Осмонд поежился на ветру и плотнее закутался в плащ.
– Этого-то я и боюсь сильнее всего, камлот. Того, что увижу в его лице.
Моя рука легла ему на локоть.
– Осмонд?
Он грустно улыбнулся.
– Не обращай внимания. Просто я тревожусь за Аделу, как она родит и все такое. Вот доберемся до Йорка, найдем крышу над головой, и мне станет спокойнее. – Он глубоко вздохнул и снова покосился на тела. – А стоя здесь и болтая языком, далеко не уедешь. Надо продать хоть часть игрушек, не то придется мне самому красть овец, чтобы выручить несколько монет.
Он был прав. Несмотря на скверную погоду, мы изо всех сил старались хоть что-нибудь заработать. Из Норт-Марстона мы вышли две недели назад и только в Нортгемптоне набрели на ярмарку – бог весть, когда попадется следующая. Нам нужно было купить еду. Трудно идти в холод и слякоть, но еще хуже идти голодным. Резь в животе подгоняет в работе сильнее самого грозного хозяина. Так что, поверьте мне, мы все трудились, не щадя себя.
– Эту книгу, хозяин? Сразу видно человека ученого и понимающего, ведь это не простая книга. Когда-то она принадлежала еврею. С тех пор как евреев изгнали из Англии, таких днем с огнем не сыщешь. Люди готовы отдать состояние за одну еврейскую книгу. С ее помощью, если знать нужные слова, можно сделать и оживить глиняного голема. Вообрази, хозяин, великан, сильный, как пятьдесят человек, будет исполнять твои повеления и сокрушать твоих врагов.
Правда ли? Правда ли это, ты меня спрашиваешь? Ответь мне тогда, стал бы король изгонять евреев, если бы они не обладали такой силой? Я тебе скажу: он лишь потому и сумел изгнать христоубийц из страны, что прежде завладел всем их достоянием. Будь у евреев их книги, в нашем королевстве не осталось бы ни одной живой христианской души.
Заклинание, чтобы оживить голема? Нет, хозяин, я не решаюсь тебе его сказать, уж больно опасные слова. Голем, созданный ими, может обратиться против тебя, если не сумеешь с ним совладать. Коли он хоть на миг вырвется из-под твоей власти… ну, не веришь, так погляди на меня: одно движение глиняного пальца, и моего глаза нет. Честно скажу, я еле жив остался. Если с тобой случится беда, я себе не прощу. Вот кабы я знал, что ты сумеешь с ним справиться…
Ну, раз пошел такой разговор, этот кошель и впрямь веский довод…
Купец ушел, унося под мышкой тщательно завернутую книгу, а в спрятанном под одеждой поясе для денег – пергамент с заклинанием. Он шагал с новообретенной уверенностью, словно уже чувствовал себя неуязвимым.
– Так, значит, без глаза тебя оставил голем, а, камлот? Помнится, прошлый раз это был волк-оборотень. Или сарацин? – ехидно произнес Зофиил. – Всего и не упомнишь.
Он, опершись на задок фургона, наблюдал, как Плезанс и Адела убирают купленную на всех провизию.
– Молись, чтобы купец не опробовал заклинания до конца ярмарки. Тебе не поздоровится, когда он выяснит, что они не работают.
– Так ты их проверял?
– Да чтоб я прикоснулся к чему-нибудь еврейскому?! Я лучше руку себе отрежу! Последний дурак знает, что в их книгах одно сплошное чародейство! Если б я знал, что у тебя в котомке такая книга…
– Так ты веришь, что по еврейской книге можно сделать голема?
Зофиил скривился.
– Когда-нибудь ты допрыгаешься до того, что тебе отрежут твой лживый язык!.. Проваливай отсюда, пострел! Не вздумай меня дурить.
