Ей хотелось поговорить с мужем, а главное — увидать Аустру. Что это за птица, если она может так вертеть мужчинами и держать в руках самого Цеплиса? Мильда смело вошла и шалоз-
ливо-громко заговорила с мужем. Она надеялась, что он познакомит ее с Аустрой и потом можно будет над ним подтрунивать. Но Цауне не был бы Цауне, если бы он сделал это. Покраснев до самых кончиков ушей, он старался отвечать жене как можно тише. Сам не зная почему, он смутился до того, что едва мог вымолвить слово. Ему радостно было видеть Мильду, но вместе с тем он уже заранее дрожал, воображая себе насмешки Аустры. Та действительно осмотрела Мильду с головы до ног, а потом бросила на Цауне уничтожающий взгляд, как бы говоривший: ах, так вот ты какой! С Мильдой тоже вдруг что-то случилось. Она покраснела, р'аспрощалась и ушла, то ли рассерженная, то ли чем-то смущенная.
Едва Мильда вышла из конторы, как Аустра откинулась на спинку стула и смерила побагровевшего и пристыженного Цауне насмешливым взглядом.
— Фуй, Цаунчик, какой у вас вкус! Что это за тетенька приходила к вам?
— Так просто, одна знакомая, зашла поговорить,— сконфуженно пролепетал Цауне.
— Я и сама видела, что знакомая и что зашла поговорить. Но уж любить такую старомодную деву нельзя. Чулки и туфли, как у деревенской!
— Вам всюду только любовь мерещится. Неужели же не может быть дружбы между людьми?
— Хороша, дружба! Вроде моей с Цеплисом. Видно, эта дружба обходится вам недорого — ведь такая гусыня не умеет брать. Ну, ей, правда, и брать-то не за что. Вот, Цаунчик, глядите, как живут девушки, которые умеют использовать стариков! Одеваются в шелка! — И Аустра обеими ладонями хлопнула себя по бедрам, так что на всю контору запахло надушенными шелками.
— Не хвастайтесь своими шелковыми тряпками. Зато у вас нет сердца.
— Ах, у меня нет сердца? Да разве мужчинам нужно мое сердце! О нем говорят только лицемеры, которые хотят устроиться подешевле. Ко мне вы с такими разговорами не подъезжайте! Я очень хорошо знаю, что нужно от меня Цеплису, и заставляю его
основательно расплачиваться. И он уплатит мне еще немало.
— Не все женщины такие, как вы, мадемуазель Зиле.
— Конечно, дурочки дают заговаривать себе зубы, и мужчины восхваляют их за это. Как же не восхвалять, если с ними можно устроиться на дармовщинку? Женщина должна относиться к мужчине так же холодно, как относятся друг к другу мужчины в коммерческих делах. Но и тогда она еще не дойдет до того бессердечия, с которым относятся к женщинам мужчины. У них нет ни жалости, ни сострадания. Любовь и дружба — только пустые слова,' которыми дурачат людей! Я не верю ничему, кроме того, что положено мне в руку. Красивые слова пусть мужчины оставят себе и своим законным женам. Ими можно подслащивать пекло брачной жизни.
— Вы говорите такие ужасные вещи, что страшно слушать. Ведь не все женщины таковы.
— Выслушивать правду всегда страшно. Женщины, которые не говорят таких вещей, просто не осмеливаются додумать до конца ни одной мысля. Например, Цеплис по меньшей, мере десять раз в день клянется мне в любви. Своей жене он, может быть, и за месяц не наговорит того, что мне за один час. Он сам говорит, что с женой ему скучно. Но жди, чтобы он ради меня развелся с этой скучной женой! Я была бы беспросветной дурой, если б слушала его сладкие речи и оставила в покое его толстый кошелек. Нет, Цеплис должен позолачивать свои слова, украшать их брильянтами и одевать в шелка. Только тогда я смогу притвориться, будто верю им. Хочешь болтать про любовь — плати! Я с ним не повенчана, чтоб слушать его «за так»! Очень жаль, что ваша гусыня этого не понимает.
— И никогда не поймет. Мы счастливы без золота, брильянтов и шелков. Могу ручаться, что мы счастливее вас, со всеми вашими дорогими тряпками и побрякушками.
— Сейчас оно так, верю. По надолго ли?
— На всю жизнь!
— Мушиную жизнь, а не человеческую. Гусыня станет постарше, и вы начнете глядеть по сторонам, точно так же, как сейчас Цеплис.
— Никогда!
— Так почему вы на ней не женитесь, если собираетесь любить всю жизнь?
— Как не женюсь? Она уже моя жена! — испуганно отозвался Цауне.
