Так увлеклись, что даже не подумали о возможном пожаре. Вполне могли спалить весь особняк.
– Романтично с их стороны, но опасно, – сказала София, шестидесятисчемтолетняя художница, пишущая свои холсты одной краской: черной. Она прославилась, написав сотни сплошь черных картин, добиваясь переоценки цвета, хотя, видимо, приходила к единственному заключению: очень темный. У нее были серебристо-седые волосы и привлекательная фигура молодой женщины. Она была в рубашке с открытым воротом, где виднелась ложбинка между грудями, внушая мне эдипов комплекс. – Почему пожарная сигнализация не сработала? – спросила София. – Мы все могли погибнуть.
– Интересно, не символизирует ли фактически дыра в простыне какой-нибудь эротический ритуал? – не без иронии вставил Кеннет с коварной улыбкой. Его радовала порочность Криса и Люка. Он сам был старым гомосексуалистом с красивым носом.
– Я слышал, – сказал я, желая вступить в дискуссию, – хотя так и не получил реального подтверждения, будто хасиды используют дырявые простыни в религиозных целях.
– Очень старый и очень глупый слух, – заявил Израэль Гринберг в таких же перекошенных очках, как вчера. – Вроде того, что они кровь пьют в еврейскую Пасху.
Видимо, он подумал, будто я порочу евреев, не зная, что я сам еврей, не поняв, что мое замечание вовсе не оскорбительно, по крайней мере, на мой собственный взгляд. Должно быть, Израэля ввел в заблуждение мой языческий наряд – пиджак из сирсакера, галстук с колибри. Минуту царило неловкое молчание, во время которого я не знал, что сказать.
Добряк Тинкл попробовал меня выручить, брякнув:
– В пожаре погибли бы все летучие мыши. Кое-кто был бы этому рад.
Никто не знал, как на это заявление реагировать, и Тинкл скорбно взглянул на меня. Возможно, он высказал зашифрованное сообщение? Не хотел ли погибнуть в пожаре? Не рассказывал ли о желании перевоплотиться в летучую мышь, добавив, что его книга – пространная предсмертная записка? Тут меня осенила счастливая мысль затащить его в бордель нынче вечером и решить все проблемы. За ней последовала и другая – для этого мне придется напиться, против чего в сознании не возникло протеста. Я и от похмелья еще не оправился, а фашистское алкогольное мышление уже работает!
Желая загладить промашку, я обратился к Израэлю Гринбергу:
– Мне ничуть не хотелось обидеть хасидов. Я их глубоко уважаю, недавно чуть сам к ним не присоединился.
– Правда? – переспросила Джун Гринберг, а Израэль Гринберг скептически на меня посмотрел сквозь одно стекло очков, фактически находившееся перед глазным яблоком.
Меня заподозрили в преувеличении. Я вовсе не собирался преувеличивать свои связи с хасидами, просто старался откреститься от подозрений в антисемитизме.
– Ну, как бы чуть не присоединился, – отступил я. – Поехал в Шарон-Спрингс, где находится оживленный хасидский анклав, хотел там полечиться, с ними познакомиться, походить среди них, скорей как журналист, чем что-нибудь другое, но меня потом сюда пригласили.
Гринберги, кажется, чуть-чуть смягчились. Маррин счел объяснения к делу не относящимися, переводя беседу в прежнее более важное и насущное русло.
– Итак, доктору Хиббену придется принять меры к Люку и Крису. Это будет весьма неприятно. Может быть, он выкинет обоих или, в самом крайнем случае, сделает строгое предупреждение. Поэтому мне не хочется, чтобы Сигрид ходила к нему насчет тапочек. Он действительно может подумать, будто все мы с ума посходили.
Бобьен, сама того не зная, приняла это за выходную реплику, вошла в столовую и направилась прямо к нашему столику.
– Вон она, – шепнул Кеннет Маррину, как бы предупреждая, что о ней больше нельзя говорить.
Когда она приблизилась, я заметил у нее в руках два куска бумаги – вырезанные подошвы! Бобьен бросилась прямо ко мне, взмахнув вырезанными подошвами, с ошеломляющим обвинением:
– Это вы сделали, да?
Реплика прозвучала с потрясающим драматизмом. Поистине: «J'accuse!» Все сидевшие за одним со мной столом – Израэль и Джун Гринберг, Кеннет, Дон, София, Тинкл, Чарльз, остальные присутствовавшие в столовой взглянули на меня.
Сначала обвинение в антисемитизме, а теперь в воровстве!
