С виду девушка была самая обыкновенная, но издавала немыслимый запах. Возможно, она это знала и не принимала ванну, компенсируя неприметную внешность. Я туда возвращался еще раза два, чтобы просто вдохнуть ее запах, возбудиться и бежать домой. Только там ее больше не было. Такие обстоятельства всегда огорчительны. Чужое расписание не всегда угадаешь.
– Я уже сказал, что запах меня заводит. Только дело не обязательно так очевидно. Видите вон ту крышку от термоса? – спросил Тинкл. Действительно, на полу валялась крышка от термоса. Он была перевернута и вполне могла служить чашкой.
– Может подействовать?
– Может.
– А что именно? Форма? Тот факт, что крышка служит вместилищем?
– Нет. Форма не имеет значения. Меня все сексуально возбуждает. Шнурок от ботинок, настольная лампа…
Я посмотрел на крышку от термоса, оценивая ее с точки зрения привлекательности, проверяя, подействует ли она на меня, как на Тинкла, но видел просто крышку, хоть и заинтересовался его замечанием об эротическом воздействии всяких вещей. Не знаю, спиртное ли в том виновато, но мне как бы хотелось признать крышку от термоса сексуальной. Я опять на нее посмотрел. Овальная форма вполне соблазнительна, но не больше того. Я взглянул на настольную лампу. Ничего. И продолжил доверительную беседу с Тинклом.
– Вы не испытываете оргазма в данный момент? – уточнил я, не вынося суждения, как ученый.
– Нет, виски глушит. Поэтому я много пью.
– Сколько раз в день бывает оргазм?
– Наряду с крепкой выпивкой я в качестве превентивной меры мастурбирую четыре-пять раз в день, чтобы спокойно выйти на люди.
Это звучало на удивление знакомо. Потом я себя разубедил: возможно, отчасти у нас одинаковые симптомы, но так можно сказать почти обо всех психических расстройствах.
– Как считаете, почему с вами такое случилось? – спросил я. – Может, надо обратиться к Оливеру Саксу. Возможно, проблема неврологическая. Как у мужчины, который уверен, что его жена была официанткой в баре.
– Я никаким сексом не занимаюсь. Вот в чем проблема. Мне тридцать один год. Девять лет у меня не было секса.
Что можно сказать в утешение? Девять лет – ужасно долгий срок. Вряд ли можно прожить без чего-нибудь девять лет, кроме разве поездки на Дальний Восток. Поэтому девять лет без столь существенной для личного благополучия вещи, как секс, кажутся весьма тяжким этапом. Бедный Тинкл! Я пропустил в последнее время месяцев семь, проведенных в Нью-Джерси, но это не шло ни в какое сравнение с тем, что приходится терпеть Тинклу.
– А если пойти к проститутке? – предложил я.
– Нет. Я в нее влюблюсь.
– Вы романтик. Восхитительно. Только лучше уступите. Лучше сходить к проститутке, чем расхаживать вокруг, постоянно испытывая оргазм при виде крышек от термоса, настольных ламп и шнурков от ботинок.
– Будет весьма огорчительно, если мне удастся заниматься сексом только за деньги.
– Слушайте, если бы все так думали, эта сфера производства целиком и полностью рухнула бы. Ничего тут нет страшного! Ну, может быть, пару минут после факта, но дело того стоит. Особенно в вашем случае.
– Не могу. Я буду себя чувствовать перед ней виноватым.
В этом вопросе упрямого Тинкла не переспоришь. Что, черт возьми, я для него мог сделать? Хорошо бы, чтоб Дживс помог найти выход, хоть, по-моему, его приводная система едва ли сработает в столь тяжком случае.
– Вы с кем-нибудь встречались? – спросил я.
– Иногда, но повторных свиданий у нас никогда не бывало, или женщины со мной встречались только из жалости. А теперь я обречен выстреливать, когда они просто стоят со мной рядом или когда вижу, как они держат вилку. Уже год ни с кем не встречался. Я опасен.
– Ничего не пойму, – признал я. – Вы очень симпатичный.
Тинкл только пристально посмотрел на меня, умоляя взглядом не заставлять его напоминать о своем росте. Он действительно был довольно привлекательным, с красивыми волнистыми волосами, со скулами портового грузчика, с крепким телом борца. Но имел такой же ужасающе маленький рост, как Маррин, хоть и не был на этом основании гомосексуалистом, насколько я мог судить: все его речи свидетельствовали о желании близости с женщинами. Тем не менее я подумывал предложить Тинклу гомосексуализм в качестве временного решения, но виновато счел его оскорбительным. Маленький рост вовсе не означает, что он не может завоевать женщину, хотя, безусловно, осложняет дело. В конце концов, мужчине нормального роста почти невозможно завоевать женщину, дляТинкла надо что-нибудь сделать. Я решил дожать его относительно проституток. Необходимо внушить ему, что он мужчина, а не протекающий водяной пистолет. Длянего это будет первым шагом к выздоровлению.
