Потом перестал на утренники, где царила скука зеленая. Такие образом, ни церковь, ни молельня не заразили Аннеса, его больше заразило то, что отец называл свободомыслием. Родители в церковь не ходили, у отца были обо всем свои суждения, которые чаще всего оказывались прямо противоположными тому, что писа-ли в газетах и чему учили в школе. Мама была покла-дистее, когда Аннес начинал спорить с отцом, она только следила за ними с улыбкой.
Но сегодня Аннесу хотелось верить. Верить, что у него есть астральное тело, которое живет совсем иной жизнью. Никем не замеченное, его астральное тело сидит сейчас где-нибудь в гимназии или в техникуме и впитывает, как губка, всякие премудрости. В один прекрасный день флюидное существо передает ему свои знания, и его грубо-материальное «я» блестяще сдает экстерном выпускные экзамены в средней школе. От астрального тела никто не может требовать платы за учение, и если ко времени поступления в университет жизнь не станет легче, он, Аннес, пошлет и в Тарту своего флюидного двойника. А сам будет работать где придется, главное — заработать хотя бы столько, чтобы не голодать. А то ведь его будничная оболочка может до того ссохнуться, что двойнику придется вселяться в кошку или даже в сына лавочника, появившегося на свет как раз в эту минуту. Вот был бы номер! В кошку, в конце концов, можно было бы превратиться, например, в такого кота, как их Принц, который не боится ни других котов, ни собак, делает только то, что сам считает нужным, и умеет ценить дружбу. А вот с сыном лавочника дело обстояло бы хуже. Отпрыск лавочника, прежде чем стать человеком, должен расти румяным, толстым маменькиным сынком, деньги его испортят с малых лет, и настоящий человек так из него и не получится.
Об астральных телах и переселении душ Аннес продолжал думать и около того поворота, который называют поворотом Седого старика и где опрокидывается столько автомашин. Он пытался угадать, который может быть час. Часов он не имел, ни наручных, ни карманных, а если бы и имел, они сейчас валялись бы где-нибудь в сейфе ломбарда, как мамины кольца и серебряные часы отца. Мать заложила бы и отцовский черный воскресный костюм, но его не приняли: материал-то хороший, плотный, еще царского времени, но покрой старомодный — брюки узкие, пиджак с разрезом, такой фасон носили еще до мировой войны; костюм нельзя будет продать с аукциона, если не выкупят. У Аннеса воскресного костюма нет, пиджак и брюки из разного материала, да и эти вещи изношены до последней степени. Так что от часов все равно не было бы толку, часы хороши тогда, когда у тебя есть работа, а нет работы — приходится часы продавать или нести в ломбард.
До сих пор Аннесу не удавалось осуществить свои планы. Он не нашел места ученика, хотя побывал по меньшей мере в десяти механических мастерских, а также на заводах Крулля, «Ильмарине» и в порту. Ходил всюду, несмотря на то что с заводов продолжали увольнять рабочих, ходил просто для очистки совести. В портовых мастерских Аннес обиделся на мастера, к которому с трудом удалось пробиться: тот нашел, что Аннес слишком молодой и хилый. Молодой — это верно, но не хилый. Худой, правда, однако не слабее других парней его возраста. Летом Аннес немножко зарабатывал — на постройке набивал драночные щиты под штукатурку; но двухмесячного заработка не может хватить на весь год. А раз постоянная работа оставалась только мечтой, значит, отодвигался и колледж. Но Аннес не вешал голову, он принимал такое положение как неизбежность, он ведь не единственный, кому не удается достичь желаемого. На свете всегда так. А его время еще впереди, кто хочет учиться, может учиться даже после военной службы. Найдет же он когда-нибудь постоянную работу! Кризис не будет длиться вечно, хотя капитализм и кризис—одно от другого неотделимы.
