Они уселись в укромном уголке и, кроме обеда, заказали коньяк.
— Что вы думаете о Бриедисе и его мошенничествах? — начал Цеплис, как бы нащупывая тему для разговора.
— Что я тут могу думать? Но честным я его никогда не считал.
— Не будем говорить о честности. Насколько каждый из нас честен; это вопрос другой. Но мне невдомек было, что он окажется таким мошенником.
— Ну, мошенника редко можно распознать сразу. Они же всегда притворяются честными.
— Значит, по-вашему, чтобы не быть мошенником, надо притворяться нечестным? Правильно, я всегда так и делаю. А вот вы не применяете этот прием.
— Не все же так умеют притворяться, как. .. — Цауне запнулся и сконфузился от своей дерзости.
— Как я — вы хотели, сказать? Это правильно. Без притворства в коммерции далеко не уедешь. Кстати, а что вы скажете, если мы завтра предъявим векселя Зутиса ко взысканию?
— Но ведь он член нашего правления!
— Вот именно! Члены правления тоже не смеют язык распускать, как сегодня Цирулис и Зутис, и подрывать доверие к предприятию. Я их в бараний рог согну, пусть знают, что со мной шутки плохи. Может быть, вы удивляетесь, зачем я все это рассказываю? Дело в том, что мне,хочется раз в жизни поговорить с вами по душам. Сам не знаю, почему я начал с того, что вам вовсе не нужно знать. Мне бы хотелось тихо, мирно поговорить с вами о моей жене.
— Что нам говорить о вашей супруге! — восклик-нул перепуганный Цауне.
— Не бойтесь, я не стану беситься и драться, как в тот раз. Да и тот случай мы тоже еще не обсудили. Скажите, можете ли вы меня простить? Я знаю, это было нехорошо с моей стороны. Мужчинам не стоит драться из-за женщин. Но я ведь люблю свою жену, и ваши отношения меня очень огорчают. Правда, я сам не ангел, мне нравятся молодые девушки, но неужели из-за этого жене тоже нужно хороводиться с мужчинами? Да, а как по-вашему, разве эта Аустра Зиле не прелестная девчонка? Черт, что за фигурка! Никогда раньше не присматривался, а сегодня, как глянул. .. Надо будет попробовать! Если только вы меня опять не опередили. .. В ваши годы все молодые люди — мастера на такие вещи. Кроме того, Зиле ваша подчиненная и не посмеет пикнуть. Скажите прямо, — если между вами что-нибудь есть, я не стану поперек дороги. Я еще не настолько изголодался, чтобы выхватить кусок из-под носа у друга. Бойких девчонок на свете достаточно! Давайте жить каждый сам по себе и не лазить в чужую губернию. Поэтому и с моей женой вам надо прекратить все эти шашни.
— Господин Цеплис, у меня с вашей супругой никогда ничего не было! — покраснев до ушей, воскликнул Цауне. Он дрожал от страха, как бы директор, подпав под власть коньяка, не пустил опять в ход
револьвер. Неужели же Цеплис всю жизнь будет для него неотвязным кошмаром?
— Зачем отпираться! Неужели нельзя раз в жизни, за рюмкой, поговорить по душам? Зачем скрывать очевидную правду, которую можно даже потрогать руками? Я уже знаю все и примирился. Но мне бы доставило удовольствие, если бы вы сами лично подтвердили это. Мне вообще нравится, когда люди сознаются. Это означает, что они сожалеют о своих проступках и полны решимости исправиться. Исправляться ведь нужно нам всем!
— Конечно, нужно, никто из нас не совершенство.
— Совершенством мы никогда и не станем. Наплевать на совершенство, оно ни черта не стоит. Мы должны стремиться к власти— и к богатству, потому что нищий властитель' смешон. Вообще честные люди жалки. Но скажите, в чем же вы хотите исправиться, если вы не грешили с моей женой? Исправляться могут только грешники.
— Разве согрешить можно только с вашей женой? — Так вы, значит, все-таки прелюбодей? Учтем. А вы знаете, что это нехорошо? Пока человек не женился, он не имеет права становиться прелюбодеем. Вы понимаете? Женатым, наоборот, дозволено все. Потому что женатый человек дошел до такого периода жизни, когда уже некуда спешить. Остается только наклонность к тихим, недозволенным грешкам. Ха-ха! Выпьем, иначе мы пёрефилософствуем самого Сократа.
— Для чего же тогда жениться, если супружеская жизнь — это не то, что нужно человеку?
