— Твой старик обозлился на дубинщиков,— сказал Рихи с явным одобрением. Он тоже всегда был готов пустить в ход кулаки, если обстановка того требовала. Он никого не боялся, его и осудили на три года тюрьмы за антигосударственную деятельность и сопротивление полиции.
Рихи зашагал дальше и поманил за собой Аннеса.
1 Вапсы — члены так называемого Союза ветеранов, участники антисоветской войны 1918—1920 гг. В народе их называли «ду-бинщиками». (Примеч. переводчика.)
— Отец у тебя мужик что надо, чертовски жаль, что ты не пошел в отца,— вдруг сказал Рихи как бы между прочим.
Аннес не понял.
— Ну и как тебе там нравится? Аннес и теперь ничего не понял.
— Где? — спросил он.
— На улице Тынисмяги, в обществе социал-предателей, мой юный господин.
Такого поворота в разговоре Аннес и ожидать не мог. Рихи поразил его. За что Рихи его презирает? Что вообще значат его слова? Аннесу казалось, что Рихи нанес ему удар в спину. В порыве гнева он готов был сейчас же повернуть обратно и пойти своей дорогой — к черту Рихи и его путаные речи! Но он все же совладал с собой. Так сильно его тянуло к Рихи, этому дерзкому насмешнику. Но на этот раз он решил огрызнуться:
— Неизвестно, где сидит больше предателей — на Тынисмяги или на Вокзальном бульваре.
— Гляди-ка, чему тебя уже научили! — удивился Рихи.— Шпаришь, точно из «Рахва Сына» К
Хоть Рихи и любил разыгрывать комедию, хоть он и сейчас фокусничал, Аннес чувствовал, что Рихи все-таки чуть-чуть его ценит. Аннес знал, что Рихи заговаривает всерьез о серьезных вещах только тогда, когда хоть что-нибудь находит в своем собеседнике. Это что-нибудь многолико, иной раз достаточно одной остроумной фразы. Апнес понимал и то, почему Рихи ненавидит газету соцев. Аннес знал, что соцы и их газета при каждом удобном случае утверждали, будто Вокзальный бульвар превратился в гнилое болото, что там уже и не разберешь — где кончается подпольный организатор и где начинается агент охранной полиции. По мнению Аннеса, соцы грубо пересаливали, он не очень-то уважал «Рахва Сына». А больше всего Аннес не терпел, когда его кто-нибудь называл соцем. Между настоящими соцевскими заправилами и собой он провел резкую черту, а Рихи сейчас как бы включил его в одну компанию с Реем и Пийскаром, Янсом и Ойнасом. Это-то и возмутило Аннеса.
Он еще не успел ничего сказать, как Рихи спросил:
1 «Рахва Сына» («Слово народа») — газета социал-демократов.
— Почему ты начал ходить на Тынисмяги?
— Я хожу играть в баскетбол.
Аннес сейчас же почувствовал никчемность своих слов. Опять он показал себя перед Рихи пацаном! Так может говорить напроказивший мальчишка, который хочет оправдаться и как можно дольше оттянуть порку. Аннес не совсем и врал. Его привела на Тынисмяги именно игра в баскетбол. Приятели, вернее, парни, с которыми он был вместе в летней колонии, позвали его, и он пошел. Теперь Аннес был своим человеком в Рабочем спортивном клубе и вместе с тем — молодым соцем. Членом Таллинского социалистического союза молодежи. Молодые соцы были, по мнению Аннеса, совсем из другого теста, чем старые деятели правых со-цев; в душе он считал молодых социалистов почти красными, вроде Рихи, и сейчас здорово огорчился тем, что Рихи этого не понимает.
— Играть в баскетбол и в корону вы мастера! — Рихи опять заговорил свысока, и Аннесу не пришло в голову ни единой удачной мысли, которая могла бы убедить Рихи. Вдруг ему что-то вспомнилось, и он бросил резко:
— А про твоего Артура из России ни слуху ни духу. Говорят, посадили за решетку, посчитали провокатором.
Теперь Рихи по-настоящему возмутился.
— Замолчи! Ни один из ваших деятелей на Тынисмяги не достоин Артуру и шнурки на ботинках завязать. Прочисти мозги от той мути, что в «Рахва Сына» пишут, или, по крайней мере, заткни свою глотку.
Аннес пошел на попятный, он и сам понял, что сказал лишнее.
— Я не читаю «Рахва Сына».
— Молодой соц — и не читает, что настоящие соцы проповедуют!
— Молодые соцы — не соцы.
— Ругал котел печной горшок, а оба в саже. Аннес предпочел переменить тему разговора и спросил:
— Отсидел свой срок?
