А «Собор» просто потряс меня. Книга о нашей больной совести, о нашем недомыслии, когда уничтожаем свое прошлое, не понимая, что без прошлого нет будуего. У человека без прошлого не может быть чувства Родины. Убежден, что тот владелец серой машины, который запустил в Умку молотком, а меня обозвал гипертоником, как раз без этого святого чувства в душе.
Если бы, Арсентий Илларионович, поподробнее о его внешности...
Учитель задумался.
- Конечно, он нас с Умкой зло обидел. Но все-таки стреча была скоротечной. И единственной. По попробую. уже говорил: ему чуть за сорок, лоб — овальный, подбо-родок конусом... острым. Сухая кожа лица... Но главное — лаза. Злые. А от этих глаз и все выражение лица — злое, как у крысенка в капкане. Не говорит, а шипит, брызжет гостью.
- Нос? — задавал Иван Иванович наводящие вопросы. - Нос? Наверное, острый... Не помню носа. Волосы темные, по самые плечи. На лбу — челочка. Почти до глаз...
- Одет?
- Без головного убора... Какая-то куртка нараспашку...
— Обувь?
— Наверное, ботинки... Да, конечно же, ботинки: когда я нагнулся, чтобы взять Умку на руки, обратил внимание на шнурки... Черные.
— Арсентий Илларионович, приглашаю вас вместе с Умкой к нам в управление: поможете фотороботу составить портрет внешности водителя, который запустил в вашу премилую собачонку. - Прямо сейчас?
— А что? Вас смущает время?
— Не столько время, сколько мой внешний вид. В этом макинтоше я выгуливаю Умку... Надо бы переодеться.
— Хорошо, заедем к вам...
КОГДА ХОРОШЕЕ ХУЖЕ ПЛОХОГО
Старый учитель биологии сказал в машине Ивану Ивановичу:
— Мне стыдно за свой возраст.
Орач не понял:
— Почему?
— Я у кого-то забрал годы... Средняя продолжительность жизни у нас в стране — для мужчин — шестьдесят восемь, для женщин — семьдесят пять. Но если долго живут старики, значит, рано умирают молодые и как бы отдают свои, еще не прожитые ими, годы нам, уже выполнившим свою
биологическую задачу. А такие люди не нужны, они линь ние. Заслуженные-перезаслуженные, но они ничего не производят лишь потребляют. Общество стареет, и это нельзя считать положительным явлением. Поэтому герон-тологам надо продлевать не жизнь вообще, а ее активную
фазу. Как ни грусино признавать, но человек должен вовремя родиться и вовремя умереть. Иван Иванович подумал о том, что проблема долгожития для Арсентия Илларионовича и в самом деле болезненная. То о президенте-диктаторе, затевающем войну на уничтожение человечества из-за ненависти к миру, который моложе его, а теперь вот это...
— Каждый из нас запрограммирован па определенный срок, так сказать, биологическая гарантия. И в пределах этого...
— Верите в судьбу?
— Если хотите, в какой-то море. Я обратил внимание на вашу походку. Плавная, легкая. Пока еще все суставы у вас надежно смазаны: не скрипят, не заедают. Участковый говорил, что вы каждый день по десять километров...
— Со студенческой скамьи,— признался не без гордо сти Арсентий Илларионович.— Исключение — армия фронт. Но там были свои нагрузки и перегрузки.
— А иной приклеен к дивану с телевизором, как же рогоносец в коллекции начинающего собирателя.
— Вы хотели сказать, рогач,— уточнил учитель-биолог.— Лукинис червус. Вредителем не является, а посему подлежит охране. Красавец с рогами оленя.
Иван Иванович просто так, к слову пристегнул «жука-рогоносца», а учитель биологии разглядел за этими словами нечто конкретное. И «паспорт» по-латыни выдал.
— Свою судьбу, пусть в природных пределах, мы с вами куем сами,— стоял на своем майор милиции.— И грех вам, Арсентий Илларионович, «катить бочку» на свою старость. Такие люди, как вы,— живая совесть народа, и вы уже самим фактом своего существования действуете оздоравливающе на окружающих. А вот тот, который охотился на вашу собачонку, из породы вредителей. И я лично буду только радоваться, если его век будет укорочен в вашу пользу.
Учитель смущенно улыбнулся:
— А вы — пламенный оратор и умеете убеждать.