— Так, значит, вы женаты? Первый раз слышу! А почему же вы не познакомили меня со своей супругой? Или стыдно стало? Нет, вы такой же подлец, как и все мужчины! Но если вы в самом деле женаты, это становится интересно. Ведь женатые мужчины, остерегаясь жен, никогда не болтают и не хвастают своими романами. Наоборот, неженатые любят хвастаться любовными похождениями и часто в своих рассказах привирают на добрые девять десятых. В таких делах холостой мужчина, как болтливая старуха, врет и сам верит своему вранью. Экая важность, что ничего не было: ведь могло быть! Ну, конечно, могло быть! Но вы, Цаунчик, благодаря своей женитьбе набили себе цену в моих глазах. Жалко, не знала раньше, попробовала бы вас совратить. Ведь Цеплис довольно заурядный прелюбодей, и тут уже нет ничего интересного. Мне нравится совращать верных мужей. После грехопадения они всегда так расстроены и задумчивы, а потом привыкают... Надо будет все-таки попробовать с вами.
— Не трудитесь, все равно ничего не выйдет по-моему мнению, брак должен быть основан на чистоте отношений и совершеннейшей верности.
— Это по вашему мнению. Но чувства говорят другое. При такой вашей наивной верности жена не выдержит и первая вас обманет. Женщине нравится, когда мужчина чувствует себя внутренне виноватым перед ней. Да, а почему вы не носите обручальное кольцо? Это неправильно, ведь обручальное кольцо придает мужчине известную пикантность! Я уговорила Цеплиса носить. Надеюсь, уговорю и вас. Обручальное кольцо охраняет мужчину от охотниц за
женихами и открывает перед ним много интересных возможностей.
Когда Аустра напомнила о кольце, Цауне покраснел, будто от; пощечины. В самом деле, ведь этим он жестоко оскорбляет Мильду: она может подумать, что он стыдится своей, женитьбы! Знала бы Мильда, что он в конторе снимает кольцо, ей было бы очень больно...
— Мужчина никогда не должен стыдиться и скрывать, что он женат, — словно угадав мысли Цауне, добавила Аустра.
— Разве я стыжусь? Совсем напротив, я горжусь своей женой.
— Гордиться тут особенно нечем, хотя с вас довольно и этого. А уж если гордитесь, почему же вы так старательно скрывали все время, что женаты?
— Я ничего не скрывал, а просто не болтаю о себе всем и каждому, как вы о своих романах.
- Разве я вам так много о них рассказывала?
— Хотя бы об одном — с Цеплисом.
— Ну, это я сделала для того, чтобы внушить вам страх передо мной. Чтобы вы поняли, что с любовницей директора шутки плохи! Перед ней надо трепетать. Вы должны меня бояться больше, чем самого Цепдиса. Любовницы не шутят со своими врагами!
— Нечего мне вас бояться и нечего с вами ссориться. Я исполняю свои обязанности, и я спокоен. Мой долг — исправно и преданно трудиться.
— Эту преданность вы наденьте себе на нос. Цеп-лису она не нужна. Вообще капиталисту человек нужен только для того, чтобы высасывать из него все соки. Они эксплуатируют нас как в работе, так и в любви. Хотела бы я когда-нибудь вышибить из вас эту невозмутимую ограниченность! Человек не чурбан, которого Цеплис может приставить к бухгалтерским книгам или к пишущей машинке. Пусть он себе стряпает кирпичи и радуется, а мне пусть гонит латы, как можно больше латов! У меня большие расходы, никак не напастись.
— Но тогда мы разорим предприятие, дающее нам заработок, и обречем себя на голод.
— Ничего! Такие, как мы, никогда не вымрут. Они и рождаются полуголодными, и живут впроголодь, и помирают с голоду. Как только окажется, что мы Цеплису больше не нужны, он выгонит нас ко всем чертям. Вас, Цаунчик, с вашей преданностью, еще скорее, чем меня. В глазах Цеплиса мы не люди, а машины. Книги сами не заполняются, пишущая машинка тоже не работает сама, и только поэтому мы оба сидим тут.
— Я о таких вещах не хочу ни говорить, ни думать. — Цауие пытался отвязаться от Аустры. Дела еще много, а рабочий день подходит к концу
— Вы вообще не способны думать! — обиженно отрезала Аустра и стала собираться домой. Цауне не удивился этому — она никогда не оставалась в конторе до конца работы. Когда Аустра вышла, Цауне вынул из кармана и надел на палец обручальное кольцо. Теперь он опять чувствовал себя женатым человеком. Хорошо, что так вышло с Аустрой: впредь можно смело носить кольцо, не боясь ее насмешек. Да уж, если действительно у каждого человека есть свой искуситель, мучающий и пытающий его, то у него таким искусителем, без сомнения, является Аустра. Чего она ему опять не наговорила! Как подумаешь — ошалеть можно... Лучше уж зарыться в работу и забыть обо всем! Так Цауне и сделал и проработал гораздо дольше положенного времени.