Бобьен – оскорбленная женщина. Только потому, что я не вернулся, не довел до конца поцелуй, оказался подозреваемым номер один в краже тапок.
– Вы украли мои тапочки! – провозгласила она обвинительное заключение, вернее, повторила, поскольку на первое восклицание я не ответил.
– Нет, – удалось выдавить мне. – Клянусь, я ваши тапочки никогда даже пальцем не тронул бы.
Видно, она неправильно поняла и потребовала:
– Не оскорбляйте меня!
– Сядьте, Сигрид, – велел Маррин. – Алан не мог взять ваши тапки.
– Почему это? – спросила она.
– Он только что сюда приехал, – объяснил Маррин, впрочем, кажется, это не обелило мое доброе имя ни в глазах Бобьен, ни во мнении соседей по столу, которые только что слышали, как меня поймали на чистой лжи о связи с хасидами. Если я способен солгать, то способен и тапки украсть. Безусловно, ни один суд не признает свидетельство Маррина убедительным доказательством. Вдобавок статус новичка, никому не известная личность, разбитое лицо – все работало против меня.
– Клянусь, я не брал ваших тапочек, – с искренним отчаянием повторил я, хотя в голове промелькнуло сомнение. По словам Тинкла, он довел меня, отключившегося, до комнаты, только, может быть, не до конца довел, потом я вполне мог повернуть обратно… правда, я не знаю, где расположилась Бобьен, и у меня нет ножниц, и негде их взять… Тем не менее все-таки…
– Сигрид, сядьте, пожалуйста, – упрашивал Маррин. – Кто-то просто сыграл с вами глупую шутку. Алан очень славный молодой человек. Не имеет никакого отношения к вашим тапочкам.
Бобьен, несмотря на его уговоры, осталась стоять, пребывая в сильном возбуждении.
– Мне бы польстило, если бы кто-нибудь утащил мои тапки, – вставила Джун Гринберг, стараясь ее утешить.
– А мне не польстило. Я пошла к доктору Хиббену, показала вот это. – Бобьен продемонстрировала вырезанные из бумаги подошвы. – Он сказал, что постарается вернуть тапочки. Мне совсем ни к чему подобные безобразия во время работы!
– Разумеется, – подтвердила София, дружелюбно поддерживая коллегу-художницу и одновременно пытаясь ее успокоить.
– Все будет в полном порядке, – заверил Маррин.
– Я знаю, что это он. – Бобьен ткнула в меня пальцем, уровень сахара в моей крови совершил кульбит, нахлынула ужасающая волна слабости, страха, я подумал, что сейчас упаду в обморок. Потом Бобьен вышла из зала.
Глава 22
И без того высокая статистика заболеваемости диабетом в нашей стране повышается. Мне обеспечено алиби. Высокая статистика заболеваемости диабетом снижается. Каучуковая шея крепнет. Иногда чрезмерное содержание тестостерона в организме приводит к выпадению волос. Мангров в велогонке «Тур де Франс». Что касается галстука. Серотонин и тестостерон в правильном сочетании вызывают одинаковую эйфорию
– Она каждое лето с ума сходит, – сказал Маррин. – Не расстраивайтесь.
– Как правило, из-за мужчины, – добавила Джун Гринберг. – В этом году вы именно тот самый объект.
– Она немного истерична, – заметила София. – Ее действительно одолели летучие мыши, и она все время твердит, будто в особняке бродит привидение.
Сахар у меня в крови поистине взбесился: я очутился в глубокой диабетической опасности. В любой момент может потребоваться ампутация. Брошенное Бобьен обвинение добило меня. Я себя чувствовал хрупким и беззащитным, как бабочка. Я не создан для конфронтации, едва осмеливаясь на робкое сопротивление.
– Кто же взял тапочки? – поинтересовался Кеннет.
– Реджинальд Мангров? – предположила София. – Несколько лет назад Сигрид сходила по нему с ума.
– Нет. Реджинальд слишком погружен в себя, чтобы решиться на такую глупость, – возразил Маррин. – С ним никогда ничего подобного не случится.
– Может, вы? – обратился ко мне скульптор Дональд с половиной большого пальца.
– Я этого не делал, клянусь, – поклялся я. – Даже не знаю, в какой она комнате.
– Он со мной выпивал вчера вечером, – заявил Тинкл, – я довел его до спальни. Он не имел понятия, как до нее добраться. Если б взял тапочки, я увидел бы.
