При виде конверта старые мозги немедленно впрыснули в организм дозу серотонина, поскольку конверт намекал на письмо, а письма и собаки всегда меня сразу же радуют. К сожалению, я очень редко общаюсь с собаками и практически не получаю писем. Может, надо начать с переписки с собачьим приютом, совместив обе радости.
Так или иначе, я взял конверт, понес к себе в комнату, отложив удовольствие выяснить, кто это пишет. Похоже на местную корреспонденцию внутри колонии – ни обратного адреса, ни моего. Поэтому можно было свободно пофантазировать – возможно, записку написала Ава, признаваясь в глубокой любви и симпатии, приглашая к себе в комнату, чтоб потешить ее… а она будет ждать обнаженной в постели с розой в одной ноздре. Это было невероятно, но, пока конверт не распечатан, можно надеяться на лучшее, поэтому я обуздывал любопытство до той минуты, когда сел за свой письменный стол.
Радостно усевшись и воображая, как врываюсь в будуар Авы, вскрыл конверт с такой же осторожностью, с какой вскрывал бы банку сардин. Кажется, я еще не рассказывал, что всю жизнь любил резаться. Положите рядом со мной что-нибудь острое, и сама кожа словно попросит, чтоб ее разрезали. Я еще даже не начал знакомить вас со шрамами на моих руках от настоящих банок с сардинами, банок с лососем, из-за чего еще больше ценил присутствие рядом Дживса – мне уже не приходилось резать запястья об такие вещи. Я очень рано бросил теннис, потому что было слишком опасно открывать новую банку с мячами, но, может быть, теперь, при Дживсе, вновь вернусь к спорту.
Так или иначе, к сожалению, записка оказалась не от Авы с приглашением ее потешить, хотя сначала выглядела вполне симпатично, – послание было напечатано на фирменном бланке Колонии Роз с шапкой вверху, изображающей плеть крупных красных роз, обвивающую миниатюрное графическое изображение особняка. Но под этим произведением канцелярского искусства дело приняло решительно трагический и ужасный оборот. Боги метнули молнию. Будь они прокляты! Поверьте, тут я отлично понял слова доброго старика Гамлета о «тысячах естественных невзгод, что по наследству переданы плоти». Пожалуй, в Колонии Роз я почти исчерпал свою квоту. Душевнобольные в лечебницах 50-х годов не переживали такого, что выпало мне в так называемой мирной художественной колонии.
Ниже приводится содержание молнии, к сожалению, без роз и рисунка:
«Колония Роз
Алан, прошу Вас, как можно скорее зайдите ко мне в кабинет. Мне хотелось бы обсудить вопрос о тапочках Сигрид Бобьен.
Доктор Родерик Хиббен».
Хорошо можете себе представить, что голова у меня пошла кругом при виде этих слов. Письменный стол, за которым я сидел, внезапно превратился в торнадо, мы завертелись в верхних углах потолка – я отчетливо разглядел лепнину. Потом мы со столом снова шлепнулись на место у окна.
Мои мысли немедленно обратились к двум бутылкам вина, которые я сунул в багаж, покидая Нью-Джерси. Что Дживс с ними сделал? Я пошел в спальню, заглянул в оба чемодана, бутылок там не было. В ящиках буфета и комода тоже. Видно, он их где-то спрятал или распил с кухонной прислугой. Одна из проблем со слугами заключается в том, что они укладывают и распаковывают вещи. Пускай он бережет мои руки от банок с сардинами и лососем, зато я не могу найти выпивку в момент крайней необходимости. К черту АА. К черту жизнь под завязкой. Если я собираюсь предстать перед доктором Хиббеном, мне необходимо выпить.
Тут, кроме выпивки, сама собой возникла другая разумная альтернатива – бегство. Уложу вещи, и, когда Дживс вернется, поиграв в лесах в Дэниела Буна, мы быстренько покинем колонию.
Я выглянул в окно, проверив, не видно ли Дживса, направляющегося к усадьбе, что позволит нам поскорее уехать, но его не увидел. А увидел Аву. Она широким шагом шагала к амбарам, в одном из которых, наверно, находилась ее мастерская. На ней было то же вчерашнее хлопчатобумажное платье. С высоты второго этажа она была прекрасна, как всегда. Ну, также, как в прошлые две наши встречи.