Приехали. Иван Иванович завел учителя к себе в кабинет. Крутояров кому-то названивал. Громко кричал, что-то переспрашивал: «С Краснодаром...» — догадался Орач. Когда Крутояров освободился, он представил ему Новгородского:
— Главный цаш свидетель: Арсентий Илларионович... Он имел честь мило беседовать с водителем серой машины; в ту пору, когда тот был еще безбородым.
— Вы предполагаете? — Крутояров сомневался в новой версии, он верил в прежнюю: «Лазня и его бородач».
— Олег Савельевич, наши предположения и сомнения может подтвердить или рассеять только Арсентий Илларионович. Передаю его в ваше полное расположение, ведите в лабораторию. Вы же у нас специалист по фотороботам.
Задание конкретное, и Крутояров готов был его выполнить.Отношения, сложившиеся между двумя майорами, сидевшими в одном кабинете, но занимавшими разные должности, дружескими не назовешь. Но это уже из области личных симпатий и антипатий, что же касается службы, то тут к майору Крутоярову особых претензий не предъявишь. Он был исполнителен, легко загорался первой идеей, но трудно расставался с ней ради другой. О себе говорил: «Я однолюб во всем».
Возможно, Ивану Ивановичу надо быть снисходительнее к человеческим слабостям подчиненного?Крутояров безмерно любил только ту работу, которую выполнял именно он, считая ее самой важной для дела,
основополагающей. И ни в гран не ставил все то, что делали другие.
— Не желаете взглянуть на «трех богатырей» Круто-яровской работы? Фотолаборатория осчастливила.
После такой рекомендации отказаться от участия в вернисаже было невозможно.
«Трое бородатых». Портреты выполнены в плакатном, обобщенном виде, без индивидуальных черт. Иван Иванович знал, что ото результат коллективного творчества. Авторами портретов были очевидцы событий в мебельном магазине. Только человек опрошено? Десяток? Два? Ка-валось бы, каждый должен был увидеть «свою» деталь и тем самым придать портретам неповторимость. Но дело в том (а в этом и беда), что все опрошенные видели то, что прежде всего бросалось в глаза: бородачи, в спортивных куртках, причем в одинаковых. Все происходило в считанные мгновения — однажды увидел, а проверить свои впечатления нет возможности, поэтому одинаковость затеняет остальное, и намять невольно усредняет приметы преступников, подгоняет их к стереотипу восприятия. Возраст? Где-то 30—55 лет. Глаза? Круглые... Выпученные от напряжения. Только у одного из троих бородачей глаза оказались настолько особенными, что на это обратили внимание многие: очень злые, маленькие, прищуренные глаза.
Есть такой прием в плакатной живописи: с какой бы стороны ты ни глядел на плакат, под каким бы углом к нему ни стоял, глаза (или дуло пистолета) обязательно смотрят на тебя в упор.
Может быть, особенность впечатления от глаз одного из троих порождена пронзительностью злобного взгляда?У двух остальных глаза на портретах были совсем не прорисованы. Лишь намек, как в древнегреческой скульптуре, которая сначала поражает не одухотворенностью выражения лица, а пустыми глазницами.
Одеты все трое одинаково: джинсы, кеды, куртки с тремя вшитыми разноцветными полосками на рукавах. У каждого в руках по спортивной стандартной сумке, из серии «молодежная» — черный саквояж, с каким в давние времена посещали больных земские врачи. Но у эскулапов саквояжи были из кожи, с жесткой ручкой, а эти из прорезиненной материи, на длинных лямках, чтобы можно было
носить на плече.У Ивана Ивановича защемило сердце: положи рядом с этими тремя бородатыми портрет, сделанный фотороботом по описанию Лазни,— и любой скажет: «Одпа шайка-лейка!» Борода, сумка-саквояж на лямочках, куртка с сине-бело-красными полосками на рукавах. Единственное, что отличало Саню от остальных,— на ногах у него были кроссовки, импортные, на «липучках». Их ему недавно достала через своих знакомых Марина.
Портрет «Сани» был составлен в деталях, так что он выигрывал перед «плакатными» лицами троицы. Поэтому при осмотре внимание свидетелей привлечет прежде всего его портрет. И все известное им об ограблении мебельного они невольно свяжут с этим портретом. Тако заблуждение может иметь пагубные последствия для Сани.
