги впервые сообщили о выдвинутых против вас обвинениях...
— Обвинениях? Я не слышал никаких обвинений. Всего лишь отрывки из дневника жирного соглядатая.
— Мистер Эллиот, вы все еще думаете, что это суд. Вы ошибаетесь. Нас интересует только одно — поведение игрока, подрывающее репутацию профессионального футбола. Именно в этом вы обвиняетесь, и не без оснований.
— Так чем же вам не нравится мое поведение?
— Вы курите марихуану.
— И что еще?
— Близкие отношения с девушкой, — ответил Марч, подобострастно глядя на Конрада Хантера, сидящего напротив.
— Но ведь она не замужем. — Я видел, насколько все это бесполезно.
Наступила тишина. Присутствующие смотрели друг на друга усталыми глазами. Всем давно надоела эта комедия. Меня охватило предчувствие неминуемого конца. Я начал задыхаться.
— Послушайте, — начал я, стараясь овладеть собой. — Вы не можете не понимать, что этого слишком мало. Значит, есть какие-то другие причины. Мне искренне жаль, если я причинил вам неприятности. Но, черт побери, до начала прошлой недели-девушка даже не была обручена. Что касается марихуаны — господи, я вынужден принимать куда более сильные наркотики только для того, чтобы выйти на поле. И вы сами даете их мне.
— Курение марихуаны преследуется по закону, — прервал меня Клинтон Фут.
— О, бросьте, — простонал я. — Вы отлично знаете, что большинство игроков курят марихуану, принимают наркотики. Один парень из Бостона сказал мне, что способен играть только благодаря им. А что девушка? У нас игроки спят с женами друг друга. И каждый...
— Поведение других нас не интересует, — вмешался Марч. — Только ваше.
— Но почему именно мое? Почему? Может быть, вы просто ошибаетесь?
— Мы не ошибаемся! — Клинтон Фут вскочил на ноги. В руке он держал мой смятый контракт. Ему тоже надоела игра, и он хотел покончить с ней как можно скорее. — У нас есть свидетели, и в соответствии с контрактом президент лиги имеет право дисквалифицировать тебя, что он и сделал сегодня в восемь утра. — Он разорвал контракт, смял его и бросил на стол.
— Ты выброшен на улицу, приятель. — Главный менеджер опустился в кресло, довольный собой.
О'Мэлли, юрисконсульт клуба, развернул смятый контракт, сложил разорванные куски, передал мне какой-то документ.
— Подпишите, мистер Эллиот. Это — ваш добровольный отказ от всех обязательств клуба. Нам хотелось, чтобы все обошлось без скандала.
— Клинтон, ты не имеешь права, — запротестовал я.
— Имею. — Он постучал карандашом по столу. — Хочу напомнить тебе, что у Риндквиста масса доказательств. На твоем месте я постарался бы исчезнуть.
— Мистер Эллиот. — Равнодушие Марча было поразительным. — Когда президенту лиги сообщили о выдвинутых против вас обвинениях, он сразу принял меры, чтобы защитить ваши права. Когда он убедился, что гарантирована полная объективность, он дал согласие на расследование.
Марч продолжал говорить, но я не слышал его слов. Перед моими глазами проносилась вереница образов. Я глубоко вздохнул, пытаясь взять себя в руки.
— ...президент попросил меня зачитать следующее заявление от его имени.
Бывший агент ФБР начал читать.
— Моя задача, как президента лиги, состоит в том, чтобы руководить ею и гарантировать ее безупречную репутацию. Руководство лиги считает, что с точки зрения сохранения доброго имени профессионального спорта желательно обнаружить и изгнать нарушителя из нашей среды, не привлекая к этому внимания общественности...
Я примирился с безумием происходящего. Вот я сижу и пытаюсь убедить людей, которых не интересует правда. Им хочется изгнать меня из профессионального футбола и лишить права обратиться в суд. Я подписал расписку и передал ее О'Мэлли. Толстяк улыбнулся и кивнул.
