Сорок из Северного Далласа
ДЕТЕКТИВ
Понедельник
Грузовик резко свернул на обочину, поскакал по ухабам и остановился. Джо-Боб с хохотом вывалился в канаву, держа в руке бутылку виски. Поднявшись на колени, он швырнул ее мне:
— Лови, ублюдок! Допивай — и за дело! Где там наши стволы!
Моросил холодный мелкий дождь. Все вокруг было тускло-серым, желто-бурым. Лежать бы сейчас в теплой постели, подумал я, вместо того чтобы таскаться весь день под дождем по полям Техаса в компании трех пьяных придурков, заманивших меня на охоту. Но чего не сделаешь ради команды. Ради коллектива.
— Черт! — выбравшись наконец из-за руля, широко расставив ноги, Медоуз начал мочиться, но заметил диких голубей, садящихся на овсяное поле. — Ты глянь! Дай пушку!
— Далеко слишком, — сказал я.
— Пушку!! — завопил Медоуз, и я бросил ему автоматическое ружье двенадцатого калибра с золотым спусковым крючком.
Грохнул выстрел — дробь срезала метелки овса на полпути между автомобилем и голубями. Несколько голубей поднялось в воздух, парни, расхватав ружья, патроны, побежали в поле, продираясь сквозь заросли овса. Я тоже взял свою дешевую двустволку, купленную в универмаге «Сиэрс», поспешил за ними, заряжая ружье на бегу.
— Овес мокрый, им будет трудно взлететь, — заметил Джо-Боб.
Прямо перед нами вспорхнул жаворонок, замахал отчаянно крыльями на ветру, Медоуз и Джо-Боб одновременно вскинули стволы, и два заряда дроби в клочья разнесли крошечную пятнистую птичку.
— А я уж думал, что совсем ослеп! — захохотал довольный Джо-Боб.
Медоуз переломил свой «Браунинг» и вложил новый патрон. Сэт Максвелл посмотрел на меня и ухмыльнулся. Это он вытащил меня на охоту, он был уверен, что это будет хорошей терапией. Уже несколько лет я играл в одной футбольной команде с Медоузом и Джо-Бобом, но, несмотря на все мои усилия, отношения между нами можно было назвать лишь временным и очень ненадежным перемирием. Они не любили меня. Я их боялся, В раздевалке, голые, огромные, они вызывали во мне отвращение, страх, но здесь, на овсяном поле графства Паркер, пьяные, с ружьями, мокрые от дождя, оба гиганта выглядели как чудовища из ночного кошмара. И мне хотелось чем-нибудь угодить им, хотя и ненавидел я себя за это. Джо-Боб поднял окровавленную мякоть, которая минуту назад была жаворонком, бросил в меня.
— Спокойно, — сказал Максвелл. — Уверенность в себе сделала его одной из самых ярких звезд профессионального футбола.— Тебя никто не тронет. Главное, не лезь вперед.
Загрохотали выстрелы. Джо-Боб и Медоуз сбили трех голубей.
— Две птички мои! — крикнул Джо-Боб.
— Перебьешься, это я двух хлопнул! — возразил Медоуз. — А третья от страха померла!
— Хрен тебе в зубы! — сказал Джо-Боб, заряжая ружье. Потом он наклонился, поднял голубя, еще живого, трепещущего, сжал двумя пальцами ему шею и оторвал голову. Крылья судорожно дернулись, голубь затих. Джо-Боб вдруг резко развернулся и бросил голубиную голову в меня; я поймал ее и бросил обратно, на руке моей осталась кровь. Я вытер ладонь о джинсы, сжал в кулак, и пальцы слиплись. Медоуз поднял из овса другого голубя, он тоже трепыхался.
— Лови! — сказал Медоуз, бросая голубя в руки Джо-Боба. — Оторви ему башку, а я последнего поищу!
Раненая птица взлетела, словно бейсбольный мяч, но в воздухе ожила, замахала крыльями, полетела к нам.
— Ах, сучий потрох! — взревел Медоуз, вскидывая ружье и целясь.
— Не стреляй! — крикнул Максвелл, и мы оба бросились на землю.
Дважды прогремел браунинг — убитый голубь хлопнулся рядом со мной. Я тут же навалился на него, боясь, что птица снова оживет и Медоуз откроет пальбу.
Мы пошли дальше по полю. Стрельба не смолкала. Мы с Максвеллом сняли по одному голубю, Джо-Боб ухлопал двух и попутно разнес сову, спавшую на дереве рядом с изгородью. Медоуз тоже застрелил пару голубей, но больше был занят бутылкой виски. На краю поля он достал из кармана непочатую, открыл. Мы остановились и, отхлебывая виски, стали решать, что делать дальше.
Медоуз сказал, что примерно в миле отсюда есть озеро с укрытием для утиной охоты, там можно спрятаться от дождя и ветра и распить бутылку сидя. Мы согласились.
