Рихи перевел речь на другое:
— В какой ты гимназии? Гуманитарной или реальной?
Аинес покачал головой:
— Со школой дело табак.
Рихи начал с жаром доказывать важность учения.
— Если башка варит, не бросай. Хоть душу вон, а жми изо всех сил. Я вот не старался учиться, а теперь прямо-таки в беде. Иной раз чувствуешь себя круглым дураком. А дурак ничего для революции сделать не может, только галдит впустую. Если других возможностей нет, читай. Читай политическую литературу, читай историю, читай хоть повести, рассказы. «Коммунистический манифест» читал?
Глаза Аннеса лукаво блеснули.
— Маркс и Энгельс пишут, что коммунисты во Франции объединяются с социал-демократами против консервативной и радикальной буржуазии, оставляя за собой право критиковать их фразы и иллюзии. Коммунисты всюду поддерживают всякое революционное движение против буржуазного строя.
Рихи расхохотался, дружески толкнул Аннеса в бок и сквозь смех выругался:
— Ах ты, пес! Смотри, как чешет! У тебя чертовски хорошая память! Профессор, да и только! Но я надеюсь, ты раскумекал, о чем в «Манифесте» идет речь? Там говорится о революционном движении.
В этой шутливой брани была какая-то доля одобрения— Аннесу отдавалось должное. Аннес покраснел от радости.
Рихи смеялся до слез. Он снова толкнул Аннеса в плечо и продолжал:
— Повторяю — хоть лопни, а с книжками не расставайся. И языки учи. Я зубрю русский, двигается туго, грызу, как железо. У тебя голова хорошая, и основа есть, две школы. Или больше?
— Дополнительные классы — это не средняя школа, всего два года,— заметил Аннес.
— Шесть да два — восемь, не так уж мало. Я ушел из пятого класса, господи боже, до чего глуп может» быть мальчишка-сопляк.
— Была бы постоянная работа, поступил бы в колледж. Заработка отца не хватает, чтоб учить в школе двоих.
— Ясно. Сколько тебе лет? Погоди, я должен сам сообразить. Семнадцать! Точно, да? Вспомнил, у нас с тобой четыре года разницы.
Теперь Рихи опять стал для Аннеса близким, своим парнем.
— Семнадцать лет — никакой не предел,— продолжал Рихи, — мне двадцать один, и еще один год пойдет прахом — призовут на действительную. Да, да, армия ждет. Я, правда, думал, что военному министру генералу Лайдонеру неугодны такие, как я, а вот поди же ты! Через неделю отправка.
Аннес произнес сочувственно:
— Хлебнешь ты там горя!
Рихи улыбнулся открыто, без малейшей насмешки, даже чуть печально.
— Мы с тобой всегда и везде горя хлебнем. Так уж положено. У нас должна быть дьявольски крепкая холка. А как у тебя?
Раньше чем Аннес успел что-либо понять, он ощутил руку Рихи на своем затылке. Рука у Рихи была сильная, ох какая сильная, Аннес давно это знал. Аннес откинул голову и изо всех сил напряг шею, чтобы не поддаться нажиму.
— Ничего! — одобрительно заметил Рихи и ослабил хватку.
Аннес обрадовался похвале, как ребенок. От напряжения ему кровь бросилась в голову, лицо горело.
Они уже дазно вышли на открытое место и раздумывали, куда теперь направиться. Раздумывал, собственно, Рихи, Аннес готов был следовать за ним куда угодно.
— Как Тийя поживает? Аннес удивился.
— Учится в первой женской гимназии,— ответил он коротко и словно нехотя.
— Значит, это была она. Я видел похожую на нее девушку около Пожарного дома. Красивая деваха выросла.
Аннес почему-то начал бранить Тийю.
— Кривляка. Нос задирает, как...
Но тут же понял, что, порицая Тийю, может себя выдать, и умолк.
— Я не заметил в ней ничего особенного,— сказал Рихи.— Девчонка как девчонка. Девчонка и должна крутить.
Аннесу не понравилось, что Тийю защищают. В то же время было немного стыдно, что он назвал Тийю кривлякой.
Они вышли к железной дороге. Со стороны города медленно приближался товарный поезд. Дорога шла в гору до самой станции Юлемисте, и даже более легкие пассажирские поезда еще не могли здесь набрать полную скорость.