— Вы нарушили привилегии профессионального атлета и больше не можете рассчитывать на нашу защиту. Я твердо убежден, что ваше вероломное поведение наносит вред профессиональному футболу и тем идеалам и ценностям, которые мы отстаиваем.
Внезапно я почувствовал, что непосильный груз, давивший меня, исчез. Мне показалось, что я впервые вижу эту комнату. Игра подошла к своему закономерному концу. Меня подловили на пустяке. Я не был побежден и не ушел с поля. Меня просто дисквалифицировали. Фактически это означало, что я побил рекорд, но его отказались признать. А это было уже их проблемой. Потому что единственная реальная часть игры — это я сам, и только я один могу оценивать свои поступки. Все. Мне не нужно больше бороться за право на жизнь. Сейчас я спущусь вниз, сяду в машину и поеду в Лакоту. Там я спрошу, хочет ли Шарлотта, чтобы я остался с ней. Теперь я свободен. Видит Бог, я наконец свободен.
— Поэтому с девяти утра сегодня вы отстраняетесь от игры в профессиональный футбол. Ваш контракт объявляется недействительным, и ваш клуб не будет выплачивать вам деньги.
По сути дела, им был нужен не я. Им требовался мой трехлетний контракт. Восстановить его через суд было безнадежным делом. Только по-настоящему верующий или безумец может обратиться с гражданским иском в техасский суд, ища управу на монополию, права которой защищает государство.
Рэй Марч уже заканчивал, когда я встал и направился к выходу. У двери я повернулся и еще раз посмотрел на людей, обращающихся с другими людьми, как со скотом. Я улыбнулся им, покачал головой и вышел.
— Подписано президентом футбольной лиги, — крикнул Марч вдогонку.
Где-то в прериях недалеко от Амарильо образовалась область пониженного давления, и воздух из Далласа устремился туда. Как только я вошел на стоянку, порыв ветра распахнул полы моего пиджака.
Холодный декабрьский ветер пронизывал до костей, однако его всемогущая сила действовала как-то успокаивающе. Я чувствовал, что в природе назревают перемены.
Наклонившись вперед и преодолевая давление ветра, я пошел к машине. Рядом остановился «кадиллак» Максвелла.
— Привет, Сэт.
Он нажал на кнопку, и стекло с правой стороны плавно опустилось. Глаза Сэта были скрыты за темными очками. Он смотрел вперед и молчал.
— Ты уже пришел в себя после вчерашнего? — спросил я.
Сэт кивнул. Я подошел к «кадиллаку», наклонился и пробежал отсутствующим взглядом по сиденьям машины, обтянутым белой и синей кожей.
— Что случилось? — спросил он наконец. — Тебя вызывал тренер?
— Да, — ответил я, не понимая, как он попал сюда. — Он не поставил меня в стартовый состав.
— Это мне известно. О чем был разговор? — раздраженно спросил он.
— Откуда это тебе известно? — спросил я. — Ведь ты не можешь знать, что случилось утром.
— Ты что-нибудь говорил обо мне?
— О тебе? Господи, Хантер, Куинлэн, Фут и этот Марч из президентского гестапо. Они все были там. Меня вышвырнули на улицу.
Я замолчал, ожидая ответа Максвелла. Молчание.
— Откуда ты узнал, что я буду утром у тренера?
Не отвечая, он молча смотрел вперед. Затем он нахмурился и почесал затылок.
— Спасибо, старик, что ты ничего не сказал обо мне.
Он включил автоматическое сцепление. Коробка передач едва слышно загудела, и огромная машина плавно двинулась с места.
— Эй! — крикнул я, делая шаг назад. — Как ты узнал, что я буду здесь? Сэт! Как ты узнал?
«Кадиллак» с ревом промчался по дороге, ведущей к шоссе и влился в поток машин, мчащихся на север.