Благодарение Богу за Тинкла. Не самый надежный свидетель – доверие к нему подорвано замечанием о гибели в огненной буре летучих мышей, – но мое местонахождение он описал уверенно, четко. В душе понимал, что предоставленное мне алиби не совсем доказательно – видимо, мое беспамятство и чуть не состоявшийся поцелуй с Бобьен заставили его усомниться в моей невинности, – и все-таки встал на защиту. Хороший человек! Похоже, его утверждение рассеяло все сомнения на мой счет, какие могли возникнуть у соседей по столу, что послужило большим облегчением. Затем были рассмотрены прочие вероятные подозреваемые, началась ремиссия диабета.
Все еще трясясь, я умудрился прожевать кусочек омлета, захлебнуться глотком кофе. Ужасное начало дня. Хуже любой утренней встречи с дядей Ирвином. Собственно, неплохо бы натравить дядю Ирвина на Бобьен. Он был бы достойным соперником, и я, как ни странно, сидя за столом, тупо глотая яичницу, почувствовал нечто вроде горячей привязанности к воплощению бородатого Пио. Я представил, как дядя размахивает пистолетом и кричит на Бобьен: «Племянник моей жены никогда не взял бы ваши тапки!»
Покончив с завтраком, я извинился, встал из-за стола, почти лишенный сил. Мысленно воображал дядю Ирвина своим защитником, который за меня рассердился бы, взял на себя мой гнев, но подлинной моей реакцией на ситуацию с Бобьен было желание проскочить мимо злости прямо в депрессию. Хотелось заползти в постель, завершить этот день и начать новый. Завтра.
– Увидимся позже, – сказал Тинкл, когда я поднялся.
– Конечно, увидимся, – подтвердил я, поблагодарив его взглядом за помощь.
Я захромал прочь, но Маррин поймал меня за рукав.
– Не расстраивайтесь из-за Сигрид, – сказал он. – Кто б ни стащил ее тапочки, наверняка сегодня поставит обратно под дверь, после чего все развеется. Идите пишите, забудьте про тапки.
– Хорошо, – кивнул я.
Вышел из столовой, поплелся к черной комнате за дневным пайком, собираясь весь день провести у себя. Пока не хочется общаться с сумасшедшими. Просплю до вечера, пропущу ужин, попотчую Дживса хорошей едой в городе.
В черной комнате сахар снова скакнул.
Там была Ава.
Отыскивала свою флягу между сорока с чем-то чужими. Поиски предназначенной мне еды подвели бы меня слишком близко. Я не чувствовал себя на это способным. Силы полностью подорвала атака со стороны Бобьен. Если подойти чересчур близко к Аве, голова моментально качнется на шее, как у парализованного, потерявшего контроль над мышцами. Поэтому надо либо ретироваться, поднявшись по черной лестнице к себе в комнату, что выглядело бы глупо, либо пройти прямо мимо нее, выйдя из особняка как бы на утреннюю прогулку. Выбрав последний маневр, я направился к двери. Ава с флягой в руках оглянулась:
– А мы не встречались. Ты новенький?
– Да, – сказал я, безошибочно чувствуя, что голова моя держится на очень тонкой карандашной резинке. Интересно, лишаются ли другие люди способности держать голову при перенапряжении нервной системы и сумасшедших выкрутасах сахара в крови?
Вблизи нос производил потрясающее впечатление – для меня слишком сильное. В носовом департаменте Шейлок выглядел бы рядом с ней куклой Барби. Полная грудь, едва умещавшаяся в ярко-желтом коротеньком топе, почти точно так же пронзала мне сердце, как тот самый нос, заняв второе место сразу после него.
Кроме того, на ней были тонкие шорты для бега, которые в других цивилизациях могли бы использоваться для перевязки мелких ран. Она только что совершила пробежку – я мельком увидел пропотевшие сексуальные волосатые пучки под мышками и сам залился потом. Полностью растекся грязной лужей.
Кроме того, глаза у нее были зеленые. Перед зелеными глазами устоять невозможно. С голубыми, карими, серыми, радужными глазами еще можно более или менее иметь дело. Но дайте кому-нибудь зеленые глаза, и он будет править миром.
– Меня зовут Ава Инноченцо, – представилась она.
Я был выше ее по меньшей мере на три дюйма, но казалось, она надо мной возвышается. Такое впечатление на меня производят высокие женщины. Возможно, женский рост и размер обуви измеряются в ином масштабе. Рост Авы составлял пять футов девять дюймов – по мужским меркам шесть и четыре.