А что, если Арсентий Илларионович, увидев все четыре портрета, иод комментарий Крутоярова (а уж тот, зараженный навязчивой идеей, что бородач, описанный Лазней,— непременный участник ограбления, а возможно, что и главарь, постарается все расписать в красках), потеряв свою объективность, опознает в бородатом «Сапе» своего безбородого обидчика, который запустил в собачонку Умку молотком? Совершив под впечатлением внешних факторов ошибку, он будет па пей настаивать и тогда, когда начнет создавать с помощью фоторобота портрет водителя серой машины с номерным знаком ЦОФ—94.
Иван Иванович непременно покажет старому учителю биологии все четыре фотопортрета, но позже, когда Арсептий Илларионович вернется с Крутояровым из лаборатории. Иван Иванович убрал портреты «трех богатырей» к себе в стол, туда, где лежал портрет «Сани», и перевел разговор на другую тему:
— Что по серой машине?
Крутояров начал описывать трудности, с которыми столкнулся при выполнении задания, и как он лихо выкрутился в, казалось бы, безвыходной ситуации.
— Связь называется! Ночью и то едва дозвонился. Ни черта не слышно. От крика охрип.— Он продемонстрировал, как осел его голос от натуги.— Сделал запрос. Позвонят, ребята будто надежные. А нет — напомню.
Крутояров любил комплименты. Он и сейчас набивался на похвалу. Явно хотел произвести впечатление на «клиента», с которым ему предстоит работать. Иван Иванович похвалил его:
— Олег Савельевич, да лучше вас в управлении никто бы не справился с этой работой. Благодарю!
Крутояров преобразился, ночная усталость исчезла с лица, в плечах раздался, появилась строевая осанка во всем его облике.
«Силен человек своими слабостями»,— невольно подумалось Ивану Ивановичу.Крутояров вежливо пригласил с собой учителя. На пороге обернулся и предупредил:
— Товарищ подполковник, жена звонила. Говорит: «Сын нашелся»... Он что, малолетний? Потерялся...
— Да ужо двадцать восьмой. Такие порой теряются еще надежнее.
«Я у него стал уже подполковником»,— подумал Иван Иванович. Крутояров всегда с удовольствием подчеркивал, что они оба «в одной весовой категории», и называл за глаза своего начальника «мой майор». А вот сейчас, еще до официального объявления приказа, повысил Ивана Ивановича в звании и тем самым как бы поставил его над собою.
Санька нашелся — это и тревога, и успокоение одновременно. Сейчас должеп состояться самый важный разговор. Но освободит ли он отца от тяжести, осевшей на его сердце?
Иван Иванович позвонил домой.
— Доброе утро...
— Доброе, Ванюша,— отозвалась Аннушка,— Саня-то, оказывается, и не пропадал. Позвонил с вечера, трубку подняла Иришка. Сказал: «Я у Генераловых, задержусь». Ни меня, ни Марины дома не было. Иришка ушла. Вернулась поздно, говорит: «В библиотеке задержалась». Знаю я эти библиотеки до часу ночи... Пришла, легла спать...
«У Генераловых...» На какое-то мгновение болт» в сердце ослабла. Но тут же всплыла новая тревога. «Сейчас у Генераловых... А вчера в восемнадцать ноль-ноль где был? В мебельном? Лазня тоже в 18.25 находился уже в шахте, зарабатывая «железное» алиби».
— Не звопил... с утра-то?
— Отец! —возмутилась Аннушка.— Ты па часы глянь.
Он посмотрел: четверть седьмого. А у пего такое ощущение, будто и ночи-то не было, до сих пор продолжается вечер, который принес столько тревог и сомнений.
— Я еще немножко тут подзадержусь... «Немножко» — это до вечера?
Он представил, как жена сидит на кровати, подобрав ноги, этакая клушка-хлопотушка в розовой ночной рубашке до пят, которую ей сшила сестра Марина,
Кроме пальто, в доме все было сшито умелицей Мариной: от занавесок до модняцких брюк для Ирины и рубашек для мужчин. Аннушке — сорок второй. Она жила двумя великими проблемами: как бы повкуснее накормить всех, а самой... похудеть. Первое у нее получалось отлично. Одних борщей в ее меню двадцать восемь наименований. А какие блины! И с чем только она их ни ухитрялась делать: с мясом, творогом, медом, топленым маслом, со сметаной, с вареньем... А какие сырники! Во рту тают. А тушеные овощи! А всякие деликатесы! Саня был бесцеремонен с мачехой. Отодвинет тарелку: «Сыт покуда — съел полпуда». И тут же встанет из-за стола. «Посидел бы... -— осторожно просила Аннушка.— Другие еще едят». «Помочь пе могу»,— со скрытым намеком говорил парень. А если Аннушка начинала потчевать кулинарной новинкой, на которые была таровата, оп с усмешкой говорил: «Я — не подопытная свинка».
