Но старый Миклош уже тут как тут — он давно подстерегает их! Дождавшись подходящего момента, старик отправляется боевым маршем от дерева к дереву, а по пятам за ним идет войско его маленьких помощников, восторженно следящих за каждым его шагом, ждущих, когда старик, стряхнув хрущей с веток, скомандует идти на них в атаку.
На каждой улице найдется какой-нибудь старый Миклош, окруженный ватагой ребятишек, с радостью помогающих ему истреблять прожорливых насекомых. И эта борьба продолжается до тех пор, пока наконец из-за калиток и из окон не прозвучит привычное: дети! Где вы?! Ужинать пора!
Если брат и сестра почти одногодки и похожи внешне, то их часто принимают за близнецов. Именно так и было с ними. Он всего на одиннадцать месяцев младше сестры, и в три-четыре года их путали даже ближайшие соседи.
Они свыклись друг с другом, как и с тем, что детей в семье только двое. Третий ребенок, Владимир, появился на свет только в пятидесятом году, и поначалу десятилетний брат и одиннадцатилетняя сестра сочли его нежеланным пришельцем, опрокинувшим привычный уклад их жизни. Теперь все внимание родителей было приковано
к нему, и в спокойной доселе семейной атмосфере возникла неведомая прежде напряженность.
Когда Владимир родился, отцу шел сорок четвертый год, да и мать была уже не первой молодости. Всем вокруг казалось, что родители сошли с ума, решившись в таком возрасте завести малыша.
На стройке, где работал отец, мужики любили похохмить на эту тему — мол, последний у Штефана, в общем- то, появился в самую пору.
— Слышь, Штефан, у тебя, должно быть, отличные соседи. Они разделят с тобой все заботы...
— Ничего, я и сам пока справляюсь,— отвечал отец с улыбкой.
— В твоем возрасте сварганить сына... Нет, тут явно что-то не так...
— В каком возрасте? В моем? Да это же самые лучшие годы для мужчины,— не сдавался отец.
— Неужто? — ухмылялись рабочие.
— Я это уже доказал. Вот бы и вам, мужики, попробовать! — хорохорился отец.— Хоть бы ты, Богуш, взялся,— подначивал отец соседа, что был на год старше его.
— Да ну тебя,— отмахивался сосед,— уж лучше я эту штуку узлом завяжу...
— Давай, попробуй! — хохотали рабочие.
— Насколько я тебя знаю, Богуш, жизнь с узлом тебе быстро надоест,— бросил один из них, и отец облегченно вздохнул, поняв, что теперь взялись за Богуша, а он сам оказался наконец вне игры.
— Ты говоришь, Янко, что знаешь меня. Но ведь и я тебя знаю как облупленного! Ты же на это дело бешеный, монахом и дня бы не прожил! — Так Богуш передал эстафету дальше, и под обстрел попал уже Ян; ребята любили подтрунить над ним, зная его страсть к запретному плоду.
— Раз судьба нам послала еще одного,— говорил отец родным и близким,— и его воспитаем, какая разница, двух растить или трех.
— Ангельский ребенок! — ахали тетки над кроваткой малыша.— И личико какое умное! Наверное, Тереза, он самый башковитый вырастет, а уж радости больше всех принесет. Нежеланный ребенок, говорят, самым удачным бывает...
— Это кто же вам сказал,— набросилась на них мать,— что он у нас нежеланный! — Мать склонилась над младенцем, взяла его, завернутого в одеяльце, на руки,
прижала к груди.— Он для нас желанный, самый желанный, так и знайте!
А уж радости больше всех принесет!..
Эх, Владко, Владко...
Сначала они восприняли братика как незваного гостя, втершегося в их семью с целью разрушит царивший в доме мир.
Да, им казалось, что малышу достается все самое лучшее — самые светлые улыбки, самые теплые слова, самые нежные ласки.
Как они были несправедливы!
Денежную реформу пятьдесят третьего года они отлично помнят, ведь тогда уже большие были; ясно помнят и то утро, когда все произошло. Толпу народа перед зданием госбанка, длинные хвосты у магазинов, споры на каждом углу...
Через несколько недель, в начале летних каникул, их братик тяжело заболел, слег с высокой температурой и уже не поднялся... Так и исчез из их жизни трехлетний Владек. И, только увидев его холмик, они поняли, что, оказывается, не чужой для них был этот малыш...