Я вдруг понял, что не готов к бегству. Расхрабрился, глядя на Аву. Не готов уложить полотенце и даже мочалку. Невозможно покинуть Колонию Роз, отказавшись от шанса на Аву. Значит, придется встретиться с тем самым Хиббеном, заявить о своей невиновности. Даже поведать свой план – ну, план Дживса, – касающийся поимки вора, укравшего тапки.
С великой решимостью я вылетел из комнаты. Классический любовник – не путайте с любителем классики, хотя мне нравятся немногочисленные прочитанные классические произведения, – выполняющий свою миссию. Я был Ромео, Сирано, Тристаном, пациентом с историей болезни 88, слившимися воедино. Ничто не встанет между мной и Авой с ее носом.
В офисе за конторскими столами сидели три дамы, в унисон поднявшие голову при моем отважном появлении. Я стоял на пороге.
– Алан, – сказала Дорис, назвав меня по имени в качестве приветствия, и спросила: – Как вы себя чувствуете? Как ваш нос?
– С носом все в порядке, – ответил я и железным тоном добавил: – Я получил записку от доктора Хиббена, он хочет меня видеть.
– Хорошо, – кивнула она, – сейчас взгляну, не занят ли он, – и вышла из-за стола.
Я отлично понимал, что ей все известно о деле Бобьен; возможно, помощница директора печатала записку, лежавшую в моем кармане, поскольку подпись Хиббена была напечатана, а не собственноручно написана, но она ничего не сказала, соблюдая секретность. И по лицам двух других женщин, старушки Барбары и молоденькой Сью, было видно, что они тоже осведомлены о пропавших тапочках и обвинениях в мой адрес. Как я уже говорил, Колония Роз подобна тюрьме – все обо всех знают всё прежде, чем что-то случится; теперь я вызван к надзирателю. Возможно, здесь действуют законы военного положения. Если Хиббен считает меня виновным в краже тапочек, то вышвырнет отсюда, и я больше не увижу Аву. Я должен доказать ему свою невиновность. И сделаю это ради своей любви!
Дорис вывела меня в короткий коридор слева от ее стола. Скупо освещенный проход привел к двери, наполовину забранной матовым стеклом. Она постучала, приоткрыла створку и доложила:
– К вам Алан Блэр.
Я не слышал никакого ответа, но Дорис открыла дверь пошире, видимо получив сигнал от начальника.
– Входите, Алан, – сказала она, и я храбро вошел в кабинет доктора Хиббена.
Профиль Авы, пронзивший мне сердце, придавал отваги как Дон Кихоту, сражавшемуся за свою даму, Дульцинею.
Дорис притворила за мной дверь.
Ну, я не был готов к тому, что увидел. Не знаю, был бы готов к тому любой нормальный, здравомыслящий человек. Вся храбрость ушла в пятки, а сахар, напротив, ринулся вверх. Костный мозг растаял, как масло. Я снова взлетел, закружился под потолком, смахивая паутину, потом вернулся на место у двери.
Я не смотрел на этого человека. За большим старинным письменным столом стоял некий гибрид мужчины, женщины, животного, фрукта и овоща. Если бы только удалось найти те бутылки вина!
Начну с размеров. Доктор Хиббен был семи футов ростом, если можно себе представить столь крупную грушу. У него были необычайно широкие бедра и необычайно узкие плечи.
Грушу венчала огромная голова в форме мяча для регби, лицо было пагубно усыпано оранжево-коричневыми веснушками, как перезрелый банан. Разве он никогда не слышал о раке кожи?
По бокам на голове торчали оранжевые клочья волос, а почти на самом верху вытянутой, как мяч для регби, конструкции красовались две добродушные голубоватые точки – должно быть, глаза. Нос, затерявшийся в галактике веснушек, трудно было разглядеть. Открылось маленькое розовое отверстие вроде ануса морской звезды, и издалека послышался низкий голос, сказавший:
– Алан? Очень рад познакомиться.
Он вышел из-за стола, направляясь ко мне. В мою сторону потянулась рука длиной с питона.
При его приближении я боялся забиться в конвульсиях, Это было не только невероятное, устрашающее существо – на огромной неправдоподобной фигуре красовался полосатый пиджак из сирсакера! И не просто пиджак, как на мне, а полный костюм с брюками. У меня не имеется брюк из сирсакера, я ношу пиджак с брюками цвета хаки. Поэтому видеть на докторе Хиббене такое обилие индийского льна с извилистыми полосками – ярды, мили – все равно что смотреть на сверкающий зеркальными осколками шар на какой-нибудь дискотеке, отчего у людей со слабыми нервами начинаются эпилептические припадки, а моя психика определенно квалифицируется как слабая из-за злоупотребления алкоголем и чтения без очков при тусклом свете. Впрочем, злоупотребление алкоголем сыграло позитивную роль. При таком зрелище вместо судорог выделился запасной этанол, который, должно быть, на экстренный случай приберегла моя печень. Поэтому доза припасенного спирта меня успокоила, я уже чувствовал не чистый ужас, а простой страх.