– Алан Блэр, – представился я.
Она протянула руку, мы обменялись рукопожатиями. Пожатие у нее было крепкое, я на него также крепко ответил. Меня это утешило. В конце концов, контроль над мышцами не полностью утрачен. Прикосновение к ней как бы вдохнуло в меня жизнь. Голова перестала виснуть и качаться.
– У нас уже есть один Алан, – заметила она. – Тинкл.
– Да, с Тинклом я знаком.
Крепкое рукопожатие удалось, шея функционировала, а язык в интересной беседе тащился далеко позади. В драгоценные жизненные моменты, когда хочется проявить максимальное очарование, я особенно косноязычен и туп. Можно было б сказать что-нибудь остроумное насчет изобилия Аланов или обыграть фамилию Тинкл, сообщив, что я – Алан Тинкл-Тоус, из Англии, где многие фамилии пишутся через дефис.
– Чем занимаешься? – спросила она.
– Пишу. – Ничего больше выдавить не сумел. Впрочем, к черту милый диалог. Я почуял в себе страшную силу. Эта женщина как-то подействовала на химический состав моей крови. Мне хотелось на нее наброситься, ухватить за нос, как за дверную ручку, присосаться к груди. Я испытывал одновременно грубые и инфантильные желания. Чувствовал себя настоящим мужчиной.
– А я не умею писать. Правописание ни к черту.
– Очень жаль. – Я мысленно ее развернул, схватил за бедра, наехал сзади. Прежние диабетические катаклизмы сменились чрезмерным приливом тестостерона, вызывающего, как говорят, облысение. Некоторые в один миг седеют, а мои волосы целиком встали дыбом на голове под действием хлынувшего в организм мужского гормона. Либо они сейчас вырвутся с корнем, либо я дам промашку, как Тинкл.
– Да плевала я на правописание. Отослала заявку на грант со сплошными ошибками, и никто ничего не сказал. От художников не ждут грамотности.
Я стоял на грани катастрофической потери волос и публичного извержения, но сумел перевести эти внутренние силы в словесную бурю, тем более по сравнению с предыдущим скупым вкладом в беседу. И действительно обрел дар речи:
– Ну, у многих писателей тоже ужасное правописание. Говорят, Фицджеральд очень плохо писал… Интересно было б устроить состязания по орфографии между известными писателями, выставив напоказ недостатки… ПЕН-клуб мог бы на этом деньги зарабатывать, помогать писателям, попавшим в тюрьму, хотя почти всем писателям в тюрьмах нравится, материала там много, поэтому, может быть, не захотят выходить… Жан Жене лучшие вещи писал за решеткой. Конечно, тюремная жизнь ему нравилась и по другим причинам… Я бы не возражал против тюрьмы, только неприятно получать ножевые удары… Постойте секундочку, интересно, почему говорят «состязания по орфографии»? Вы, случайно, не знаете?
– Нет. Какая-то дикость. Почему состязания? Почему не экзамены?
Слушая, я отводил глаза от грудей, но они были такими полными, что я их видел не глядя, если вы меня понимаете. Воспринимал локатором. И конечно, невероятный нос находился прямо передо мной – правила поведения позволяли на него смотреть, – мне хотелось расплющить его поцелуями, запустив пальцы в густые волосы, намотав на кулак.
– Экзамен действительно правильнее, – согласился я, – зато состязание интереснее… Я бы неплохо выступил на состязании по орфографии, хотя предпочитаю британское правописание, только не решаюсь им пользоваться.
– Ты что, подрался? – спросила она, явно потеряв интерес к орфографии, разглядывая мои глаза и нос, почти сравнявшийся с ее носом, по крайней мере, в необычности.
– Подрался, – с гордостью подтвердил я, заметив вспышку уважения и любопытства в ее взгляде. Чувствовалось, ей нравится моя физиономия пещерного дикаря, и я быстро диагностировал, что она предпочитает брутальных мужчин. В конце концов, при таком впечатляющем физическом развитии одолеть ее может только пещерный мужчина. А я переживал подъем. Уже почти сравнялся с ней ростом. Я вырос! Вырос с презренных пяти футов четырех дюймов или около того почти до пяти с девятью. Если бы дорасти до естественных шести футов, можно было бы ей овладеть.
