Я нарубил шестов и огородил крыльцо от ветра, чтобы в хижину не наметало снега всякий раз, как мы будем открывать дверь.
Нары представляли собой деревянные рамы с веревочной сеткой. Свои я сделал подлиннее. Они располагались высоко ради тепла, и мы убрали под них часть вещей, а остальные рассовали по полкам, которые прибили над ними.
Тереза аккуратно счистила с печки значительную часть ржавчины, и мы установили ее на невысоком фундаменте из гальки, скрепленной «цементом» из ледниковых глинистых осадков. К счастью, колена дымохода были все целы, так же как вьюшки и дверцы. Прекрасно зная, как опасен угарный газ (мой троюродный брат погиб от отравления им в рыбачьей хижине, занимаясь подледной рыбной ловлей на озере Винниресоки), я тщательно заклеил все сочленения дымохода асбестовой изоляционной лентой.
Нашу первую наспех сколоченную мебель мы пустили на дрова, и я изготовил довольно изящные предметы с помощью древореза, пока его не постигла безвременная кончина, — набив руку, с ним можно было выполнять очень тонкие операции. Обеденный стол и кухонный поменьше я прибил к стене и сделал над ними полки. Под большим столом хранилось музыкальное оборудование, привезенное Терезой, а также очень сложный миниатюрный источник ядерной энергии (увы, он не подходил для древореза!) для стереонабора, тридивизора, двух ламп и микроволновки.
Я соорудил два не слишком «покойных» кресла, которые Тереза снабдила набитыми мхом сиденьями, мягкими подлокотниками и подушкой под спину.
Табуреты у нар служили тумбочками. Из ящиков (мы перенесли все наши припасы в хижину) я соорудил еще полки, умывальник, большой ящик под дрова и детскую кроватку, которая представляла собой тоже ящик, но на высоких ножках. Ванной нам служила небольшая загородка у входной двери, где я повесил мой старенький туристический душ. Тереза сшила для него занавески из остатков белой фланели. Единственное выходящее на озеро окно я снабдил ставней на петлях, которой мы закрывали стекло по ночам и когда задувал сильный ветер. Я очень гордился этими петлями, потому что вырезал их сам перочинным ножом. А вполне пригодные железные петли для входной двери и металлический засов мы нашли, когда разбирали старый сгнивший пол.
Не успели мы перетащить припасы в хижину, как в ней поселилось семейство лесных мышей. Негодяйки устроились под новыми половицами и очень нас допекали мародерством, а к тому же даже изгрызли мой шерстяной носок, потаскав нитки из него на подстилку для гнезда… Но явился красавец горностай и в два счета с ними расправился. Маленький зверек оказался почти ручным и вскоре уже считал нашу хижину своим владением. Меня удивило его дружелюбие, поскольку я привык считать всех членов семейства куньих злобными и кровожадными. Тереза назвала его Германом и награждала кусочками консервированной ветчины. Когда поздно вечером она играла на своей клавиатуре и тихонько пела для нерожденного Джека, горностай выглядывал из-за дровяного ящика и слушал, а его глазки-бусины блестели в свете ламп.
Хижина была закончена 23 октября. Лыжи, топоры, пилу и ружье я повесил на стене снаружи, что придало ей просто щегольской вид, а на колышек над дверью повесил в качестве тотема медвежий череп, на который наткнулся в лесу. Мы предвкушали, как покажем хижину Марку, когда он прилетит с дополнительными припасами. Обезьянье озеро уже затягивалось льдом, но я объяснил Терезе, что старенький «Бобр» просто сменит поплавки на лыжи.
В эту последнюю неделю октября мы в первый раз могли позволить себе отдохнуть как следует. Теперь, когда стук молотка и другие рабочие шумы смолкли, хижину вновь окутала благостная тишина. Нам выпало коротенькое индейское лето — стояла такая теплынь, что можно было не надевать верхней одежды, наслаждаясь полным отсутствием жалящих насекомых, которые все погибли от первых заморозков — увы, как и древорез.
А двадцать девятого мы отправились на прогулку по местам, которые особенно нравились Терезе, — на запад вдоль южного берега озера до поперечной морены Обезьяньего ледника, где шумный поток клубился на крутом склоне горы Джекобсен. Ручей, стекавший с морены, заметно иссяк по сравнению с тем, каким он был полмесяца назад, когда мы видели его в последний раз. Питающий его ледник замерзал, и скоро зимние морозы прихватят наш маленький ручей Мегапод и все остальные ручьи, сбегающие по склонам к озеру, из которого нам предстоит брать воду.