Он добрался до меня двумя длинными прыжками, протянул веснушчатую ладонь, на которую я мог бы сесть. Я подал свою – игрушечную по сравнению с его, – посмотрел, как она исчезает, проглоченная до запястья, призадумался, увижу ли ее когда-нибудь еще раз. Он приветственно сжал поглощенную кисть, выдавив некоторое количество апельсинового сока, выпитого мною в четвертом классе, потом пальцы доктора Хиббена, каждый размером с аэрозольный баллончик, разжались, я получил свою руку обратно, непомерно обрадовался, а он сказал:
– Мы страшно рады вас видеть в Колонии Роз.
– Спасибо, – удалось шепнуть мне, я попытался взглянуть ему в лицо, но уже несколько дней не занимался йогой, поэтому шея утратила гибкость.
Потом он вернулся за письменный стол, указав мне на стоявшее перед столом кресло. В кабинете было прохладно, в окне гудел кондиционер, на стенах висели картины – очевидно, работы бывших и нынешних колонистов, – главным образом безумные абстракции, в том числе одна полностью черная, наверняка написанная Софией, с которой я завтракал. Кроме того, на стенах висели старые черно-белые фотографии начала века, запечатлевшие колонию. Как на многих старых фотографиях, деревьев было гораздо меньше, чем нынче. С какого-то момента времени деревья в Америке как бы начали обратное наступление, понеся, конечно, повсюду огромные потери. Почему никто не рассуждает о бесчисленных деревьях, среди которых мы суетимся, остается для меня определенной загадкой. По крайней мере, это единственный положительный бредовый результат, на который мы можем рассчитывать, когда все кругом горит синим пламенем.
– Ну, как себя чувствуете на первых порах? – спросил доктор Хиббен. – Удобно устроились?
– Прекрасно, спасибо, – ответил я с настороженностью, ожидая, когда он покончит с любезностями и поднимет вопрос о тапках. Я избегал его наблюдательного взгляда, мрачно глядя на вибрирующее поле полосатого индийского льна. Казалось, в нем отражается рябь моего собственного пиджака. Крайне редко – разве что в Ньюпорте в штате Род-Айленд – можно одновременно увидеть в одном помещении двух мужчин, одетых в сирсакер. Такое случается не чаще солнечного затмения и, пожалуй, не менее опасно для зрения.
– Как я понял, вы перед приездом сюда попали в автомобильную аварию.
– Да… Ремнем не пристегнулся, ударился носом о руль.
Интересно, не распустили ли местные обитатели слухи о том, как я похвалялся дракой в баре. Ну, лучше быть уличенным во лжи колонистам, чем во лжи Дорис. Если он станет допытываться о двух противоречивых легендах – автомобильной аварии и драке, – скажу, что старался сохранить лицо, в буквальном и фигуральном смысле, перед коллегами, сказав Дорис правду. Хотя, конечно, фактически ей я соврал, а колонистам преподнес нечто близкое к правде. Сплошная каша.
Не надо ли вам повидаться с врачом?
– Нет, по-моему, все хорошо заживает, спасибо.
Я рискнул взглянуть ему в лицо, получил новый удар по нервам и стиснул ручки кресла. Кто-то должен запретить этому человеку выходить на солнце, ему необходимо постоянно носить на голове колпак, как охотничьему соколу. Я снова перевел взгляд на сирсакер с вибрировавшими полосками, которые, казалось, вот-вот сложатся в телевизионную картинку.
– Рад слышать, что у вас все в порядке, – сказал доктор Хиббен, сделал паузу, снимая колпачок с авторучки и вновь надевая, потом дернул веревку, на которой висел нож гильотины, и перешел к тапочкам. – Хочу кое о чем с вами поговорить… Нынче утром ко мне пришла Сигрид Бобьен в довольно расстроенном состоянии.
– Да, знаю, произошло нечто странное.
– Она говорит, что у нее взяли тапочки. И… знаете, это очень неприятно… она утверждает, будто их взяли вы, поэтому я должен спросить: вы их взяли? Знаете, я уверен, что нет, но обязан спросить. Каждый приезжающий сюда художник должен быть огражден от любых неприятностей, получая возможность спокойно работать.