Достигнув поворота Седого старика, Аннес решил, что шагает слишком медленно, и ускорил темп. Появился даже спортивный интерес — попробовать, с какой скоростью он вообще может идти. Бежать, конечно, ни к чему, отец даже предупреждал, чтобы Аннес слишком не спешил,— вспотеет, а потом простудится; на улице, на ветру это легко. Но что поделаешь, если так и подмывает пуститься побыстрее. Аннесом сейчас овладел такой порыв. Шагать вдруг стало легко, хотя он и одет по-зимнему, на шоссе местами скользко, а кое-где снегу по щиколотку—верно, ночью была метель. Настроение почему-то сделалось хорошее, даже отличное, как будто он не спешил, чтобы заработать жалкие гроши, а просто прогуливался для собственного
удовольствия и развлечения, точно какой-нибудь сын ^авочника... На мгновение он даже почувствовал себя Ьчастливым, мир словно засиял перед ним, хотя солнце еще не всходило. Такие минуты Аннес переживал и раньше, они возникали чаще всего сами собой, и потом трудно было объяснить, почему вдруг ему сделалось так удивительно хорошо. Сейчас как будто и не было никаких причин радоваться, вся зима пошла насмарку, работы нет, та работа, которую он выполняет уже третий день,— это не его работа, а отцова, и не обычная работа отца, а так называемые временные вспомогательные работы. Его, Лннеса, па бирже труда не регистрируют: ему еще пет восемнадцати лет. Да и будь он восемнадцатилетним, будь он на учете на бирже труда — какой толк, работы все равно не получить. Даже вспомогательных работ хватает немногим, может быть, только десятой части всех безработных, не больше. И распределяют эти работы, как некое благословение божье, прежде всего среди семейных. Эти вспомогательные работы — не работа, а издевательство над работой, только крайняя нужна заставляет людей ими заниматься. Но, к своему удивлению, Аннес должен был признать, что даже на вспомогательных работах чувствует себя хорошо, не так славно, как сейчас, но все же неплохо. Несмотря на то что занят бессмысленным делом — дробит камень, в то время как существуют камнедробильные машины, волки со стальными челкь стями; несмотря на то что за день напряженного труда не зарабатывает и кроны. Человек — странное существо, если и не все люди, то он, Аннес, во всяком случае. Аннес почувствовал удовлетворение в тот момент, когда понял, что справится. Он боялся двух вещей: что рабочие станут смотреть на него косо и что он не сумеет работать. Но к нему никто не отнесся плохо, собственно, на него и внимания не обратили, все бранили городское самоуправление, установившее такую идиотскую расценку на кубический метр щебенки, что даже опытный рабочий-камнелом еле-еле выбивал крону в день. Люди обратились в муниципалитет с требованием повысить расценку за кубометр, но им ответили, что вспомогательные работы есть вспомогательные работы, что камнедробилки перемалывают щебень гораздо дешевле, а если кому заработок не нравится — скатертью дорога. Рабочие уже второй день обсуждали — не бросить ли работу. Не выступай отец так горячо с требованиями от имени рабочих, возможно, на Аннеса смотрели бы с неприязнью: ведь два человека это все же два человека. Но его никто не чуждался, а кое-кто даже хвалил — у парня, мол, и сноровка есть, и упорство. Аннес выглядел моложе своих лет. Действительно ли благодаря сноровке и упорству, неизвестно, но Аннес с работой справлялся, хотя и не мог догнать взрослых рабочих. Если б ему пришлось самому разбивать камни и дробить их на кусочки нужной величины, чтобы потом измельчать в щебень, он бы, наверное, не вытянул. Но эту работу, требующую гораздо более умелых рук, выполнял отец. Аннес только разбивал эти нужной величины камешки на совсем мелкие. Вчера Аннес решился взять большую кувалду, чтобы попробовать, удастся ли ехму справиться с целым камнем. Первый удар пошел криво, молот чуть не вылетел из рук, а сам Аннес упал на четвереньки. Второй удар оказался точнее. Камень попался хороший, не очень сопротивлялся, удалось из него набить подходящих плоских камешков, и Аннес, когда закончил, почувствовал удовлетворение. Или удовольствие, или радость, назови как хочешь.
За станцией Ярве до завода силикатного кирпича шел самый скверный кусок пути. Здесь ни дома, ни лес не защищали от ветра. Будь ветер со стороны озера, чахлый сосняк принимал бы на себя первый натиск, но, как назло, дуло от железной дороги, с открытой равнины. Аннес разгорелся от быстрой ходьбы, и теперь, хотя и ощутил холод, но не совсем озяб. Он попробовал шагать еще быстрее, к счастью, его обогнал струг, очистивший шоссе от снега, идти стало легче. Настроение все еще было бодрое, распускаться нельзя, надо смеяться в лицо миру, хоть он тебе и показывает все время клыки.