Когда он, счастливый, позабыв обо всем, пришел домой, дверь ему открыла Мильда с заплаканными глазами и злым лицом. Она не сказала ни слова, только отвернулась от мужа, когда он ласково поздоровался с ней.
— Мильдочка, что с тобой случилось? — испугался он, увидев жену заплаканной и сердитой.
— Какие ты опять горы ворочал, что не мог прийти домой во-время? Опять скажешь, что работал в конторе, как всегда говоришь?
— Ну конечно, работал в конторе, — удивился Цауне. Тут Мильда не выдержала и начала кричать во весь голос:
— Как тебе не стыдно лгать! Наверно, опять таскался со своей обожаемой Аустрой по отдельным кабинетам и подписывал ей векселя. Твоя она любовница, а не Цеплиса! Теперь я это знаю точно!
— Ничего ты не знаешь, если способна сказать, что я лгу. — Цезаря тоже охватил гнев.
— Да, лжешь, ты все время путался с Аустрой! Вы оба с Цеплисом пляшете под ее дудку. Ты даже скрываешь от нее, что женат, и, наверно, сказал ей, что я твоя кузина.
— Я ничего от нее не скрывал и не говорил, что ты моя кузина.
— Так почему же ты не познакомил нас? — Да просто не пришлось.
— Не пришлось! Ты был так напуган, что даже говорить полным голосом не мог, только шептал.
— Ну что за глупости! — обиделся Цауне.
— Ах, это глупости! А почему ты спрятал обручальное кольцо? Теперь-то оно уж, наверное, опять у тебя на пальце, раз Аустра не видит и ты пришел ко мне. От меня-то ведь ты не скрываешь, что женат!
После этих слов Цауне покраснел. Значит, Мйльда видела; что у него нет кольца на пальце! Что теперь делать? Как рассказать ей, чтоб она поняла и не сердилась? Это же просто невозможно!
— Ну, что ты молчишь? Наверно, больше не можешь ничего придумать. Скажи уж прямо, что кольцо было у тебя на пальце и мне только померещилось, будто его там нет! — Молчание мужа особенно возмущало Мильду.
— Нет, этого я не скажу. Я рассказал бы тебе все, если бы ты только была способна меня понять.
— Где уж мне тебя понять, на это способна лишь мудрая Аустра! Перед ее красками и шелками я становлюсь ничтожной и ненужной. Ну, погоди, теперь уж и я не стану корпеть дома, а поищу развлечений и друзей. Ты, наверно, думаешь, что я не могу накра-.. ситься и поднять юбку выше колен? Вам, мужчинам, такие нравятся, и вы бегаете за ними, высунув язык.
— Ну, Мильдочка! Не говори так, не обижай меня. Я ни за кем не бегал...
— Я уж не знаю, может быть, Аустра бегала за тобой? Но что вы там спутались друг с другом, мне теперь ясно.
— Ничего тебе не ясно! Ты себе и представить не можешь, до чего она мне противна!.
— Конечно, я не могу себе этого представить и не хочу больше жить с тобой ни одного дня. Я не потерплю, чтобы такая развратная женщина надо мной издевалась.
— Надо мной она издевается еще больше.
— Ты это заслужил! До сих пор я любила тебя и считала серьезным человеком. Но теперь ты в моих глазах просто тряпка, и я хочу от тебя избавиться как можно скорее.
— Ну, зачем ты бросаешься такими словами? Я тебе еще раз заявляю, что мне Аустра не только безразлична, но и противна.
— Как же она могла стать тебе противна, если между вами ничего не было?
— Моя мать права: с женщинами не стоит спорить! Они никогда не вникают в суть дела. Вот и ты сейчас только бранишься и даже не пытаешься меня понять!
— Да, очень жаль, что я не радуюсь твоим романам с Аустрой! Не стану радоваться и впредь, а как можно скорее развяжусь с тобой. Такой муж ломаного гроша не стоит. — Мильда извергала не только гнев, но и горючие слезы.
— Зачем же ты выходила за такого нестоящего мужа? — Цауне тоже чувствовал себя задетым.
— Разве у тебя на лбу было написано, что ты нестоящий? Несчастная я, что связала с тобой свою жизнь! Бегай теперь и добивайся развода.