— Ладно,— сказал Рихи,— до свидания! — Он уско« рил шаг и взбежал на железнодорожную насыпь. Аннеа тоже пустился бежать и очутился на насыпи как раз й ту минуту, когда товарный поезд поравнялся с ними Аннес не понимал, зачем Рихи так стремительно взлеч тел на насыпь. Рихи вел себя как озорной мальчишка, который не знает, что ему придет в голову через мину-t ту. Аннес готов был делать то же, что и Рихи, его охва-t тил какой-то азарт.
И все же он не мог последовать за Рихи. Рихи пробежал несколько десятков метров рядом с поездом, Ан« нес тоже. Но затем Рихи проделал отчаянную штуку! которую Аниес повторить не решился: Рихи прыгнул на» лесенку площадки товарного вагона. На мгновение Ан-> несу показалось, что Рихи вот-вот сорвется, у него в груди похолодело. Но ничего не случилось. Если бы Рихи позвал его движением руки, Аннес тоже попытался бы вскочить — мимо него еще шли вагоны, но Рихи не позвал! Рихи, правда, махал рукой, но он не звал, а прощался, а может быть, просто подавал знак, что все в порядке.
Рихи даже крикнул что-то, но ветер и стук колес заглушили его голос, и Аннес не был уверен, правильно ли он расслышал.
— Баскетболист! Действительно ли Рихи крикнул это?
Аннес тоже махал рукой, продолжал махать, хоти мимо него уже проходил последний вагон. На последней площадке стоял и курил мужчина в фуражке железнодорожника. Аннес, увидев кондуктора, опустил былб руку, чтобы не подводить друга, но тут же передумал Если никто из поездной бригады не заметил Рихи, тб его, Аннеса, приветствие ничего не значит: когда проход дит поезд, люди часто машут ему, так делают многие1 Особенно дети. Он, правда, уже не мальчишка, но все же... Какой славный кондуктор, отвечает ему — тоже машет рукой. Вот и вышло, что Аннесу махали рукой двое — Рихи и железнодорожник.
Аннес смотрел вслед поезду, пока он не исчез из глаз. В душу закралась какая-то безотчетная грусть
ПРЕДАТЕЛЬСТВО
В конце концов все свелось к одному-единственному вопросу: кто предал? Предатель, несомненно, был, иначе как бы они могли так много знать. А они знали все. Все. Кто участвовал, кто выступал, о чем говорилось. Это-то больше всего и угнетало.
Аннес забыл даже о Тийе. Конечно, не совсем забыл, о Тийе он не забывает никогда, но сейчас он больше думал о предательстве, чем о Тийе. Из-за Тийи он тоже переживал горькие минуты, очень горькие: между ними давно уже пробежала черная кошка, а теперь они окончательно поссорились. Но то, что случилось в охранной полиции, отодвинуло на задний план и эти огорчения.
Никогда Аннес не испытывал ничего подобного. О провокаторах и шпиках он слышал много. Случается, что подручный охранки выдвигается в руководящие деятели, и только потом, когда уже поздно, выясняется, что все были обмануты продажной душой. Сейчас все шире распространяется слух, будто даже бежавший в Советскую Россию Арнольд Тяхве оказался негодяем. Конечно, это может быть просто соцевской клеветой, как по-прежнему утверждает Рихи, но сейчас и предательство Тяхве казалось Аннесу вполне возможным.
Одно дело — слушать рассказы о провокаторах и совсем другое — самому чувствовать, что около тебя бродит кто-то продавшийся врагу. А что среди них есть «стукач» — в этом уже нет никаких сомнений. В лесу не было посторонних, каждого считали своим. Аннес, правда, знал не всех, но другие знали. Человека, которого никто не знал, с собой не позвали бы.
Это-то и было самое страшное: все казались честными и надежными. Значит, предатель тоже умел вести себя как честный и надежный человек. Ужасно. Действительно ужасно.
У Аннеса даже появилось такое чувство, будто кое-кто и его подозревает. Правда, никто ему этого не давал понять, ни словом, ни делом, но почему бы им так не думать? Он ведь тоже многим чужой. В лицо его уже знали хорошо, но шапочное знакомство мало что значит, когда дело оборачивается так серьезно. Конечно, его все больше и больше считали своим человеком, это доказывалось и тем, что его позвали с собой. Ну да, в тот раз позвали, а в следующий доверят ли? Когда всех знают уже давно, подозрение, естественно, падает на того, кто менее известен.