Недалеко от берега на воде качались пять крупных крякв. Не дав им взлететь, Джо-Боб и Медоуз убили четырех, а Максвелл сбил пятую, когда она, сделав круг в воздухе, вернулась.
— Видали, двух одним выстрелом! — воскликнул Медоуз.
— Они не успели взлететь, — сказал Джо-Боб.
— Успели! — Медоуз широко расставил руки и поднял ногу. — Они уже успели поднять по лапе!
— Но их не достанешь, — сказал я.
— А ты сплавай за ними! — сказал Джо-Боб. — Мне они на хрен не нужны.
По обеим сторонам озера были небольшие укрытия для охоты на уток. Мы с Максвеллом сели на одной стороне, Джо-Боб и Медоуз на другой. Плескалась в камышах свинцовая вода, шумели от ветра кусты. Высоко в пустынном сером техасском небе парил ястреб.
Прогрохотали один за другим два выстрела — забарабанила по фанерному щиту перед нами дробь.
— Максвелл, они стреляют по нам! — закричал я.
Мы прижались к земле. Выстрелы не прекращались, дробь барабанила по щиту и после каждого залпа слышался с той стороны безумный хохот Джо-Боба.
— Эфиоп твою мать, Джо-Боб! — крикнул Максвелл вне себя от ярости. — Недоноски паршивые, кончайте, а то я вам члены поотрываю!
Стрельба прекратилась, Джо-Боб и Медоуз хохотали. Через полчаса мы с Максвеллом пошли к грузовику. Опустела и вторая бутылка виски. Решили охотиться с машины — я сел за руль, Максвелл рядом, а Джо-Боб и Медоуз встали на передний бампер.
Медленно поехали по шоссе. Максвелл наклонился и вытащил из-под сиденья еще одну бутылку, глотнул и передал мне. Виски согрело меня и успокоило. Я решил, что худшее позади. В конце концов надо расслабиться! Ведь понедельник — наш выходной, а накануне в Сан-Луи мы выиграли во многом благодаря мне. Жизнь прекрасна, сказал я себе. И надо ею наслаждаться! Я протянул руку к бутылке с пятидесятиградусным виски, но линейные, стоявшие на бампере, открыли пальбу.
— Отлично! — ревел в восторге Джо-Боб. — Ты засадил ему прямо в задницу!
Полосатый кот, цепляясь передними лапами за траву, пытался сползти с дороги, задние лапы, искромсанные дробью, волоклись по песку. Я затормозил, Максвелл прицелился из окна и добил искалеченного кота.
— Не люди — звери, — сказал я.
— Развлекаются, — сказал Максвелл.
Я схватил бутылку и выпил почти треть.
— Пока у них ружья, мне не до развлечений.
— Скоро поедем обратно в Форт-Уэрт.
— И мне снова придется дрожать в кузове? Максвелл пожал плечами.
К ресторану «Биг Бой» мы вернулись без голубей, потому что Джо-Боб бросал их по дороге во встречные машины.
— Ты поедешь в моей, — сказал Максвелл Джо-Бобу. — А я сяду к Филу. Встретимся у Кроуфорда.
Медоуз и Джо-Боб растерянно переглянулись — их удивляло желание Максвелла охотиться, пить со мной, а теперь и возвращаться в Даллас в моей машине. А мне стало веселей.
Близился вечер. Блеснув напоследок, сделав глубокий вдох, солнце скрылось в глубине техасской равнины. Потеплело. Я очень любил техасские сумерки, задумчивые, спокойные, полные какой-то скрытой силы, а не истерии, как в Нью-Йорке. Я отпер свой «бьюик-ривьеру», новенький, золотисто-бежевый, с кондиционером, стереофоническими динамиками, магнитофонами, радио и прочими делами. Мне было неловко ездить в такой машине. Я хотел купить подержанный «оппель», но Максвелл отправил меня к владельцу автомагазина, торгующего «бьюиками», — спонсору его телепрограммы, и тот заморочил мне голову, я выложил все деньги, которые у меня были, и потом еще даже за что-то благодарил.
— Ну-ка, бэби-и, — Максвелл перешел на негритянский диалект, как всегда, когда говорил о наркотиках. — Где там то, что ты называешь травкой. — Он растягивал слова.
— Сэт, говори просто — травка.
— Не могу, бэ-би-и. Настроение не то. Ну, где твой сногсшибательный сорняк?
— В бардачке.
Я наклонился, выбрал среди разбросанных под ногами кассет «Вместе после пяти» Дугласа, всунул ее в плэйер, передвинул руль в более удобное положение и выехал со стоянки. Дуг Сэм пел о несчастной любви в Далласе.
Ее отцу не нравились
Ни его длинные волосы,
Ни его отношение к жизни...
