Молчание нарушила Адела.
– Так ты священник? – недоверчиво спросила она, словно только сейчас осознав, что Зофиил излагал историю собственной жизни. – Но это невозможно! Ты же фокусник!
Зофиил поднял голову и усмехнулся.
– Разница не так уж велика. Глядя на фокусника, люди видят то, что хотят видеть. Он поднимает кубок, говорит свою абракадабру – и опля! Белый шарик становится черным, жаба превращается в голубя, свинец – в золото! Напевая по-латыни, священник поднимает чашу, и легковерные прихожане не сомневаются, что вино превращается в кровь, а хлеб – в плоть Христову.
– Не богохульствуй, лицемер! – воскликнул Осмонд. – Прав Родриго! Ты обвинил Сигнуса в святотатстве, когда он предложил, чтобы Адела рожала в часовне, а сам…
– Знаешь, что есть истинное богохульство, Осмонд? Женщина! Вот мерзость пред Господом! Суккуб, что уловляет бессмертную душу мужчины! Она разрушает все, что он строит! Она низводит его в прах! Она отвращает мужчину от Христа и увлекает в дьявольские сети! Никто не спасется от нее! Лишь тот, кто устоит перед искушением, сможет ее побороть! Однажды ты сам поймешь это, Осмонд! Однажды, когда женщина навеки сгубит твою душу!
Адела вскочила, спрятала лицо в руках и исчезла за фургоном. Бросив яростный взгляд на Зофиила, Осмонд бросился за ней.
Сигнус поднялся и с перекошенным от злости лицом накинулся на фокусника.
– Как ты можешь так говорить о женщинах, особенно об Аделе? Ты не видел от нее ничего, кроме добра! Или ты забыл женщину, которая произвела тебя на свет?
– А где тут про волка? – вмешалась Наригорм.
Зофиил вытряхнул в рот осадок из стакана.
– Я к нему и веду. Ты угадал, камлот, нас преследует волк в человечьем обличье. С тех пор, как я услыхал вой в пещере, я знал, что когда-нибудь он настигнет меня.
– И все это из-за девицы?
– Кому нужна эта безмозглая шлюха? Тогда они бы послали за мной подручных пристава, но за нами охотится епископский волк. Церковь нанимает их для розыска того, что ей принадлежит, и щедро платит за службу – если, конечно, наемникам удается вернуть похищенное. Месяцами, а то и годами волки выслеживают добычу, будь то украденные реликвии или драгоценности. Волки не подчиняются законам. В аббатствах и церквях не счесть ценностей, о происхождении которых аббаты и епископы предпочитают помалкивать. Волки не станут хватать вора и тащить его в суд. У волков свое правосудие: они и судьи, и присяжные, и палачи.
– Но ты ни разу не упомянул о краже. Разве ты что-то украл?
– Ничего я не крал! Я взял то, что принадлежало мне! То, что получил в благодарность за исцеления. Это ведь я, вот этими руками, исцелял недужных, а не церковь!
Меня одолевали сомнения.
– Так ты взял приношения, которые были пожертвованы церкви в благодарность за исцеления?
– Та металлическая тарелочка, которую я нащупал в незапертом ящике! Теперь я понял, что это было! – неожиданно воскликнул Сигнус. – Это же дискос! Тарелка слишком мала, чтобы класть на нее что-нибудь еще.
– Пусть она и стоит сущие пустяки, но она принадлежит мне.
В глазах Сигнуса забрезжило понимание.
– Выходит, если Жофре обнаружил что-то в твоих ящиках, он сообразил, что эти предметы не могут принадлежать странствующему фокуснику. Так вот что он имел в виду, когда угрожал шепнуть кому надо словечко! Он не знал, кто ты, но понимал, что честный мирянин не может владеть такими вещами!
– Вот именно! – яростно воскликнул Родриго. – Ты угрожал, что сдашь Сигнуса людям пристава, а сам и не собирался! Зачем тебе, беглецу от закона, свидетельствовать в суде? Ты изводил Сигнуса только потому, что это доставляло тебе удовольствие! Ты обвинил Жофре в воровстве, хотя сам…
– Они принадлежат мне, – упрямо перебил Зофиил, стараясь не встречаться глазами с Родриго.
Чтобы не допустить ссоры, мне пришлось вмешаться.
– Не пойму, почему волк не забрал драгоценности сразу?
– Он не был уверен, что они у меня. Не думаешь же ты, что я в открытую их похитил? Я не так глуп. Я подстроил так, будто церковь обворовали. В моем приходе хватало воров и чужестранцев, готовых позариться на церковное имущество ради того, чтобы заплатить шлюхе или трактирщику. У волка не было доказательств – вот он и дожидался случая, чтобы самому обследовать повозку. Или думал, что я по глупости отважусь продать какую-нибудь ценную вещицу.