Во время этой прогулки мы видели только веселых соек, несколько воротничковых рябчиков и следы крупного волка на нерастаявшем снегу под купой корявых деревьев. Мы все высматривали неуловимых большеногов, но не увидели ни одного следа, кроме того, на который я наткнулся еще в сентябре. Единственным напоминанием об этих приматах был легкий неприятный запах, который иногда доносился до нас с нижнего берега озера. Мне вспомнилось благоухание сасквочей, с которыми я познакомился, когда наблюдал их в тот раз, и я объяснил Терезе, что означает этот запах, однако ни один большеног так и не показался.
Когда я проснулся утром 30 октября, в хижине было очень холодно. Ведро с водой на нетопленой печке покрылось ледяной корочкой, и я тихонько поругивался, разводя огонь негнущимися пальцами. Снаружи низко нависали свинцовые тучи, из них в неподвижном воздухе падал густой снег — но не пушистые медлительные, хлопья, как в тот день, а мелкие снежинки, внушавшие мысль, что они будут сыпаться и сыпаться очень долго. На земле уже лежал слой сантиметров в пятнадцать толщиной, и я увидел, что озеро наконец замерзло от берега до берега — широкое ровное поле ослепительной белизны.
Я не стал будить Терезу. Когда огонь разгорелся, я оделся потеплее и выскользнул за дверь. Лопаты стояли на крыльце, и разгрести дорожки к беседке и нужничку не составило труда. Я натаскал на крыльцо сухих и сырых поленьев (первые для готовки, вторые — для долгого горения), потом взял топор поменьше, пустое ведро с привязанной к нему веревкой и спустился по тропке на берег. Лед у маленького мола, который я сложил из камней, был только сантиметра два толщиной. Я легко разбил его и зачерпнул ведро белесой воды. Ну да теперь, когда ручьи замерзли до дна, вода в озере скоро станет прозрачной. Некоторое время я стоял, глядя на озеро.
Полное безмолвие нарушалось лишь легким шорохом падающего снега. Я улавливал в морозном воздухе запах древесного дыма. Для зимы я был экипирован недурно: парка на пуху, толстые полипропановые штаны и фетровые сапоги. Приятно было думать, что хижинка потихоньку нагревается и что через несколько минут я поднимусь туда, приготовлю завтрак — омлет из яичного порошка с поджаренной грудинкой, кофе — и разделю его с Терезой. Ее странные настроения и наивная беззаботность больше меня не раздражали. Оберегая ее, наставляя ее, я словно возвращался на восемьдесят лет назад, когда был метапсихическим ментором и лучшим другом малыша Дени. Он смог выжить только благодаря мне, вот как теперь Тереза. После долгих лет одиночества я и забил, какая это радость, когда ты кому-то нужен.
И даже не одному, а двоим.
После завтрака Тереза вымоет посуду и замесит тесто. А может, поставит фасоль томиться на весь день в голландской духовке позади печки. Если захочется, посмотрю по тридивизору какой-нибудь старый фильм, или почитаю, или выстираю носки. Тереза, наверное, наденет наушники и беззвучно поупражняется на клавиатуре или же станет шить распашонки. А потом, возможно, мы сыграем в покер, пользуясь вместо фишек фасолью — в правом нижнем кармане моего рюкзака я всегда хранил засаленную колоду карт. Или она сядет работать над какой-нибудь своей музыкальной композицией, а я займусь приведением в порядок моего дневника. Трудясь по десять — двенадцать часов в день, я почти не делал записей.
Время летело незаметно. Следующая неделя завершит половину нашей жизни у Обезьяньего озера. Тереза была здорова, счастлива и тешила себя надеждой, что рождение Джека вновь пробудит в Поле любовь к ней. Замечательному эмбриону исполнилось семь месяцев; он, по-видимому, чувствовал себя отлично и набирался сведений о внешнем мире с помощью собственных ультрачувств, а также используя метаспособности матери тем таинственным методом, к которому прибегают до своего рождения оперантные младенцы.