Максвелл закурил, глубоко затянулся с протяжным шипящим звуком.
— Значит... это вот и есть то, что ты называешь сногсшибательным сорняком, бэ-би-и? — Максвелл достал сигарету изо рта и внимательно осмотрел ее. — Это, конечно, не Катти Сарк с тоником. Но сойдет. — Он протянул сигарету мне, и я сделал несколько коротких затяжек — по привычке, приобретенной в самолетах, общественных туалетах, на вечеринках, где не приходят в восторг от наркотиков. Из-за шумихи, поднятой телевидением и газетами, все опасней становится курить даже такую травку, как марихуана.
Три года назад, возвращаясь после матча в Вашингтоне, мы с Максвеллом то и дело бегали в туалет курить. Почувствовав запах, стюардесса решила, что на кухне загорелась проводка, началась паника... Обошлось, но курить марихуану в самолете клуба мы зареклись. Держались, правда, недолго — до следующей игры на чужом поле.
Впереди показались огни — там взималась плата за проезд по шоссе. Я сбавил скорость и опустил боковое стекло. Плотный мужчина лет сорока пяти, в серой форменной рубашке, стоял у дверей будки. В одной руке у него была квитанция, в другой — бутерброд с арахисовым маслом. Табличка с надписью «Билли Уэйн Робинсон» приколота к его нагрудному карману.
— Хелло, Билли Уэйн! — подмигнул ему Максвелл, в то время как я вытягивал из пальцев квитанцию. — Как здоровье? Семья как?
Узнав знаменитую улыбку, служащий остолбенел, а потом, словно сумасшедший, замахал руками, замотал головой, выплюнул половину бутерброда на багажник, пытаясь что-то сказать, ответить знаменитому Максвеллу.
— Ты его знаешь?
— Нет, просто люблю общаться с народом. Надо было предложить ему курнуть марихуанки.
Я нажал на акселератор, и крошечный островок под крышей, заполненный обнаженными чувствами и стереофоническими звуками, со скоростью девяносто миль в час помчался навстречу будущему по трассе Форт-Уэрт — Даллас. По обеим сторонам лежащего на покатых холмах шоссе тянулись фабрики, склады, дома.
Вьется дымок В небе над Далласом. Я мчусь к тебе, Моя Эллис...
— Держи, — кашляя, Максвелл протянул мне сигарету. Глаза его слезились, лицо побагровело и жилы на шее вздулись. Я взял сигарету.
— Б. А. вызывает меня завтра в десять, — сказал я.
— Скорей всего скажет, что ставит тебя на воскресную игру в основной состав.
— Сомневаюсь. Если бы так, то он вызвал бы Гилла и сказал, что его в стартовом составе не будет.
— Ты вчера классно занес мяч в зону. Это решило исход матча.
— Да, но это был единственный пас, который мне удалось поймать.
— Ты и вышел лишь в четвертом периоде. А я бросил тебе только один мяч.
— Кстати, — я повернулся к Максвеллу, — почему ты не бросаешь мне чаще?
— Потому что ты мало играешь, кретин.
— А! Но теперь, после моего фантастического прохода, ты уж, конечно, пригласишь меня участвовать в твоем телешоу. Дашь мне шанс пролезть в лучшие дома Далласа и Форт-Уэрта. Ведь это тебе ничего не стоит.
— Напрасно ты так думаешь, — ответил Максвелл. — К тому же я уже пригласил на эту неделю Джо-Боба.
— Ну а если я дам интервью? Расскажу, например, о том, как мне удалось справиться с лишаем, который был у меня в детстве, и с результатами воспитания на Среднем Западе. Может быть, оператору удастся снять крупным планом мои руки, палец, ковыряющий в носу.
— Это семейная программа, — сказал Максвелл.
— А почему бы не сделать футбольное шоу для закоренелых извращенцев?
— Что ты думаешь про ОСХ? — помолчав, задумчиво спросил Максвелл.
— ОСХ?
— Общество спортсменов-христиан. — Он говорил хрипло, медленно, стараясь удержать дым марихуаны в легких.
Б. А. попросил меня принять участие в национальном слете, который они организуют в мае. На Хлопковом Кубке.
— Надеюсь, ты согласен, что все их идеи — дерьмо! Или нет?
— Как тебе сказать, — покачал головой Максвелл. — В конце концов, это ведь все для общего блага...
— Тебе Б. А. это сказал?
— За что ты его не любишь? Ведь он христианин. И гораздо лучше тебя.
— Разумеется. Есть деньги, он преуспевает, жизнь его рассчитана до мелочей, и все идет как по маслу. Бог на его стороне.
— А ты рассуждаешь как последний неудачник, — заметил Максвелл. — Что плохого в его предложении?