Аннес спросил Натана, случались ли такие вепщ раньше. Натан ответил, что в рабочем движении всегда действовали и провокаторы, это вечная беда эстонской революции, и корни ее, видимо, лежат очень глубоко. Эстонский крепостной крестьянин мог посытнее прокорм миться только двумя путями: тяжким, непосильным трудом и огромным упорством или же заискиванием^ угодничеством и наушничаньем перед помещиками иг городскими ратманами. Но из семей помещичьих над^ смотрщиков, кладовщиков и старост вышли многие выдающиеся люди нашего народа, и, наверное, они вместе с молоком матери впитали дух низкопоклонства и робости перед сильными мира сего, дух двоедушия. Из-за куска хлеба человек способен на всякое свинство. Или чтобы спасти свою шкуру. Власти понимают это отлично, ведь и министры нынешнего правительства, начиная с Пятса, пускались на всякие уловки, чтобы взобраться на облучок. А разве в свое время вожаки соперничавших буржуазных группировок не чернили друг друга всячески перед губернаторами! Мало ли посылалось доносов из Эстляндии царю в Петербург! А сейчас Выш-город имеет свои глаза и уши в каждой рабочей организации, которая кажется ему подозрительной. Чем краснее союз, тем больше провокаторов и шпиков там орудует и шпионит. В подполье распространяются длинные списки людей, которых надо остерегаться, как чумы. Иной раз от этого всего голова так закружится что начинаешь подозревать себя самого. При этом Натан странно улыбнулся и добавил, что шпики засылаются и в буржуазные общества. Порядочное правительство и его секретная служба должны абсолютно везде иметь своих надежных информаторов.
Разговор с Натаном оставил в душе Аннеса какой-то неприятный осадок. Почему — этого он не мог себе уяснить. Натан был одним из немногих руководящих лиц, с которым у Аннеса сложились приятельские отно« шения. Несмотря на то, что Рихи отзывался о Натане очень плохо. Натан, правда, принадлежал к оппозиционному крылу социал-демократической партии, но в глазах Рихи это немногого стоило. Аннесу казалось, что Рихи по отошению к-Натану несправедлив и слишком нетерпим. Он попытался объяснить Рихи, что на занятиях учебного кружка Натан выступает как большевик но Рихи в ответ на это снова вскипел: «Лицемер! Испугался трудностей подлинной революционной работы, боится пролетарской дисциплины, как черт креста. Я плюю на таких австромарксистов». Аннес не стал чуждаться Натана, а прошлой зимой занятия кружка еще больше их сблизили. Аннес, редко бравший слово в кружке, дважды вступил с Натаном в спор, в котором использовал мысли и взгляды Рихи. После спора Натан, как показалось Аннесу, стал его больше ценить. Натан был грамотным человеком, мог бы служить где-нибудь в конторе, в банке или учреждении, но перебивался случайными заработками. Говорили, будто он пишет под псевдонимами в газеты, время от времени что-то переводит. Иногда Натан заходил и в гимнастический зал, баскетболист он был неважный, но на параллельных брусьях и со штангой проделывал всякие фокусы. Его тощее тело было невероятно крепким, во время упражнений его глубоко сидящие в орбитах глаза еще больше блестели. Вообще он был человек своеобразный.
О провокаторах и шпиках Натан говорил в своей обычной манере — тихо и спокойно. Как он вообще мог говорить таким равнодушным и бесстрастным тоном? Аннес, сильно взволнованный случившимся, не мог себе объяснить спокойствие Натана. Натан рассуждал о предательстве так, как будто происшедший провал нисколько его не касался. Аннесу вспомнилось, что говорил о Натане Рихи. И тут Натан вдруг показался Аннесу подозрительным. Но он сейчас же попытался укротить свои взбаламученные мысли, сказав себе, что без фактов никого нельзя обвинять. Аннесу стало стыдно: он, словно поддавшись панике, готов был сразу же осудить товарища! И все-таки неприятный осадок, Возникший во время разговора, не исчезал.