И я с удивлением осознал, что получаю огромное удовольствие от жизни. Ко мне вернулась физическая форма сорокалетнего здоровяка, а из шести бутылок отличного рома, купленного в Вильямс-Лейк, была выпита только одна, и то до половины.
Когда Марк прилетит с новыми припасами, у него будут причины гордиться своим старым дядюшкой Роги.
18
Хановер, Нью-Гемпшир, Земля
31 октября 2051
Великий Враг нежданно согласился выступить на симпозиуме, посвященном политике Галактического Содружества. А вечером он сам и еще двое именитых участников симпозиума были приглашены на дружеский обед в дом ректора. Вечером… в канун Дня Всех Святых.
Такого удобного случая Фурия упустить не могла.
Кто обратит внимание на Гидру, если в этот праздник из праздников заметит ее в парке, окружающем особняк ректора? Повсюду, как заведено в Новой Англии, устраивались веселые импровизированные вечеринки. По академическому городку бродили, требуя «выкупа», оравы ряженых студентов и окрестных мальчишек — в основном операнты — и бесцеремонно звонили в двери ректора и студенческих общежитий. Конечно, выход Гидры в открытую был сопряжен с некоторым риском, однако слишком велик был соблазн — вывести Дэвида Макгрегора из игры теперь же, прямо здесь, на Земле, не дожидаясь, пока кандидаты в Магнаты соберутся в Консилиум Орбе.
И Фурия решила рискнуть.
Вечер был ясный, подмораживало. Гидра появилась в двадцать один тридцать. Она проскользнула по залитой лунным светом лужайке к особняку ректора, а Фурия следила за ней сверху. Окна красивого дома в стиле конца XVIII века светились, по сторонам входной двери красовались снопы и целый набор выдолбленных, освещенных изнутри тыкв с прорезями для глаз и рта. На подъездной дороге стояло три наземных автомобиля и маленький ролет с регистрационными номерами столицы Конфедерации и лотианскими. Макгрегор жил в Эдинбурге, хотя большую часть времени проводил в Конкорде, в Европейской башне.
А так ты все-таки тут. Долгонько же ты добиралась!
ФуриямилаягосподибожеФурия не сердись я пришла как только собралась…
Чувствуешь себя в форме?
ДададаДа!
Возможно я смогу позволить чтобы ты сделала это сегодня милая малютка Гидра.
Сделать? СДЕЛАТЬ ЭТО ЕЩЕ РАЗ?
Если условия сложатся благоприятно. Только тогда! Решать буду я а ты слушаться!
Дадада но пожалуйста позволь пожалуйстастаста ЭТО БЫЛО ТАК ЗАМЕЧАТЕЛЬНО Я ДАЖЕ ВЫРОСЛА!!
Замолчи! Абсолютное психомолчание с этой секунды! Там все кроме ректора и его жены мощные операнты. Если тебя обнаружат — если кто-то хотя бы чуточку уловит кто ты и что затеваешь — сразу смывайся и заэкранируйся так чтобы стать невидимкой мать твою! Понятно?
(Согласие.)
Изучи метапсихический арсенал их обоих — Макгрегора и его жены Маргарет Стрейхорн пока они ужинают. Потом пойдешь к фасаду дома и затаишься в кустах пока я не дам команду.
(Согласие.)
Трое ряженых ребятишек, вопя и хихикая, пробежали по подъездной дороге. Они были «нормальными» и понятия не имели, что за ними из кустов наблюдает Гидра. Они позвонили в дверь, и ее открыла одна из взрослых дочерей ректора.
— Выкуп! — закричали ребятишки, получили горсть конфет, рассовали их по сумкам и помчались дальше.
Фурия несколько минут следила за ними, размышляя над новой поразительной идеей, которая вдруг зародилась у нее.
Дэвид Макгрегор был куда более мощным противником, чем Бретт Макаллистер. Осторожное сканирование во время политического симпозиума подтвердило некоторые подозрения Фурии. За последний год — и особенно за девять месяцев его второго брака — Великий Враг изменился и, видимо, стал слишком сильным, чтобы еще неопытная Гидра могла его сокрушить и тем более — убить. Из угрюмого стареющего шестидесятипятилетнего вдовца Дэвид Макгрегор преобразился в омоложенного могучего операнта. Он лег в регенванну до того, как Маргарет Стрейнхорн наконец согласилась выйти за него, и теперь вновь выглядел так, как в дни юности, когда стал чемпионом по метанию копья на ежегодных Каледонских играх, — высоким, стройным, черноволосым, со жгучими черными глазами и квадратной челюстью, украшенной по сторонам архаичными бачками. К тому же Дэвид был по уши влюблен в свою новую жену, и романтическая страсть, как это нередко случалось у людей, еще более усилила его и без того мощную созидательную метафункцию. Но у Фурии имелись другие способы разделаться с Великим Врагом помимо самого прямолинейного.