– Я действительно думаю, что вам лучше всего пойти в бордель, – объявил я. – Снять мистический налет с дела, самому перестроиться, видя в женщинах привлекательность, а не цель. Вы обретете некоторую уверенность в себе. Если проблема в деньгах, с радостью одолжу пятьсот долларов. Я недавно получил немалую сумму, бумажник по швам трещит. Отыщем хорошее заведение. В скаковом городе в начале бегового сезона должно быть полным-полно прекрасных женщин, которые вами займутся, приведут в порядок. Я вчера останавливался в паршивом месте, но видел на главном шоссе роскошные отели. Отправимся туда, посидим в баре, выпьем, тихонечко спросим совета у бармена.
Я мысленно увидел себя с крошкой-приятелем Тинклом в красивом баре, к нам подходят две прекрасные женщины… Может, и себя побалую. В прошлом, впервые приехав в Нью-Йорк, позволил себе кое-что в этой сфере, главным образом с катастрофическим исходом, но поначалу всегда приятно, в погоне за женщиной возникает какое-то откровение. Тем не менее Тинкл прав: перед проституткой чувствуешь себя виноватым, какой бы она ни была заезженной клячей, после этого обязательно жутко падаешь духом. Впрочем, может быть, здесь, в Саратоге, получится лучше. Вечная приманка: на этот раз будет лучше, иначе… Видно, такой крючок закидывают почти все прегрешения. Азартные игры, секс, алкоголь, наркотики, китайская еда – все это хочешь испробовать еще раз или в сотый раз, а к какому-нибудь здоровому занятию вроде плавания на каяке, если оно впервые не понравилось, никогда не вернешься.
– Я не могу пойти к проститутке, – уперся Тинкл. – Наверняка влюблюсь. Я чувствительный. Кроме того, у меня еще одна проблема, о которой я вам расскажу… Но с протечкой все хуже становится. Каждую ночь протекаю во сне, сколько б ни выпил и сколько б ни мастурбировал. Вчера приснились две спарившиеся собаки, и я сразу выстрелил. Нынче даже боюсь засыпать. Вдруг увижу омара с клешнями?
– Я еще виски выпью, – сказал я.
Способность к сопереживанию доконала меня: невыносимо слушать о несчастьях Тинкла. Былое хорошее настроение перерастало в черную тоску. Омар с клешнями! Психика Тинкла – настоящее минное поле. Он налил мне виски на два пальца.
– Вы были одной из собак или просто смотрели? – уточнил я.
– Просто смотрел. Потом пес сделал свое дело – я тоже.
– А какая другая проблема? – шепнул я, мысленно прикрывшись щитом от очередного удара. Не знаю, как Фрейд с Юнгом зарабатывали себе на жизнь.
– Гипергидроз, – объявил Тинкл.
– Что такое гипергидроз? – спросил я.
– Я слишком обильно потею.
– Это вам врач диагноз поставил?
– Да.
– Откуда у вас гипергидроз?
– Генетическое наследие. И стресс. Стресс усиливает генетические характеристики.
– Хорошо, вы сильно потеете. Почаще принимайте душ, пользуйтесь дезодорантами, вот и все. Может, таблетки какие-нибудь. При недержании мочи прописывают таблетки для осушения. Попробуйте.
– Ничего не помогает. Потею не только под мышками. У меня ладони невероятно мокрые. Омерзительно. Если дотронусь до женщины, она меня примет за мокрую губку.
– А с кем вы спали девять лет назад?
– С женщиной значительно старше меня. С лесбиянкой.
– Если она спала с вами, значит, была бисексуальной, а не лесбиянкой.
– Скорей лесбиянкой, чем бисексуальной. Никогда раньше не спала с мужчиной. Эксперимент длился полгода. Теперь вновь стала лесбиянкой.
– Ну, вернулась в форму, приятно проведя с вами полгода. Самое главное: как она относилась к вашим рукам?
– Не обращала внимания.
Тинкл рассказывал свою историю в полном отчаянии. Мне было интересно, исчерпывается ли этим его сексуальный опыт.
– Она была у вас единственной женщиной?
– Да. Единственной, причем лесбиянкой.