— Дать тебе в зубы—вот было б самое правильное,— опять обозлился Рихи.
Аннес сообразил, что снова дал маху, Он ведь знал, как политзаключенные относятся к тем, кто подает прошение о помиловании,— Аннес только сейчас об этом
вспомнил. Он совсем не хотел раздражать своего друга, они и так все время обменивались шпильками. Но считает ли его Рихи своим другом? Относился ли вообще Рихи когда-нибудь к нему как к настоящему другу? Он когда-то был уверен, что Рихи — его лучший друг, ему, Аннесу, было тогда десять лет, Рихи — четырнадцать. Позже они разошлись, Рихи уже не привлекала компания таких мальчишек, он будто проходил мимо Аннеса.
— А чего ты меня ругаешь юным господином и соцем!!
Рихи неожиданно рассмеялся. Он всегда любил хохотать во все горло; да что хохотать — это было прямо ржанье.
— Рассердился, брат? А меня ты просто разозлил. Об Артуре ни слуху ни духу! Знаешь, парень, так может сказать только подлец. А потом: «Отсидел свой срок?» Я же не шкурник какой-нибудь, чтобы... У тебя самые что ни на есть соцевские повадки, ты не обижайся. Ну да ладно, это все ерунда.
Аннес улыбнулся.
— Как аукнется, так и откликнется.
— Чертовски жалко, что отец тебя не выпорол как следует.
В последних словах Рихи не было ни злобы, ни насмешки, так мог говорить только свой парень. Но ведь о Рихи никогда не знаешь, что он через минуту скажет или сделает.
— Какого дьявола ты туда к социал-фашистам подался? Или не знаешь, какую игру ведут на Тынис мяги?
Аннес снова взъерошился и насторожился.
— На Вокзальный бульвар ты меня не позвал,— сказал он почти с упреком.
— Кто его знает, может, и правда — моя вина,—< с искренним сожалением произнес Рихи.— Может, действительно. На Вокзальный бульвар я уже и не могу тебя позвать, там все разгромлено. Ты знаешь, что Дом рабочих хотят у рабочих забрать?
Аннес не знал этого точно, но что-то слышал. Рихи коротко рассказал, как обстоит дело, немного подумал и вернулся к прежнему:
— И отец тебя пустил?
Теперь, когда Аннес преодолел свое смущение, когда он почувствовал, что Рихи недаром за него взялся, он сразу нашелся что ответить:
— Не думаю, что ты во всем стал бы спрашивать? совета у своего отца.
— Наверно, не спрашивал бы,— согласился Рихи. Человек сам должен знать, что делает. А ты знаешь?,
— Как будто немножко знаю.
— Ну вот видишь — немножко. Немножко — не годится. В том-то и беда, что немножко. Ты знаешь, кто после первого декабря вошел в правительство как министр пропаганды?
Аннес не знал.
— Соцевский златоуст Аст. Сразу же было образовано новое правительство «широкой коалиции» — «от стенки до стенки», и в него вошли два соца: Вирма стал министром дорог, Аст — министром без портфеля. Аст ездил по стране, старался оправдать террор и убийства. Ты тогда был мальчишкой — в первом или втором классе, но помнишь, наверно, как людей расстреливали без суда. Аст пускал пыль в глаза и заграничным социал-демократам, которых ужасала происходившая в Эстонии дикая расправа над рабочими. Соцы из кожи лезли вон, чтобы поддержать власть палачей.
— Аст уже давно со всеми потрохами продался буржуазии,— сказал Аннес.
— Не только Аст. КТО был министром внутренних дел во время кровавого преступления в Изборске? Ты, конечно, не знаешь...
— Хеллат,— быстро вставил Аннес, он слышал об этом от отца.
— Да, Хеллат, социал-демократ Хеллат. Ты подумай над тем, что самые большие свиньи — как правило» соцы. Когда после немецкой оккупации власть белых висела на волоске, кто за границей с ног сбивался, чтоб призвать на помощь вооруженные банды? Михкель Мартна, самый уважаемый деятель у соцев. Именно он! О Рее я и говорить не буду. А сейчас политика соцев помогает вапсам пробраться к власти.