Одну привлекательную возможность представляла, как ни странно, его новая жена.
Сокорро Ортега превосходно исполняла свои обязанности, значась в штатном расписании Дартмута как «Первая леди колледжа». Жалованье получала профессорское, а трудилась усерднее многих ученых мужей, исполняя роль официальной хозяйки (и неофициальной матери исповедницы) колледжа, а не просто была супругой ректора и сородительницей их детей. Гораздо чаще, чем ей хотелось бы, к ее помощи прибегали, когда требовалось смягчить и обезвредить потенциально взрывную ситуацию, как, например, с полным основанием можно было бы считать обед в канун Дня Всех Святых с участием оперантов.
Обычно первая леди в отличие от некоторых высокообразованных нормалей относилась вполне спокойно к необходимости принимать метапсихическую человеческую элиту. Ведь почти десятую часть преподавательского состава в Дартмуте составляли операнты, и почти все они были приятными, тактичными людьми, которые никогда не допустили бы оттенка снисходительного превосходства по отношению к неоперантам. Однако человеческие метапсихологи разделяли многие слабости своей расы, и в этом заключалась трудность, с которой столкнулась Сокорро Ортега в этот вечер, но она успешно справилась со своей задачей.
Ее муж — ректор Том Пятнистая Сова — когда-то учился у Дэвида Макгрегора в Эдинбурге, до того как шотландец (единственный сын знаменитого Джеймса Макгрегора и сам знаменитость) отказался от преподавания ксенопсихологии ради работы в Европейском Интендантстве. Когда именитый участник симпозиума по политике Галактического Содружества накануне его открытия серьезно занемог, Том убедил своего бывшего наставника прилететь из Конкорда и занять его место. В результате два главных кандидата на пост Первого Магната Конфедерации Землян Дэвид Сомерлед Макгрегор и Поль Ремилард в один и тот же день выступили с докладами о собственных взглядах на политическую философию. Для колледжа это обернулось подлинным триумфом, получившим самое широкое освещение в средствах массовой информации. На следующий день, то есть в канун Всех Святых, к дебатам двух человеческих кандидатов в Магнаты присоединилась брачная пара известнейших психополитиков Полтроянской Амальгамы, что, несомненно, должно было на несколько месяцев ввергнуть голубятню политической науки в большое возбуждение. В последнюю минуту Том решил, что на маленьком дружеском обеде в доме ректора, устраивавшемся для полтроянской пары, только что прибывшей по обмену, чтобы прочесть курс лекций, обязательно должны присутствовать Дэвид и его жена Маргарет. Первая леди согласилась, но, не обдумав хорошенько последствий, в свою очередь решила, что пригласить следует и Поля Ремиларда. Поль в отличие от Дэвида Макгрегора не был старинным другом Тома и Сокорро, к тому же ни он, ни она не питали особой привязанности к блестящему Соинтенданту, чья популярность у средств массовой информации и яростная верность Галактическому Содружеству как-то не вязались с его репутацией любителя сексуальных приключений. Но колледж, с другой стороны, не мог проявить неуважение к Полю. Он принадлежал к числу самых выдающихся выпускников Дартмута и, естественно, наравне с Макгрегором тоже должен был ожидать приглашения.
Первая леди лично посетила Сейсовскую аудиторию, где проходил симпозиум, и пригласила Макгрегора. Он с удовольствием согласился. Но когда Сокорро отправилась на поиски Поля, то в гостиной для участников симпозиума она встретила обоих полтроянцев и как ни в чем не бывало упомянула, что гостей за обедом будет больше, чем намечено. К ее глубокому огорчению, они вдруг начали говорить что-то неопределенное, мяться, и в конце концов экзотик женского пола сослалась на «внезапное недомогание», которое, увы, помешает им присутствовать на обеде.