— Это совсем другое дело. Никто еще убедительно не ответил на такой вопрос, и наверно, никто никогда и не ответит. Но вступить, в брак стараются все. У меня уже вторая жена, но она ничуть не лучше первой. Скажите, зачем мне нужно было разводиться с Зельмой, если я уже на второй день, клялся в разных глупостях Берте?
— Вот этого уж я не знаю.
— И никогда не узнаете, точно так же, как не знаю и я сам. Но все-таки в свое время вы женитесь, потому что так поступают все.
— Я женюсь исключительно по любви и, возможно, уже в ближайшее время.
— Вот видите! Ну, а что же представляет собой эта божественная и возвышенная любовь? Я думаю, что серьезному, положительному человеку надо стыдиться об этом говорить. Любовь — это все равно что подделывание векселей.
— В таком случае всех, кто любит, надо сажать в тюрьму.
— Они и так попадают в брачный карцер. Там уж, голубчик мой, нет ни восторгов, ни мечтаний! Знай, вези свои саночки, в которые жена каждый год под-кладывает по ребенку. Сам становишься старше, а поклажа все тяжелее. Скажите, разве тогда не приятно пострелять по сторонам и слегка погрешить? Это же единственное удовольствие. Только ради бога не говорите о таких вещах в обществе порядочных семейных людей! Там мы должны с торжественным видом защищать священные основы брака. Мы должны тяжко вздыхать и сурово наказывать каждого уличенного прелюбодея.
— Зачем же такое лицемерие?
— Какое там лицемерие! Если вообще ни одна разумная вещь на свете не предназначена для дураков, то прелюбодеяние уж во всяком случае не для них. Дураки должны охранять священный пламень целомудренного брака.
— Я вас, господин директор, совсем уже не понимаю. У меня начинает кружиться голова.
— Ну и пускай кружится. Тут нечего понимать. Человек в супружестве должен жить так, как, пришлось. Если пришлось быть верным, значит, будь верным и утешайся тем, что ты один из немногих праведников в наш развращенный век. А если пришлось согрешить, то не бойся, ибо любой грех можно искупить добрыми делами. Как грехи, так и добрые дела человеку не нужно искать, они человека сами находят. Пусть только справляется с теми делами, что одолевают его каждодневно. Жизнь — это обжигательная печь, куда человека забрасывают, точно ком глины, а вынимают красивый, обожженный кирпич. А коли так,
разве не стоит разжечь огонек пожарче? Построим же кирпичный завод и будем обжигать кирпичи, чтоб черт их побрал!
— Все это правильно, но кто же будет присматривать за строительством, пока Бриедис сидит в тюрьме?
— Будем ездить вдвоем, хотя бы завтра!
— Я не поеду, мне там нечего делать. В строительстве я ничего не понимаю, — отговаривался Цауне, хотя причины его отказа были совсем иные — те самые, из-за которых он уже и так дрожал все время: Цеплис, опьянев, мог снова начать беситься...
— Я же тоже ни черта, не понимаю ни в строительстве, ни в производстве кирпича. Но мастер с рабочими построят и запустят там все это и без нашего понимания. На свете происходит много таких вещей, которых мы не понимаем. Разве из-за этого надо разинуть рот и удивляться? Отнюдь нет. Мы все время должны быть в движении, как водоросли в реке, если хотим чего-то достичь. Жизнь — это движение и борьба!
После таких рассуждений Цеплиса и второй бутылки коньяку Цауне чувствовал, что «Монастырский погребок» не только движется, но и кружится. Тем не менее оба они еще много пили и долго рассуждали о различных вещах. Цауне еще никогда не видывал своего директора в таком состоянии,
Когда они, наконец, выбрались на улицу, была уже поздняя ночь. Цеплис что-то бормотал, но Цауне ничего этого не понимал и не слышал. Ясно было только одно, что оба они здорово нахлестались и что на свете вовсе не так уж плохо жить. Сцепившись вместе, они мотались из стороны в сторону, напоминая две беспокойные тени, причудливо отбрасываемые на стену чьими-то искусными пальцами. Вдосталь поколесив, они, наконец, нашли на каком-то перекрестке таксомотор. Цеплис до того утомился, что не желал больше пройти ни шагу пешком. Цауне помог ему влезть в машину, а сам хотел отправляться домой. Однако Цеплис потребовал, чтобы Цауне тоже сел в машину. У него, дескать, нет такой привычки — заставлять друга тащиться пешком. Вместе начали, вместе надо и кон-
чать. Однако шоферу он велел ехать не домой, а в «Клуб вдов».