– Слушайте, очень многие жизнь бы отдали за право сделать подобное заявление… Смотрите с положительной стороны: она не обращала внимания на ваши руки. В гипергидрозе нет ничего страшного. Позвольте пожать вашу руку.
Он покачал головой.
– Прошу вас, пожалуйста. Хочу убедиться, что вы не преувеличиваете.
Он принялся вытирать руки о штаны.
– Не надо, – остановил я его. – Я должен получить полное впечатление.
Мы подали друг другу руки. Его ладонь действительно была очень скользкой, холодной, как мокрая губка. Я промолчал. Непонятно, как он это терпит. Я сам бы не вытерпел. Мысли совсем раскрошились. Я допил виски. Тинкл налил еще.
– Мне приходится пользоваться авторучками с нерастворимыми в воде чернилами, – сообщил он. – Уклоняться от рукопожатий или хотя бы быстро вытирать ладони о брюки… У меня однажды зимой было свидание, я сидел в ее машине, она все расспрашивала, почему стекло с моей стороны запотевает. Я объяснил, что печка, наверно, сломалась. Вот с чем мне приходится жить.
– Стекло запотевало от пота?
– Конечно.
– Да вы просто супергерой, – сказал я, стараясь вселить в него энтузиазм по поводу физических недостатков. – От вас стекла запотевают, авторучки текут. В вас проявляются силы природы. Вот с такой положительной стороны вы и должны смотреть.
– Я смотрю с положительной стороны. Это и проклятье, и дар… Бог знал, что я буду всегда одинок, поэтому снабдил меня собственной смазкой. – Тинкл жалобно улыбнулся. – И еще кое-что.
Я глубоко ушел в стул и покорно кивнул, словно раб, стоически принимающий очередной удар хлыста от господина-римлянина.
– Недавно заметил пятно на головке. – Он решил взвалить на меня все, не хотел отступаться. Жестокий Тинкл! Я не гожусь для подобного обращения. – Думаю, у меня рак пениса. Когда чем-нибудь злоупотребляешь, клетки начинают делиться. Видимо, так и вышло.
– Надо обратиться к врачу, – вымолвил я едва слышно. Тинкл меня одолел. Я физически обессилел. Никакой я не Хемингуэй. Последнее признание довело меня до предела.
– А вдруг врачи отрежут пенис? – страдальчески спросил Тинкл, совсем сводя меня с ума. – Жизнь кончится, даже и не начавшись.
– Не говорите так, это безумие, – прохрипел я.
– Не бойтесь, у меня есть план, – объявил Тинкл. – Я превращусь в летучую мышь. Выкрашу лицо жженой пробкой, как Эл Джолсон. Буду влетать в женские номера здесь, в усадьбе, никто ничего не заметит.
– Пожалуйста, скажите, что шутите, – взмолился я. Тинкл либо безумен, либо безумно пьян, либо то и другое.
– Нет. Превращусь в летучую мышь. Замечательный будет спектакль. Тут все жутко боятся летучих мышей.
– Но ведь вы же не собираетесь никого пугать?
– Нет, просто буду держаться в тени невидимкой. Меня и сейчас никто не видит. Будет точно то же самое.
– Слушайте, это безумие. Забудьте о летучих мышах и о раке пениса. Я уверен, что вы абсолютно здоровы. На своем пенисе я сам постоянно вижу чего-нибудь, чего там вовсе нет. Каждый что-нибудь видит. Таково условие обладания пенисом… Уверяю вас, нет никакого рака, и не надо вам изображать летучую мышь. Думайте о работе, о литературном творчестве… – Я махнул рукой на пишущую машинку. – Живите ради этого. Меня в последнее время преследуют несчастья – посмотрите на мое лицо, – но пока я работаю над романом, все будет хорошо. Поэтому позабудьте о сексе и о сумасшедших спектаклях. Над чем сейчас работаете?
– Над такой же книгой, как у Мангрова, только там все немного иначе.
– Что за книга? Расскажите, – попросил я. У него должна быть цель в жизни.
– Книга в виде предсмертной записки самоубийцы.
Почти в тот же момент моим страданиям пришел конец.
Я отключился.
Глава 20
Беседа с Дживсом об отслоении с любовью, в отличие от отслоения глазной сетчатки. Я произношу речь о возможности применения правил спасения утопающих к отношениям между людьми
– Ох, Дживс, – сказал я. Я лежал в постели. Было утро. Голова – сплошной нарыв; рот – старый кожаный бумажник без денег.
– Да, сэр?
– Ох, Дживс…
– Да, сэр?
– Прекратите. Пожалуйста. Мне плохо. Я не гожусь для дуэта.