Мимо Аннеса прошел автобус, уже второй за это время. Автобусом он давно добрался бы до места, да и электричкой тоже. Но и на автобус и на электричку нужны деньги, к тому же автобус завозит черт знает куда. Электричкой дешевле, но для его кармана все-таки дорого. Если покупать каждый день четыре билета— два до Нымме и два обратно, от заработка мало что останется. Поняв это, муниципалитет выдал каждому занятому на вспомогательных работах бесплатный билет до Нымме и обратно — каждому камнебою на каждый день билет туда и обратно. У Аннеса с отцом тоже есть такой билет на двоих. Утром едет электричкой отец, вечером Аннес, по утрам пешком в Нымме топает Аннес, вечером пешком возвращается домой отец. Они с отцом долго обсуждали, как использовать бесплатный билет, отец хотел и по утрам ходить пешком, но Аннес возражал. Говорил, что он моложе, ему ходить легче, он с удовольствием будет делать оба конца пешком, подумаешь — семь километров! Аннес не говорил о тяжелом воспалении легких, которое отец перенес в январе, отец еще и сейчас не совсем здоров; но он все время об этом думал и стоял на своем. В конце концов порешили на том, что отец будет ездить электричкой по утрам, а Аннес вечером.
Аннес поспел вовремя — ни единого удара молотка не было слышно. Когда работа идет полным ходом, сосновая рощица вдоль шоссе полна звонким перестуком молотков — как будто дятлы со стальными носами долбят каменную глыбу.
Отец оказался уже здесь. Он взялся разбивать большие куски камня. Аннес, не теряя времени, снял пальто, повесил его на ветку сосны и начал обматывать ноги тряпками. Ноги должны быть обмотаны тряпками, потому что ногами приходится придерживать камень. Острые осколки гранита за день продырявили бы толстую юфтевую кожу сапог, если б тряпки ее не защищали. Покончив с тряпками, Аннес поправил свое сиденье: отец устроил ему сиденье из камней, а сверху положил обрезок доски. Потом Аннес подтащил поближе подходящие по величине куски камня и принес от отца длинный молоток с круглым обухом; молоток этот был больше и тяжелее того, которым оббивают кирпич, но меньше и легче кувалды для плитняка. На этом подготовка была закончена, и можно было начинать. В первый день Аннес внимательно следил, как работают другие. Отец, правда, дома объяснял и учил, но одно дело — слышать, а другое — видеть своими глазами. Пристраивая первый плоский камень на куске гранита, выполнявшем роль наковальни, Аннес волновался. Хотя он крепко держал камень ногами и, как ему казалось, с достаточной силой ударил молотком, ничего не получилось: камень слетел с подставки. Удар был слишком сильный и чуть скользящий, Аннес сам это сообразил, понял и по взгляду отца — Аннес тотчас же посмотрел на отца, как бы прося помощи. В следующий раз он был уже осторожнее, и камень послушно раскололся на пять-шесть частей, причем ни одна из них не отлетела в сторону. Каждый обломок требовалось, в свою очередь, расколоть надвое или даже натрое — кусочки щебня должны быть шириной со спичечный коробок, не больше. И плоскими им быть не полагается, они должны иметь форму куба, пирамиды или многогранника—целая геометрия! Аннес вскоре понял, что все зависит от удара — от его силы и точности. Разумеется, и от знания камня: ведь у гранита есть свиль, как у дерева, и тот, кто умеет прочесть узоры камня, знает, куда и с какой силой ударить. И все же дело шло более споро, чем Аннес предполагал, ноги хорошо удерживали камень на месте, удар редко приходился мимо цели, чаще всего он бывал точным.
Сегодня Аннес уже с меньшим волнением уселся, привычным движением положил камень на наковальню и прикинул на глаз, куда обрушить удар. По телу пробежала дрожь, но Аннес знал, что через полчаса он снова согреется, несмотря на ветер.