Рихи шагал так, словно тротуар принадлежал только ему. Аннесу казалось — не уступи ему встречные дорогу, Рихи оттолкнет их в сторону. Разговаривая, Рихи немного наклонял голову, чтобы Аннес не пропустил ни слова. Рихи говорил своим обычным голосом, то есть громко, нисколько не думая о том, что
1 В 1919 голу в Изборске были убиты буржуазией 25 делегатов I съезда профсоюзов Эстонии. (Примеч. переводчика.}
их разговор могут услышать. Аннесу ужасно хотелось бы быть таким же высоким, как Рихи, но это ему не Дано — у Рихи рост по меньшей мере метр девяносто. Аннес порядком отстал, хотя и он на два сантиметра Выше среднего жителя Эстонии. Никогда Аннесу не Ьравняться с Рихи ни ростом, ни шириною плеч, хотя Барни еще растут и на военной службе, и после нее. Не сравняться и в сознательности и уверенности в себе. Рихи знает очень многое, он, безусловно, связан с подпольем.
Неожиданно для самого себя Аннес пустился в спор.
— Ты валишь всех соцев в одну кучу. Знаешь ведь, наверно, что партия социал-демократов фактически раскалывается.
Рихи оглушительно засмеялся. Прохожие на них смотрели. Рихи, видимо, теперь это заметил и свернул В переулок, ведущий к покосам.
— Меньше всего я уважаю ваших левых болтунов. Они, правда, ругают вапсов и обвиняют руководство партии в том, что оно недостаточно последовательно выступает против фашизма, а сами они что делают? Только треплются! Ваши левые своими радикальными речами прикрывают подлость правых. Скажу тебе прямо, как старому другу: левые соцы — самые опасные в желто-черном социал-фашистском болоте на Тынисмя-ги. Левые в десять раз опаснее, чем асты, реи, пийска-ры и ойнасы. Старых сводников рабочие видят насквозь, уже научились. А левых еще не распознали. Своими радикальными разговорами левые только сбивают с толку простаков. Вот так и продают трудящихся буржуазии. Поверь мне, Аннес.
— Ты знаешь, что было в Тапа? Я тоже ездил в Тапа,— сказал Аннес тихо.
— Ты?!—удивился Рихи, и это больно задело Ан-неса. Поездку в Тапа он считал своим самым крупным делом. Они, правда, не достигли там своей цеди, не смогли сорвать всеэстонское сборище вапсов, на которое съехалось несколько тысяч дубинщиков, но переполох все же устроили. Потом дело дошло до драки. Аннес всего мог ждать от Рихи, только не того, что он высмеет и это мероприятие. А так оно, очевидно, и было — Рихи смотрел , на Аинеса по-прежнему иронически.
— Да, я!—Аннес тоже попытался придать голосу насмешливое звучание. Ему вспомнилось, как бранил
его за поездку в Тапа владелец их дома, как старался его вразумить. Хозяин не был вапсом, он считал, что среди вапсов слишком много бесштанных горлопанов, но еще больше он не терпел красных. По мнению хозяина дома, Аннес был самый настоящий красный. Хозяин тоже посмеялся над ним и сказал примерно так что, мол, тебе там нужно было, только колотушек заработал; посоветовал бросить политику, политика не приносит маленькому человеку никакой пользы, а до беды может довести.
— Старые пройдохи используют таких зеленых юнцов, как ты,— сказал Рихи, не отступая ни на шаг от своей позиции.— Им потом есть чем похвастаться,— вот, дескать, видите, как мы боремся! Я не отрицаю — есть среди вас искренние парни, которые считают, что в самом деле служат интересам революции. Балда, я же и тебя не считаю буржуйским прихвостнем! Но что таким образом одурачивают рабочий класс — это верно, как «аминь» в церкви. Чем больше рабочих поверят левым соцам, тем хуже. Тем хуже для трудящихся, тем лучше для буржуазии.
— А ведь правда — плохо, что Вокзальный бульвар и Тынисмяги все время между собой на ножах? — спросил Аннес.
Рихи свистнул.
— Знаешь, братец, я тебе сейчас скажу, чью песню ты поешь. Ты поешь песню мягкотелых соглашателей! Тех, кого железная метла большевистской критики выметает вон из революционного движения и кто сразу же перебирается под крылышко к соцам! Так скулит болото, дорогой братец. А не повторяешь ли ты жалобные сетования Натана? Натан уже довольно давно там болтается среди вас.
Рихи с торжествующим видом ждал, что ответит Аннес. Аннес вынужден был признать, что выстрел Рихи был метким, убийственно метким. Действительно, впервые Аннес услышал эту мысль именно от Натана. Натан был в глазах Аннеса большим авторитетом, иногда Натан вызывал у него такое же детски наивное восхищение, как и Рихи. По внешности и по поведению Натан был полной противоположностью Рихи: невысокий, худенький, тихий, уравновешенный. Натан тоже сидел в тюрьме, но меньше, чем Рихи, всего полгода.
— Предположим, что так действительно думает и Натан,—уклонился Аннес от прямого ответа.— Но это еще ничего не доказывает и не опровергает.