– Да, сэр.
– Прошу вас, Дживс. Больше не повторяйте «да, сэр».
– Очень хорошо, сэр.
Я закрыл глаза. Думал, что меня, возможно, стошнит. Скрепился при помощи йоговского дыхания.
– Воды, Дживс.
Он испарился. Зашел в ванную, вышел со стаканом воды. Я приподнялся на локте, проглотил питательный коктейль из двух частей водорода и одной кислорода. Солнце освещало края тонких белых занавесок, заливая комнату золотистым ранним утренним светом. Я взглянул на дорожный будильник: всего половина восьмого. И снова лег на спину.
– Дживс, вновь беда грянула.
– Могу представить, сэр.
– Я опять развязал.
– Знаю, сэр.
– Вы меня презираете, Дживс?
– Конечно нет, сэр.
– А надо бы. Снова напился. Сорока восьми часов не прошло.
– Безусловно, вы поступаете как алкоголик, сэр.
– Значит, вы должны меня ненавидеть.
– Нет, сэр. Я отслоился.
– Как глазная сетчатка? Не желаете меня видеть?
– Не совсем так, сэр. Однажды я слышал, как ваша тетушка Флоренс рассказывала вашему дядюшке Ирвину о философии, положенной в основу собраний «Анонимных алкоголиков», которые она посещала. И сообщила ему, что с любовью от вас отслоилась.
– Как по-вашему, что это значит, Дживс?
– Что она вас любит, сэр, но помочь почти ничем не может. Признает, что не в силах помочь, хотя ваши самоубийственные поступки не мешают ей вас любить – на безопасном расстоянии.
– Значит, она меня не презирает за алкоголизм?
– Совершенно верно, сэр.
– И вы не презираете?
– Да, сэр.
– «Да» – презираете или «да» – не презираете?
– Я вас не презираю, сэр.
– Простите, что заставляю вас растолковывать. При таком количестве выпитого коэффициент интеллекта распиливается наполовину.
– Понимаю, сэр.
Я был подавлен. Меня тошнило. Мозги покалывало от обезвоживания. Я потерпел моральное поражение. В носу пульсировала боль.
Дживс терпеливо стоял рядом. Солнце по-прежнему освещало края штор, словно пламя, лижущее по краям лист бумаги. Пытаясь исцелиться, я сделал еще несколько дыхательных упражнений.
Сознание вдруг пронзил холодный ледоруб ужасного страха. Я не мог вспомнить, как попал к себе в комнату, что происходило после того, как обезумевший Тинкл довел меня до обморока. Не пострадал ли я? В затмении и прежде такое случалось. По рассказам приятелей, в колледже я влетел головой в стекло прекрасных старинных настенных часов в одном из самых роскошных принстонских обеденных клубов со словами: «Время надо мной не властно!» В трезвом виде никогда не разбил бы старые часы и не сделал бы столь горделиво-пустопорожнего заявления.
Однажды в Нью-Йорке был в баре на Восточных шестидесятых улицах, глядя часов в десять вечера боксерский матч, и больше ничего не запомнил до того момента, когда меня в начале пятого утра нашли под машиной, припаркованной на Элдридж-стрит в Нижнем Истсайде. Стоял довольно холодный ноябрь, пальто я потерял. Меня спас от стихии только великолепный верный серый твидовый пиджак от «Братьев Брукс». Но надо же такого натворить: потерять пальто, валяться под машиной!
Бармен из бара на Элдридж-стрит, где я часто бывал, закрыл заведение на ночь – как мне потом сообщили, – вышел вместе с подружкой-исландкой, заметил мои ноги, комически и трагически торчавшие из-под номерного знака, как у пьяной ведьмы, растолкал меня, вытащил из-под машины – нелегкое дело, – объяснил, что так можно и насмерть замерзнуть. Тут меня стошнило, причем я едва не забрызгал доброго человека, но все-таки удалось изловчиться. Потом они с подружкой привели меня к себе домой, где меня рвало еще часа два в туалете; там я и сидел безвыходно, почти лишенный физических и жизненных сил. Бармен лег спать, а подружка – милая блондинка – присматривала за мной. Я все извинялся и помню, как она сказала, вытирая мне лицо смоченным полотенцем: «Не извиняйся. Я из Исландии. Мы постоянно этим занимаемся».
Через несколько месяцев я прочитал в научном разделе «Нью-Йорк тайме», что в Исландии, стране с таким красивым названием, очень много случаев злоупотребления алкоголем. Значит, обо мне заботились боги, послав ухаживать за мной исландку, когда я в ней особенно нуждался.