Иногда во сне возникает прежний образ сестры. На их маленьком дворике играет девчушка с короткими косичками. В косичках бантики. Делает из песка куличики, укладывает спать свою единственную куклу. Кукла — подарок крестной — совсем маленькая, с ладонь. Крестная купила ее на ярмарке, какие тогда ежегодно устраивались в начале осени под Братиславой. Из всех игрушек сестра больше всего любила эту куклу, не хотела без нее ложиться спать... Лет до тринадцати он видел куклу в ее постели.
Бывает, снятся ему картины и более позднего времени. Сестренка учит буквы, Зузка уже школьница, и он сам уже ходит в школу — в их доме два ученика! От Сиреневой улицы школа довольно далеко. Чтобы дойти до нее, нужно сначала пройти по набережной вдоль длинной- предлинной портовой ограды, затем у мясной лавки свернуть на улицу с великолепными домами, где на зеленых газонах играют нарядно одетые дети; пройдя по этой, как говорит мама, господской улице, надо свернуть в сторону костела, башни которого возвышались над самой оживленной городской артерией, заполненной магазинами и магазинчиками, и идти прямо до тех пор, пока глаз не станет различать стрелки башенных часов, и тогда только повернуть к воротам, через которые попадаешь на огромный двор, а в конце его — двухэтажное школьное
здание... Какой же длинной казалась эта ежедневная дорога в школу! Сестричка-школьница все еще ходит с косичками, и бантики на них — словно бабочки на цветках.
Во сне иногда появляется и другой образ сестры, уже подросшей, в угловатых чертах начинает вырисовываться облик будущей женщины. Это незабываемое время, когда с Зузкиных волос уже окончательно слетели цветные банты-бабочки, когда сестра без малейшего сожаления распрощалась с косичками, когда самая любимая в детстве игрушка покинула привычное место под подушкой и отправилась коротать остаток лет на дно старого сундука, что достался в наследство от маминой бабушки и покоится теперь где-то в чердачном закутке. Но в этой картине пока нет и тени того, чему суждено произойти позже. Пока они повсюду вместе. Вокруг не перестают удивляться, отчего эти дети дружны, не ссорятся, как другие, не дерутся, почему так терпимы друг к другу, нет, они какие-то необыкновенные, не такие, как все... Да, тогда еще ничто не предвещало перемен. Пока между ними мир и согласие. И нарушить эту идиллию не может даже такая непредсказуемая сила, как переходный возраст.
Около десяти часов утра к проходной подошла пожилая женщина в черном платье со скромным белым отложным воротничком, туго стягивающим тонкую шею и оттого еще сильнее подчеркивающим хрупкость ее фигуры. И хотя платье на ней было самого незатейливого покроя, зато из дорогого и прочного материала. Видно, что женщина надевает его редко — по праздникам или по особым случаям, когда нельзя надеть что попало.
В сторожевой будке — именно так называл помещение проходной дежуривший сегодня вахтер Майорос — в это время, по его же словам, можно сдохнуть. Солнце нещадно заливает переднюю стеклянную стену проходной, расположенной на открытой бетонированной площадке сразу же за оградой, отделяющей территорию этого небольшого завода от улицы.
Поэтому Майорос расположился вблизи ворот на скамейке, в тени рекламного стенда. Правда, по мере того как солнце поднимается выше, тень укорачивается, и тогда Майорос переставляет скамейку подальше, в тень, которую отбрасывает сама проходная.
Укрывшись от солнца рекламным стендом, пропагандирующим разнообразную металлическую продукцию завода, Майорос невзначай задремал. И неудивительно — его сморила не только жара, но и долгая утомительная вахта, на которую он заступил еще со вчерашнего вечера. Утром в шесть часов его должен был сменить другой вахтер, но он не явился. Прошу тебя, Шанко, просил Майороса начальник, посиди тут еще немного, пока я не найду тебе замену, на что Майорос заявил, что он не безответный раб и не дурак, чтобы ишачить за двоих! Потерпи, Шанко, я тебе выпишу сверхурочные, уговаривал его начальник, побудь еще немного, пока не явится Кучера, а уж я ему покажу, я ему, мерзавцу, такую клизму поставлю — век будет помнить... Посиди пока, может, он с минуты на минуту объявится.
Около восьми начальник опять подошел к проходной.
— Ну как дела, Шанко? Как ты себя чувствуешь? У тебя кофе есть? А то я сейчас пришлю с Аничкой...
— Случилось что? — огорченно спросил Майорос.
— Да вот случилось. Придется тебе подежурить до вечера...
— Ни за что! Идите вы со своими сверхурочными знаете куда! Нашли тоже козла отпущения, сейчас не те времена! Знаете, это...