Ивану Ивановичу был неприятен такой тон, но он старался не разжигать семейные конфликты. «Положи-ка, мать, мне еще кусочек»,— говорил, протягивая тарелку. Аннушка, глотая слезы, вознаграждала мужа от всей души. Он ел п нахваливал.
Аннушка свято верила в древнюю истину, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок. Следовательно, хороший аппетит мужа — верный признак любви.Иван Иванович старался ее не разочаровывать. И если бы по его хлопотная работа, разнесло бы его, как рождественского борова. А так — держался в пределах. А вот сама Аннушка норму в этом плане перевыполнила. Не так чтоб уж очень, но все же... Она завидовала сестре: «И ешь ты, не меньше меня, а фигура — как у Иришки...» Марина отшучивалась: «Порода во мне малопродуктивная: не в коня корм».
...Иван Иванович прекрасно понимал: сколько бы ни оттягивал, а встреча с Саней необходима. И чем раньше — тем лучше. Прямо сейчас, пока Крутояров колдует с учителем над портретом владельца серой машины с краснодарскими номерами.
Но звонить на квартиру академику в половине седьмого не совсем удобно. Трубку наверняка снимет Екатерина Ильинична. А после вчерашней встречи... Ошибся розыскник, за неимением ничего путного — набросился на первый попавшийся манок. Конечно, и Генералова хороша! Как она обошлась с работником ГАИ! Можно сказать, по-хамски. Выставила из квартиры с барской вежливостью. А ее
машина, оказывается, во время ограбления магазина где-то «гуляла», по крайней мере, в гараже ее не было. Подобный случай подлежит проверке. Но как же! Заела нас кошачья гордость: «Меня! Генералову — проверять?! Не принимала ли я участия в «гоп-стопе»! Идиотизм!!!»
В вашем понимании, Екатерина Ильинична, возможно, что и идиотизм. Но проверяется десять версий. И вот одно из предположении заинтересовало работников правопорядка. В остальных девяти случаях приходится приносить извинения.
Как говорится, и слава богу, что Генералова со своей машиной оказалась в числе тех девяти.Иван Иванович набрал номер квартиры, но долго не решался отпустить диск на последней цифре. В такую рань тревожить порядочных людей... Неблагодарнейшая работа. Но что поделаешь! Пока среди преступников не появится мода: согрешил — и тут же с повинной...
Трубку подняла Генералова.
— Екатерина Ильинична, прошу извинить. Вас беспокоит Орач-старший. Где-то там у вас Орач-младший. Нельзя ли...
— Иван Иванович,— весело отозвалась Генералова,— можно и, пожалуй, нужно. Саня тут такие страсти-морда-сти рассказывает об ограблении мебельного — жуть берет! Как в кино! Крупным планом: «Рука с автоматом поднялась, и зрачок дула уперся ему в грудь: «Ни слова, сэр! Если вам дорога ваша жизнь, как память». Викенти-ий! — позвала Екатерина Ильинична мужа.— Где Александр? Тут его к телефону. Срочно! Безотлагательно.— У Генераловой было игривое настроение.— Сейчас его доставят,— оповестила она.— Иван Иванович, а вы пам с Викентием Титовичем не доставите удовольствия видеть вас сегодня после пятнадцати ноль-ноль? Академику — семьдесят два. Будут только свои, самые близкие. Дата по круглая, и, потом, Викентий Титович поклялся на Библии, что после семидесяти — никаких торжеств. «Поздравлять старика с очередной годовщиной — насмехаться над возрастом»,— считает он.
— Извините, Екатерина Ильинична, вынужден отказаться,— искренне признался Иван Иванович.— Для меня все еще продолжается вчерашний день.
— И грозится перерасти в завтрашний,— в тон ему проговорила Генералова.— Вот и Александр...
Сын взял трубку.
— Папка, я тебя вчера вечером искал-искал... Домой позвонил, Иришка сказала: «Не видела». Дважды звонил на работу. Вначале телефон молчал, потом трубку поднял кто-то чужой...
Звонил... Искал...
— Спросил бы Крутоярова: где отец? Оставил бы свои координаты, передал бы: когда майор Орач появится, пусть обязательно...