Я так и не узнал, как попал с Восточных шестидесятых на Элдридж-стрит, преодолев расстояние почти с Манхэттен, и что делал почти шесть часов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
– Я уже сказал, что запах меня заводит. Только дело не обязательно так очевидно. Видите вон ту крышку от термоса? – спросил Тинкл. Действительно, на полу валялась крышка от термоса. Он была перевернута и вполне могла служить чашкой.
– Может подействовать?
– Может.
– А что именно? Форма? Тот факт, что крышка служит вместилищем?
– Нет. Форма не имеет значения. Меня все сексуально возбуждает. Шнурок от ботинок, настольная лампа…
Я посмотрел на крышку от термоса, оценивая ее с точки зрения привлекательности, проверяя, подействует ли она на меня, как на Тинкла, но видел просто крышку, хоть и заинтересовался его замечанием об эротическом воздействии всяких вещей. Не знаю, спиртное ли в том виновато, но мне как бы хотелось признать крышку от термоса сексуальной. Я опять на нее посмотрел. Овальная форма вполне соблазнительна, но не больше того. Я взглянул на настольную лампу. Ничего. И продолжил доверительную беседу с Тинклом.
– Вы не испытываете оргазма в данный момент? – уточнил я, не вынося суждения, как ученый.
– Нет, виски глушит. Поэтому я много пью.
– Сколько раз в день бывает оргазм?
– Наряду с крепкой выпивкой я в качестве превентивной меры мастурбирую четыре-пять раз в день, чтобы спокойно выйти на люди.
Это звучало на удивление знакомо. Потом я себя разубедил: возможно, отчасти у нас одинаковые симптомы, но так можно сказать почти обо всех психических расстройствах.
– Как считаете, почему с вами такое случилось? – спросил я. – Может, надо обратиться к Оливеру Саксу. Возможно, проблема неврологическая. Как у мужчины, который уверен, что его жена была официанткой в баре.
– Я никаким сексом не занимаюсь. Вот в чем проблема. Мне тридцать один год. Девять лет у меня не было секса.
Что можно сказать в утешение? Девять лет – ужасно долгий срок. Вряд ли можно прожить без чего-нибудь девять лет, кроме разве поездки на Дальний Восток. Поэтому девять лет без столь существенной для личного благополучия вещи, как секс, кажутся весьма тяжким этапом. Бедный Тинкл! Я пропустил в последнее время месяцев семь, проведенных в Нью-Джерси, но это не шло ни в какое сравнение с тем, что приходится терпеть Тинклу.
– А если пойти к проститутке? – предложил я.
– Нет. Я в нее влюблюсь.
– Вы романтик. Восхитительно. Только лучше уступите. Лучше сходить к проститутке, чем расхаживать вокруг, постоянно испытывая оргазм при виде крышек от термоса, настольных ламп и шнурков от ботинок.
– Будет весьма огорчительно, если мне удастся заниматься сексом только за деньги.
– Слушайте, если бы все так думали, эта сфера производства целиком и полностью рухнула бы. Ничего тут нет страшного! Ну, может быть, пару минут после факта, но дело того стоит. Особенно в вашем случае.
– Не могу. Я буду себя чувствовать перед ней виноватым.
В этом вопросе упрямого Тинкла не переспоришь. Что, черт возьми, я для него мог сделать? Хорошо бы, чтоб Дживс помог найти выход, хоть, по-моему, его приводная система едва ли сработает в столь тяжком случае.
– Вы с кем-нибудь встречались? – спросил я.
– Иногда, но повторных свиданий у нас никогда не бывало, или женщины со мной встречались только из жалости. А теперь я обречен выстреливать, когда они просто стоят со мной рядом или когда вижу, как они держат вилку. Уже год ни с кем не встречался. Я опасен.
– Ничего не пойму, – признал я. – Вы очень симпатичный.
Тинкл только пристально посмотрел на меня, умоляя взглядом не заставлять его напоминать о своем росте. Он действительно был довольно привлекательным, с красивыми волнистыми волосами, со скулами портового грузчика, с крепким телом борца. Но имел такой же ужасающе маленький рост, как Маррин, хоть и не был на этом основании гомосексуалистом, насколько я мог судить: все его речи свидетельствовали о желании близости с женщинами. Тем не менее я подумывал предложить Тинклу гомосексуализм в качестве временного решения, но виновато счел его оскорбительным. Маленький рост вовсе не означает, что он не может завоевать женщину, хотя, безусловно, осложняет дело. В конце концов, мужчине нормального роста почти невозможно завоевать женщину, дляТинкла надо что-нибудь сделать. Я решил дожать его относительно проституток. Необходимо внушить ему, что он мужчина, а не протекающий водяной пистолет. Длянего это будет первым шагом к выздоровлению.