— Ну, довольно. Помолчи и дай мне поесть. Я не хочу больше слушать глупых упреков.
— Обеда нет. Я думала, что вы с Аустрой пойдете в ресторан.
На это Цезарь ничего не ответил. Ведь он был виноват, и у Мильды недаром болело сердце. Но зачем эти жестокие упреки? Можно было спокойно поговорить и все выяснить. Тогда бы она увидела, насколько он невинен и как ненавидит Аустру. Ссорами и упреками не выяснишь правдыг Теперь Мильда упрямится
и угрожает уйти. Этого ни за что нельзя допускать: Аустра уже знает, что я женат, и вдруг у меня больше не будет жены! Так нельзя, надо помириться. Цауне чувствовал, что должен уступить И первым искать примирения. Немного походив по комнате, он решил больше не говорить об обеде, хотя есть очень хотелось. Мильда сидела заплаканная и печальная. Глядела в окно и о чем-то думала. Цезарю этот момент показался наиболее подходящим для примирения, и он с величайшим смирением приблизился к жене.
— Мильдочка, ну что же ты так огорчаешься? — притронувшись к ее плечу, ласковым голосом заговорил Цауне. Мильда слабым движением оттолкнула его руку и сказала, не подымая глаз:
— Мне грустно оттого, что мужчины такие ужасные. Рассыпаются мелким бесом, пока не заполучат женщину, а как добьются своего, тут и показывают свою истинную ужасную натуру. Я всегда верила тебе больше, чем самой себе. А теперь вижу, что верила напрасно.
— Не говори так, именно теперь ты мне стала еще ближе и дороже. Я не могу представить себе жизнь без тебя.
— Зачем ты лжешь? Если уж ты стыдился своей женитьбы и прятал кольцо, значит, скоро будешь стыдиться и меня самой.
— Ах, это несчастье с кольцом! Хоть бы ты попыталась меня понять. Ну, я не могу объяснить. Я боялся, что Аустра опять будет издеваться, и никому ничего не говорил...
— Ты же мне рассказывал, что все желали тебе счастья и Аустра еще расспрашивала о моем приданом. Как можно так лгать?
— Я не лгал, но ты меня спрашивала, и просто нужно же было что-то отвечать.
— Разве я спрашивала для того, чтобы ты мне рассказывал всякие глупости? Я хотела знать, что именно они говорят!
— А разве они бы не могли сказать именно это, если бы у нас зашел такой разговор? Никогда не расспрашивай меня о подобных мелочах, я их просто не запоминаю! Если мне приходится что-нибудь рассказывать, то я никогда не помню, как оно было в действительности, а стараюсь представить себе, как ойо могло быть.
— Я всегда помню до последней мелочи все, что было! И мне никогда не приходится выдумывать разные глупости.
— Очевидно, у женщин это получается лучше. Милая, прости меня, и не будем больше- ссориться, — умолял Цезарь, считая, что теперь-то уж все будет хорошо. Однако эти его слова только подлили масла в в огонь. Гнев Мильды ярко вспыхнул, чтобы -вскоре погаснуть опять. Яркость этой вспышки перепугала
Цауне.
— Разве я ссорюсь? С таким человеком, как ты, не стоит и разговаривать, не то что ссориться! Он ничего не помнит... Так может говорить только лицемер, а не муж! Как можно забыть то, что было? Я никогда ничего не забываю.
— Ну, хорошо, хорошо, только прости меня.
- Никогда я тебя не прощу. Ты хочешь только использовать меня, а когда я стану старой, выбросишь вон. Так делаете вы, мужчины!
Цауне слышал эти полные волнения и гнева слова, и его вдруг осенило: ведь она говорит почти то же, что Аустра! Почему же я не причитаю, что мне это надоело? Наверно, она хочет, чтобы я вечно клялся ей в любви? Но я уже достаточно клялся, добиваясь, чтобы она поверила в мою любовь Теперь это достигнуто, и все клятвы с моей стороны излишни. Стоит ли повторяться, если и так все ясно?
В этот вечер Цезарь и Мильда заключили мир, а в конце концов он получил и обед. За едой они совсем помирились, а потом растаяли в нежности, что сама собой вырывалась наружу. Над ними витал ангел мира и согласия, услаждая их уединение не только в вечерних сумерках, но и ночью. Летом после грозы всегда наступает невыразимо тихая, мягкая погода, тогда как зимой поднятые бурей завывания ветра не утихают подолгу. А Цезарь с Мильдой переживали ведь только начало своего лета.