— Отлично, я вижу, что не ошибся,— продолжал Рихи.— Постараюсь доказать и опровергнуть. Предположим, кто-то хочет твоим близким, например твоей сестре или твоему отцу, накинуть петлю на шею. Что ты сделаешь в таком случае? Конечно, бросишься на палача. Или ты и на этот счет имеешь особое мнение? Нет? И то слава богу. Почему же ты требуешь, чтобы классово сознательные элементы, которых ты называешь деятелями с Вокзального бульвара, чтобы эти люди сложа руки смотрели, как соцы в братском единстве с буржуазией затягивают петлю на горле у рабочего класса? Каждый, кого хоть сколько-нибудь волнует судьба рабочего класса, обязан, прямо-таки обязан, Аннес, разоблачать соцев. И правых, и левых. Их Приторная фразеология придумана, чтобы обмануть тебя и меня. Иогансон, которого ты, наверно, считаешь левым, твердит вам — не пресмыкайтесь, мол, не кланяйтесь, не гнитесь, лучше сломиться, чем согнуться,—• а что он сам сделал? Только словами бросался! К какому конкретному делу призвал? Какую подлинную боевую акцию предпринял? Почему он не ведет вас на демонстрацию, на всеобщую забастовку? Не-ет, такие шаги Иогансону не нравятся. Потише, ребята, поспокойнее, уважайте законы. Вам говорят: нечего латать насквозь прогнивший строй, открывайте революционный огонь! Но где ты видел, чтоб какой-нибудь из ваших левых краснобаев открыл огонь?
Аннес хотел возразить Рихи, что ни один молодой социалист уже не считает Иогансона левым, но Рихи, войдя в азарт, не давал ему и слова сказать. А когда Рихи кончил, Аннес уже не смог спорить. Не смог, потому что ему вспомнились братья Рихи. Они словно встали у Рихи за спиной и слушали его. Они смотрели на Рихи, такие, какими Аннес их помнил,— тихие, с задумчивыми глазами, улыбающиеся про себя. Братья были высокого роста, как и Рихи, широкоплечие, но гораздо более спокойного нрава. В ночь на первое декабря они мирно спали дома, но через три дня их арестовали и расстреляли по приговору военного суда, потому что считали их большевиками. Они действительно были большевики, это Подтверждали все, отец Аннеса — тоже, но в восстании они не участвовали. Многие из тех, кого зарыли на болоте в Сеамяэ, не брались за оружие, но это их не спасло: они были убежденными большевиками, и этого оказалось достаточно. Рихи имеет право обвинять соцев, ведь их тоже можно считать убийцами его братьев: те, кто одобряет убийство,— такие же убийцы, как и сами палачи. Аннес не высказал ни одного из придуманных им доводов — воспоминание о братьях Рихи зажало ему рот. Даже самые веские слова теряют силу перед кровавым преступлением, так всегда бывает.
— Вы, наивные ребята, может быть, искренне хотите служить революции, но опытные предатели ломают вас, как соломинку,— продолжал Рихи, видя, что Аннес молчит.— И вы в конце концов сгибаетесь на манер Рея и Ойнаса, что бы там ни говорили ваши фюреры. В своих учебных кружках вы спорите и рассуждаете, читаете друг другу засушенные рефераты, а буржуазии от этого ни малейшего ущерба.
Аннес почувствовал себя прижатым к стенке. Они и сами критиковали старых лидеров партии за то, что те объединяются с буржуазными партиями и входят в правительство, говорили они и о том, что против вапсов надо выступать гораздо более резко,— но Аннес не стал об этом рассказывать Рихи. Какое значение имеют слова, Рихи никогда не найдет общего языка с людьми, которые не отмежевывались от деятелей, давших свое благословение белому террору. И здесь же, на улице, шагая рядом с Рихи,— а вместе с Рихи шли и его расстрелянные братья,— Аннес спросил себя, что же ему делать? Уйти с Тынисмяги? Или вообще махнуть рукой на все происходящее вокруг? Он как раз хотел спросить у Рихи совета, но тот опередил его:
— Если вы действительно хотите что-то сделать на благо рабочему классу, не слушайте того, что вам говорят ваши партийные тузы. А затем вы должны выкинуть из своего союза всяких фрейбергов, взять руководство в свои руки и приступить к подлинным боевым акциям. Думай и решай. Хочешь ли ты стать борцом революции или просто так болтать языком о всяких проблемах.
Аннес и на это ничего не сказал, словно был одним из братьев Рихи, которые уже не могут говорить. В мыслях его царил хаос, настоящее вавилонское столпотворение, и он только слушал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21