– А мы, сами того не желая, защищали тебя, мешая ему осуществить задуманное.
– До того дня в часовне, когда этот ни на что не годный калека оставил дверь незапертой. Тогда и пропал серебряный потир.
– И ты обвинил в краже Жофре.
– Потир взял волк. Это было предупреждением.
Родриго сжал кулаки.
– Значит, тебе было известно, что Жофре ничего не крал!
Мне пришлось схватить Родриго за руку.
– Клянусь, тогда я не знал об этом! Я подозревал Жофре! Думал, что он украл потир и продал в городе. Тем утром я отправился туда, но не обнаружил ни следа пропажи. Тогда я понял, что потир забрал волк.
Родриго тяжело дышал. Тело напряглось, словно перед броском. Оставалось молиться, чтобы ему удалось обуздать свой гнев, иначе ни мне, ни Сигнусу его не удержать.
– А то… то, что случилось с Жофре, – тоже было предупреждением? – Голос Родриго прерывался от слез.
Зофиил не ответил.
Меня била дрожь. Языки пламени плясали под порывами ледяного ветра. Родриго осел на землю, прижав кулаки ко рту, словно сам не мог поверить в свои слова.
Кое-что в рассуждениях Зофиила показалось мне странным.
– Но если ты знал, что тебя преследует не зверь, зачем оставлял отравленное мясо? Разве человек способен клюнуть на такую уловку?
– Он мог спускать по нашему следу собак. На открытой местности волк не стал бы рисковать, подходя слишком близко. Избавившись от собак, мы оторвались бы и от него самого! Кроме того, он мог решить, что мясо обронили случайно, и поддаться искушению. Найти пропитание в глуши ему не легче, чем нам.
– Ты хотел отравить человека! – воскликнул Сигнус. – Ты знаешь, как мучительна смерть от яда?
Лицо Зофиила превратилось в маску ужаса и ненависти.
– Что с того? Его ждала быстрая агония, а вот когда он найдет меня, мои страдания будут длиться долго.
Внезапно меня пронзила острая жалость. Мук, которые испытывал Зофиил, не пожелаешь и злейшему врагу!
– Послушай, Зофиил, – мне хотелось, чтобы голос звучал мягко, – с тех пор, как украли потир, прошел месяц. Если волк охотится за тобой, то почему медлит? Он мог схватить тебя сразу, как только раздобыл доказательство.
– Ну почему ты так глуп? – взвизгнул Зофиил. – Ты не слышал, что я сказал? Он не собирается тащить меня в тюрьму! Никакого суда не будет! О, этот человек наслаждается своим ремеслом! Убийство для него искусство. Ему нравится ощущать свою власть, нравится сознавать, что он может напасть в любую минуту! Но для начала пусть жертва помучается. Как защититься от человека, которого ты никогда не видел? Я все время ищу его глазами. Наверняка не раз касался в толпе его плеча! Он всегда рядом, ждет своего часа. И когда он застанет меня одного, то убьет, и никто не сможет ему помешать.
И, словно в подтверждение слов Зофиила, ветер принес волчий вой. Фокусник вздрогнул так сильно, что нож выпал из дрожащих пальцев и беззвучно упал в траву. Стоя на четвереньках, несчастный все еще шарил руками по земле, когда вой, отразившись от поверхности древних камней, раздался вновь. Зажав уши руками, Зофиил упал и жалобно заскулил.
22
ПЯТНА НА СНЕГУ
Сначала мы услышали пение, затем вдали показалась процессия с факелами. На небе еще сияли яркие звезды, но слабое перламутровое мерцание на востоке обещало близкий рассвет. Стоило вою утихнуть, как Зофиил обрел утраченное самообладание, но его откровения не дали сомкнуть глаз остальным. Сам фокусник всю ночь беспокойно мерил шагами круг из камней и лишь к утру забылся тяжелым сном. На рассвете так похолодало, что все наши потуги уснуть оказались тщетными. Один за другим подтягивались мы к костру, чтобы согреться миской жидкой похлебки, всю ночь томившейся в котелке на углях.
Поначалу до нас долетали лишь обрывки звуков. Мне казалось, что это ветер свистит между камнями, но вскоре в завываниях ветра стали слышны человеческие голоса. Зофиил с Родриго поспешили к Осмонду, который нес дозор, пристально вглядываясь в вересковую пустошь, отделявшую каменный круг от леса.