Аннесу нравилось, что их место работы находится на опушке сосняка. Собственно говоря, это не был настоящий строевой лес, вокруг зеленели молодые сосны лишь чуть повыше человеческого роста. Но дробить камень где-нибудь на голом пустыре было бы куда неуютнее. Заново прокладываемая широкая улица, которая должна была в дальнейшем носить звучное имя бульвар Свободы, оставалась правее, она прямо перерезала сосновую рощицу и достигала Пяэскюла. Сколько временных рабочих дробили здесь щебенку, Аннес не мог бы сказать. Отец говорил о сотне человек, их действительно могло быть столько, удары молотов слышались и вблизи и вдали.
Аннес сразу же круто взялся за дело. Сегодня он хотел показать себя не хуже других. Конечно, ему не угнаться за опытными камнеломами или каменщиками, которые привыкли ворочать камни, но от остальных он не должен отставать. И все же отстает — отстал вчера и может отстать сегодня, если не напряжет все силы.
Килль-кылькс, килль-кылькс, килль-кылькс! Так звенит и в кузнице. Звонко отзывается тот камень, который противится молоту, тот, что разваливается, издает более низкий звук, а иной булыжник раскалывается с глухим чавканьем, точно тыква. Чем меньше звонких ударов, тем больше щебня, а его к вечеру должна быть огромная куча. Сколько отдельных частичек в кубическом метре? Десять тысяч? Сто тысяч? Или целый миллион? И вот этот попавший сейчас в руки тусклый камень, наверно, упрямый, так и есть, черт, повернуть его другим боком, что ли? Как ни странно, это иногда помогает. Страшно твердый, молот отскакивает, как от металла, попробовать разве поставить на ребро? Если он, Аннес, будет вот так бить впустую, его груда и сегодня окажется меньше, чем у всех. Но, к счастью, не все камни такие неподатливые. И этот упрямец должен рассыпаться на куски, сколько бы времени ни ушло. Ага! Чертовски точно получилось, вот если бы с первого удара так. Тот краснолицый мужчина всегда бьет точно, он всю жизнь работает камнебоем. Когда-то у него самого была маленькая каменоломня, но и тогда, как он говорит, не выпускал из рук бурав, молот и лом. Еще до кризиса залез в долги, каменоломню продал с аукциона.
— Я как-то раз простудился,— услышал Аннес голос Астраля,— простудился и заболел воспалением мозга. Температура поднялась выше сорока одного, врач сказал, что надежды нет,— жена мне потом говорила. И тут произошла такая вещь — я разделился надвое. Одно мое тело лежало в постели, а другое стояло около кровати. Я сам смотрел на себя со стороны, иными словами — смотрело то мое тело, которое стояло. Новое тело вышло из комнаты, а старое осталось в постели. Я чувствовал, что нахожусь только в оболочке одного тела — нового тела. Когда я спускался по лестнице, мне встретилась старушка соседка, но она словно и не заметила меня. А я все шел и шел, как будто меня что-то подгоняло...
Тут низенький человек, которого Аннес про себя называл Астралем, сделал паузу, Аннесу было жаль, что он не слышал начала его рассказа, тусклый камень приковал все его внимание. Астраль не торопился продолжать, он искал подходящий камень. Аннес не терял времени, старательно дробил осколки, вокруг его ног уже образовался порядочный вал готового щебня. И когда Астраль опять сел и заговорил, Аннес не оставил работу, старался только бить потише, чтобы стук не заглушал голос рассказчика.
— А дальше было так — попал я на окраину города. Около лавки Капса увидел своего шурина, который разглядывал выставленные в витрине электрические лампы. Я толкнул его локтем, но локоть прошел сквозь него, он не почувствовал прикосновения моей руки, он вообще меня не заметил. Я зашел еще в аптеку, мне не понадобилось открывать дверь, дерево меня не задержало, В конце концов возвратился домой, опять увидел себя лежащим в постели, у жены глаза были полны слез. Жена переменила компресс, и когда она положила мокрую салфетку на лоб мне лежащему, я тоже почувствовал холод и снова очутился в своей старой оболочке. Поэтому я могу смело утверждать, что у каждого из нас имеется двойник. Так сказать, астральное тело. Аннес не смог удержаться:
— При сильном жаре людям представляются всякие удивительные вещи.
— Вы не первый, кто считает эту историю лихорадочным бредом,— вежливо возразил Астраль.— И я бы тоже решил, что это бред, если бы мой шурин действительно не стоял в тот самый день и час — точно в четверть четвертого — около лавки Капса, разглядывая витрину.