— Да плевать я хотел! Давай, трудись на общее благо... — Я понизил голос, наполнил его хрипотцой, подражая Максвеллу. — Привет, парни, добрый вечер! Если хотите, Сэт Максвелл даст вам несколько добрых советов. Вместо того чтобы ловить кайф от марихуаны и прочего, отправляйтесь-ка вы лучше на стадион и калечьте друг друга за милую душу. Поверьте, это куда приятней!
Максвелл, глядя на дорогу, молчал. Я тоже задумался, но оглушительный кашель и судорожные жесты Максвелла прервали мои размышления.
— Черт, окурок проглотил! — Он тряхнул головой, отхаркался. — Чуть не сжег себе горло.
— Я ведь говорил, не стоит так затягиваться.
— Говорил... Проклятье! — Он снова харкнул на пол. — А еще у тебя есть?
— В бардачке.
Максвелл достал самокрутку. Марихуана была завернута в копию стодолларовой банкноты.
— Сукин сын! — улыбаясь, Максвелл разглядывал самокрутку. — Немалый куш взял старикан, который это придумал, а?
Дуглас запел «Сегуин». Я нажал кнопку, кассета упала мне на ладонь. Я поставил кассету «Роллинг Стоунз», начинавшуюся с «Женщин из кабака».
— Знаешь, — сказал Максвелл, затягиваясь и глядя вперед отсутствующим взглядом, — я всегда мечтал поездить по Техассу с полгодика, из одного кабака в другой, послушать хорошую музыку и женщин с самыми печальными воспоминаниями послушать.
— А не боишься, что морду набьют, в Джексборо, например? В кабаках от Форт-Уэрта до Джексборо по традиции Старого
Запада вечера не проходило без драк с поножовщиной и пальбой.
— Ты-то чего все боишься? — помолчав, спросил Максвелл.
— Боли, — сказал я. — Боли. В ужас прихожу, когда вижу, как калечат мое тело, льется на искусственную траву кровь, а миллионы болельщиков орут, свистят, хлопают...
— И часто видишь? Это, старина, часть жизни. Боль и Наслаждение. Я пришел к выводу, что одного не бывает без другого. Только так по-настоящему живешь, а не существуешь.
Я вспомнил, как в начале прошлой весны, когда Максвелл получил травму, мы хорошо посидели в каком-то кабаке, взяли виски с собой и отправились в Санта-Фе. В гостинице в три часа утра Максвелл завалил ночную дежурную на широкий кожаный диван в вестибюле. Я хотел уйти в номер, но она, пышная брюнетка лет сорока пяти, заговорила со мной и все время, пока мой приятель над ней трудился, рассказывала о том, как обожает ее сын Максвелла, не пропускает ни одного матча с его участием, вырезает все из газет и будет счастлив, когда узнает, что она и Максвелл стали такими близкими друзьями; а у того на лице была гримаса то ли наслаждения, то ли дикой боли.
— Ты знаешь, — заговорил Максвелл, — мне кажется, что я почти уже перестал чувствовать боль. Помнишь, мне выбили локоть? Сперва боль была такая, что казалось, я сойду с ума. Или копыта отброшу тут же. И вдруг... Я не могу этого объяснить. — Он сморщил лоб, подбирая слова. — Понимаешь, мне было больно... но мне не было уже больно. Я хочу сказать, что было страшно больно, но я мог терпеть и... и даже какое-то удовольствие получать от боли. Понимаешь?
— Не совсем, — сказал я. Но в глубине души, однако, у меня шевельнулось смутное чувство близости к тому, что он пытался описать.
— Боль не дает мне забыть, что я живу и действую. Боль придает мне уверенность. Сильная боль снимает нечеловеческое напряжение, которое давит и которое гораздо страшней любой боли. Странно, да?
— Слово «странно» здесь, по-моему, не подходит.
Впереди показались огни небоскребов Далласа. Я остановился, заплатил за проезд и свернул к мосту Тринити на сто тридцать пятое шоссе. Пересекая Коммерс, Мейн и Элм-стрит, взглянул на гигантскую рекламу фирмы «Хертц» на крыше склада учебников, на то место, где застрелили Кеннеди. Сотни раз я проезжал здесь, но не мог представить, как это произошло. Теперь в Белом доме другой президент. И он любит футбол. Он даже приезжал на тренировки столичной команды и учил ребят, как ставить заслоны, давать пас и делать обманные движения. Президент, питающий слабость к обманным действиям, — что может быть лучше? Б. А. его чуть ли не боготворил.
Я свернул на Моутор-стрит, проехал мимо Парклэндского госпиталя, куда привезли умирающего Кеннеди, выскочил на Мейпл-стрит и повернул направо. Стоянка была забита машинами, но я нашел место у пожарного гидранта.