— Знаю, Шанко, знаю, но что же делать...
— Мой сменщик небось опять нажрался? А я тут за него отдувайся... Не выйдет! Мне пора клубнику убирать, завтра утром моя старуха понесет ее на базар, дома работы по горло. Не выйдет!
— Не нажрался он,— тихо сказал начальник.— На сей раз не нажрался... Прошу тебя, Шанко, посиди тут хотя бы до вечера. А там тебя Игнац сменит... Но с утра приходи обязательно, слышишь, обязательно! Потерпи немного... Это ненадолго, денька через два-три я вам в бригаду подберу еще одного...
— Да зачем же нам еще одного, у нас же полный комплект...— Майорос вдруг осекся.
— Был полный, Шанко, был...
— Что с Кучерой?
— Его уже нет...
— Как — нет? Вы хотите сказать...
— Да, Шанко, к сожалению, да...
— Когда... когда это случилось? — тихо спросил Майорос.
— Еще вчера вечером... Позвонил его зять.
— Вчера вечером...— повторил Майорос.
— Так я распоряжусь, чтобы Аничка принесла тебе кофейку,— сказал начальник и зашагал через двор напрямик к административному корпусу.
Майорос хотя и выпил кофе, но все же задремал. Очнулся он, когда его окликнула пожилая женщина — маленькая, сухощавая, в черном платье со строгим белым воротничком, который Майоросу почему-то больше всего бросился в глаза.
— Жарко,— смущенно сказал он, как бы извиняясь перед женщиной, быстро вскочил со скамейки и подошел к проходной.
— Жарко,— согласилась она.
Рассмотрев ее получше, Майорос отметил, что платье на ней слишком торжественное для обычного дня.
А может, это, мелькнуло в голове, жена Кучеры...
— Мне бы хотелось повидать сына,— рассеяла женщина его подозрения.— Не могли бы вы его вызвать?
— Сына? А кто он? — спросил вахтер, облегченно вздохнув.
— Его зовут Ферко, Ферко Рогач, работает в слесарном цехе.— Женщина показала рукой в сторону цеха, находящегося на другом конце заводской территории.
— Ферко? Точно, есть такой у нас,— сказал Майорос.— Эй, парень! — окликнул он молодого ученика, возвращавшегося из ближнего магазина с матерчатой сумкой, доверху набитой бутылками пива и фруктовой воды.— Ты знаешь Рогача из слесарного?
Юноша пожал плечами.
— Феро, что на мопеде ездит... Попроси-ка его сюда...
— На мопеде? — тупо переспросил парень.
— Пшел к черту! — досадливо махнул рукой вахтер.— Сопляк еще, первогодок, учится на красильщика, что с него взять,— объяснил он женщине.— Пожалуй, лучше будет, если вы сами к нему пройдете. Знаете, где слесарный цех? Там, в конце...
— Спасибо, я найду! — поблагодарила женщина и засеменила в том направлении.
За огромными стальными воротами, через которые свободно проедет даже железнодорожный локомотив, ее оглушили гул и грохот. В цех она вступила робко, нерешительно, но, увидев, что на нее не обращают внимания, отважилась пройти вглубь. Вглядывалась в лица мужчин в засаленных спецовках, каждый из них занимался своим делом, но который из этих чумазых ее сын?
Она столкнулась с ним в самом конце цеха и сразу не опознала — лицо было скрыто под защитной маской. Но вот сварщик резким движением откинул ее, чтобы посмотреть, каким вышел сварной шов, и она увидела перед собой сына.
— Мама? — спросил он удивленно.— Что случилось?
— Ничего особенного! — старалась она перекричать непривычный для нее шум.
— Выйдем отсюда, а то здесь ничего не слышно! — предложил Франтишек, отложив маску в сторону и еще раз взглянув на свою работу.— Идем, мама, идем...
Они покинули цех и по коридору прошли в пристройку, где размещались красный уголок, раздевалка и даже небольшая кухонька с плитой.
— Присядь, еще только одиннадцатый час, и нам никто не помешает поговорить.— Он предложил матери стул и сам сел напротив.
— А у вас тут неплохо,— сказала мать, оглядывая помещение.
— Да, ничего...— согласился он и удивленно спросил: — А почему ты сегодня в этом платье?
— Ходила на кладбище,— ответила она тихим голосом.— Нужно было цветы на могиле посадить... У отца ведь сегодня день рождения...
Франтишеку стало стыдно, что он забыл об этом.