Правда, летом после прошедшей грозы воздух опять накаляется и собирается новая гроза. Неудивительно, что Цезарь и Мильда еще не были по-осеннему зрелыми и время от времени попадали под действие летних гроз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
ливо-громко заговорила с мужем. Она надеялась, что он познакомит ее с Аустрой и потом можно будет над ним подтрунивать. Но Цауне не был бы Цауне, если бы он сделал это. Покраснев до самых кончиков ушей, он старался отвечать жене как можно тише. Сам не зная почему, он смутился до того, что едва мог вымолвить слово. Ему радостно было видеть Мильду, но вместе с тем он уже заранее дрожал, воображая себе насмешки Аустры. Та действительно осмотрела Мильду с головы до ног, а потом бросила на Цауне уничтожающий взгляд, как бы говоривший: ах, так вот ты какой! С Мильдой тоже вдруг что-то случилось. Она покраснела, р'аспрощалась и ушла, то ли рассерженная, то ли чем-то смущенная.
Едва Мильда вышла из конторы, как Аустра откинулась на спинку стула и смерила побагровевшего и пристыженного Цауне насмешливым взглядом.
— Фуй, Цаунчик, какой у вас вкус! Что это за тетенька приходила к вам?
— Так просто, одна знакомая, зашла поговорить,— сконфуженно пролепетал Цауне.
— Я и сама видела, что знакомая и что зашла поговорить. Но уж любить такую старомодную деву нельзя. Чулки и туфли, как у деревенской!
— Вам всюду только любовь мерещится. Неужели же не может быть дружбы между людьми?
— Хороша, дружба! Вроде моей с Цеплисом. Видно, эта дружба обходится вам недорого — ведь такая гусыня не умеет брать. Ну, ей, правда, и брать-то не за что. Вот, Цаунчик, глядите, как живут девушки, которые умеют использовать стариков! Одеваются в шелка! — И Аустра обеими ладонями хлопнула себя по бедрам, так что на всю контору запахло надушенными шелками.
— Не хвастайтесь своими шелковыми тряпками. Зато у вас нет сердца.
— Ах, у меня нет сердца? Да разве мужчинам нужно мое сердце! О нем говорят только лицемеры, которые хотят устроиться подешевле. Ко мне вы с такими разговорами не подъезжайте! Я очень хорошо знаю, что нужно от меня Цеплису, и заставляю его
основательно расплачиваться. И он уплатит мне еще немало.
— Не все женщины такие, как вы, мадемуазель Зиле.
— Конечно, дурочки дают заговаривать себе зубы, и мужчины восхваляют их за это. Как же не восхвалять, если с ними можно устроиться на дармовщинку? Женщина должна относиться к мужчине так же холодно, как относятся друг к другу мужчины в коммерческих делах. Но и тогда она еще не дойдет до того бессердечия, с которым относятся к женщинам мужчины. У них нет ни жалости, ни сострадания. Любовь и дружба — только пустые слова,' которыми дурачат людей! Я не верю ничему, кроме того, что положено мне в руку. Красивые слова пусть мужчины оставят себе и своим законным женам. Ими можно подслащивать пекло брачной жизни.
— Вы говорите такие ужасные вещи, что страшно слушать. Ведь не все женщины таковы.
— Выслушивать правду всегда страшно. Женщины, которые не говорят таких вещей, просто не осмеливаются додумать до конца ни одной мысля. Например, Цеплис по меньшей, мере десять раз в день клянется мне в любви. Своей жене он, может быть, и за месяц не наговорит того, что мне за один час. Он сам говорит, что с женой ему скучно. Но жди, чтобы он ради меня развелся с этой скучной женой! Я была бы беспросветной дурой, если б слушала его сладкие речи и оставила в покое его толстый кошелек. Нет, Цеплис должен позолачивать свои слова, украшать их брильянтами и одевать в шелка. Только тогда я смогу притвориться, будто верю им. Хочешь болтать про любовь — плати! Я с ним не повенчана, чтоб слушать его «за так»! Очень жаль, что ваша гусыня этого не понимает.
— И никогда не поймет. Мы счастливы без золота, брильянтов и шелков. Могу ручаться, что мы счастливее вас, со всеми вашими дорогими тряпками и побрякушками.
— Сейчас оно так, верю. По надолго ли?
— На всю жизнь!
— Мушиную жизнь, а не человеческую. Гусыня станет постарше, и вы начнете глядеть по сторонам, точно так же, как сейчас Цеплис.
— Никогда!
— Так почему вы на ней не женитесь, если собираетесь любить всю жизнь?
— Как не женюсь? Она уже моя жена! — испуганно отозвался Цауне.