Предстоящий допрос на улице Пагари теперь уже не казался Аннесу пустым, может быть, даже романтически увлекательным приключением. Вызов в охранную полицию не встревожил Аннеса. А если и встревожил, то совсем немного. Страха не было. Скорее стало даже интересно — что они хотят у него выведать? Тут было и любопытство и, может быть, чуть-чуть тщеславия: он уже не какой-нибудь ничтожный мальчишка, его уже держат на прицеле. Разумеется, перед родителями Аннес не стал важничать. Сказал словно между прочим, что там, в охранке, видно, совсем с ума сошли, и пожал плечами. Толковали об этом недолго. Отец заметил, что в полиции чем меньше ты говоришь, тем лучше, Нет — и все, этого достаточно. Мама сказала — и что там Аннес может знать, просто так бегает следом за етаршими, взрослыми парнями; это даже задело Аннеса. Во-первых, он уже не мальчишка, а во-вторых, и его башка кое-что соображает. Но, в конце концов, что он в самом деле знает? Никаких секретных сведений. Участвовал в учебных кружках и играл в баскетбол в Рабочем спортивном клубе. Занятия в кружках, посещение собраний4 и игра в баскетбол — это же вполне законные и дозволенные действия. Только в стенной газете, которую они выпускали вместе с Натаном, возможно, было кое-что противоречащее некоторым статьям закона. Перед от« крытыми собраниями Натан всегда убирал стенную газету подальше, чтобы она не попалась на глаза фараонам. На собраниях, о которых объявлялось официально, всегда сидели полицейские, чаще всего констебли, Аннес не стал бы прятать стенную газету — зачем тогда ломать себе голову и стараться, если люди не смогут ее прочесть? Да и какую антигосударственную агитацию они вели в стенной газете? Натан с одобрением писал о пятилетке в Советской России, а он, Аннес, вырезал из цветной бумаги красного гиганта, который разбивает вдребезги колоссальную коричневую свастику. А еще Натан писал о необходимости единства в борьбе рабочего класса против фашизма, этим дело и ограничивалось. Гораздо более серьезной была история с Тапа, но ее расследование давно закончено. Натана и еще трех-четырех человек осудили на несколько недель ареста. Сунув повестку в карман, Аннес уверенным шагом направился к центру города. Он никогда раньше не имел дела с политической полицией. С постовыми на улицах — случалось, да и то когда бегал еще в коротких штанишках. Тогда полицейские даже не спрашивали его фамилии, просто прогоняли. Однажды компания ребят собралась посреди большого огорода, хозяин это увидел и напустил на них полицейского. На поле никого не поймали, мальчишки, заметив фараона, разлетелись как воробьи. Но вечером блюститель порядка ждал их в их собственном дворе. Видно, огородник дознался, кто потоптал его капусту, брюкву и репу. Тогда все ограничилось внушением и угрозами. А что его ждет сейчас? Больше всего мучил Аннеса вопрос — долго ли его продержат в полиции? Если больше трех часов — тогда дело дрянь, В восемь часов era будет ждать Тийя, а не терпит опозданий. Они встречались с Тийей все реже, Аннесу казалось, что Тийя его избегает. Недавно на Пирите Тийя даже сбежала от него, почему — Аннес не понял. Еще год назад они целовались где только могли, а сейчас Тийя не позволяет пальцем к себе прикоснуться. А ведь они уже были как муж и жена. Аннес убежден, что у Тийи теперь есть кто-то другой, ведь пар-Ш вечно тащатся за Тийей следом и на танцульках не дают ей ни минуты отдыха. Аннесу лишь с трудом удалось уговорить ТийЮ пойти с ним в кино, и теперь, если его задержат надолго, все пропало. Поэтому, идя на улицу Пагари, Аннес думал о Тийе больше, нежели о чем-либо другом.
Здание политической полиции на углу улиц Пикк и Пагари Аннесу не нужно было разыскивать по номерам домов. Еще совсем мальчишкой он знал, что этот трехэтажный каменный домище — главный штаб шпиков. Это ему сказал Рихи. Всякий раз, когда они, направляясь в Рыбную гавань купаться или кататься на лод-i-ке, проходили по улице Пикк, Рихи, поравнявшись с «домом шпиков», плевал в ту сторону. И Аннес плевал,
foтя и не знал такой потери, как Рихи, у которого рас-треляли братьев. Йотом мальчишки уже не плевались, это ведь йичего не дает. А что нужно делать, им в то время еще не было ясно.
Как только Аннес вошел в здание охранной полиции и закрыл за собой дверь, он почувствовал, что попал в какой-то совсем своеобразный мир. Подсознательное подсказало ему, что здесь действуют особые, враждебные ему правила. Его здесь и впрямь могут задержать гораздо дольше, и напрасно он надеется вечером встретиться с Тийей. Таковы были его впечатления, Когда он переступил порог охранной полиции. Между здание внутри ничем не отличалось от других официальных учреждений. Да и снаружи оно казалось одним из обычных каменных домов центра города.
В коридоре около двери стоял широколицый приземистый полицейский в форме постового.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21