Понятно, это безнадежно при ее росте в шесть футов и четыре дюйма в мужских измерениях, но в подобных капризах теории я как-то не совсем разобрался. По-моему, вот что происходит: я сокращаюсь, а женщина увеличивается. Даже низенькие женщины кажутся мне высокими.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
– Романтично с их стороны, но опасно, – сказала София, шестидесятисчемтолетняя художница, пишущая свои холсты одной краской: черной. Она прославилась, написав сотни сплошь черных картин, добиваясь переоценки цвета, хотя, видимо, приходила к единственному заключению: очень темный. У нее были серебристо-седые волосы и привлекательная фигура молодой женщины. Она была в рубашке с открытым воротом, где виднелась ложбинка между грудями, внушая мне эдипов комплекс. – Почему пожарная сигнализация не сработала? – спросила София. – Мы все могли погибнуть.
– Интересно, не символизирует ли фактически дыра в простыне какой-нибудь эротический ритуал? – не без иронии вставил Кеннет с коварной улыбкой. Его радовала порочность Криса и Люка. Он сам был старым гомосексуалистом с красивым носом.
– Я слышал, – сказал я, желая вступить в дискуссию, – хотя так и не получил реального подтверждения, будто хасиды используют дырявые простыни в религиозных целях.
– Очень старый и очень глупый слух, – заявил Израэль Гринберг в таких же перекошенных очках, как вчера. – Вроде того, что они кровь пьют в еврейскую Пасху.
Видимо, он подумал, будто я порочу евреев, не зная, что я сам еврей, не поняв, что мое замечание вовсе не оскорбительно, по крайней мере, на мой собственный взгляд. Должно быть, Израэля ввел в заблуждение мой языческий наряд – пиджак из сирсакера, галстук с колибри. Минуту царило неловкое молчание, во время которого я не знал, что сказать.
Добряк Тинкл попробовал меня выручить, брякнув:
– В пожаре погибли бы все летучие мыши. Кое-кто был бы этому рад.
Никто не знал, как на это заявление реагировать, и Тинкл скорбно взглянул на меня. Возможно, он высказал зашифрованное сообщение? Не хотел ли погибнуть в пожаре? Не рассказывал ли о желании перевоплотиться в летучую мышь, добавив, что его книга – пространная предсмертная записка? Тут меня осенила счастливая мысль затащить его в бордель нынче вечером и решить все проблемы. За ней последовала и другая – для этого мне придется напиться, против чего в сознании не возникло протеста. Я и от похмелья еще не оправился, а фашистское алкогольное мышление уже работает!
Желая загладить промашку, я обратился к Израэлю Гринбергу:
– Мне ничуть не хотелось обидеть хасидов. Я их глубоко уважаю, недавно чуть сам к ним не присоединился.
– Правда? – переспросила Джун Гринберг, а Израэль Гринберг скептически на меня посмотрел сквозь одно стекло очков, фактически находившееся перед глазным яблоком.
Меня заподозрили в преувеличении. Я вовсе не собирался преувеличивать свои связи с хасидами, просто старался откреститься от подозрений в антисемитизме.
– Ну, как бы чуть не присоединился, – отступил я. – Поехал в Шарон-Спрингс, где находится оживленный хасидский анклав, хотел там полечиться, с ними познакомиться, походить среди них, скорей как журналист, чем что-нибудь другое, но меня потом сюда пригласили.
Гринберги, кажется, чуть-чуть смягчились. Маррин счел объяснения к делу не относящимися, переводя беседу в прежнее более важное и насущное русло.
– Итак, доктору Хиббену придется принять меры к Люку и Крису. Это будет весьма неприятно. Может быть, он выкинет обоих или, в самом крайнем случае, сделает строгое предупреждение. Поэтому мне не хочется, чтобы Сигрид ходила к нему насчет тапочек. Он действительно может подумать, будто все мы с ума посходили.
Бобьен, сама того не зная, приняла это за выходную реплику, вошла в столовую и направилась прямо к нашему столику.
– Вон она, – шепнул Кеннет Маррину, как бы предупреждая, что о ней больше нельзя говорить.
Когда она приблизилась, я заметил у нее в руках два куска бумаги – вырезанные подошвы! Бобьен бросилась прямо ко мне, взмахнув вырезанными подошвами, с ошеломляющим обвинением:
– Это вы сделали, да?
Реплика прозвучала с потрясающим драматизмом. Поистине: «J'accuse!» Все сидевшие за одним со мной столом – Израэль и Джун Гринберг, Кеннет, Дон, София, Тинкл, Чарльз, остальные присутствовавшие в столовой взглянули на меня.
Сначала обвинение в антисемитизме, а теперь в воровстве!