— Неприятный тип,— заключил Саня.— С ехидцей... Голос у Сани спокойный, ровный, его тональность не исказила даже досада, промелькнувшая в последних словах. Такова уж его манера: давать оценки людям точные и образные. Со стороны зто порой коробило, по свои, близкие, знавшие щедрость его души, привыкли к внешней резкости и грубоватости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Если бы, Арсентий Илларионович, поподробнее о его внешности...
Учитель задумался.
- Конечно, он нас с Умкой зло обидел. Но все-таки стреча была скоротечной. И единственной. По попробую. уже говорил: ему чуть за сорок, лоб — овальный, подбо-родок конусом... острым. Сухая кожа лица... Но главное — лаза. Злые. А от этих глаз и все выражение лица — злое, как у крысенка в капкане. Не говорит, а шипит, брызжет гостью.
- Нос? — задавал Иван Иванович наводящие вопросы. - Нос? Наверное, острый... Не помню носа. Волосы темные, по самые плечи. На лбу — челочка. Почти до глаз...
- Одет?
- Без головного убора... Какая-то куртка нараспашку...
— Обувь?
— Наверное, ботинки... Да, конечно же, ботинки: когда я нагнулся, чтобы взять Умку на руки, обратил внимание на шнурки... Черные.
— Арсентий Илларионович, приглашаю вас вместе с Умкой к нам в управление: поможете фотороботу составить портрет внешности водителя, который запустил в вашу премилую собачонку. - Прямо сейчас?
— А что? Вас смущает время?
— Не столько время, сколько мой внешний вид. В этом макинтоше я выгуливаю Умку... Надо бы переодеться.
— Хорошо, заедем к вам...
КОГДА ХОРОШЕЕ ХУЖЕ ПЛОХОГО
Старый учитель биологии сказал в машине Ивану Ивановичу:
— Мне стыдно за свой возраст.
Орач не понял:
— Почему?
— Я у кого-то забрал годы... Средняя продолжительность жизни у нас в стране — для мужчин — шестьдесят восемь, для женщин — семьдесят пять. Но если долго живут старики, значит, рано умирают молодые и как бы отдают свои, еще не прожитые ими, годы нам, уже выполнившим свою
биологическую задачу. А такие люди не нужны, они линь ние. Заслуженные-перезаслуженные, но они ничего не производят лишь потребляют. Общество стареет, и это нельзя считать положительным явлением. Поэтому герон-тологам надо продлевать не жизнь вообще, а ее активную
фазу. Как ни грусино признавать, но человек должен вовремя родиться и вовремя умереть. Иван Иванович подумал о том, что проблема долгожития для Арсентия Илларионовича и в самом деле болезненная. То о президенте-диктаторе, затевающем войну на уничтожение человечества из-за ненависти к миру, который моложе его, а теперь вот это...
— Каждый из нас запрограммирован па определенный срок, так сказать, биологическая гарантия. И в пределах этого...
— Верите в судьбу?
— Если хотите, в какой-то море. Я обратил внимание на вашу походку. Плавная, легкая. Пока еще все суставы у вас надежно смазаны: не скрипят, не заедают. Участковый говорил, что вы каждый день по десять километров...
— Со студенческой скамьи,— признался не без гордо сти Арсентий Илларионович.— Исключение — армия фронт. Но там были свои нагрузки и перегрузки.
— А иной приклеен к дивану с телевизором, как же рогоносец в коллекции начинающего собирателя.
— Вы хотели сказать, рогач,— уточнил учитель-биолог.— Лукинис червус. Вредителем не является, а посему подлежит охране. Красавец с рогами оленя.
Иван Иванович просто так, к слову пристегнул «жука-рогоносца», а учитель биологии разглядел за этими словами нечто конкретное. И «паспорт» по-латыни выдал.
— Свою судьбу, пусть в природных пределах, мы с вами куем сами,— стоял на своем майор милиции.— И грех вам, Арсентий Илларионович, «катить бочку» на свою старость. Такие люди, как вы,— живая совесть народа, и вы уже самим фактом своего существования действуете оздоравливающе на окружающих. А вот тот, который охотился на вашу собачонку, из породы вредителей. И я лично буду только радоваться, если его век будет укорочен в вашу пользу.
Учитель смущенно улыбнулся:
— А вы — пламенный оратор и умеете убеждать.
Приехали. Иван Иванович завел учителя к себе в кабинет. Крутояров кому-то названивал. Громко кричал, что-то переспрашивал: «С Краснодаром...» — догадался Орач. Когда Крутояров освободился, он представил ему Новгородского:
— Главный цаш свидетель: Арсентий Илларионович... Он имел честь мило беседовать с водителем серой машины; в ту пору, когда тот был еще безбородым.