— Перед мировой войной, — заметил бывший хозяиц каменоломни, — я своими собственными глазами видел на небе крест, подумал — что-то страшное будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Но сегодня Аннесу хотелось верить. Верить, что у него есть астральное тело, которое живет совсем иной жизнью. Никем не замеченное, его астральное тело сидит сейчас где-нибудь в гимназии или в техникуме и впитывает, как губка, всякие премудрости. В один прекрасный день флюидное существо передает ему свои знания, и его грубо-материальное «я» блестяще сдает экстерном выпускные экзамены в средней школе. От астрального тела никто не может требовать платы за учение, и если ко времени поступления в университет жизнь не станет легче, он, Аннес, пошлет и в Тарту своего флюидного двойника. А сам будет работать где придется, главное — заработать хотя бы столько, чтобы не голодать. А то ведь его будничная оболочка может до того ссохнуться, что двойнику придется вселяться в кошку или даже в сына лавочника, появившегося на свет как раз в эту минуту. Вот был бы номер! В кошку, в конце концов, можно было бы превратиться, например, в такого кота, как их Принц, который не боится ни других котов, ни собак, делает только то, что сам считает нужным, и умеет ценить дружбу. А вот с сыном лавочника дело обстояло бы хуже. Отпрыск лавочника, прежде чем стать человеком, должен расти румяным, толстым маменькиным сынком, деньги его испортят с малых лет, и настоящий человек так из него и не получится.
Об астральных телах и переселении душ Аннес продолжал думать и около того поворота, который называют поворотом Седого старика и где опрокидывается столько автомашин. Он пытался угадать, который может быть час. Часов он не имел, ни наручных, ни карманных, а если бы и имел, они сейчас валялись бы где-нибудь в сейфе ломбарда, как мамины кольца и серебряные часы отца. Мать заложила бы и отцовский черный воскресный костюм, но его не приняли: материал-то хороший, плотный, еще царского времени, но покрой старомодный — брюки узкие, пиджак с разрезом, такой фасон носили еще до мировой войны; костюм нельзя будет продать с аукциона, если не выкупят. У Аннеса воскресного костюма нет, пиджак и брюки из разного материала, да и эти вещи изношены до последней степени. Так что от часов все равно не было бы толку, часы хороши тогда, когда у тебя есть работа, а нет работы — приходится часы продавать или нести в ломбард.
До сих пор Аннесу не удавалось осуществить свои планы. Он не нашел места ученика, хотя побывал по меньшей мере в десяти механических мастерских, а также на заводах Крулля, «Ильмарине» и в порту. Ходил всюду, несмотря на то что с заводов продолжали увольнять рабочих, ходил просто для очистки совести. В портовых мастерских Аннес обиделся на мастера, к которому с трудом удалось пробиться: тот нашел, что Аннес слишком молодой и хилый. Молодой — это верно, но не хилый. Худой, правда, однако не слабее других парней его возраста. Летом Аннес немножко зарабатывал — на постройке набивал драночные щиты под штукатурку; но двухмесячного заработка не может хватить на весь год. А раз постоянная работа оставалась только мечтой, значит, отодвигался и колледж. Но Аннес не вешал голову, он принимал такое положение как неизбежность, он ведь не единственный, кому не удается достичь желаемого. На свете всегда так. А его время еще впереди, кто хочет учиться, может учиться даже после военной службы. Найдет же он когда-нибудь постоянную работу! Кризис не будет длиться вечно, хотя капитализм и кризис—одно от другого неотделимы.