— Так, значит, вы женаты? Первый раз слышу! А почему же вы не познакомили меня со своей супругой? Или стыдно стало? Нет, вы такой же подлец, как и все мужчины! Но если вы в самом деле женаты, это становится интересно. Ведь женатые мужчины, остерегаясь жен, никогда не болтают и не хвастают своими романами. Наоборот, неженатые любят хвастаться любовными похождениями и часто в своих рассказах привирают на добрые девять десятых. В таких делах холостой мужчина, как болтливая старуха, врет и сам верит своему вранью. Экая важность, что ничего не было: ведь могло быть! Ну, конечно, могло быть! Но вы, Цаунчик, благодаря своей женитьбе набили себе цену в моих глазах. Жалко, не знала раньше, попробовала бы вас совратить. Ведь Цеплис довольно заурядный прелюбодей, и тут уже нет ничего интересного. Мне нравится совращать верных мужей. После грехопадения они всегда так расстроены и задумчивы, а потом привыкают... Надо будет все-таки попробовать с вами.
— Не трудитесь, все равно ничего не выйдет по-моему мнению, брак должен быть основан на чистоте отношений и совершеннейшей верности.
— Это по вашему мнению. Но чувства говорят другое. При такой вашей наивной верности жена не выдержит и первая вас обманет. Женщине нравится, когда мужчина чувствует себя внутренне виноватым перед ней. Да, а почему вы не носите обручальное кольцо? Это неправильно, ведь обручальное кольцо придает мужчине известную пикантность! Я уговорила Цеплиса носить. Надеюсь, уговорю и вас. Обручальное кольцо охраняет мужчину от охотниц за
женихами и открывает перед ним много интересных возможностей.
Когда Аустра напомнила о кольце, Цауне покраснел, будто от; пощечины. В самом деле, ведь этим он жестоко оскорбляет Мильду: она может подумать, что он стыдится своей, женитьбы! Знала бы Мильда, что он в конторе снимает кольцо, ей было бы очень больно...
— Мужчина никогда не должен стыдиться и скрывать, что он женат, — словно угадав мысли Цауне, добавила Аустра.
— Разве я стыжусь? Совсем напротив, я горжусь своей женой.
— Гордиться тут особенно нечем, хотя с вас довольно и этого. А уж если гордитесь, почему же вы так старательно скрывали все время, что женаты?
— Я ничего не скрывал, а просто не болтаю о себе всем и каждому, как вы о своих романах.
- Разве я вам так много о них рассказывала?
— Хотя бы об одном — с Цеплисом.
— Ну, это я сделала для того, чтобы внушить вам страх передо мной. Чтобы вы поняли, что с любовницей директора шутки плохи! Перед ней надо трепетать. Вы должны меня бояться больше, чем самого Цепдиса. Любовницы не шутят со своими врагами!
— Нечего мне вас бояться и нечего с вами ссориться. Я исполняю свои обязанности, и я спокоен. Мой долг — исправно и преданно трудиться.
— Эту преданность вы наденьте себе на нос. Цеп-лису она не нужна. Вообще капиталисту человек нужен только для того, чтобы высасывать из него все соки. Они эксплуатируют нас как в работе, так и в любви. Хотела бы я когда-нибудь вышибить из вас эту невозмутимую ограниченность! Человек не чурбан, которого Цеплис может приставить к бухгалтерским книгам или к пишущей машинке. Пусть он себе стряпает кирпичи и радуется, а мне пусть гонит латы, как можно больше латов! У меня большие расходы, никак не напастись.
— Но тогда мы разорим предприятие, дающее нам заработок, и обречем себя на голод.
— Ничего! Такие, как мы, никогда не вымрут. Они и рождаются полуголодными, и живут впроголодь, и помирают с голоду. Как только окажется, что мы Цеплису больше не нужны, он выгонит нас ко всем чертям. Вас, Цаунчик, с вашей преданностью, еще скорее, чем меня. В глазах Цеплиса мы не люди, а машины. Книги сами не заполняются, пишущая машинка тоже не работает сама, и только поэтому мы оба сидим тут.
— Я о таких вещах не хочу ни говорить, ни думать. — Цауие пытался отвязаться от Аустры. Дела еще много, а рабочий день подходит к концу
— Вы вообще не способны думать! — обиженно отрезала Аустра и стала собираться домой. Цауне не удивился этому — она никогда не оставалась в конторе до конца работы. Когда Аустра вышла, Цауне вынул из кармана и надел на палец обручальное кольцо. Теперь он опять чувствовал себя женатым человеком. Хорошо, что так вышло с Аустрой: впредь можно смело носить кольцо, не боясь ее насмешек. Да уж, если действительно у каждого человека есть свой искуситель, мучающий и пытающий его, то у него таким искусителем, без сомнения, является Аустра. Чего она ему опять не наговорила! Как подумаешь — ошалеть можно... Лучше уж зарыться в работу и забыть обо всем! Так Цауне и сделал и проработал гораздо дольше положенного времени.