И вот вдали замерцали огни факелов. Сжав ножи и посохи, мы затаили дыхание, всматриваясь в медленно приближающуюся процессию. Факелы чадили, оставляя за собой дымный след – словно полотнища стягов полоскались на ветру. Осмонд затолкал Аделу с малышом под днище повозки, прикрыл обоих одеялом и велел Наригорм последовать примеру Аделы.
Около двух десятков мужчин и женщин растянулись по дороге, которая вела от леса к камням. Мы замерли. Несмотря на горящие факелы, процессия не производила впечатления толпы, которая собралась вершить самосуд. Огонь надежно скрывала яма, вырытая для костра. Незнакомцы не должны были обнаружить нас первыми, но внезапно их предводитель поднял руку, и процессия остановилась. Наверняка заметили фургон в стороне от каменного круга.
Они молча смотрели на нас, а мы – на них. Нашей союзницей была темнота, их освещало пламя факелов, мешавшее разглядеть, сколько человек скрывается за камнями. Наконец, придя к решению, они снова с пением двинулись вперед. Колонна уже не выглядела такой стройной, как раньше, но теперь пение стало громче, и мы смогли разобрать слова.
Ave Maria, gratia plena, Dominus tecum… Богородице, Дево, радуйся, благодатная Мария, Господь с тобой…
Вскоре стали видны лица, которые напряженно вглядывались в темнеющий круг. Однако процессия явно не собиралась вступать внутрь круга, а двигалась в обход вдоль лежащих камней к камню-воительнице. Не переставая петь, незнакомцы воткнули факелы в землю и принялись без стеснения стаскивать с себя одежду, пока не остались в чем мать родила.
Benedicta tu in mulieribus, et benedictus fructus ventris tui… Благословенна ты в женах, и благословен плод чрева твоего…
Люди стояли лицом к востоку и, чтобы не окоченеть на ледяном ветру, похлопывали себя по плечам. Предводитель встал напротив камня-воительницы, раскачивался взад и вперед на пятках в попытке согреться. Он необычайно походил на лягушку: круглое тело почти без шеи, а руки и ноги – тощие. Дряблые ягодицы колыхались в свете факелов. Его спутники все еще выводили слова гимна, но теперь пение изрядно портил стук зубов.
Salve, regina, mater misericordiae, vita, dulcedo et nostra, salve! Славься, Царица, Матерь милосердия, жизнь, отрада и надежда наша, славься!
Когда бледный солнечный диск показался над горизонтом, предводитель ударил кулаком по льдистой корочке в каменной впадине и окунулся в чашу. Он трижды зачерпывал воду и выливал ее на голову и плечи. Совершив ритуал, предводитель уступил место собратьям. Мужчины и женщины поочередно совершали омовение при первых рассветных лучах. Они похлопывали себя по плечам, и капли воды вспыхивали на солнце. Не вытираясь, люди натягивали рубашки и платья на покрытые гусиной кожей тела, втискивали одеревеневшие от холода ноги в шерстяные чулки. Все это время они дрожащими голосами славили Богоматерь.
Но лишь когда женщины стали оставлять у подножия камня букетики подснежников, мне пришло в голову, что сегодня Сретение Господне, Очищение Девы Марии, хотя вряд ли обряд, который совершали верующие, имел христианское происхождение. Не в моем обычае было забывать о ходе дней, но история с волком, похоже, вышибла из головы остатки разума.
Предводитель приблизился и склонился в почтительном поклоне.
– Простите, что потревожили вас, братья, но каждый квартальный день на рассвете мы совершаем среди камней омовение. Мы никого не ожидали здесь встретить.
– Епитимья для очищения души? – хмыкнул Зофиил. – Решили покаяться в языческом святилище?
Коротышка гордо выпрямился, но даже так был на голову ниже Зофиила.
– Языческом? – возмутился он. – Неужели вы не слышали, что мы славили Пресвятую Деву? Люди приходят к камням много поколений. Вода из этой чаши обладает целебной силой. Сюда приносили калек, которые не могли сделать и шагу, окунали в купель, и калеки возвращались домой на своих двоих!
Зофиил фыркнул.
– Среди нас тоже есть калека. Родился безруким. Хочешь сказать, твоя вода поможет ему отрастить конечность?
– Насмехайся, насмехайся, приятель. Посмотрим, что ты скажешь, когда тебя поразит чума, а нас обойдет стороной!
– Прости нас, добрый господин, – пришлось вмешаться мне. – Мой товарищ плохо спал эту ночь и сейчас в желчном настроении.
– Может быть, ему стоит испробовать силу воды на себе? – ядовито поинтересовался коротышка.