Максвелл вылез из машины, сделал последнюю затяжку, широко раскинул руки и запел хриплым баритоном:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
ДЕТЕКТИВ
Понедельник
Грузовик резко свернул на обочину, поскакал по ухабам и остановился. Джо-Боб с хохотом вывалился в канаву, держа в руке бутылку виски. Поднявшись на колени, он швырнул ее мне:
— Лови, ублюдок! Допивай — и за дело! Где там наши стволы!
Моросил холодный мелкий дождь. Все вокруг было тускло-серым, желто-бурым. Лежать бы сейчас в теплой постели, подумал я, вместо того чтобы таскаться весь день под дождем по полям Техаса в компании трех пьяных придурков, заманивших меня на охоту. Но чего не сделаешь ради команды. Ради коллектива.
— Черт! — выбравшись наконец из-за руля, широко расставив ноги, Медоуз начал мочиться, но заметил диких голубей, садящихся на овсяное поле. — Ты глянь! Дай пушку!
— Далеко слишком, — сказал я.
— Пушку!! — завопил Медоуз, и я бросил ему автоматическое ружье двенадцатого калибра с золотым спусковым крючком.
Грохнул выстрел — дробь срезала метелки овса на полпути между автомобилем и голубями. Несколько голубей поднялось в воздух, парни, расхватав ружья, патроны, побежали в поле, продираясь сквозь заросли овса. Я тоже взял свою дешевую двустволку, купленную в универмаге «Сиэрс», поспешил за ними, заряжая ружье на бегу.
— Овес мокрый, им будет трудно взлететь, — заметил Джо-Боб.
Прямо перед нами вспорхнул жаворонок, замахал отчаянно крыльями на ветру, Медоуз и Джо-Боб одновременно вскинули стволы, и два заряда дроби в клочья разнесли крошечную пятнистую птичку.
— А я уж думал, что совсем ослеп! — захохотал довольный Джо-Боб.
Медоуз переломил свой «Браунинг» и вложил новый патрон. Сэт Максвелл посмотрел на меня и ухмыльнулся. Это он вытащил меня на охоту, он был уверен, что это будет хорошей терапией. Уже несколько лет я играл в одной футбольной команде с Медоузом и Джо-Бобом, но, несмотря на все мои усилия, отношения между нами можно было назвать лишь временным и очень ненадежным перемирием. Они не любили меня. Я их боялся, В раздевалке, голые, огромные, они вызывали во мне отвращение, страх, но здесь, на овсяном поле графства Паркер, пьяные, с ружьями, мокрые от дождя, оба гиганта выглядели как чудовища из ночного кошмара. И мне хотелось чем-нибудь угодить им, хотя и ненавидел я себя за это. Джо-Боб поднял окровавленную мякоть, которая минуту назад была жаворонком, бросил в меня.
— Спокойно, — сказал Максвелл. — Уверенность в себе сделала его одной из самых ярких звезд профессионального футбола.— Тебя никто не тронет. Главное, не лезь вперед.
Загрохотали выстрелы. Джо-Боб и Медоуз сбили трех голубей.
— Две птички мои! — крикнул Джо-Боб.
— Перебьешься, это я двух хлопнул! — возразил Медоуз. — А третья от страха померла!
— Хрен тебе в зубы! — сказал Джо-Боб, заряжая ружье. Потом он наклонился, поднял голубя, еще живого, трепещущего, сжал двумя пальцами ему шею и оторвал голову. Крылья судорожно дернулись, голубь затих. Джо-Боб вдруг резко развернулся и бросил голубиную голову в меня; я поймал ее и бросил обратно, на руке моей осталась кровь. Я вытер ладонь о джинсы, сжал в кулак, и пальцы слиплись. Медоуз поднял из овса другого голубя, он тоже трепыхался.
— Лови! — сказал Медоуз, бросая голубя в руки Джо-Боба. — Оторви ему башку, а я последнего поищу!
Раненая птица взлетела, словно бейсбольный мяч, но в воздухе ожила, замахала крыльями, полетела к нам.
— Ах, сучий потрох! — взревел Медоуз, вскидывая ружье и целясь.
— Не стреляй! — крикнул Максвелл, и мы оба бросились на землю.
Дважды прогремел браунинг — убитый голубь хлопнулся рядом со мной. Я тут же навалился на него, боясь, что птица снова оживет и Медоуз откроет пальбу.
Мы пошли дальше по полю. Стрельба не смолкала. Мы с Максвеллом сняли по одному голубю, Джо-Боб ухлопал двух и попутно разнес сову, спавшую на дереве рядом с изгородью. Медоуз тоже застрелил пару голубей, но больше был занят бутылкой виски. На краю поля он достал из кармана непочатую, открыл. Мы остановились и, отхлебывая виски, стали решать, что делать дальше.
Медоуз сказал, что примерно в миле отсюда есть озеро с укрытием для утиной охоты, там можно спрятаться от дождя и ветра и распить бутылку сидя. Мы согласились.