Когда он, счастливый, позабыв обо всем, пришел домой, дверь ему открыла Мильда с заплаканными глазами и злым лицом. Она не сказала ни слова, только отвернулась от мужа, когда он ласково поздоровался с ней.
— Мильдочка, что с тобой случилось? — испугался он, увидев жену заплаканной и сердитой.
— Какие ты опять горы ворочал, что не мог прийти домой во-время? Опять скажешь, что работал в конторе, как всегда говоришь?
— Ну конечно, работал в конторе, — удивился Цауне. Тут Мильда не выдержала и начала кричать во весь голос:
— Как тебе не стыдно лгать! Наверно, опять таскался со своей обожаемой Аустрой по отдельным кабинетам и подписывал ей векселя. Твоя она любовница, а не Цеплиса! Теперь я это знаю точно!
— Ничего ты не знаешь, если способна сказать, что я лгу. — Цезаря тоже охватил гнев.
— Да, лжешь, ты все время путался с Аустрой! Вы оба с Цеплисом пляшете под ее дудку. Ты даже скрываешь от нее, что женат, и, наверно, сказал ей, что я твоя кузина.
— Я ничего от нее не скрывал и не говорил, что ты моя кузина.
— Так почему же ты не познакомил нас? — Да просто не пришлось.
— Не пришлось! Ты был так напуган, что даже говорить полным голосом не мог, только шептал.
— Ну что за глупости! — обиделся Цауне.
— Ах, это глупости! А почему ты спрятал обручальное кольцо? Теперь-то оно уж, наверное, опять у тебя на пальце, раз Аустра не видит и ты пришел ко мне. От меня-то ведь ты не скрываешь, что женат!
После этих слов Цауне покраснел. Значит, Мйльда видела; что у него нет кольца на пальце! Что теперь делать? Как рассказать ей, чтоб она поняла и не сердилась? Это же просто невозможно!
— Ну, что ты молчишь? Наверно, больше не можешь ничего придумать. Скажи уж прямо, что кольцо было у тебя на пальце и мне только померещилось, будто его там нет! — Молчание мужа особенно возмущало Мильду.
— Нет, этого я не скажу. Я рассказал бы тебе все, если бы ты только была способна меня понять.
— Где уж мне тебя понять, на это способна лишь мудрая Аустра! Перед ее красками и шелками я становлюсь ничтожной и ненужной. Ну, погоди, теперь уж и я не стану корпеть дома, а поищу развлечений и друзей. Ты, наверно, думаешь, что я не могу накра-.. ситься и поднять юбку выше колен? Вам, мужчинам, такие нравятся, и вы бегаете за ними, высунув язык.
— Ну, Мильдочка! Не говори так, не обижай меня. Я ни за кем не бегал...
— Я уж не знаю, может быть, Аустра бегала за тобой? Но что вы там спутались друг с другом, мне теперь ясно.
— Ничего тебе не ясно! Ты себе и представить не можешь, до чего она мне противна!.
— Конечно, я не могу себе этого представить и не хочу больше жить с тобой ни одного дня. Я не потерплю, чтобы такая развратная женщина надо мной издевалась.
— Надо мной она издевается еще больше.
— Ты это заслужил! До сих пор я любила тебя и считала серьезным человеком. Но теперь ты в моих глазах просто тряпка, и я хочу от тебя избавиться как можно скорее.
— Ну, зачем ты бросаешься такими словами? Я тебе еще раз заявляю, что мне Аустра не только безразлична, но и противна.
— Как же она могла стать тебе противна, если между вами ничего не было?
— Моя мать права: с женщинами не стоит спорить! Они никогда не вникают в суть дела. Вот и ты сейчас только бранишься и даже не пытаешься меня понять!
— Да, очень жаль, что я не радуюсь твоим романам с Аустрой! Не стану радоваться и впредь, а как можно скорее развяжусь с тобой. Такой муж ломаного гроша не стоит. — Мильда извергала не только гнев, но и горючие слезы.
— Зачем же ты выходила за такого нестоящего мужа? — Цауне тоже чувствовал себя задетым.
— Разве у тебя на лбу было написано, что ты нестоящий? Несчастная я, что связала с тобой свою жизнь! Бегай теперь и добивайся развода.
— Ну, довольно. Помолчи и дай мне поесть. Я не хочу больше слушать глупых упреков.