Супруга ректора не умела читать чужие мысли, но преуспевала в дипломатии, и с помощью сочувствующей доброжелательницы быстро установила, где зарыта собака:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Нары представляли собой деревянные рамы с веревочной сеткой. Свои я сделал подлиннее. Они располагались высоко ради тепла, и мы убрали под них часть вещей, а остальные рассовали по полкам, которые прибили над ними.
Тереза аккуратно счистила с печки значительную часть ржавчины, и мы установили ее на невысоком фундаменте из гальки, скрепленной «цементом» из ледниковых глинистых осадков. К счастью, колена дымохода были все целы, так же как вьюшки и дверцы. Прекрасно зная, как опасен угарный газ (мой троюродный брат погиб от отравления им в рыбачьей хижине, занимаясь подледной рыбной ловлей на озере Винниресоки), я тщательно заклеил все сочленения дымохода асбестовой изоляционной лентой.
Нашу первую наспех сколоченную мебель мы пустили на дрова, и я изготовил довольно изящные предметы с помощью древореза, пока его не постигла безвременная кончина, — набив руку, с ним можно было выполнять очень тонкие операции. Обеденный стол и кухонный поменьше я прибил к стене и сделал над ними полки. Под большим столом хранилось музыкальное оборудование, привезенное Терезой, а также очень сложный миниатюрный источник ядерной энергии (увы, он не подходил для древореза!) для стереонабора, тридивизора, двух ламп и микроволновки.
Я соорудил два не слишком «покойных» кресла, которые Тереза снабдила набитыми мхом сиденьями, мягкими подлокотниками и подушкой под спину.
Табуреты у нар служили тумбочками. Из ящиков (мы перенесли все наши припасы в хижину) я соорудил еще полки, умывальник, большой ящик под дрова и детскую кроватку, которая представляла собой тоже ящик, но на высоких ножках. Ванной нам служила небольшая загородка у входной двери, где я повесил мой старенький туристический душ. Тереза сшила для него занавески из остатков белой фланели. Единственное выходящее на озеро окно я снабдил ставней на петлях, которой мы закрывали стекло по ночам и когда задувал сильный ветер. Я очень гордился этими петлями, потому что вырезал их сам перочинным ножом. А вполне пригодные железные петли для входной двери и металлический засов мы нашли, когда разбирали старый сгнивший пол.
Не успели мы перетащить припасы в хижину, как в ней поселилось семейство лесных мышей. Негодяйки устроились под новыми половицами и очень нас допекали мародерством, а к тому же даже изгрызли мой шерстяной носок, потаскав нитки из него на подстилку для гнезда… Но явился красавец горностай и в два счета с ними расправился. Маленький зверек оказался почти ручным и вскоре уже считал нашу хижину своим владением. Меня удивило его дружелюбие, поскольку я привык считать всех членов семейства куньих злобными и кровожадными. Тереза назвала его Германом и награждала кусочками консервированной ветчины. Когда поздно вечером она играла на своей клавиатуре и тихонько пела для нерожденного Джека, горностай выглядывал из-за дровяного ящика и слушал, а его глазки-бусины блестели в свете ламп.
Хижина была закончена 23 октября. Лыжи, топоры, пилу и ружье я повесил на стене снаружи, что придало ей просто щегольской вид, а на колышек над дверью повесил в качестве тотема медвежий череп, на который наткнулся в лесу. Мы предвкушали, как покажем хижину Марку, когда он прилетит с дополнительными припасами. Обезьянье озеро уже затягивалось льдом, но я объяснил Терезе, что старенький «Бобр» просто сменит поплавки на лыжи.
В эту последнюю неделю октября мы в первый раз могли позволить себе отдохнуть как следует. Теперь, когда стук молотка и другие рабочие шумы смолкли, хижину вновь окутала благостная тишина. Нам выпало коротенькое индейское лето — стояла такая теплынь, что можно было не надевать верхней одежды, наслаждаясь полным отсутствием жалящих насекомых, которые все погибли от первых заморозков — увы, как и древорез.
А двадцать девятого мы отправились на прогулку по местам, которые особенно нравились Терезе, — на запад вдоль южного берега озера до поперечной морены Обезьяньего ледника, где шумный поток клубился на крутом склоне горы Джекобсен. Ручей, стекавший с морены, заметно иссяк по сравнению с тем, каким он был полмесяца назад, когда мы видели его в последний раз. Питающий его ледник замерзал, и скоро зимние морозы прихватят наш маленький ручей Мегапод и все остальные ручьи, сбегающие по склонам к озеру, из которого нам предстоит брать воду.