— Там мы повеселимся часок-другой. Спать еще неохота, и домой ехать рановато, — добавил Цеплис, подавляя возражения Цауне.
«Клуб вдов» находился в самом центре Риги, на одной из оживленнейших улиц. Перед двухэтажным домиком ярко горели большие электрические фонари и стояла длинная очередь автомобилей и извозчиков. Изнутри доносилась музыка и крики пьяных гостей. У каждой профессии и политической партии был свой клуб. Почему же его не могли иметь также вдовцы и вдовы, чтобы спасаться от уныния одиноких ночей? В действительности, однако, в «Клубе вдов» можно было встретить кого угодно, кроме самих вдовушек, если не учитывать того факта, что каждый человек — в известной степени вдов. Точно так же обстояло дело и в других клубах, куда упомянутые в названии клуба представители профессий или политических партий заворачивали реже всего. Да по существу это были не клубы, а замаскированные питейные заведения, где у пьяных ночных гуляк выкачивали последние деньги и принимали даже векселя, если не хватало наличных. Устраивались эти заведения так, что полиция могла проникнуть туда лишь через три-четыре препятствия, когда все, что надо спрятать, было давно уже спрятано. Если гости сидели за столами и не лили вино рекой, вдруг раздавался тревожный звонок. Чтобы не подвергнуться наказанию или не лишиться только что купленной выпивки, каждый старался как можно быстрее влить в себя все содержимое бутылки. Тем, у кого она была чересчур полна, помогал кельнер, в спешке утаскивая ее, чтобы потом, когда опасность минует, вернуть с изрядно понизившимся уровнем. Эти тревожные звонки раздавались в течение ночи раз пять-шесть, поддерживая таким способом в пьющих бодрость и ускоряя оборачиваемость спиртных напитков. Подлинную опасность звонок возвещал очень редко. Обычно посетители клуба не верили звонку, говоря, что хозяин. торопит гостей выпивать и покушается на их кошельки. Поистине это была своеобразная, оглашенная звон-
ками, борьба хозяйской кассы с кошельками посетителей.Цеплис провел Цауне в небольшой зал, где на сцене играло трио: толстая накрашенная женщина бренчала на рояле, долговязый бледный юнец пиликал на скрипке, а лысый субъект с обвислыми щеками и запухшими глазками бил в барабан. За столиками клевали носом пьяницы, а среди них, точно пестрые бумажные цветы, шелестели так называемые «бардамы». Их обязанностью было заботиться, чтобы гости тратили побольше денег, громко смеяться шуткам пьяных и разрешать им всевозможные вольности не только на словах, но и на деле. За это хозяин, в свою очередь, разрешал им выпрашивать у посетителей несколько лат на извозчика или же на уплату какого-нибудь небольшого срочного долга. Ели и пили они, конечно, за счет гостей, выбирая всегда не то, что вкуснее, а то, что дороже.
Не успели Цеплис и Цауне усесться за столик, как их уже окружило несколько дам, прося угостить ужином. Цеплис поздоровался, называя каждую по имени, Это доказывало, что вдовы относятся к нему неплохо. Цауне застенчиво улыбался и не знал, что отвечать даме, лихо обхватившей его за шею. Цеплис уселся в кресло и, посадив к себе на колени какую-то беззаботную вдовушку, принялся горячо ее целовать. Вдова не возражала против такой пылкости Цеплиса, только повторяла, что она очень голодна и чтобы он сначала заказал ужин. Не успел Цеплис опомниться, как на столе появилась бутылка разведенного контрабандного коньяку, увядшие фрукты и запыленные сладости. Кельнер только ухмылялся, заверяя, что он-то уж знает марку господина директора. Тотчас принесли всем ужин, хотя ни Цауне, ни Цеплис. его не заказывали, так как плотно поели в «Монастырском погребке». Цауне больше не мог пить коньяк и заказал себе сельтерскую. Вдовушки подшучивали над ним и лакали коньяк пивными стаканами. Какая-то дамочка опять обняла Цауне и целовала его. Он вяло сопротивлялся, вспомнив Мильду и подумав, что надо хранить ей верность. Но дамочка присосалась к его губам, как клещ,
и не отставала. Цауне теперь ясно сознавал, что человеку не только в брачной жизни, но и в любви надо поступать так, как пришлось. Если пришлось быть верным — значит, будь верным, если же пришлось согрешить, так тоже нечего отчаиваться. Скрытый грех — вовсе не грех.