— Вы предполагаете? — Крутояров сомневался в новой версии, он верил в прежнюю: «Лазня и его бородач».
— Олег Савельевич, наши предположения и сомнения может подтвердить или рассеять только Арсентий Илларионович. Передаю его в ваше полное расположение, ведите в лабораторию. Вы же у нас специалист по фотороботам.
Задание конкретное, и Крутояров готов был его выполнить.Отношения, сложившиеся между двумя майорами, сидевшими в одном кабинете, но занимавшими разные должности, дружескими не назовешь. Но это уже из области личных симпатий и антипатий, что же касается службы, то тут к майору Крутоярову особых претензий не предъявишь. Он был исполнителен, легко загорался первой идеей, но трудно расставался с ней ради другой. О себе говорил: «Я однолюб во всем».
Возможно, Ивану Ивановичу надо быть снисходительнее к человеческим слабостям подчиненного?Крутояров безмерно любил только ту работу, которую выполнял именно он, считая ее самой важной для дела,
основополагающей. И ни в гран не ставил все то, что делали другие.
— Не желаете взглянуть на «трех богатырей» Круто-яровской работы? Фотолаборатория осчастливила.
После такой рекомендации отказаться от участия в вернисаже было невозможно.
«Трое бородатых». Портреты выполнены в плакатном, обобщенном виде, без индивидуальных черт. Иван Иванович знал, что ото результат коллективного творчества. Авторами портретов были очевидцы событий в мебельном магазине. Только человек опрошено? Десяток? Два? Ка-валось бы, каждый должен был увидеть «свою» деталь и тем самым придать портретам неповторимость. Но дело в том (а в этом и беда), что все опрошенные видели то, что прежде всего бросалось в глаза: бородачи, в спортивных куртках, причем в одинаковых. Все происходило в считанные мгновения — однажды увидел, а проверить свои впечатления нет возможности, поэтому одинаковость затеняет остальное, и намять невольно усредняет приметы преступников, подгоняет их к стереотипу восприятия. Возраст? Где-то 30—55 лет. Глаза? Круглые... Выпученные от напряжения. Только у одного из троих бородачей глаза оказались настолько особенными, что на это обратили внимание многие: очень злые, маленькие, прищуренные глаза.
Есть такой прием в плакатной живописи: с какой бы стороны ты ни глядел на плакат, под каким бы углом к нему ни стоял, глаза (или дуло пистолета) обязательно смотрят на тебя в упор.
Может быть, особенность впечатления от глаз одного из троих порождена пронзительностью злобного взгляда?У двух остальных глаза на портретах были совсем не прорисованы. Лишь намек, как в древнегреческой скульптуре, которая сначала поражает не одухотворенностью выражения лица, а пустыми глазницами.
Одеты все трое одинаково: джинсы, кеды, куртки с тремя вшитыми разноцветными полосками на рукавах. У каждого в руках по спортивной стандартной сумке, из серии «молодежная» — черный саквояж, с каким в давние времена посещали больных земские врачи. Но у эскулапов саквояжи были из кожи, с жесткой ручкой, а эти из прорезиненной материи, на длинных лямках, чтобы можно было
носить на плече.У Ивана Ивановича защемило сердце: положи рядом с этими тремя бородатыми портрет, сделанный фотороботом по описанию Лазни,— и любой скажет: «Одпа шайка-лейка!» Борода, сумка-саквояж на лямочках, куртка с сине-бело-красными полосками на рукавах. Единственное, что отличало Саню от остальных,— на ногах у него были кроссовки, импортные, на «липучках». Их ему недавно достала через своих знакомых Марина.
Портрет «Сани» был составлен в деталях, так что он выигрывал перед «плакатными» лицами троицы. Поэтому при осмотре внимание свидетелей привлечет прежде всего его портрет. И все известное им об ограблении мебельного они невольно свяжут с этим портретом. Тако заблуждение может иметь пагубные последствия для Сани.
А что, если Арсентий Илларионович, увидев все четыре портрета, иод комментарий Крутоярова (а уж тот, зараженный навязчивой идеей, что бородач, описанный Лазней,— непременный участник ограбления, а возможно, что и главарь, постарается все расписать в красках), потеряв свою объективность, опознает в бородатом «Сапе» своего безбородого обидчика, который запустил в собачонку Умку молотком? Совершив под впечатлением внешних факторов ошибку, он будет па пей настаивать и тогда, когда начнет создавать с помощью фоторобота портрет водителя серой машины с номерным знаком ЦОФ—94.