Бобьен – оскорбленная женщина. Только потому, что я не вернулся, не довел до конца поцелуй, оказался подозреваемым номер один в краже тапок.
– Вы украли мои тапочки! – провозгласила она обвинительное заключение, вернее, повторила, поскольку на первое восклицание я не ответил.
– Нет, – удалось выдавить мне. – Клянусь, я ваши тапочки никогда даже пальцем не тронул бы.
Видно, она неправильно поняла и потребовала:
– Не оскорбляйте меня!
– Сядьте, Сигрид, – велел Маррин. – Алан не мог взять ваши тапки.
– Почему это? – спросила она.
– Он только что сюда приехал, – объяснил Маррин, впрочем, кажется, это не обелило мое доброе имя ни в глазах Бобьен, ни во мнении соседей по столу, которые только что слышали, как меня поймали на чистой лжи о связи с хасидами. Если я способен солгать, то способен и тапки украсть. Безусловно, ни один суд не признает свидетельство Маррина убедительным доказательством. Вдобавок статус новичка, никому не известная личность, разбитое лицо – все работало против меня.
– Клянусь, я не брал ваших тапочек, – с искренним отчаянием повторил я, хотя в голове промелькнуло сомнение. По словам Тинкла, он довел меня, отключившегося, до комнаты, только, может быть, не до конца довел, потом я вполне мог повернуть обратно… правда, я не знаю, где расположилась Бобьен, и у меня нет ножниц, и негде их взять… Тем не менее все-таки…
– Сигрид, сядьте, пожалуйста, – упрашивал Маррин. – Кто-то просто сыграл с вами глупую шутку. Алан очень славный молодой человек. Не имеет никакого отношения к вашим тапочкам.
Бобьен, несмотря на его уговоры, осталась стоять, пребывая в сильном возбуждении.
– Мне бы польстило, если бы кто-нибудь утащил мои тапки, – вставила Джун Гринберг, стараясь ее утешить.
– А мне не польстило. Я пошла к доктору Хиббену, показала вот это. – Бобьен продемонстрировала вырезанные из бумаги подошвы. – Он сказал, что постарается вернуть тапочки. Мне совсем ни к чему подобные безобразия во время работы!
– Разумеется, – подтвердила София, дружелюбно поддерживая коллегу-художницу и одновременно пытаясь ее успокоить.
– Все будет в полном порядке, – заверил Маррин.
– Я знаю, что это он. – Бобьен ткнула в меня пальцем, уровень сахара в моей крови совершил кульбит, нахлынула ужасающая волна слабости, страха, я подумал, что сейчас упаду в обморок. Потом Бобьен вышла из зала.
Глава 22
И без того высокая статистика заболеваемости диабетом в нашей стране повышается. Мне обеспечено алиби. Высокая статистика заболеваемости диабетом снижается. Каучуковая шея крепнет. Иногда чрезмерное содержание тестостерона в организме приводит к выпадению волос. Мангров в велогонке «Тур де Франс». Что касается галстука. Серотонин и тестостерон в правильном сочетании вызывают одинаковую эйфорию
– Она каждое лето с ума сходит, – сказал Маррин. – Не расстраивайтесь.
– Как правило, из-за мужчины, – добавила Джун Гринберг. – В этом году вы именно тот самый объект.
– Она немного истерична, – заметила София. – Ее действительно одолели летучие мыши, и она все время твердит, будто в особняке бродит привидение.
Сахар у меня в крови поистине взбесился: я очутился в глубокой диабетической опасности. В любой момент может потребоваться ампутация. Брошенное Бобьен обвинение добило меня. Я себя чувствовал хрупким и беззащитным, как бабочка. Я не создан для конфронтации, едва осмеливаясь на робкое сопротивление.
– Кто же взял тапочки? – поинтересовался Кеннет.
– Реджинальд Мангров? – предположила София. – Несколько лет назад Сигрид сходила по нему с ума.
– Нет. Реджинальд слишком погружен в себя, чтобы решиться на такую глупость, – возразил Маррин. – С ним никогда ничего подобного не случится.
– Может, вы? – обратился ко мне скульптор Дональд с половиной большого пальца.
– Я этого не делал, клянусь, – поклялся я. – Даже не знаю, в какой она комнате.
– Он со мной выпивал вчера вечером, – заявил Тинкл, – я довел его до спальни. Он не имел понятия, как до нее добраться. Если б взял тапочки, я увидел бы.