На другой день на работе у бухгалтера ужасно болела голова. Казалось, будто на сей раз Цеплис напал на него с куда более опасным оружием, нежели револьвер. Кто-то всю ночь прилежно трудился и вколотил в голову Цауне множество гвоздей, раздиравших ему мозг: поспать так и не удалось... Его взгляд несколько раз бессознательно устремлялся на Аустру Зиле, и Цауне должен был признать, что директор прав. У нее, в самом деле, замечательная фигурка. Как он не замечал раньше? Неужели он способен замечать в женщине прелести, только когда их уже открыл другой? Да, есть мужчины, которые ничего не могут увидеть сами, а лишь оценивают найденные другими жемчужины. Они похожи на неудачливых рыболовов: чтобы не остаться с пустыми руками, они тайком опустошают чужие садки. Это не настоящие воры, действующие из корыстных побуждений, а просто люди, боящиеся всего свежего. Им нравятся залежалые вещи, к которым уже прикасались другие, нарушив природную первобытность. «Неужели же и я такой?» — испуганно подумал Цауне. Но на Аустру он все же время от времени поглядывал.
Мильда наверняка опять будет сердиться из-за того, что вчера у них не состоялось назначенное свидание. Ах, как ужасно, когда женщины начинают считать свидания обязанностью! Это убивает истинную любовь. Вчера Цеплис говорил, что любовь — это в некотором роде подделывание векселей. Тут, вероятно, есть доля правды, потому что мы никогда не. можем исполнить всех обещаний, которые даем женщинам.
Эти размышления Цауне были прерваны приходом директора, пригласившего его к себе в кабинет.
— Скажите, где мы вчера были после «Монастырского погребка»? Я дальше ничего не помню, — Цеплис расспрашивал его тоном, дававшим понять, что-то-перь директор разговаривает с бухгалтером.
— Мы были в «Клубе вдов».
— Оттуда мы вышли вместе?
— Нет, вы с одной дамой куда-то исчезли. Я не мог дождаться вас и ушел, думая, что вы тоже ушли.
— Это все чепуха, — Цеплису не понравилось, что Цауне вспоминает его пьяные похождения. — Это неважно. Но сегодня утром я был в уголовном розыске. Вот чертовщина!
— Что случилось?
— У меня пропал портфель со всеми векселями Зу-тиса и другими важными документами. Какой-нибудь жулик подцепил. Совсем парщивое дело...
— Нет, портфель со всеми документами у меня. Уходя, я взял его с собой.
— Ну так почему же вы все время молчите? Будто воды в рот набрал! Несите сейчас же сюда! Зачем доставлять человеку столько неприятностей и треволне ний? Сейчас же несите его сюда! — Цеплис сердился и, казалось, вовсе не был обрадован находкой.
В портфеле все оказалось на месте. Цеплис тотчас же позвонил в уголовный розыск и взял назад свое заявление, так как пропавшие векселя нашлись.
— Теперь все в порядке. Зутис не выкрутится, я его проучу. Пусть-ка он попытается раздобыть денег!
В этот момент зазвонил телефон, и Дзилюпетис сообщил, что банк предоставил обществу «Цеплис» необходимые гарантии на переводные векселя. О Брие-дисе он даже не заикался. Это тоже неплохо.
— Господин Цауне, еще одна неприятность: я ведь всю ночь не был дома. Как завалился к ней, так и застрял до утра. Теперь жена начнет меня пилить... Просто беда с этими женщинами! Я удеру в город, чтоб не пришлось объясняться с ней тут, в конторе. Если придет, скажите — вышел по делам и нескоро вернется. Пусть отправляется домой, там гораздо легче разбирать все эти семейные вопросы. А векселя Зутиса возьмите и предъявите их в банк ко взысканию.
— Господин директор, а может быть, не стоит спешить? Как бы не получилось неприятностей, ведь для господина Зутиса это будет совершенной неожиданностью. Да у него и не окажется такой суммы.
— А мне какое дело? Это уже давно надо было сделать! Опротестуем векселя и пустим Зутиса с молотка. Если не хватит, возьмемся за его знаменитого шурина. Векселя необходимо оплачивать. Какое: мне дело, что у Зутиса нет денег? Я должен оберегать интересы акционерного общества. А может быть, Зутис обанкротится? С кого нам тогда требовать свои деньги? Ведь акции он уже получил!.. Пусть бы не распускал язык, а сначала посоветовался со мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— Что вы думаете о Бриедисе и его мошенничествах? — начал Цеплис, как бы нащупывая тему для разговора.