– Я действительно думаю, что вам лучше всего пойти в бордель, – объявил я. – Снять мистический налет с дела, самому перестроиться, видя в женщинах привлекательность, а не цель. Вы обретете некоторую уверенность в себе. Если проблема в деньгах, с радостью одолжу пятьсот долларов. Я недавно получил немалую сумму, бумажник по швам трещит. Отыщем хорошее заведение. В скаковом городе в начале бегового сезона должно быть полным-полно прекрасных женщин, которые вами займутся, приведут в порядок. Я вчера останавливался в паршивом месте, но видел на главном шоссе роскошные отели. Отправимся туда, посидим в баре, выпьем, тихонечко спросим совета у бармена.
Я мысленно увидел себя с крошкой-приятелем Тинклом в красивом баре, к нам подходят две прекрасные женщины… Может, и себя побалую. В прошлом, впервые приехав в Нью-Йорк, позволил себе кое-что в этой сфере, главным образом с катастрофическим исходом, но поначалу всегда приятно, в погоне за женщиной возникает какое-то откровение. Тем не менее Тинкл прав: перед проституткой чувствуешь себя виноватым, какой бы она ни была заезженной клячей, после этого обязательно жутко падаешь духом. Впрочем, может быть, здесь, в Саратоге, получится лучше. Вечная приманка: на этот раз будет лучше, иначе… Видно, такой крючок закидывают почти все прегрешения. Азартные игры, секс, алкоголь, наркотики, китайская еда – все это хочешь испробовать еще раз или в сотый раз, а к какому-нибудь здоровому занятию вроде плавания на каяке, если оно впервые не понравилось, никогда не вернешься.
– Я не могу пойти к проститутке, – уперся Тинкл. – Наверняка влюблюсь. Я чувствительный. Кроме того, у меня еще одна проблема, о которой я вам расскажу… Но с протечкой все хуже становится. Каждую ночь протекаю во сне, сколько б ни выпил и сколько б ни мастурбировал. Вчера приснились две спарившиеся собаки, и я сразу выстрелил. Нынче даже боюсь засыпать. Вдруг увижу омара с клешнями?
– Я еще виски выпью, – сказал я.
Способность к сопереживанию доконала меня: невыносимо слушать о несчастьях Тинкла. Былое хорошее настроение перерастало в черную тоску. Омар с клешнями! Психика Тинкла – настоящее минное поле. Он налил мне виски на два пальца.
– Вы были одной из собак или просто смотрели? – уточнил я.
– Просто смотрел. Потом пес сделал свое дело – я тоже.
– А какая другая проблема? – шепнул я, мысленно прикрывшись щитом от очередного удара. Не знаю, как Фрейд с Юнгом зарабатывали себе на жизнь.
– Гипергидроз, – объявил Тинкл.
– Что такое гипергидроз? – спросил я.
– Я слишком обильно потею.
– Это вам врач диагноз поставил?
– Да.
– Откуда у вас гипергидроз?
– Генетическое наследие. И стресс. Стресс усиливает генетические характеристики.
– Хорошо, вы сильно потеете. Почаще принимайте душ, пользуйтесь дезодорантами, вот и все. Может, таблетки какие-нибудь. При недержании мочи прописывают таблетки для осушения. Попробуйте.
– Ничего не помогает. Потею не только под мышками. У меня ладони невероятно мокрые. Омерзительно. Если дотронусь до женщины, она меня примет за мокрую губку.
– А с кем вы спали девять лет назад?
– С женщиной значительно старше меня. С лесбиянкой.
– Если она спала с вами, значит, была бисексуальной, а не лесбиянкой.
– Скорей лесбиянкой, чем бисексуальной. Никогда раньше не спала с мужчиной. Эксперимент длился полгода. Теперь вновь стала лесбиянкой.
– Ну, вернулась в форму, приятно проведя с вами полгода. Самое главное: как она относилась к вашим рукам?
– Не обращала внимания.
Тинкл рассказывал свою историю в полном отчаянии. Мне было интересно, исчерпывается ли этим его сексуальный опыт.
– Она была у вас единственной женщиной?
– Да. Единственной, причем лесбиянкой.
– Слушайте, очень многие жизнь бы отдали за право сделать подобное заявление… Смотрите с положительной стороны: она не обращала внимания на ваши руки. В гипергидрозе нет ничего страшного. Позвольте пожать вашу руку.