Во время этой прогулки мы видели только веселых соек, несколько воротничковых рябчиков и следы крупного волка на нерастаявшем снегу под купой корявых деревьев. Мы все высматривали неуловимых большеногов, но не увидели ни одного следа, кроме того, на который я наткнулся еще в сентябре. Единственным напоминанием об этих приматах был легкий неприятный запах, который иногда доносился до нас с нижнего берега озера. Мне вспомнилось благоухание сасквочей, с которыми я познакомился, когда наблюдал их в тот раз, и я объяснил Терезе, что означает этот запах, однако ни один большеног так и не показался.
Когда я проснулся утром 30 октября, в хижине было очень холодно. Ведро с водой на нетопленой печке покрылось ледяной корочкой, и я тихонько поругивался, разводя огонь негнущимися пальцами. Снаружи низко нависали свинцовые тучи, из них в неподвижном воздухе падал густой снег — но не пушистые медлительные, хлопья, как в тот день, а мелкие снежинки, внушавшие мысль, что они будут сыпаться и сыпаться очень долго. На земле уже лежал слой сантиметров в пятнадцать толщиной, и я увидел, что озеро наконец замерзло от берега до берега — широкое ровное поле ослепительной белизны.
Я не стал будить Терезу. Когда огонь разгорелся, я оделся потеплее и выскользнул за дверь. Лопаты стояли на крыльце, и разгрести дорожки к беседке и нужничку не составило труда. Я натаскал на крыльцо сухих и сырых поленьев (первые для готовки, вторые — для долгого горения), потом взял топор поменьше, пустое ведро с привязанной к нему веревкой и спустился по тропке на берег. Лед у маленького мола, который я сложил из камней, был только сантиметра два толщиной. Я легко разбил его и зачерпнул ведро белесой воды. Ну да теперь, когда ручьи замерзли до дна, вода в озере скоро станет прозрачной. Некоторое время я стоял, глядя на озеро.
Полное безмолвие нарушалось лишь легким шорохом падающего снега. Я улавливал в морозном воздухе запах древесного дыма. Для зимы я был экипирован недурно: парка на пуху, толстые полипропановые штаны и фетровые сапоги. Приятно было думать, что хижинка потихоньку нагревается и что через несколько минут я поднимусь туда, приготовлю завтрак — омлет из яичного порошка с поджаренной грудинкой, кофе — и разделю его с Терезой. Ее странные настроения и наивная беззаботность больше меня не раздражали. Оберегая ее, наставляя ее, я словно возвращался на восемьдесят лет назад, когда был метапсихическим ментором и лучшим другом малыша Дени. Он смог выжить только благодаря мне, вот как теперь Тереза. После долгих лет одиночества я и забил, какая это радость, когда ты кому-то нужен.
И даже не одному, а двоим.
После завтрака Тереза вымоет посуду и замесит тесто. А может, поставит фасоль томиться на весь день в голландской духовке позади печки. Если захочется, посмотрю по тридивизору какой-нибудь старый фильм, или почитаю, или выстираю носки. Тереза, наверное, наденет наушники и беззвучно поупражняется на клавиатуре или же станет шить распашонки. А потом, возможно, мы сыграем в покер, пользуясь вместо фишек фасолью — в правом нижнем кармане моего рюкзака я всегда хранил засаленную колоду карт. Или она сядет работать над какой-нибудь своей музыкальной композицией, а я займусь приведением в порядок моего дневника. Трудясь по десять — двенадцать часов в день, я почти не делал записей.
Время летело незаметно. Следующая неделя завершит половину нашей жизни у Обезьяньего озера. Тереза была здорова, счастлива и тешила себя надеждой, что рождение Джека вновь пробудит в Поле любовь к ней. Замечательному эмбриону исполнилось семь месяцев; он, по-видимому, чувствовал себя отлично и набирался сведений о внешнем мире с помощью собственных ультрачувств, а также используя метаспособности матери тем таинственным методом, к которому прибегают до своего рождения оперантные младенцы.
И я с удивлением осознал, что получаю огромное удовольствие от жизни. Ко мне вернулась физическая форма сорокалетнего здоровяка, а из шести бутылок отличного рома, купленного в Вильямс-Лейк, была выпита только одна, и то до половины.