— Что я тут могу думать? Но честным я его никогда не считал.
— Не будем говорить о честности. Насколько каждый из нас честен; это вопрос другой. Но мне невдомек было, что он окажется таким мошенником.
— Ну, мошенника редко можно распознать сразу. Они же всегда притворяются честными.
— Значит, по-вашему, чтобы не быть мошенником, надо притворяться нечестным? Правильно, я всегда так и делаю. А вот вы не применяете этот прием.
— Не все же так умеют притворяться, как. .. — Цауне запнулся и сконфузился от своей дерзости.
— Как я — вы хотели, сказать? Это правильно. Без притворства в коммерции далеко не уедешь. Кстати, а что вы скажете, если мы завтра предъявим векселя Зутиса ко взысканию?
— Но ведь он член нашего правления!
— Вот именно! Члены правления тоже не смеют язык распускать, как сегодня Цирулис и Зутис, и подрывать доверие к предприятию. Я их в бараний рог согну, пусть знают, что со мной шутки плохи. Может быть, вы удивляетесь, зачем я все это рассказываю? Дело в том, что мне,хочется раз в жизни поговорить с вами по душам. Сам не знаю, почему я начал с того, что вам вовсе не нужно знать. Мне бы хотелось тихо, мирно поговорить с вами о моей жене.
— Что нам говорить о вашей супруге! — восклик-нул перепуганный Цауне.
— Не бойтесь, я не стану беситься и драться, как в тот раз. Да и тот случай мы тоже еще не обсудили. Скажите, можете ли вы меня простить? Я знаю, это было нехорошо с моей стороны. Мужчинам не стоит драться из-за женщин. Но я ведь люблю свою жену, и ваши отношения меня очень огорчают. Правда, я сам не ангел, мне нравятся молодые девушки, но неужели из-за этого жене тоже нужно хороводиться с мужчинами? Да, а как по-вашему, разве эта Аустра Зиле не прелестная девчонка? Черт, что за фигурка! Никогда раньше не присматривался, а сегодня, как глянул. .. Надо будет попробовать! Если только вы меня опять не опередили. .. В ваши годы все молодые люди — мастера на такие вещи. Кроме того, Зиле ваша подчиненная и не посмеет пикнуть. Скажите прямо, — если между вами что-нибудь есть, я не стану поперек дороги. Я еще не настолько изголодался, чтобы выхватить кусок из-под носа у друга. Бойких девчонок на свете достаточно! Давайте жить каждый сам по себе и не лазить в чужую губернию. Поэтому и с моей женой вам надо прекратить все эти шашни.
— Господин Цеплис, у меня с вашей супругой никогда ничего не было! — покраснев до ушей, воскликнул Цауне. Он дрожал от страха, как бы директор, подпав под власть коньяка, не пустил опять в ход
револьвер. Неужели же Цеплис всю жизнь будет для него неотвязным кошмаром?
— Зачем отпираться! Неужели нельзя раз в жизни, за рюмкой, поговорить по душам? Зачем скрывать очевидную правду, которую можно даже потрогать руками? Я уже знаю все и примирился. Но мне бы доставило удовольствие, если бы вы сами лично подтвердили это. Мне вообще нравится, когда люди сознаются. Это означает, что они сожалеют о своих проступках и полны решимости исправиться. Исправляться ведь нужно нам всем!
— Конечно, нужно, никто из нас не совершенство.
— Совершенством мы никогда и не станем. Наплевать на совершенство, оно ни черта не стоит. Мы должны стремиться к власти— и к богатству, потому что нищий властитель' смешон. Вообще честные люди жалки. Но скажите, в чем же вы хотите исправиться, если вы не грешили с моей женой? Исправляться могут только грешники.
— Разве согрешить можно только с вашей женой? — Так вы, значит, все-таки прелюбодей? Учтем. А вы знаете, что это нехорошо? Пока человек не женился, он не имеет права становиться прелюбодеем. Вы понимаете? Женатым, наоборот, дозволено все. Потому что женатый человек дошел до такого периода жизни, когда уже некуда спешить. Остается только наклонность к тихим, недозволенным грешкам. Ха-ха! Выпьем, иначе мы пёрефилософствуем самого Сократа.
— Для чего же тогда жениться, если супружеская жизнь — это не то, что нужно человеку?