Недалеко от берега на воде качались пять крупных крякв. Не дав им взлететь, Джо-Боб и Медоуз убили четырех, а Максвелл сбил пятую, когда она, сделав круг в воздухе, вернулась.
— Видали, двух одним выстрелом! — воскликнул Медоуз.
— Они не успели взлететь, — сказал Джо-Боб.
— Успели! — Медоуз широко расставил руки и поднял ногу. — Они уже успели поднять по лапе!
— Но их не достанешь, — сказал я.
— А ты сплавай за ними! — сказал Джо-Боб. — Мне они на хрен не нужны.
По обеим сторонам озера были небольшие укрытия для охоты на уток. Мы с Максвеллом сели на одной стороне, Джо-Боб и Медоуз на другой. Плескалась в камышах свинцовая вода, шумели от ветра кусты. Высоко в пустынном сером техасском небе парил ястреб.
Прогрохотали один за другим два выстрела — забарабанила по фанерному щиту перед нами дробь.
— Максвелл, они стреляют по нам! — закричал я.
Мы прижались к земле. Выстрелы не прекращались, дробь барабанила по щиту и после каждого залпа слышался с той стороны безумный хохот Джо-Боба.
— Эфиоп твою мать, Джо-Боб! — крикнул Максвелл вне себя от ярости. — Недоноски паршивые, кончайте, а то я вам члены поотрываю!
Стрельба прекратилась, Джо-Боб и Медоуз хохотали. Через полчаса мы с Максвеллом пошли к грузовику. Опустела и вторая бутылка виски. Решили охотиться с машины — я сел за руль, Максвелл рядом, а Джо-Боб и Медоуз встали на передний бампер.
Медленно поехали по шоссе. Максвелл наклонился и вытащил из-под сиденья еще одну бутылку, глотнул и передал мне. Виски согрело меня и успокоило. Я решил, что худшее позади. В конце концов надо расслабиться! Ведь понедельник — наш выходной, а накануне в Сан-Луи мы выиграли во многом благодаря мне. Жизнь прекрасна, сказал я себе. И надо ею наслаждаться! Я протянул руку к бутылке с пятидесятиградусным виски, но линейные, стоявшие на бампере, открыли пальбу.
— Отлично! — ревел в восторге Джо-Боб. — Ты засадил ему прямо в задницу!
Полосатый кот, цепляясь передними лапами за траву, пытался сползти с дороги, задние лапы, искромсанные дробью, волоклись по песку. Я затормозил, Максвелл прицелился из окна и добил искалеченного кота.
— Не люди — звери, — сказал я.
— Развлекаются, — сказал Максвелл.
Я схватил бутылку и выпил почти треть.
— Пока у них ружья, мне не до развлечений.
— Скоро поедем обратно в Форт-Уэрт.
— И мне снова придется дрожать в кузове? Максвелл пожал плечами.
К ресторану «Биг Бой» мы вернулись без голубей, потому что Джо-Боб бросал их по дороге во встречные машины.
— Ты поедешь в моей, — сказал Максвелл Джо-Бобу. — А я сяду к Филу. Встретимся у Кроуфорда.
Медоуз и Джо-Боб растерянно переглянулись — их удивляло желание Максвелла охотиться, пить со мной, а теперь и возвращаться в Даллас в моей машине. А мне стало веселей.
Близился вечер. Блеснув напоследок, сделав глубокий вдох, солнце скрылось в глубине техасской равнины. Потеплело. Я очень любил техасские сумерки, задумчивые, спокойные, полные какой-то скрытой силы, а не истерии, как в Нью-Йорке. Я отпер свой «бьюик-ривьеру», новенький, золотисто-бежевый, с кондиционером, стереофоническими динамиками, магнитофонами, радио и прочими делами. Мне было неловко ездить в такой машине. Я хотел купить подержанный «оппель», но Максвелл отправил меня к владельцу автомагазина, торгующего «бьюиками», — спонсору его телепрограммы, и тот заморочил мне голову, я выложил все деньги, которые у меня были, и потом еще даже за что-то благодарил.
— Ну-ка, бэби-и, — Максвелл перешел на негритянский диалект, как всегда, когда говорил о наркотиках. — Где там то, что ты называешь травкой. — Он растягивал слова.
— Сэт, говори просто — травка.
— Не могу, бэ-би-и. Настроение не то. Ну, где твой сногсшибательный сорняк?
— В бардачке.
Я наклонился, выбрал среди разбросанных под ногами кассет «Вместе после пяти» Дугласа, всунул ее в плэйер, передвинул руль в более удобное положение и выехал со стоянки. Дуг Сэм пел о несчастной любви в Далласе.
Ее отцу не нравились
Ни его длинные волосы,
Ни его отношение к жизни...