Достигнув поворота Седого старика, Аннес решил, что шагает слишком медленно, и ускорил темп. Появился даже спортивный интерес — попробовать, с какой скоростью он вообще может идти. Бежать, конечно, ни к чему, отец даже предупреждал, чтобы Аннес слишком не спешил,— вспотеет, а потом простудится; на улице, на ветру это легко. Но что поделаешь, если так и подмывает пуститься побыстрее. Аннесом сейчас овладел такой порыв. Шагать вдруг стало легко, хотя он и одет по-зимнему, на шоссе местами скользко, а кое-где снегу по щиколотку—верно, ночью была метель. Настроение почему-то сделалось хорошее, даже отличное, как будто он не спешил, чтобы заработать жалкие гроши, а просто прогуливался для собственного
удовольствия и развлечения, точно какой-нибудь сын ^авочника... На мгновение он даже почувствовал себя Ьчастливым, мир словно засиял перед ним, хотя солнце еще не всходило. Такие минуты Аннес переживал и раньше, они возникали чаще всего сами собой, и потом трудно было объяснить, почему вдруг ему сделалось так удивительно хорошо. Сейчас как будто и не было никаких причин радоваться, вся зима пошла насмарку, работы нет, та работа, которую он выполняет уже третий день,— это не его работа, а отцова, и не обычная работа отца, а так называемые временные вспомогательные работы. Его, Лннеса, па бирже труда не регистрируют: ему еще пет восемнадцати лет. Да и будь он восемнадцатилетним, будь он на учете на бирже труда — какой толк, работы все равно не получить. Даже вспомогательных работ хватает немногим, может быть, только десятой части всех безработных, не больше. И распределяют эти работы, как некое благословение божье, прежде всего среди семейных. Эти вспомогательные работы — не работа, а издевательство над работой, только крайняя нужна заставляет людей ими заниматься. Но, к своему удивлению, Аннес должен был признать, что даже на вспомогательных работах чувствует себя хорошо, не так славно, как сейчас, но все же неплохо. Несмотря на то что занят бессмысленным делом — дробит камень, в то время как существуют камнедробильные машины, волки со стальными челкь стями; несмотря на то что за день напряженного труда не зарабатывает и кроны. Человек — странное существо, если и не все люди, то он, Аннес, во всяком случае. Аннес почувствовал удовлетворение в тот момент, когда понял, что справится. Он боялся двух вещей: что рабочие станут смотреть на него косо и что он не сумеет работать. Но к нему никто не отнесся плохо, собственно, на него и внимания не обратили, все бранили городское самоуправление, установившее такую идиотскую расценку на кубический метр щебенки, что даже опытный рабочий-камнелом еле-еле выбивал крону в день. Люди обратились в муниципалитет с требованием повысить расценку за кубометр, но им ответили, что вспомогательные работы есть вспомогательные работы, что камнедробилки перемалывают щебень гораздо дешевле, а если кому заработок не нравится — скатертью дорога. Рабочие уже второй день обсуждали — не бросить ли работу. Не выступай отец так горячо с требованиями от имени рабочих, возможно, на Аннеса смотрели бы с неприязнью: ведь два человека это все же два человека. Но его никто не чуждался, а кое-кто даже хвалил — у парня, мол, и сноровка есть, и упорство. Аннес выглядел моложе своих лет. Действительно ли благодаря сноровке и упорству, неизвестно, но Аннес с работой справлялся, хотя и не мог догнать взрослых рабочих. Если б ему пришлось самому разбивать камни и дробить их на кусочки нужной величины, чтобы потом измельчать в щебень, он бы, наверное, не вытянул. Но эту работу, требующую гораздо более умелых рук, выполнял отец. Аннес только разбивал эти нужной величины камешки на совсем мелкие. Вчера Аннес решился взять большую кувалду, чтобы попробовать, удастся ли ехму справиться с целым камнем. Первый удар пошел криво, молот чуть не вылетел из рук, а сам Аннес упал на четвереньки. Второй удар оказался точнее. Камень попался хороший, не очень сопротивлялся, удалось из него набить подходящих плоских камешков, и Аннес, когда закончил, почувствовал удовлетворение. Или удовольствие, или радость, назови как хочешь.
За станцией Ярве до завода силикатного кирпича шел самый скверный кусок пути. Здесь ни дома, ни лес не защищали от ветра. Будь ветер со стороны озера, чахлый сосняк принимал бы на себя первый натиск, но, как назло, дуло от железной дороги, с открытой равнины. Аннес разгорелся от быстрой ходьбы, и теперь, хотя и ощутил холод, но не совсем озяб. Он попробовал шагать еще быстрее, к счастью, его обогнал струг, очистивший шоссе от снега, идти стало легче. Настроение все еще было бодрое, распускаться нельзя, надо смеяться в лицо миру, хоть он тебе и показывает все время клыки.