— Это совсем другое дело. Никто еще убедительно не ответил на такой вопрос, и наверно, никто никогда и не ответит. Но вступить, в брак стараются все. У меня уже вторая жена, но она ничуть не лучше первой. Скажите, зачем мне нужно было разводиться с Зельмой, если я уже на второй день, клялся в разных глупостях Берте?
— Вот этого уж я не знаю.
— И никогда не узнаете, точно так же, как не знаю и я сам. Но все-таки в свое время вы женитесь, потому что так поступают все.
— Я женюсь исключительно по любви и, возможно, уже в ближайшее время.
— Вот видите! Ну, а что же представляет собой эта божественная и возвышенная любовь? Я думаю, что серьезному, положительному человеку надо стыдиться об этом говорить. Любовь — это все равно что подделывание векселей.
— В таком случае всех, кто любит, надо сажать в тюрьму.
— Они и так попадают в брачный карцер. Там уж, голубчик мой, нет ни восторгов, ни мечтаний! Знай, вези свои саночки, в которые жена каждый год под-кладывает по ребенку. Сам становишься старше, а поклажа все тяжелее. Скажите, разве тогда не приятно пострелять по сторонам и слегка погрешить? Это же единственное удовольствие. Только ради бога не говорите о таких вещах в обществе порядочных семейных людей! Там мы должны с торжественным видом защищать священные основы брака. Мы должны тяжко вздыхать и сурово наказывать каждого уличенного прелюбодея.
— Зачем же такое лицемерие?
— Какое там лицемерие! Если вообще ни одна разумная вещь на свете не предназначена для дураков, то прелюбодеяние уж во всяком случае не для них. Дураки должны охранять священный пламень целомудренного брака.
— Я вас, господин директор, совсем уже не понимаю. У меня начинает кружиться голова.
— Ну и пускай кружится. Тут нечего понимать. Человек в супружестве должен жить так, как, пришлось. Если пришлось быть верным, значит, будь верным и утешайся тем, что ты один из немногих праведников в наш развращенный век. А если пришлось согрешить, то не бойся, ибо любой грех можно искупить добрыми делами. Как грехи, так и добрые дела человеку не нужно искать, они человека сами находят. Пусть только справляется с теми делами, что одолевают его каждодневно. Жизнь — это обжигательная печь, куда человека забрасывают, точно ком глины, а вынимают красивый, обожженный кирпич. А коли так,
разве не стоит разжечь огонек пожарче? Построим же кирпичный завод и будем обжигать кирпичи, чтоб черт их побрал!
— Все это правильно, но кто же будет присматривать за строительством, пока Бриедис сидит в тюрьме?
— Будем ездить вдвоем, хотя бы завтра!
— Я не поеду, мне там нечего делать. В строительстве я ничего не понимаю, — отговаривался Цауне, хотя причины его отказа были совсем иные — те самые, из-за которых он уже и так дрожал все время: Цеплис, опьянев, мог снова начать беситься...
— Я же тоже ни черта, не понимаю ни в строительстве, ни в производстве кирпича. Но мастер с рабочими построят и запустят там все это и без нашего понимания. На свете происходит много таких вещей, которых мы не понимаем. Разве из-за этого надо разинуть рот и удивляться? Отнюдь нет. Мы все время должны быть в движении, как водоросли в реке, если хотим чего-то достичь. Жизнь — это движение и борьба!
После таких рассуждений Цеплиса и второй бутылки коньяку Цауне чувствовал, что «Монастырский погребок» не только движется, но и кружится. Тем не менее оба они еще много пили и долго рассуждали о различных вещах. Цауне еще никогда не видывал своего директора в таком состоянии,
Когда они, наконец, выбрались на улицу, была уже поздняя ночь. Цеплис что-то бормотал, но Цауне ничего этого не понимал и не слышал. Ясно было только одно, что оба они здорово нахлестались и что на свете вовсе не так уж плохо жить. Сцепившись вместе, они мотались из стороны в сторону, напоминая две беспокойные тени, причудливо отбрасываемые на стену чьими-то искусными пальцами. Вдосталь поколесив, они, наконец, нашли на каком-то перекрестке таксомотор. Цеплис до того утомился, что не желал больше пройти ни шагу пешком. Цауне помог ему влезть в машину, а сам хотел отправляться домой. Однако Цеплис потребовал, чтобы Цауне тоже сел в машину. У него, дескать, нет такой привычки — заставлять друга тащиться пешком. Вместе начали, вместе надо и кон-
чать. Однако шоферу он велел ехать не домой, а в «Клуб вдов».