Максвелл закурил, глубоко затянулся с протяжным шипящим звуком.
— Значит... это вот и есть то, что ты называешь сногсшибательным сорняком, бэ-би-и? — Максвелл достал сигарету изо рта и внимательно осмотрел ее. — Это, конечно, не Катти Сарк с тоником. Но сойдет. — Он протянул сигарету мне, и я сделал несколько коротких затяжек — по привычке, приобретенной в самолетах, общественных туалетах, на вечеринках, где не приходят в восторг от наркотиков. Из-за шумихи, поднятой телевидением и газетами, все опасней становится курить даже такую травку, как марихуана.
Три года назад, возвращаясь после матча в Вашингтоне, мы с Максвеллом то и дело бегали в туалет курить. Почувствовав запах, стюардесса решила, что на кухне загорелась проводка, началась паника... Обошлось, но курить марихуану в самолете клуба мы зареклись. Держались, правда, недолго — до следующей игры на чужом поле.
Впереди показались огни — там взималась плата за проезд по шоссе. Я сбавил скорость и опустил боковое стекло. Плотный мужчина лет сорока пяти, в серой форменной рубашке, стоял у дверей будки. В одной руке у него была квитанция, в другой — бутерброд с арахисовым маслом. Табличка с надписью «Билли Уэйн Робинсон» приколота к его нагрудному карману.
— Хелло, Билли Уэйн! — подмигнул ему Максвелл, в то время как я вытягивал из пальцев квитанцию. — Как здоровье? Семья как?
Узнав знаменитую улыбку, служащий остолбенел, а потом, словно сумасшедший, замахал руками, замотал головой, выплюнул половину бутерброда на багажник, пытаясь что-то сказать, ответить знаменитому Максвеллу.
— Ты его знаешь?
— Нет, просто люблю общаться с народом. Надо было предложить ему курнуть марихуанки.
Я нажал на акселератор, и крошечный островок под крышей, заполненный обнаженными чувствами и стереофоническими звуками, со скоростью девяносто миль в час помчался навстречу будущему по трассе Форт-Уэрт — Даллас. По обеим сторонам лежащего на покатых холмах шоссе тянулись фабрики, склады, дома.
Вьется дымок В небе над Далласом. Я мчусь к тебе, Моя Эллис...
— Держи, — кашляя, Максвелл протянул мне сигарету. Глаза его слезились, лицо побагровело и жилы на шее вздулись. Я взял сигарету.
— Б. А. вызывает меня завтра в десять, — сказал я.
— Скорей всего скажет, что ставит тебя на воскресную игру в основной состав.
— Сомневаюсь. Если бы так, то он вызвал бы Гилла и сказал, что его в стартовом составе не будет.
— Ты вчера классно занес мяч в зону. Это решило исход матча.
— Да, но это был единственный пас, который мне удалось поймать.
— Ты и вышел лишь в четвертом периоде. А я бросил тебе только один мяч.
— Кстати, — я повернулся к Максвеллу, — почему ты не бросаешь мне чаще?
— Потому что ты мало играешь, кретин.
— А! Но теперь, после моего фантастического прохода, ты уж, конечно, пригласишь меня участвовать в твоем телешоу. Дашь мне шанс пролезть в лучшие дома Далласа и Форт-Уэрта. Ведь это тебе ничего не стоит.
— Напрасно ты так думаешь, — ответил Максвелл. — К тому же я уже пригласил на эту неделю Джо-Боба.
— Ну а если я дам интервью? Расскажу, например, о том, как мне удалось справиться с лишаем, который был у меня в детстве, и с результатами воспитания на Среднем Западе. Может быть, оператору удастся снять крупным планом мои руки, палец, ковыряющий в носу.
— Это семейная программа, — сказал Максвелл.
— А почему бы не сделать футбольное шоу для закоренелых извращенцев?
— Что ты думаешь про ОСХ? — помолчав, задумчиво спросил Максвелл.
— ОСХ?
— Общество спортсменов-христиан. — Он говорил хрипло, медленно, стараясь удержать дым марихуаны в легких.
Б. А. попросил меня принять участие в национальном слете, который они организуют в мае. На Хлопковом Кубке.
— Надеюсь, ты согласен, что все их идеи — дерьмо! Или нет?
— Как тебе сказать, — покачал головой Максвелл. — В конце концов, это ведь все для общего блага...
— Тебе Б. А. это сказал?
— За что ты его не любишь? Ведь он христианин. И гораздо лучше тебя.
— Разумеется. Есть деньги, он преуспевает, жизнь его рассчитана до мелочей, и все идет как по маслу. Бог на его стороне.
— А ты рассуждаешь как последний неудачник, — заметил Максвелл. — Что плохого в его предложении?