Он покачал головой.
– Прошу вас, пожалуйста. Хочу убедиться, что вы не преувеличиваете.
Он принялся вытирать руки о штаны.
– Не надо, – остановил я его. – Я должен получить полное впечатление.
Мы подали друг другу руки. Его ладонь действительно была очень скользкой, холодной, как мокрая губка. Я промолчал. Непонятно, как он это терпит. Я сам бы не вытерпел. Мысли совсем раскрошились. Я допил виски. Тинкл налил еще.
– Мне приходится пользоваться авторучками с нерастворимыми в воде чернилами, – сообщил он. – Уклоняться от рукопожатий или хотя бы быстро вытирать ладони о брюки… У меня однажды зимой было свидание, я сидел в ее машине, она все расспрашивала, почему стекло с моей стороны запотевает. Я объяснил, что печка, наверно, сломалась. Вот с чем мне приходится жить.
– Стекло запотевало от пота?
– Конечно.
– Да вы просто супергерой, – сказал я, стараясь вселить в него энтузиазм по поводу физических недостатков. – От вас стекла запотевают, авторучки текут. В вас проявляются силы природы. Вот с такой положительной стороны вы и должны смотреть.
– Я смотрю с положительной стороны. Это и проклятье, и дар… Бог знал, что я буду всегда одинок, поэтому снабдил меня собственной смазкой. – Тинкл жалобно улыбнулся. – И еще кое-что.
Я глубоко ушел в стул и покорно кивнул, словно раб, стоически принимающий очередной удар хлыста от господина-римлянина.
– Недавно заметил пятно на головке. – Он решил взвалить на меня все, не хотел отступаться. Жестокий Тинкл! Я не гожусь для подобного обращения. – Думаю, у меня рак пениса. Когда чем-нибудь злоупотребляешь, клетки начинают делиться. Видимо, так и вышло.
– Надо обратиться к врачу, – вымолвил я едва слышно. Тинкл меня одолел. Я физически обессилел. Никакой я не Хемингуэй. Последнее признание довело меня до предела.
– А вдруг врачи отрежут пенис? – страдальчески спросил Тинкл, совсем сводя меня с ума. – Жизнь кончится, даже и не начавшись.
– Не говорите так, это безумие, – прохрипел я.
– Не бойтесь, у меня есть план, – объявил Тинкл. – Я превращусь в летучую мышь. Выкрашу лицо жженой пробкой, как Эл Джолсон. Буду влетать в женские номера здесь, в усадьбе, никто ничего не заметит.
– Пожалуйста, скажите, что шутите, – взмолился я. Тинкл либо безумен, либо безумно пьян, либо то и другое.
– Нет. Превращусь в летучую мышь. Замечательный будет спектакль. Тут все жутко боятся летучих мышей.
– Но ведь вы же не собираетесь никого пугать?
– Нет, просто буду держаться в тени невидимкой. Меня и сейчас никто не видит. Будет точно то же самое.
– Слушайте, это безумие. Забудьте о летучих мышах и о раке пениса. Я уверен, что вы абсолютно здоровы. На своем пенисе я сам постоянно вижу чего-нибудь, чего там вовсе нет. Каждый что-нибудь видит. Таково условие обладания пенисом… Уверяю вас, нет никакого рака, и не надо вам изображать летучую мышь. Думайте о работе, о литературном творчестве… – Я махнул рукой на пишущую машинку. – Живите ради этого. Меня в последнее время преследуют несчастья – посмотрите на мое лицо, – но пока я работаю над романом, все будет хорошо. Поэтому позабудьте о сексе и о сумасшедших спектаклях. Над чем сейчас работаете?
– Над такой же книгой, как у Мангрова, только там все немного иначе.
– Что за книга? Расскажите, – попросил я. У него должна быть цель в жизни.
– Книга в виде предсмертной записки самоубийцы.
Почти в тот же момент моим страданиям пришел конец.
Я отключился.
Глава 20
Беседа с Дживсом об отслоении с любовью, в отличие от отслоения глазной сетчатки. Я произношу речь о возможности применения правил спасения утопающих к отношениям между людьми
– Ох, Дживс, – сказал я. Я лежал в постели. Было утро. Голова – сплошной нарыв; рот – старый кожаный бумажник без денег.
– Да, сэр?
– Ох, Дживс…
– Да, сэр?
– Прекратите. Пожалуйста. Мне плохо. Я не гожусь для дуэта.
– Да, сэр.
– Прошу вас, Дживс. Больше не повторяйте «да, сэр».
– Очень хорошо, сэр.