Когда Марк прилетит с новыми припасами, у него будут причины гордиться своим старым дядюшкой Роги.
18
Хановер, Нью-Гемпшир, Земля
31 октября 2051
Великий Враг нежданно согласился выступить на симпозиуме, посвященном политике Галактического Содружества. А вечером он сам и еще двое именитых участников симпозиума были приглашены на дружеский обед в дом ректора. Вечером… в канун Дня Всех Святых.
Такого удобного случая Фурия упустить не могла.
Кто обратит внимание на Гидру, если в этот праздник из праздников заметит ее в парке, окружающем особняк ректора? Повсюду, как заведено в Новой Англии, устраивались веселые импровизированные вечеринки. По академическому городку бродили, требуя «выкупа», оравы ряженых студентов и окрестных мальчишек — в основном операнты — и бесцеремонно звонили в двери ректора и студенческих общежитий. Конечно, выход Гидры в открытую был сопряжен с некоторым риском, однако слишком велик был соблазн — вывести Дэвида Макгрегора из игры теперь же, прямо здесь, на Земле, не дожидаясь, пока кандидаты в Магнаты соберутся в Консилиум Орбе.
И Фурия решила рискнуть.
Вечер был ясный, подмораживало. Гидра появилась в двадцать один тридцать. Она проскользнула по залитой лунным светом лужайке к особняку ректора, а Фурия следила за ней сверху. Окна красивого дома в стиле конца XVIII века светились, по сторонам входной двери красовались снопы и целый набор выдолбленных, освещенных изнутри тыкв с прорезями для глаз и рта. На подъездной дороге стояло три наземных автомобиля и маленький ролет с регистрационными номерами столицы Конфедерации и лотианскими. Макгрегор жил в Эдинбурге, хотя большую часть времени проводил в Конкорде, в Европейской башне.
А так ты все-таки тут. Долгонько же ты добиралась!
ФуриямилаягосподибожеФурия не сердись я пришла как только собралась…
Чувствуешь себя в форме?
ДададаДа!
Возможно я смогу позволить чтобы ты сделала это сегодня милая малютка Гидра.
Сделать? СДЕЛАТЬ ЭТО ЕЩЕ РАЗ?
Если условия сложатся благоприятно. Только тогда! Решать буду я а ты слушаться!
Дадада но пожалуйста позволь пожалуйстастаста ЭТО БЫЛО ТАК ЗАМЕЧАТЕЛЬНО Я ДАЖЕ ВЫРОСЛА!!
Замолчи! Абсолютное психомолчание с этой секунды! Там все кроме ректора и его жены мощные операнты. Если тебя обнаружат — если кто-то хотя бы чуточку уловит кто ты и что затеваешь — сразу смывайся и заэкранируйся так чтобы стать невидимкой мать твою! Понятно?
(Согласие.)
Изучи метапсихический арсенал их обоих — Макгрегора и его жены Маргарет Стрейхорн пока они ужинают. Потом пойдешь к фасаду дома и затаишься в кустах пока я не дам команду.
(Согласие.)
Трое ряженых ребятишек, вопя и хихикая, пробежали по подъездной дороге. Они были «нормальными» и понятия не имели, что за ними из кустов наблюдает Гидра. Они позвонили в дверь, и ее открыла одна из взрослых дочерей ректора.
— Выкуп! — закричали ребятишки, получили горсть конфет, рассовали их по сумкам и помчались дальше.
Фурия несколько минут следила за ними, размышляя над новой поразительной идеей, которая вдруг зародилась у нее.
Дэвид Макгрегор был куда более мощным противником, чем Бретт Макаллистер. Осторожное сканирование во время политического симпозиума подтвердило некоторые подозрения Фурии. За последний год — и особенно за девять месяцев его второго брака — Великий Враг изменился и, видимо, стал слишком сильным, чтобы еще неопытная Гидра могла его сокрушить и тем более — убить. Из угрюмого стареющего шестидесятипятилетнего вдовца Дэвид Макгрегор преобразился в омоложенного могучего операнта. Он лег в регенванну до того, как Маргарет Стрейнхорн наконец согласилась выйти за него, и теперь вновь выглядел так, как в дни юности, когда стал чемпионом по метанию копья на ежегодных Каледонских играх, — высоким, стройным, черноволосым, со жгучими черными глазами и квадратной челюстью, украшенной по сторонам архаичными бачками. К тому же Дэвид был по уши влюблен в свою новую жену, и романтическая страсть, как это нередко случалось у людей, еще более усилила его и без того мощную созидательную метафункцию. Но у Фурии имелись другие способы разделаться с Великим Врагом помимо самого прямолинейного.