– Я не брал ее тапки. Клянусь. Когда она все это выложила за завтраком, у меня подскочил сахар. Не понимаю, почему она меня заподозрила.
Я взглянул ему в лицо, отыскал глаза – два голубеньких камешка, – желая убедить в своей невиновности, все больше привыкая к его внешности, как санитарка в ожоговой бригаде.
– Какой сахар? – переспросил он.
– Волнение для меня то же самое, что стаканчик мороженого; я слабею… Шел однажды своей дорогой в Нью-Йорке, крыса меня перепутала с мусорным баком, прыгнула на ногу, забралась на колено, только там поняла, что я человек. По-моему, будь я младенцем, попыталась бы съесть. А так просто бросилась в другую сторону и исчезла, видимо, чтобы друзьям рассказать. Ну, после того, как она убежала, я закричал, потом у меня весь сахар растаял, пришлось купить бутылочку лимонада, чтобы прийти в себя.
Я пожалел, что выпалил крысиную историю – должно быть, ничего не мог с собой поделать, как ветеран войны, который постоянно кричит: «Ложись!» – в самые неподходящие моменты. Впрочем, кажется, доктор Хиббен меня не осуждал.
– Прискорбно слышать историю с крысой. Действительно ужасно, – посочувствовал он. И спросил: – Значит, тапочек вы не брали?
– Нет, клянусь, даже не знал, что у Сигрид есть тапочки… Как только услышал о преступлении, задумал выставить за дверь свои тапочки, возможно, привязать к запястью резинкой или еще чем-нибудь на случай, если засну, и поймать вора… Впрочем, у меня комната в коридоре, там мало что происходит, но все-таки хоть какой-то план.
– Очень благородно с вашей стороны… хотя я не думаю, будто кто-то расхаживает по особняку и крадет тапочки. Я говорил с Чарльзом Маррином, он видит здесь просто глупую шутку, и я с ним согласен, но, знаете, хотел все-таки с вами поговорить, теперь могу заверить Сигрид, что ей нечего беспокоиться.
– Мне очень жаль, что она так расстроилась.
– Каждый реагирует на стресс по-разному, – заметил он.
– Да, стресс производит очень сильный стресс, – по-идиотски изрек я и перевел беседу в другое русло: – По-моему, надо взять какую-нибудь страничку из морского устава, заимствовать предупредительные сигналы бедствия вместо того, чтоб орать друг на друга. Думаю, световой сигнал гораздо эффективнее дурного поведения.
Я намекнул, что не одобряю утренней атаки Бобьен, но доктор Хиббен не ответил. Просто смотрел на меня. Не мог оправдать ее поступок, поэтому мы почти закончили обсуждение проблемы, в ходе которого никаких тайных карт не открылось. Хорошая новость заключалась в том, что вроде бы все должно кончиться хорошо. Дело обошлось довольно легко, если не считать внешности доктора. При желании мы свободно могли бы побеседовать на другие темы, мне ужасно хотелось спросить, консультировался ли он с дерматологом, но не стоило преступать границы. Поэтому я решил попрактиковаться в комплиментах, следуя примеру Дживса и Маррина, хваливших мои усы. И сказал:
– Мне очень нравится ваш костюм из сирсакера. Говоря между нами, по-моему, со времен британской колонизации Индии в одной комнате редко бывало столько людей в сирсакере.
– Забавно, – оценил доктор Хиббен. – И мне ваш пиджак нравится… Брюк к нему нет?
– Во время приобретения пиджака я себе брюки позволить не мог, – объяснил я, сказав правду, но также подумав, что полный костюм из сирсакера – это слишком. Слишком броско, слишком смахивает на пижаму… Конечно, на докторе Хиббене это было запредельно слишком; я бы не удивился, услышав, что у Дорис, Барбары и Сью развилась глаукома и они собираются подать групповой иск против его костюма.
– Понятно, – кивнул доктор Хиббен. – Что ж, брюки цвета хаки отлично смотрятся с пиджаком из сирсакера. И ваш галстук мне нравится. Это колибри?
– Да. Этот галстук всем нравится. Кстати, вы не знаете происхождения слова «сирсакер»? Я ношу пиджак много лет, и мне только сейчас пришло в голову, что слово очень странное. Как думаете? Сирсакер – мудрец, которого очень легко обмануть?
– Не знаю, – сказал доктор Хиббен, – но можно проверить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36