Иван Иванович непременно покажет старому учителю биологии все четыре фотопортрета, но позже, когда Арсептий Илларионович вернется с Крутояровым из лаборатории. Иван Иванович убрал портреты «трех богатырей» к себе в стол, туда, где лежал портрет «Сани», и перевел разговор на другую тему:
— Что по серой машине?
Крутояров начал описывать трудности, с которыми столкнулся при выполнении задания, и как он лихо выкрутился в, казалось бы, безвыходной ситуации.
— Связь называется! Ночью и то едва дозвонился. Ни черта не слышно. От крика охрип.— Он продемонстрировал, как осел его голос от натуги.— Сделал запрос. Позвонят, ребята будто надежные. А нет — напомню.
Крутояров любил комплименты. Он и сейчас набивался на похвалу. Явно хотел произвести впечатление на «клиента», с которым ему предстоит работать. Иван Иванович похвалил его:
— Олег Савельевич, да лучше вас в управлении никто бы не справился с этой работой. Благодарю!
Крутояров преобразился, ночная усталость исчезла с лица, в плечах раздался, появилась строевая осанка во всем его облике.
«Силен человек своими слабостями»,— невольно подумалось Ивану Ивановичу.Крутояров вежливо пригласил с собой учителя. На пороге обернулся и предупредил:
— Товарищ подполковник, жена звонила. Говорит: «Сын нашелся»... Он что, малолетний? Потерялся...
— Да ужо двадцать восьмой. Такие порой теряются еще надежнее.
«Я у него стал уже подполковником»,— подумал Иван Иванович. Крутояров всегда с удовольствием подчеркивал, что они оба «в одной весовой категории», и называл за глаза своего начальника «мой майор». А вот сейчас, еще до официального объявления приказа, повысил Ивана Ивановича в звании и тем самым как бы поставил его над собою.
Санька нашелся — это и тревога, и успокоение одновременно. Сейчас должеп состояться самый важный разговор. Но освободит ли он отца от тяжести, осевшей на его сердце?
Иван Иванович позвонил домой.
— Доброе утро...
— Доброе, Ванюша,— отозвалась Аннушка,— Саня-то, оказывается, и не пропадал. Позвонил с вечера, трубку подняла Иришка. Сказал: «Я у Генераловых, задержусь». Ни меня, ни Марины дома не было. Иришка ушла. Вернулась поздно, говорит: «В библиотеке задержалась». Знаю я эти библиотеки до часу ночи... Пришла, легла спать...
«У Генераловых...» На какое-то мгновение болт» в сердце ослабла. Но тут же всплыла новая тревога. «Сейчас у Генераловых... А вчера в восемнадцать ноль-ноль где был? В мебельном? Лазня тоже в 18.25 находился уже в шахте, зарабатывая «железное» алиби».
— Не звопил... с утра-то?
— Отец! —возмутилась Аннушка.— Ты па часы глянь.
Он посмотрел: четверть седьмого. А у пего такое ощущение, будто и ночи-то не было, до сих пор продолжается вечер, который принес столько тревог и сомнений.
— Я еще немножко тут подзадержусь... «Немножко» — это до вечера?
Он представил, как жена сидит на кровати, подобрав ноги, этакая клушка-хлопотушка в розовой ночной рубашке до пят, которую ей сшила сестра Марина,
Кроме пальто, в доме все было сшито умелицей Мариной: от занавесок до модняцких брюк для Ирины и рубашек для мужчин. Аннушке — сорок второй. Она жила двумя великими проблемами: как бы повкуснее накормить всех, а самой... похудеть. Первое у нее получалось отлично. Одних борщей в ее меню двадцать восемь наименований. А какие блины! И с чем только она их ни ухитрялась делать: с мясом, творогом, медом, топленым маслом, со сметаной, с вареньем... А какие сырники! Во рту тают. А тушеные овощи! А всякие деликатесы! Саня был бесцеремонен с мачехой. Отодвинет тарелку: «Сыт покуда — съел полпуда». И тут же встанет из-за стола. «Посидел бы... -— осторожно просила Аннушка.— Другие еще едят». «Помочь пе могу»,— со скрытым намеком говорил парень. А если Аннушка начинала потчевать кулинарной новинкой, на которые была таровата, оп с усмешкой говорил: «Я — не подопытная свинка».