Я закрыл глаза. Думал, что меня, возможно, стошнит. Скрепился при помощи йоговского дыхания.
– Воды, Дживс.
Он испарился. Зашел в ванную, вышел со стаканом воды. Я приподнялся на локте, проглотил питательный коктейль из двух частей водорода и одной кислорода. Солнце освещало края тонких белых занавесок, заливая комнату золотистым ранним утренним светом. Я взглянул на дорожный будильник: всего половина восьмого. И снова лег на спину.
– Дживс, вновь беда грянула.
– Могу представить, сэр.
– Я опять развязал.
– Знаю, сэр.
– Вы меня презираете, Дживс?
– Конечно нет, сэр.
– А надо бы. Снова напился. Сорока восьми часов не прошло.
– Безусловно, вы поступаете как алкоголик, сэр.
– Значит, вы должны меня ненавидеть.
– Нет, сэр. Я отслоился.
– Как глазная сетчатка? Не желаете меня видеть?
– Не совсем так, сэр. Однажды я слышал, как ваша тетушка Флоренс рассказывала вашему дядюшке Ирвину о философии, положенной в основу собраний «Анонимных алкоголиков», которые она посещала. И сообщила ему, что с любовью от вас отслоилась.
– Как по-вашему, что это значит, Дживс?
– Что она вас любит, сэр, но помочь почти ничем не может. Признает, что не в силах помочь, хотя ваши самоубийственные поступки не мешают ей вас любить – на безопасном расстоянии.
– Значит, она меня не презирает за алкоголизм?
– Совершенно верно, сэр.
– И вы не презираете?
– Да, сэр.
– «Да» – презираете или «да» – не презираете?
– Я вас не презираю, сэр.
– Простите, что заставляю вас растолковывать. При таком количестве выпитого коэффициент интеллекта распиливается наполовину.
– Понимаю, сэр.
Я был подавлен. Меня тошнило. Мозги покалывало от обезвоживания. Я потерпел моральное поражение. В носу пульсировала боль.
Дживс терпеливо стоял рядом. Солнце по-прежнему освещало края штор, словно пламя, лижущее по краям лист бумаги. Пытаясь исцелиться, я сделал еще несколько дыхательных упражнений.
Сознание вдруг пронзил холодный ледоруб ужасного страха. Я не мог вспомнить, как попал к себе в комнату, что происходило после того, как обезумевший Тинкл довел меня до обморока. Не пострадал ли я? В затмении и прежде такое случалось. По рассказам приятелей, в колледже я влетел головой в стекло прекрасных старинных настенных часов в одном из самых роскошных принстонских обеденных клубов со словами: «Время надо мной не властно!» В трезвом виде никогда не разбил бы старые часы и не сделал бы столь горделиво-пустопорожнего заявления.
Однажды в Нью-Йорке был в баре на Восточных шестидесятых улицах, глядя часов в десять вечера боксерский матч, и больше ничего не запомнил до того момента, когда меня в начале пятого утра нашли под машиной, припаркованной на Элдридж-стрит в Нижнем Истсайде. Стоял довольно холодный ноябрь, пальто я потерял. Меня спас от стихии только великолепный верный серый твидовый пиджак от «Братьев Брукс». Но надо же такого натворить: потерять пальто, валяться под машиной!
Бармен из бара на Элдридж-стрит, где я часто бывал, закрыл заведение на ночь – как мне потом сообщили, – вышел вместе с подружкой-исландкой, заметил мои ноги, комически и трагически торчавшие из-под номерного знака, как у пьяной ведьмы, растолкал меня, вытащил из-под машины – нелегкое дело, – объяснил, что так можно и насмерть замерзнуть. Тут меня стошнило, причем я едва не забрызгал доброго человека, но все-таки удалось изловчиться. Потом они с подружкой привели меня к себе домой, где меня рвало еще часа два в туалете; там я и сидел безвыходно, почти лишенный физических и жизненных сил. Бармен лег спать, а подружка – милая блондинка – присматривала за мной. Я все извинялся и помню, как она сказала, вытирая мне лицо смоченным полотенцем: «Не извиняйся. Я из Исландии. Мы постоянно этим занимаемся».
Через несколько месяцев я прочитал в научном разделе «Нью-Йорк тайме», что в Исландии, стране с таким красивым названием, очень много случаев злоупотребления алкоголем. Значит, обо мне заботились боги, послав ухаживать за мной исландку, когда я в ней особенно нуждался.
Я так и не узнал, как попал с Восточных шестидесятых на Элдридж-стрит, преодолев расстояние почти с Манхэттен, и что делал почти шесть часов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36