— Подонок, — тихо сказал я.
Сел в машину, выехал на Мокингбёрд и направился домой. Мне было тяжело, но одновременно я испытывал и чувство облегчения, почти ликования. Как сказал тренер, футбол учит преодолевать жизненные трудности. Должно быть, я овладел этим искусством.
В футболе я находил спасение от одиночества и никчемности. Но теперь я начал понимать, что имела в виду Шарлотта. У меня должна быть своя внутренняя ценность, человеческое достоинство, присущее мне одному. Я свернул с Мокингбёрд и поехал через Хайлэнд-Парк, где жили избранные. Вдоль улицы и за воротами особняков стояли автомобили, на покупку которых не хватило бы моего заработка за год. Я подумал о том, сколько разорванных связок, растянутых мышц и кровавых царапин нужно заиметь, чтобы заработать на один из этих «мерседесов» или «роллс-ройсов», принадлежащих мистеру Бизнесмену. Я и он не были равными. Для него я был всего лишь развлечением.
У моего дома стоял, стуча мотором, «кадиллак» священника. Наверно, Джонни была внутри, распевала церковные гимны и очищала пепельницы. Ей требовалось на это немного времени. Я никогда не курил дома, а окурки с марихуаной проглатывал.
Наружная дверь была приоткрыта. Я с трудом распахнул ее, и она заскрипела по паркету гостиной. В сырую погоду дверь так перекашивалась, что мне не удавалось ее запереть. Я был рад, что уезжаю отсюда.
— Как поживаете, мистер Фил? — спросила она, выбрасывая мусор в камин.
— Отлично, Джонни, — рассеянно ответил я. — Отлично. — Меня поразила правдивость ответа. Действительно, я испытывал чувство какой-то радости, предвкушения счастья. В мою жизнь вошло что-то новое — трепетное ожидание.
Да, я был хорошим футболистом и трудился на поле, не жалея сил. Но я играл, потому что это мне нравилось, и не в их силах лишить меня этой радости. Для меня этого было достаточно.
— Джонни, мне придется отказаться от твоих услуг. Я переезжаю.
— О-о-о, — на мгновение ее лицо нахмурилось, затем расплылось в широкой улыбке. — Ничего, мистер Фил. Мистер Энди и мистер Кларидж приглашали меня работать в их новом доме. Я хотела поговорить с вами.
— Ну, тогда отлично, Джонни. Передай им, что можешь взяться за работу уже сегодня. И вот еще, Джонни. — Я вытащил из кармана несколько смятых банкнот. — Вот пятьдесят долларов. Я хочу заплатить за первую страницу в вашей церковной программе. Только постарайся уж на этот раз правильно написать мое имя.
— Большое спасибо, мистер Фил. Священник будет очень доволен. Большое спасибо. — Она широко улыбнулась и начала снимать фартук.
Я вошел в спальню, чтобы решить, что взять с собой и что оставить. Я опустился на кровать, вспоминая проведенные здесь бессонные ночи. Иногда я не мог уснуть из-за боли, но в основном из-за страха, подползающего к горлу и ждущего, когда я закрою глаза. Все мои ужасы, все еще висевшие под потолком и вдоль стен, казались теперь бессмысленными и глупыми. Мало хорошего я видел здесь; разве что какая-нибудь девушка, проходящая через мою жизнь, дарила краткие мгновения счастья. Я вытащил из-под кровати старый чемодан, бросил туда три пары джинсов и несколько свитеров, и отнес в машину.
Затем я вернулся обратно, выдернул вилку цветного телевизора из розетки и поставил его на кровать. Потом написал записку домовладельцу, вложил в конверт плату за месяц и добавил, что он может забрать себе все, что ему понравится. По дороге к машине я остановился и положил письмо в почтовый ящик.
— Мистер Фил.
Я сложил вещи на заднее сиденье «ривьеры» и повернулся к Джонни, которая смотрела на меня из машины священника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22