Мимо Аннеса прошел автобус, уже второй за это время. Автобусом он давно добрался бы до места, да и электричкой тоже. Но и на автобус и на электричку нужны деньги, к тому же автобус завозит черт знает куда. Электричкой дешевле, но для его кармана все-таки дорого. Если покупать каждый день четыре билета— два до Нымме и два обратно, от заработка мало что останется. Поняв это, муниципалитет выдал каждому занятому на вспомогательных работах бесплатный билет до Нымме и обратно — каждому камнебою на каждый день билет туда и обратно. У Аннеса с отцом тоже есть такой билет на двоих. Утром едет электричкой отец, вечером Аннес, по утрам пешком в Нымме топает Аннес, вечером пешком возвращается домой отец. Они с отцом долго обсуждали, как использовать бесплатный билет, отец хотел и по утрам ходить пешком, но Аннес возражал. Говорил, что он моложе, ему ходить легче, он с удовольствием будет делать оба конца пешком, подумаешь — семь километров! Аннес не говорил о тяжелом воспалении легких, которое отец перенес в январе, отец еще и сейчас не совсем здоров; но он все время об этом думал и стоял на своем. В конце концов порешили на том, что отец будет ездить электричкой по утрам, а Аннес вечером.
Аннес поспел вовремя — ни единого удара молотка не было слышно. Когда работа идет полным ходом, сосновая рощица вдоль шоссе полна звонким перестуком молотков — как будто дятлы со стальными носами долбят каменную глыбу.
Отец оказался уже здесь. Он взялся разбивать большие куски камня. Аннес, не теряя времени, снял пальто, повесил его на ветку сосны и начал обматывать ноги тряпками. Ноги должны быть обмотаны тряпками, потому что ногами приходится придерживать камень. Острые осколки гранита за день продырявили бы толстую юфтевую кожу сапог, если б тряпки ее не защищали. Покончив с тряпками, Аннес поправил свое сиденье: отец устроил ему сиденье из камней, а сверху положил обрезок доски. Потом Аннес подтащил поближе подходящие по величине куски камня и принес от отца длинный молоток с круглым обухом; молоток этот был больше и тяжелее того, которым оббивают кирпич, но меньше и легче кувалды для плитняка. На этом подготовка была закончена, и можно было начинать. В первый день Аннес внимательно следил, как работают другие. Отец, правда, дома объяснял и учил, но одно дело — слышать, а другое — видеть своими глазами. Пристраивая первый плоский камень на куске гранита, выполнявшем роль наковальни, Аннес волновался. Хотя он крепко держал камень ногами и, как ему казалось, с достаточной силой ударил молотком, ничего не получилось: камень слетел с подставки. Удар был слишком сильный и чуть скользящий, Аннес сам это сообразил, понял и по взгляду отца — Аннес тотчас же посмотрел на отца, как бы прося помощи. В следующий раз он был уже осторожнее, и камень послушно раскололся на пять-шесть частей, причем ни одна из них не отлетела в сторону. Каждый обломок требовалось, в свою очередь, расколоть надвое или даже натрое — кусочки щебня должны быть шириной со спичечный коробок, не больше. И плоскими им быть не полагается, они должны иметь форму куба, пирамиды или многогранника—целая геометрия! Аннес вскоре понял, что все зависит от удара — от его силы и точности. Разумеется, и от знания камня: ведь у гранита есть свиль, как у дерева, и тот, кто умеет прочесть узоры камня, знает, куда и с какой силой ударить. И все же дело шло более споро, чем Аннес предполагал, ноги хорошо удерживали камень на месте, удар редко приходился мимо цели, чаще всего он бывал точным.
Сегодня Аннес уже с меньшим волнением уселся, привычным движением положил камень на наковальню и прикинул на глаз, куда обрушить удар. По телу пробежала дрожь, но Аннес знал, что через полчаса он снова согреется, несмотря на ветер.
Аннесу нравилось, что их место работы находится на опушке сосняка. Собственно говоря, это не был настоящий строевой лес, вокруг зеленели молодые сосны лишь чуть повыше человеческого роста. Но дробить камень где-нибудь на голом пустыре было бы куда неуютнее. Заново прокладываемая широкая улица, которая должна была в дальнейшем носить звучное имя бульвар Свободы, оставалась правее, она прямо перерезала сосновую рощицу и достигала Пяэскюла. Сколько временных рабочих дробили здесь щебенку, Аннес не мог бы сказать. Отец говорил о сотне человек, их действительно могло быть столько, удары молотов слышались и вблизи и вдали.