– Попробую уговорить его. Скажи мне, хорошо ли ты знаешь здешние места? Далеко ли уходит в лес эта дорога?
Коротышка призадумался.
– Далеко.
– А скоро ли развилка?
Коротышка снова некоторое время размышлял над ответом.
– Скоро.
Пришлось набираться терпения. Выбивать крохи сведений из этого малого оказалось не легче, чем доить блоху.
– Сколько миль?
– Около мили.
– А куда ведет боковая дорога?
– Туда же, только низиной и через пустошь.
– Прости мою непонятливость, добрый господин, но куда именно? Снова в тупик или к деревне? А может быть, к городу?
За спиной коротышки Осмонд скривился в ухмылке, и мне стоило большого труда не встречаться с ним взглядом.
– К морю. Только учтите, чтобы дойти до моря, вам потребуется недели две, не меньше.
Затем, подумав еще, предводитель сказал:
– Если пойдете этой дорогой, до темноты вряд ли доберетесь до обжитых мест.
Он поднял глаза. К северу небо затянули тяжелые тучи.
– Ветер меняется. Не ровен час, повалит снег.
Напоследок коротышка добавил:
– У овечьего загона есть хижина, в ней погонщики скота останавливаются. Там можно заночевать. Хоть какая-то крыша над головой. И родник, чтобы напоить лошадь. Хотя, – он стрельнул глазами в сторону Зофиила, – вряд ли родник поможет вашему другу одолеть его желчность. На вашем месте я бы искупал его здесь.
И предводитель гордо удалился, уводя за собой толпу дрожащих поселян.
– Вот удружил, – вздохнул Осмонд, глядя на Зофиила. – Вряд ли после твоих слов нам стоит рассчитывать на их гостеприимство. Того и гляди, встретят нас вилами да горящими сучьями! А что скажете насчет пастушьей хижины? Эти камни не защитят нас от снега, – обернулся он ко мне и Родриго.
Мы согласно закивали.
– Так нечего болтать, давайте собираться, – буркнул Зофиил. – Наш любезный друг не соизволил сказать, далеко ли до хижины. Не испытываю никакого желания тащиться по дороге в снегопад. Сигнус, коли не хочешь испробовать силу воды на себе, напои хотя бы Ксанф. Хотя кто знает, вдруг наш коротышка прав – хорошенько помолишься, глядишь, крыло и отрастет.
Под покровом ночи людям случается говорить вещи, в которых они горько раскаиваются поутру. Зофиил не был исключением. Он сходил с ума от злости, досадуя, что вчера был с нами так откровенен, и, как свойственно людям такого склада, обвинял во всем не себя, а нас, невольных свидетелей его позора. Он проклинал себя за слабость и ясно давал понять, что не допустит подобного впредь. Впрочем, легко бравировать своей храбростью средь бела дня, посмотрим, что он запоет, когда опустится тьма.
Жертвами приманки оказалась дюжина ворон, которые валялись рядом с отравленной бараньей ногой. Никто из нас и не рассчитывал обнаружить труп волка, но в глубине души мы надеялись: вдруг нашим преследователем окажется обычный зверь, а не безжалостный убийца в волчьей шкуре? Перед уходом Родриго сжег отравленные останки. Мы не желали зла ни в чем не повинным птицам.
До хижины погонщиков мы добрели к полудню. Наш низкорослый друг оказался прав – «хоть какая-то крыша» у хижины имелась. Она превосходно защитила бы нас от летнего ливня, но не от зимней стужи. Что ж, по крайней мере, длинная и узкая мазанка из прутьев могла спасти от приближающегося снегопада. Крыша из дранки выглядела достаточно прочной и с одной стороны круто клонилась к земле, а главное, в дальнем углу хижины кто-то сложил грубый очаг.
В деревянный загон, примыкавший к хижине, могло поместиться целое стадо овец. Внутри имелся каменный желоб с водой. Несколько полуразрушенных каменных загонов виднелось неподалеку. На полу хижины валялась груда шерстяных мешков, служивших постелью погонщикам и пастухам. В углу лежал мешок с репой. В иные времена даже Ксанф не соблазнилась бы подобным угощением, но выбирать не приходилось.
В котел сложили остатки баранины. Мы понимали, что похлебка выйдет жидковатой, хотя довольствоваться ею нам предстояло и на следующее утро. Наригорм было велено выбрать лучшие из одеревенелых и сморщенных клубней. Может быть, если варить их достаточно долго, они окажутся съедобными?
Моим делом было разжечь очаг, Адела кормила малютку Карвина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46