— Я взяла несколько кустиков нашей красной герани. Она сейчас так красиво цветет, и цветов много... Рано ходила, на траве еще роса была.
Он молча кивнул.
— Вот решила заглянуть к тебе, а то ты совсем меня забыл.
— Я сейчас часто задерживаюсь, работы много...— стал он оправдываться.— Вчера было хотел тебя проведать, но пришлось опять торчать тут до шести. На днях обязательно зайду... А что, если в субботу мы вместе к тебе придем, ты никуда не собираешься?
— Куда мне идти?
— Ну, мало ли...
— Приходите, я всегда дома. Ты же знаешь... А сейчас выслушай меня, я расскажу, зачем пришла... Прямо ума не приложу, как мне быть. Они все твердят одно и то же, все уговаривают меня, дескать, я могу осчастливить одну молодую семью, а тебе велели не говорить об этом.
— Кто? Зуза?
— Вдвоем приходили. Еще в прошлый раз. И вчера опять были. Привели с собой молодую пару; она, кажется,
дочка какого-то знакомого Тибора, и муж с ней. У них маленький ребенок, и второго ждут... Я не знаю, Ферко, но, наверное, им можно было бы помочь. Разве тут грех какой? — Она выжидающе посмотрела на сына.
Так, значит, они стоят на своем, даже после той вечерней ссоры, не желают, видно, упускать, что само плывет в руки. В конце концов, сам Тибор это мне дал понять, только не сказал прямо... Мол, обойдемся без тебя, тебе же хуже... Да-да, именно это он и крикнул, перед тем как захлопнуть за мной дверь.
— Наверно, все обстоит по-другому,— с сомнением проговорил он.— Не верь ни одному их слову! Вот увидишь, мама, все обернется иначе...
— Но те молодые мне сами сказали, что им негде жить. А квартиру дадут неизвестно когда.— Мать встала и, опершись руками на стол, чуть наклонившись к сыну, с убежденностью говорила о том, что услышала от них: — Молодые люди меня просили, умоляли сильнее даже, чем Тибор с Зузанной. А когда рассказали мне, в какой они живут клетушке — там даже обычная кровать не помещается,— мне стало их жалко... Я уж им почти обещала...
— А как они себе это представляют? Где же они у тебя поселятся, ты помнишь, как нам было тесно,— покачал головой Франтишек.— А ведь мы там жили все свои...
— Я подумала: выделю им одну комнату. Это же ненадолго, самое большее до осени, второй малыш за это время не появится, ну а с одним ребенком места хватило бы,— самозабвенно объясняла мать.— Нет, надо все-таки сделать так, чтобы у них была квартира. Если они купят Зузкину часть дома, то обязательно получат.— Она замолчала, ожидая, что ответит сын.
— Зузкину часть. Вот как придумали,— присвистнул он.
— Это самое надежное.
— Молодые тут ни при чем, а вот папаша молодой женщины выложит Тибору раза в два больше официальной стоимости! — усмехнулся Франтишек.— Так и будет! Тибор нашел таких, кто нуждается в жилье и кому выгодно переплатить за любую конуру, лишь бы она потом превратилась в отдельную квартиру. Я чувствовал, что Тибор предпримет какой-то ход, за километр отдает его подлой душонкой!
— Он говорил, что она — дочь его друга,— сказала мать уже не так уверенно, как минуту назад.
— Друга? Как бы не так. Это они перед тобой расстилались, чтобы ты согласилась.— Франтишек встал и, подойдя к окну, пробормотал, обращаясь скорее к себе, чем к матери: — Они знают, паразиты, за какую струну дернуть.
— Ты считаешь, я должна отказать им?
— Мама, ты вольна поступать так, как сочтешь нужным. Но, прежде чем ответить «да», подумай как следует.
— А мне показалось, что я поступаю правильно...— Она немного оживилась: — Но последнее слово еще за мной.
— Не хватало тебе на старости лет влипнуть в какую- нибудь историю,— тихо проговорил сын.— Не верь Тибору, ведь он за деньги отца родного продаст, неужели ты его не знаешь?
— Часть дома принадлежит одной Зузке...— попыталась возразить мать.
— Это не имеет значения,— прервал он ее раздраженно,— они оба дуют в одну дуду!
— Тогда я скажу, что не согласна! — решилась мать.— А эти молодые пусть поищут, может, им кто другой продаст.
— Может быть, и так...— согласился Франтишек.
Ему пришло в голову, что, даже если мать не примет
сейчас их предложение, это еще не конец всем махинациям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16