— Да плевать я хотел! Давай, трудись на общее благо... — Я понизил голос, наполнил его хрипотцой, подражая Максвеллу. — Привет, парни, добрый вечер! Если хотите, Сэт Максвелл даст вам несколько добрых советов. Вместо того чтобы ловить кайф от марихуаны и прочего, отправляйтесь-ка вы лучше на стадион и калечьте друг друга за милую душу. Поверьте, это куда приятней!
Максвелл, глядя на дорогу, молчал. Я тоже задумался, но оглушительный кашель и судорожные жесты Максвелла прервали мои размышления.
— Черт, окурок проглотил! — Он тряхнул головой, отхаркался. — Чуть не сжег себе горло.
— Я ведь говорил, не стоит так затягиваться.
— Говорил... Проклятье! — Он снова харкнул на пол. — А еще у тебя есть?
— В бардачке.
Максвелл достал самокрутку. Марихуана была завернута в копию стодолларовой банкноты.
— Сукин сын! — улыбаясь, Максвелл разглядывал самокрутку. — Немалый куш взял старикан, который это придумал, а?
Дуглас запел «Сегуин». Я нажал кнопку, кассета упала мне на ладонь. Я поставил кассету «Роллинг Стоунз», начинавшуюся с «Женщин из кабака».
— Знаешь, — сказал Максвелл, затягиваясь и глядя вперед отсутствующим взглядом, — я всегда мечтал поездить по Техассу с полгодика, из одного кабака в другой, послушать хорошую музыку и женщин с самыми печальными воспоминаниями послушать.
— А не боишься, что морду набьют, в Джексборо, например? В кабаках от Форт-Уэрта до Джексборо по традиции Старого
Запада вечера не проходило без драк с поножовщиной и пальбой.
— Ты-то чего все боишься? — помолчав, спросил Максвелл.
— Боли, — сказал я. — Боли. В ужас прихожу, когда вижу, как калечат мое тело, льется на искусственную траву кровь, а миллионы болельщиков орут, свистят, хлопают...
— И часто видишь? Это, старина, часть жизни. Боль и Наслаждение. Я пришел к выводу, что одного не бывает без другого. Только так по-настоящему живешь, а не существуешь.
Я вспомнил, как в начале прошлой весны, когда Максвелл получил травму, мы хорошо посидели в каком-то кабаке, взяли виски с собой и отправились в Санта-Фе. В гостинице в три часа утра Максвелл завалил ночную дежурную на широкий кожаный диван в вестибюле. Я хотел уйти в номер, но она, пышная брюнетка лет сорока пяти, заговорила со мной и все время, пока мой приятель над ней трудился, рассказывала о том, как обожает ее сын Максвелла, не пропускает ни одного матча с его участием, вырезает все из газет и будет счастлив, когда узнает, что она и Максвелл стали такими близкими друзьями; а у того на лице была гримаса то ли наслаждения, то ли дикой боли.
— Ты знаешь, — заговорил Максвелл, — мне кажется, что я почти уже перестал чувствовать боль. Помнишь, мне выбили локоть? Сперва боль была такая, что казалось, я сойду с ума. Или копыта отброшу тут же. И вдруг... Я не могу этого объяснить. — Он сморщил лоб, подбирая слова. — Понимаешь, мне было больно... но мне не было уже больно. Я хочу сказать, что было страшно больно, но я мог терпеть и... и даже какое-то удовольствие получать от боли. Понимаешь?
— Не совсем, — сказал я. Но в глубине души, однако, у меня шевельнулось смутное чувство близости к тому, что он пытался описать.
— Боль не дает мне забыть, что я живу и действую. Боль придает мне уверенность. Сильная боль снимает нечеловеческое напряжение, которое давит и которое гораздо страшней любой боли. Странно, да?
— Слово «странно» здесь, по-моему, не подходит.
Впереди показались огни небоскребов Далласа. Я остановился, заплатил за проезд и свернул к мосту Тринити на сто тридцать пятое шоссе. Пересекая Коммерс, Мейн и Элм-стрит, взглянул на гигантскую рекламу фирмы «Хертц» на крыше склада учебников, на то место, где застрелили Кеннеди. Сотни раз я проезжал здесь, но не мог представить, как это произошло. Теперь в Белом доме другой президент. И он любит футбол. Он даже приезжал на тренировки столичной команды и учил ребят, как ставить заслоны, давать пас и делать обманные движения. Президент, питающий слабость к обманным действиям, — что может быть лучше? Б. А. его чуть ли не боготворил.
Я свернул на Моутор-стрит, проехал мимо Парклэндского госпиталя, куда привезли умирающего Кеннеди, выскочил на Мейпл-стрит и повернул направо. Стоянка была забита машинами, но я нашел место у пожарного гидранта.
Максвелл вылез из машины, сделал последнюю затяжку, широко раскинул руки и запел хриплым баритоном:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22