— Там мы повеселимся часок-другой. Спать еще неохота, и домой ехать рановато, — добавил Цеплис, подавляя возражения Цауне.
«Клуб вдов» находился в самом центре Риги, на одной из оживленнейших улиц. Перед двухэтажным домиком ярко горели большие электрические фонари и стояла длинная очередь автомобилей и извозчиков. Изнутри доносилась музыка и крики пьяных гостей. У каждой профессии и политической партии был свой клуб. Почему же его не могли иметь также вдовцы и вдовы, чтобы спасаться от уныния одиноких ночей? В действительности, однако, в «Клубе вдов» можно было встретить кого угодно, кроме самих вдовушек, если не учитывать того факта, что каждый человек — в известной степени вдов. Точно так же обстояло дело и в других клубах, куда упомянутые в названии клуба представители профессий или политических партий заворачивали реже всего. Да по существу это были не клубы, а замаскированные питейные заведения, где у пьяных ночных гуляк выкачивали последние деньги и принимали даже векселя, если не хватало наличных. Устраивались эти заведения так, что полиция могла проникнуть туда лишь через три-четыре препятствия, когда все, что надо спрятать, было давно уже спрятано. Если гости сидели за столами и не лили вино рекой, вдруг раздавался тревожный звонок. Чтобы не подвергнуться наказанию или не лишиться только что купленной выпивки, каждый старался как можно быстрее влить в себя все содержимое бутылки. Тем, у кого она была чересчур полна, помогал кельнер, в спешке утаскивая ее, чтобы потом, когда опасность минует, вернуть с изрядно понизившимся уровнем. Эти тревожные звонки раздавались в течение ночи раз пять-шесть, поддерживая таким способом в пьющих бодрость и ускоряя оборачиваемость спиртных напитков. Подлинную опасность звонок возвещал очень редко. Обычно посетители клуба не верили звонку, говоря, что хозяин. торопит гостей выпивать и покушается на их кошельки. Поистине это была своеобразная, оглашенная звон-
ками, борьба хозяйской кассы с кошельками посетителей.Цеплис провел Цауне в небольшой зал, где на сцене играло трио: толстая накрашенная женщина бренчала на рояле, долговязый бледный юнец пиликал на скрипке, а лысый субъект с обвислыми щеками и запухшими глазками бил в барабан. За столиками клевали носом пьяницы, а среди них, точно пестрые бумажные цветы, шелестели так называемые «бардамы». Их обязанностью было заботиться, чтобы гости тратили побольше денег, громко смеяться шуткам пьяных и разрешать им всевозможные вольности не только на словах, но и на деле. За это хозяин, в свою очередь, разрешал им выпрашивать у посетителей несколько лат на извозчика или же на уплату какого-нибудь небольшого срочного долга. Ели и пили они, конечно, за счет гостей, выбирая всегда не то, что вкуснее, а то, что дороже.
Не успели Цеплис и Цауне усесться за столик, как их уже окружило несколько дам, прося угостить ужином. Цеплис поздоровался, называя каждую по имени, Это доказывало, что вдовы относятся к нему неплохо. Цауне застенчиво улыбался и не знал, что отвечать даме, лихо обхватившей его за шею. Цеплис уселся в кресло и, посадив к себе на колени какую-то беззаботную вдовушку, принялся горячо ее целовать. Вдова не возражала против такой пылкости Цеплиса, только повторяла, что она очень голодна и чтобы он сначала заказал ужин. Не успел Цеплис опомниться, как на столе появилась бутылка разведенного контрабандного коньяку, увядшие фрукты и запыленные сладости. Кельнер только ухмылялся, заверяя, что он-то уж знает марку господина директора. Тотчас принесли всем ужин, хотя ни Цауне, ни Цеплис. его не заказывали, так как плотно поели в «Монастырском погребке». Цауне больше не мог пить коньяк и заказал себе сельтерскую. Вдовушки подшучивали над ним и лакали коньяк пивными стаканами. Какая-то дамочка опять обняла Цауне и целовала его. Он вяло сопротивлялся, вспомнив Мильду и подумав, что надо хранить ей верность. Но дамочка присосалась к его губам, как клещ,
и не отставала. Цауне теперь ясно сознавал, что человеку не только в брачной жизни, но и в любви надо поступать так, как пришлось. Если пришлось быть верным — значит, будь верным, если же пришлось согрешить, так тоже нечего отчаиваться. Скрытый грех — вовсе не грех.