Одну привлекательную возможность представляла, как ни странно, его новая жена.
Сокорро Ортега превосходно исполняла свои обязанности, значась в штатном расписании Дартмута как «Первая леди колледжа». Жалованье получала профессорское, а трудилась усерднее многих ученых мужей, исполняя роль официальной хозяйки (и неофициальной матери исповедницы) колледжа, а не просто была супругой ректора и сородительницей их детей. Гораздо чаще, чем ей хотелось бы, к ее помощи прибегали, когда требовалось смягчить и обезвредить потенциально взрывную ситуацию, как, например, с полным основанием можно было бы считать обед в канун Дня Всех Святых с участием оперантов.
Обычно первая леди в отличие от некоторых высокообразованных нормалей относилась вполне спокойно к необходимости принимать метапсихическую человеческую элиту. Ведь почти десятую часть преподавательского состава в Дартмуте составляли операнты, и почти все они были приятными, тактичными людьми, которые никогда не допустили бы оттенка снисходительного превосходства по отношению к неоперантам. Однако человеческие метапсихологи разделяли многие слабости своей расы, и в этом заключалась трудность, с которой столкнулась Сокорро Ортега в этот вечер, но она успешно справилась со своей задачей.
Ее муж — ректор Том Пятнистая Сова — когда-то учился у Дэвида Макгрегора в Эдинбурге, до того как шотландец (единственный сын знаменитого Джеймса Макгрегора и сам знаменитость) отказался от преподавания ксенопсихологии ради работы в Европейском Интендантстве. Когда именитый участник симпозиума по политике Галактического Содружества накануне его открытия серьезно занемог, Том убедил своего бывшего наставника прилететь из Конкорда и занять его место. В результате два главных кандидата на пост Первого Магната Конфедерации Землян Дэвид Сомерлед Макгрегор и Поль Ремилард в один и тот же день выступили с докладами о собственных взглядах на политическую философию. Для колледжа это обернулось подлинным триумфом, получившим самое широкое освещение в средствах массовой информации. На следующий день, то есть в канун Всех Святых, к дебатам двух человеческих кандидатов в Магнаты присоединилась брачная пара известнейших психополитиков Полтроянской Амальгамы, что, несомненно, должно было на несколько месяцев ввергнуть голубятню политической науки в большое возбуждение. В последнюю минуту Том решил, что на маленьком дружеском обеде в доме ректора, устраивавшемся для полтроянской пары, только что прибывшей по обмену, чтобы прочесть курс лекций, обязательно должны присутствовать Дэвид и его жена Маргарет. Первая леди согласилась, но, не обдумав хорошенько последствий, в свою очередь решила, что пригласить следует и Поля Ремиларда. Поль в отличие от Дэвида Макгрегора не был старинным другом Тома и Сокорро, к тому же ни он, ни она не питали особой привязанности к блестящему Соинтенданту, чья популярность у средств массовой информации и яростная верность Галактическому Содружеству как-то не вязались с его репутацией любителя сексуальных приключений. Но колледж, с другой стороны, не мог проявить неуважение к Полю. Он принадлежал к числу самых выдающихся выпускников Дартмута и, естественно, наравне с Макгрегором тоже должен был ожидать приглашения.
Первая леди лично посетила Сейсовскую аудиторию, где проходил симпозиум, и пригласила Макгрегора. Он с удовольствием согласился. Но когда Сокорро отправилась на поиски Поля, то в гостиной для участников симпозиума она встретила обоих полтроянцев и как ни в чем не бывало упомянула, что гостей за обедом будет больше, чем намечено. К ее глубокому огорчению, они вдруг начали говорить что-то неопределенное, мяться, и в конце концов экзотик женского пола сослалась на «внезапное недомогание», которое, увы, помешает им присутствовать на обеде.
Супруга ректора не умела читать чужие мысли, но преуспевала в дипломатии, и с помощью сочувствующей доброжелательницы быстро установила, где зарыта собака:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56