Ивану Ивановичу был неприятен такой тон, но он старался не разжигать семейные конфликты. «Положи-ка, мать, мне еще кусочек»,— говорил, протягивая тарелку. Аннушка, глотая слезы, вознаграждала мужа от всей души. Он ел п нахваливал.
Аннушка свято верила в древнюю истину, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок. Следовательно, хороший аппетит мужа — верный признак любви.Иван Иванович старался ее не разочаровывать. И если бы по его хлопотная работа, разнесло бы его, как рождественского борова. А так — держался в пределах. А вот сама Аннушка норму в этом плане перевыполнила. Не так чтоб уж очень, но все же... Она завидовала сестре: «И ешь ты, не меньше меня, а фигура — как у Иришки...» Марина отшучивалась: «Порода во мне малопродуктивная: не в коня корм».
...Иван Иванович прекрасно понимал: сколько бы ни оттягивал, а встреча с Саней необходима. И чем раньше — тем лучше. Прямо сейчас, пока Крутояров колдует с учителем над портретом владельца серой машины с краснодарскими номерами.
Но звонить на квартиру академику в половине седьмого не совсем удобно. Трубку наверняка снимет Екатерина Ильинична. А после вчерашней встречи... Ошибся розыскник, за неимением ничего путного — набросился на первый попавшийся манок. Конечно, и Генералова хороша! Как она обошлась с работником ГАИ! Можно сказать, по-хамски. Выставила из квартиры с барской вежливостью. А ее
машина, оказывается, во время ограбления магазина где-то «гуляла», по крайней мере, в гараже ее не было. Подобный случай подлежит проверке. Но как же! Заела нас кошачья гордость: «Меня! Генералову — проверять?! Не принимала ли я участия в «гоп-стопе»! Идиотизм!!!»
В вашем понимании, Екатерина Ильинична, возможно, что и идиотизм. Но проверяется десять версий. И вот одно из предположении заинтересовало работников правопорядка. В остальных девяти случаях приходится приносить извинения.
Как говорится, и слава богу, что Генералова со своей машиной оказалась в числе тех девяти.Иван Иванович набрал номер квартиры, но долго не решался отпустить диск на последней цифре. В такую рань тревожить порядочных людей... Неблагодарнейшая работа. Но что поделаешь! Пока среди преступников не появится мода: согрешил — и тут же с повинной...
Трубку подняла Генералова.
— Екатерина Ильинична, прошу извинить. Вас беспокоит Орач-старший. Где-то там у вас Орач-младший. Нельзя ли...
— Иван Иванович,— весело отозвалась Генералова,— можно и, пожалуй, нужно. Саня тут такие страсти-морда-сти рассказывает об ограблении мебельного — жуть берет! Как в кино! Крупным планом: «Рука с автоматом поднялась, и зрачок дула уперся ему в грудь: «Ни слова, сэр! Если вам дорога ваша жизнь, как память». Викенти-ий! — позвала Екатерина Ильинична мужа.— Где Александр? Тут его к телефону. Срочно! Безотлагательно.— У Генераловой было игривое настроение.— Сейчас его доставят,— оповестила она.— Иван Иванович, а вы пам с Викентием Титовичем не доставите удовольствия видеть вас сегодня после пятнадцати ноль-ноль? Академику — семьдесят два. Будут только свои, самые близкие. Дата по круглая, и, потом, Викентий Титович поклялся на Библии, что после семидесяти — никаких торжеств. «Поздравлять старика с очередной годовщиной — насмехаться над возрастом»,— считает он.
— Извините, Екатерина Ильинична, вынужден отказаться,— искренне признался Иван Иванович.— Для меня все еще продолжается вчерашний день.
— И грозится перерасти в завтрашний,— в тон ему проговорила Генералова.— Вот и Александр...
Сын взял трубку.
— Папка, я тебя вчера вечером искал-искал... Домой позвонил, Иришка сказала: «Не видела». Дважды звонил на работу. Вначале телефон молчал, потом трубку поднял кто-то чужой...
Звонил... Искал...
— Спросил бы Крутоярова: где отец? Оставил бы свои координаты, передал бы: когда майор Орач появится, пусть обязательно...
— Неприятный тип,— заключил Саня.— С ехидцей... Голос у Сани спокойный, ровный, его тональность не исказила даже досада, промелькнувшая в последних словах. Такова уж его манера: давать оценки людям точные и образные. Со стороны зто порой коробило, по свои, близкие, знавшие щедрость его души, привыкли к внешней резкости и грубоватости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41