Аннес сразу же круто взялся за дело. Сегодня он хотел показать себя не хуже других. Конечно, ему не угнаться за опытными камнеломами или каменщиками, которые привыкли ворочать камни, но от остальных он не должен отставать. И все же отстает — отстал вчера и может отстать сегодня, если не напряжет все силы.
Килль-кылькс, килль-кылькс, килль-кылькс! Так звенит и в кузнице. Звонко отзывается тот камень, который противится молоту, тот, что разваливается, издает более низкий звук, а иной булыжник раскалывается с глухим чавканьем, точно тыква. Чем меньше звонких ударов, тем больше щебня, а его к вечеру должна быть огромная куча. Сколько отдельных частичек в кубическом метре? Десять тысяч? Сто тысяч? Или целый миллион? И вот этот попавший сейчас в руки тусклый камень, наверно, упрямый, так и есть, черт, повернуть его другим боком, что ли? Как ни странно, это иногда помогает. Страшно твердый, молот отскакивает, как от металла, попробовать разве поставить на ребро? Если он, Аннес, будет вот так бить впустую, его груда и сегодня окажется меньше, чем у всех. Но, к счастью, не все камни такие неподатливые. И этот упрямец должен рассыпаться на куски, сколько бы времени ни ушло. Ага! Чертовски точно получилось, вот если бы с первого удара так. Тот краснолицый мужчина всегда бьет точно, он всю жизнь работает камнебоем. Когда-то у него самого была маленькая каменоломня, но и тогда, как он говорит, не выпускал из рук бурав, молот и лом. Еще до кризиса залез в долги, каменоломню продал с аукциона.
— Я как-то раз простудился,— услышал Аннес голос Астраля,— простудился и заболел воспалением мозга. Температура поднялась выше сорока одного, врач сказал, что надежды нет,— жена мне потом говорила. И тут произошла такая вещь — я разделился надвое. Одно мое тело лежало в постели, а другое стояло около кровати. Я сам смотрел на себя со стороны, иными словами — смотрело то мое тело, которое стояло. Новое тело вышло из комнаты, а старое осталось в постели. Я чувствовал, что нахожусь только в оболочке одного тела — нового тела. Когда я спускался по лестнице, мне встретилась старушка соседка, но она словно и не заметила меня. А я все шел и шел, как будто меня что-то подгоняло...
Тут низенький человек, которого Аннес про себя называл Астралем, сделал паузу, Аннесу было жаль, что он не слышал начала его рассказа, тусклый камень приковал все его внимание. Астраль не торопился продолжать, он искал подходящий камень. Аннес не терял времени, старательно дробил осколки, вокруг его ног уже образовался порядочный вал готового щебня. И когда Астраль опять сел и заговорил, Аннес не оставил работу, старался только бить потише, чтобы стук не заглушал голос рассказчика.
— А дальше было так — попал я на окраину города. Около лавки Капса увидел своего шурина, который разглядывал выставленные в витрине электрические лампы. Я толкнул его локтем, но локоть прошел сквозь него, он не почувствовал прикосновения моей руки, он вообще меня не заметил. Я зашел еще в аптеку, мне не понадобилось открывать дверь, дерево меня не задержало, В конце концов возвратился домой, опять увидел себя лежащим в постели, у жены глаза были полны слез. Жена переменила компресс, и когда она положила мокрую салфетку на лоб мне лежащему, я тоже почувствовал холод и снова очутился в своей старой оболочке. Поэтому я могу смело утверждать, что у каждого из нас имеется двойник. Так сказать, астральное тело. Аннес не смог удержаться:
— При сильном жаре людям представляются всякие удивительные вещи.
— Вы не первый, кто считает эту историю лихорадочным бредом,— вежливо возразил Астраль.— И я бы тоже решил, что это бред, если бы мой шурин действительно не стоял в тот самый день и час — точно в четверть четвертого — около лавки Капса, разглядывая витрину.
— Перед мировой войной, — заметил бывший хозяиц каменоломни, — я своими собственными глазами видел на небе крест, подумал — что-то страшное будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21