На другой день на работе у бухгалтера ужасно болела голова. Казалось, будто на сей раз Цеплис напал на него с куда более опасным оружием, нежели револьвер. Кто-то всю ночь прилежно трудился и вколотил в голову Цауне множество гвоздей, раздиравших ему мозг: поспать так и не удалось... Его взгляд несколько раз бессознательно устремлялся на Аустру Зиле, и Цауне должен был признать, что директор прав. У нее, в самом деле, замечательная фигурка. Как он не замечал раньше? Неужели он способен замечать в женщине прелести, только когда их уже открыл другой? Да, есть мужчины, которые ничего не могут увидеть сами, а лишь оценивают найденные другими жемчужины. Они похожи на неудачливых рыболовов: чтобы не остаться с пустыми руками, они тайком опустошают чужие садки. Это не настоящие воры, действующие из корыстных побуждений, а просто люди, боящиеся всего свежего. Им нравятся залежалые вещи, к которым уже прикасались другие, нарушив природную первобытность. «Неужели же и я такой?» — испуганно подумал Цауне. Но на Аустру он все же время от времени поглядывал.
Мильда наверняка опять будет сердиться из-за того, что вчера у них не состоялось назначенное свидание. Ах, как ужасно, когда женщины начинают считать свидания обязанностью! Это убивает истинную любовь. Вчера Цеплис говорил, что любовь — это в некотором роде подделывание векселей. Тут, вероятно, есть доля правды, потому что мы никогда не. можем исполнить всех обещаний, которые даем женщинам.
Эти размышления Цауне были прерваны приходом директора, пригласившего его к себе в кабинет.
— Скажите, где мы вчера были после «Монастырского погребка»? Я дальше ничего не помню, — Цеплис расспрашивал его тоном, дававшим понять, что-то-перь директор разговаривает с бухгалтером.
— Мы были в «Клубе вдов».
— Оттуда мы вышли вместе?
— Нет, вы с одной дамой куда-то исчезли. Я не мог дождаться вас и ушел, думая, что вы тоже ушли.
— Это все чепуха, — Цеплису не понравилось, что Цауне вспоминает его пьяные похождения. — Это неважно. Но сегодня утром я был в уголовном розыске. Вот чертовщина!
— Что случилось?
— У меня пропал портфель со всеми векселями Зу-тиса и другими важными документами. Какой-нибудь жулик подцепил. Совсем парщивое дело...
— Нет, портфель со всеми документами у меня. Уходя, я взял его с собой.
— Ну так почему же вы все время молчите? Будто воды в рот набрал! Несите сейчас же сюда! Зачем доставлять человеку столько неприятностей и треволне ний? Сейчас же несите его сюда! — Цеплис сердился и, казалось, вовсе не был обрадован находкой.
В портфеле все оказалось на месте. Цеплис тотчас же позвонил в уголовный розыск и взял назад свое заявление, так как пропавшие векселя нашлись.
— Теперь все в порядке. Зутис не выкрутится, я его проучу. Пусть-ка он попытается раздобыть денег!
В этот момент зазвонил телефон, и Дзилюпетис сообщил, что банк предоставил обществу «Цеплис» необходимые гарантии на переводные векселя. О Брие-дисе он даже не заикался. Это тоже неплохо.
— Господин Цауне, еще одна неприятность: я ведь всю ночь не был дома. Как завалился к ней, так и застрял до утра. Теперь жена начнет меня пилить... Просто беда с этими женщинами! Я удеру в город, чтоб не пришлось объясняться с ней тут, в конторе. Если придет, скажите — вышел по делам и нескоро вернется. Пусть отправляется домой, там гораздо легче разбирать все эти семейные вопросы. А векселя Зутиса возьмите и предъявите их в банк ко взысканию.
— Господин директор, а может быть, не стоит спешить? Как бы не получилось неприятностей, ведь для господина Зутиса это будет совершенной неожиданностью. Да у него и не окажется такой суммы.
— А мне какое дело? Это уже давно надо было сделать! Опротестуем векселя и пустим Зутиса с молотка. Если не хватит, возьмемся за его знаменитого шурина. Векселя необходимо оплачивать. Какое: мне дело, что у Зутиса нет денег? Я должен оберегать интересы акционерного общества. А может быть, Зутис обанкротится? С кого нам тогда требовать свои деньги? Ведь акции он уже получил!.. Пусть бы не распускал язык, а сначала посоветовался со мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45