Благодарение Богу за Тинкла. Не самый надежный свидетель – доверие к нему подорвано замечанием о гибели в огненной буре летучих мышей, – но мое местонахождение он описал уверенно, четко. В душе понимал, что предоставленное мне алиби не совсем доказательно – видимо, мое беспамятство и чуть не состоявшийся поцелуй с Бобьен заставили его усомниться в моей невинности, – и все-таки встал на защиту. Хороший человек! Похоже, его утверждение рассеяло все сомнения на мой счет, какие могли возникнуть у соседей по столу, что послужило большим облегчением. Затем были рассмотрены прочие вероятные подозреваемые, началась ремиссия диабета.
Все еще трясясь, я умудрился прожевать кусочек омлета, захлебнуться глотком кофе. Ужасное начало дня. Хуже любой утренней встречи с дядей Ирвином. Собственно, неплохо бы натравить дядю Ирвина на Бобьен. Он был бы достойным соперником, и я, как ни странно, сидя за столом, тупо глотая яичницу, почувствовал нечто вроде горячей привязанности к воплощению бородатого Пио. Я представил, как дядя размахивает пистолетом и кричит на Бобьен: «Племянник моей жены никогда не взял бы ваши тапки!»
Покончив с завтраком, я извинился, встал из-за стола, почти лишенный сил. Мысленно воображал дядю Ирвина своим защитником, который за меня рассердился бы, взял на себя мой гнев, но подлинной моей реакцией на ситуацию с Бобьен было желание проскочить мимо злости прямо в депрессию. Хотелось заползти в постель, завершить этот день и начать новый. Завтра.
– Увидимся позже, – сказал Тинкл, когда я поднялся.
– Конечно, увидимся, – подтвердил я, поблагодарив его взглядом за помощь.
Я захромал прочь, но Маррин поймал меня за рукав.
– Не расстраивайтесь из-за Сигрид, – сказал он. – Кто б ни стащил ее тапочки, наверняка сегодня поставит обратно под дверь, после чего все развеется. Идите пишите, забудьте про тапки.
– Хорошо, – кивнул я.
Вышел из столовой, поплелся к черной комнате за дневным пайком, собираясь весь день провести у себя. Пока не хочется общаться с сумасшедшими. Просплю до вечера, пропущу ужин, попотчую Дживса хорошей едой в городе.
В черной комнате сахар снова скакнул.
Там была Ава.
Отыскивала свою флягу между сорока с чем-то чужими. Поиски предназначенной мне еды подвели бы меня слишком близко. Я не чувствовал себя на это способным. Силы полностью подорвала атака со стороны Бобьен. Если подойти чересчур близко к Аве, голова моментально качнется на шее, как у парализованного, потерявшего контроль над мышцами. Поэтому надо либо ретироваться, поднявшись по черной лестнице к себе в комнату, что выглядело бы глупо, либо пройти прямо мимо нее, выйдя из особняка как бы на утреннюю прогулку. Выбрав последний маневр, я направился к двери. Ава с флягой в руках оглянулась:
– А мы не встречались. Ты новенький?
– Да, – сказал я, безошибочно чувствуя, что голова моя держится на очень тонкой карандашной резинке. Интересно, лишаются ли другие люди способности держать голову при перенапряжении нервной системы и сумасшедших выкрутасах сахара в крови?
Вблизи нос производил потрясающее впечатление – для меня слишком сильное. В носовом департаменте Шейлок выглядел бы рядом с ней куклой Барби. Полная грудь, едва умещавшаяся в ярко-желтом коротеньком топе, почти точно так же пронзала мне сердце, как тот самый нос, заняв второе место сразу после него.
Кроме того, на ней были тонкие шорты для бега, которые в других цивилизациях могли бы использоваться для перевязки мелких ран. Она только что совершила пробежку – я мельком увидел пропотевшие сексуальные волосатые пучки под мышками и сам залился потом. Полностью растекся грязной лужей.
Кроме того, глаза у нее были зеленые. Перед зелеными глазами устоять невозможно. С голубыми, карими, серыми, радужными глазами еще можно более или менее иметь дело. Но дайте кому-нибудь зеленые глаза, и он будет править миром.
– Меня зовут Ава Инноченцо, – представилась она.
Я был выше ее по меньшей мере на три дюйма, но казалось, она надо мной возвышается. Такое впечатление на меня производят высокие женщины. Возможно, женский рост и размер обуви измеряются в ином масштабе. Рост Авы составлял пять футов девять дюймов – по мужским меркам шесть и четыре.
– Алан Блэр, – представился я.