— Обеда нет. Я думала, что вы с Аустрой пойдете в ресторан.
На это Цезарь ничего не ответил. Ведь он был виноват, и у Мильды недаром болело сердце. Но зачем эти жестокие упреки? Можно было спокойно поговорить и все выяснить. Тогда бы она увидела, насколько он невинен и как ненавидит Аустру. Ссорами и упреками не выяснишь правдыг Теперь Мильда упрямится
и угрожает уйти. Этого ни за что нельзя допускать: Аустра уже знает, что я женат, и вдруг у меня больше не будет жены! Так нельзя, надо помириться. Цауне чувствовал, что должен уступить И первым искать примирения. Немного походив по комнате, он решил больше не говорить об обеде, хотя есть очень хотелось. Мильда сидела заплаканная и печальная. Глядела в окно и о чем-то думала. Цезарю этот момент показался наиболее подходящим для примирения, и он с величайшим смирением приблизился к жене.
— Мильдочка, ну что же ты так огорчаешься? — притронувшись к ее плечу, ласковым голосом заговорил Цауне. Мильда слабым движением оттолкнула его руку и сказала, не подымая глаз:
— Мне грустно оттого, что мужчины такие ужасные. Рассыпаются мелким бесом, пока не заполучат женщину, а как добьются своего, тут и показывают свою истинную ужасную натуру. Я всегда верила тебе больше, чем самой себе. А теперь вижу, что верила напрасно.
— Не говори так, именно теперь ты мне стала еще ближе и дороже. Я не могу представить себе жизнь без тебя.
— Зачем ты лжешь? Если уж ты стыдился своей женитьбы и прятал кольцо, значит, скоро будешь стыдиться и меня самой.
— Ах, это несчастье с кольцом! Хоть бы ты попыталась меня понять. Ну, я не могу объяснить. Я боялся, что Аустра опять будет издеваться, и никому ничего не говорил...
— Ты же мне рассказывал, что все желали тебе счастья и Аустра еще расспрашивала о моем приданом. Как можно так лгать?
— Я не лгал, но ты меня спрашивала, и просто нужно же было что-то отвечать.
— Разве я спрашивала для того, чтобы ты мне рассказывал всякие глупости? Я хотела знать, что именно они говорят!
— А разве они бы не могли сказать именно это, если бы у нас зашел такой разговор? Никогда не расспрашивай меня о подобных мелочах, я их просто не запоминаю! Если мне приходится что-нибудь рассказывать, то я никогда не помню, как оно было в действительности, а стараюсь представить себе, как ойо могло быть.
— Я всегда помню до последней мелочи все, что было! И мне никогда не приходится выдумывать разные глупости.
— Очевидно, у женщин это получается лучше. Милая, прости меня, и не будем больше- ссориться, — умолял Цезарь, считая, что теперь-то уж все будет хорошо. Однако эти его слова только подлили масла в в огонь. Гнев Мильды ярко вспыхнул, чтобы -вскоре погаснуть опять. Яркость этой вспышки перепугала
Цауне.
— Разве я ссорюсь? С таким человеком, как ты, не стоит и разговаривать, не то что ссориться! Он ничего не помнит... Так может говорить только лицемер, а не муж! Как можно забыть то, что было? Я никогда ничего не забываю.
— Ну, хорошо, хорошо, только прости меня.
- Никогда я тебя не прощу. Ты хочешь только использовать меня, а когда я стану старой, выбросишь вон. Так делаете вы, мужчины!
Цауне слышал эти полные волнения и гнева слова, и его вдруг осенило: ведь она говорит почти то же, что Аустра! Почему же я не причитаю, что мне это надоело? Наверно, она хочет, чтобы я вечно клялся ей в любви? Но я уже достаточно клялся, добиваясь, чтобы она поверила в мою любовь Теперь это достигнуто, и все клятвы с моей стороны излишни. Стоит ли повторяться, если и так все ясно?
В этот вечер Цезарь и Мильда заключили мир, а в конце концов он получил и обед. За едой они совсем помирились, а потом растаяли в нежности, что сама собой вырывалась наружу. Над ними витал ангел мира и согласия, услаждая их уединение не только в вечерних сумерках, но и ночью. Летом после грозы всегда наступает невыразимо тихая, мягкая погода, тогда как зимой поднятые бурей завывания ветра не утихают подолгу. А Цезарь с Мильдой переживали ведь только начало своего лета.
Правда, летом после прошедшей грозы воздух опять накаляется и собирается новая гроза. Неудивительно, что Цезарь и Мильда еще не были по-осеннему зрелыми и время от времени попадали под действие летних гроз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45