Она протянула руку, мы обменялись рукопожатиями. Пожатие у нее было крепкое, я на него также крепко ответил. Меня это утешило. В конце концов, контроль над мышцами не полностью утрачен. Прикосновение к ней как бы вдохнуло в меня жизнь. Голова перестала виснуть и качаться.
– У нас уже есть один Алан, – заметила она. – Тинкл.
– Да, с Тинклом я знаком.
Крепкое рукопожатие удалось, шея функционировала, а язык в интересной беседе тащился далеко позади. В драгоценные жизненные моменты, когда хочется проявить максимальное очарование, я особенно косноязычен и туп. Можно было б сказать что-нибудь остроумное насчет изобилия Аланов или обыграть фамилию Тинкл, сообщив, что я – Алан Тинкл-Тоус, из Англии, где многие фамилии пишутся через дефис.
– Чем занимаешься? – спросила она.
– Пишу. – Ничего больше выдавить не сумел. Впрочем, к черту милый диалог. Я почуял в себе страшную силу. Эта женщина как-то подействовала на химический состав моей крови. Мне хотелось на нее наброситься, ухватить за нос, как за дверную ручку, присосаться к груди. Я испытывал одновременно грубые и инфантильные желания. Чувствовал себя настоящим мужчиной.
– А я не умею писать. Правописание ни к черту.
– Очень жаль. – Я мысленно ее развернул, схватил за бедра, наехал сзади. Прежние диабетические катаклизмы сменились чрезмерным приливом тестостерона, вызывающего, как говорят, облысение. Некоторые в один миг седеют, а мои волосы целиком встали дыбом на голове под действием хлынувшего в организм мужского гормона. Либо они сейчас вырвутся с корнем, либо я дам промашку, как Тинкл.
– Да плевала я на правописание. Отослала заявку на грант со сплошными ошибками, и никто ничего не сказал. От художников не ждут грамотности.
Я стоял на грани катастрофической потери волос и публичного извержения, но сумел перевести эти внутренние силы в словесную бурю, тем более по сравнению с предыдущим скупым вкладом в беседу. И действительно обрел дар речи:
– Ну, у многих писателей тоже ужасное правописание. Говорят, Фицджеральд очень плохо писал… Интересно было б устроить состязания по орфографии между известными писателями, выставив напоказ недостатки… ПЕН-клуб мог бы на этом деньги зарабатывать, помогать писателям, попавшим в тюрьму, хотя почти всем писателям в тюрьмах нравится, материала там много, поэтому, может быть, не захотят выходить… Жан Жене лучшие вещи писал за решеткой. Конечно, тюремная жизнь ему нравилась и по другим причинам… Я бы не возражал против тюрьмы, только неприятно получать ножевые удары… Постойте секундочку, интересно, почему говорят «состязания по орфографии»? Вы, случайно, не знаете?
– Нет. Какая-то дикость. Почему состязания? Почему не экзамены?
Слушая, я отводил глаза от грудей, но они были такими полными, что я их видел не глядя, если вы меня понимаете. Воспринимал локатором. И конечно, невероятный нос находился прямо передо мной – правила поведения позволяли на него смотреть, – мне хотелось расплющить его поцелуями, запустив пальцы в густые волосы, намотав на кулак.
– Экзамен действительно правильнее, – согласился я, – зато состязание интереснее… Я бы неплохо выступил на состязании по орфографии, хотя предпочитаю британское правописание, только не решаюсь им пользоваться.
– Ты что, подрался? – спросила она, явно потеряв интерес к орфографии, разглядывая мои глаза и нос, почти сравнявшийся с ее носом, по крайней мере, в необычности.
– Подрался, – с гордостью подтвердил я, заметив вспышку уважения и любопытства в ее взгляде. Чувствовалось, ей нравится моя физиономия пещерного дикаря, и я быстро диагностировал, что она предпочитает брутальных мужчин. В конце концов, при таком впечатляющем физическом развитии одолеть ее может только пещерный мужчина. А я переживал подъем. Уже почти сравнялся с ней ростом. Я вырос! Вырос с презренных пяти футов четырех дюймов или около того почти до пяти с девятью. Если бы дорасти до естественных шести футов, можно было бы ей овладеть.
Понятно, это безнадежно при ее росте в шесть футов и четыре дюйма в мужских измерениях, но в подобных капризах теории я как-то не совсем разобрался. По-моему, вот что происходит: я сокращаюсь, а женщина увеличивается. Даже низенькие женщины кажутся мне высокими.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36