Последние слова были обращены не ко мне. Зофиил как раз примерился отвесить подзатыльник мальчонке лет двенадцати, который, хромая, подошел к нему с протянутой рукой. Попрошайка увернулся с удивительным для хромоногого проворством. Он был в чем мать родила, весь в грязи, крови и синяках. Поняв, что от Зофиила ничего хорошего не дождешься, мальчишка подошел к фургону с другой стороны и заныл, обращаясь к Аделе:
– Подай Христа ради, добрая женщина.
Адела, не видевшая его приближения, испуганно вскрикнула.
– Что с тобой стряслось, бедненький?
– На нас напали разбойники… Меня исколотили… Одежду забрали. Отца убили, меня бы тоже убили, да… – Он завыл в голос.
Адела нежно обняла его.
– Ну, ну, все будет хорошо. Мы тебе поможем. Мы…
– Ничего подобного! – оборвал ее Зофиил.
Адела в ужасе повернулась к нему.
– Но ты же слышал, что он сказал! Его ограбили, отца убили. Надо ему помочь.
Зофиил зло хохотнул.
– Я знаю, что ты женщина, Адела, но даже женщины не бывают такими безмозглыми. Это надувательство старо как мир. Мошенники раздеваются, прячут одежду, приходят в город и рассказывают, будто их ограбили, а сердобольные дуры вроде тебя дают им денег или платье, которое можно продать.
Мальчишка снова заныл, цепляясь за Аделу, как за родную мать, и принялся еще жалостливее расписывать приключившееся с ним несчастье.
Адела обняла его крепче, прижимая головой к своей груди.
– Да ты только посмотри на него, Зофиил! Он весь в крови!
Зофиил фыркнул.
– Кровью он вымазался в мясницком ряду. Там ее целые лужи, верно, плут?
– Как тебе не стыдно быть таким злым! – Адела сама чуть не плакала. – Ты ошибаешься. Смотри, ему же правда больно!
– Я ошибаюсь?!
Зофиил резко шагнул вперед. Прежде, чем Адела сумела его остановить, он схватил мальчишку и поволок прочь.
– Что ты делаешь! Пусти его! – Адела сделала шаг, но тут же вновь привалилась к колесу фургона, поддерживая живот и тяжело дыша.
Зофиил не отвечал. Он тащил мальчишку к лошадиной поилке. Тот, понимая, что сейчас будет, отчаянно вырывался. Вопли перешли в брань, но Зофиил, не обращая на них внимания, поднял его и погрузил в воду. Попрошайка беспомощно бился. Зофиил за волосы приподнял его голову, давая пленнику подышать, и тут же окунул снова. Повторив это раза три-четыре, фокусник наконец удовлетворился, вытащил мальчишку из поилки и поволок его, мокрого и дрожащего, назад к Аделе. Он по-прежнему держал пленника мертвой хваткой, хотя тот уже не сопротивлялся.
Купание сделало свое дело. Кровь частью смылась, частью стекала по ногам вместе с водой. Остались лишь несколько синяков, какие есть у любого мальчишки, и ни одной раны. Адела отвела взгляд.
Зофиил, по-прежнему крепко держа пленника, ухмыльнулся.
– Я его исцелил. Это чудо, верно, приятель?
Попрошайка грязно выругался и был вознагражден затрещиной.
– Где же твоя благодарность? Ты век должен за меня Бога молить.
На этот раз мальчишка не рискнул ответить, но взгляд его был красноречивей слов.
– По крайней мере тебе хватило ума не прикинуться больным. Эти плуты катаются в траве, чтобы получилась как будто сыпь, налепляют на себя поддельные язвы и просят подаяние на паперти. Ты ведь не прибегнешь к этим уловкам, пока свирепствует чума?
Мальчишка злобно сверкнул глазами, но промолчал.
– Он бы не пошел на такие крайности, если бы нужда не вынудила, – мягко заметила Плезанс.
– Чепуха! Ему просто лень работать и нравится дурачить людей. Верно я говорю, приятель? Славная забава – потешаться над дураками, которых сам Бог велел обманывать. Да вот только я не дурак. Еще раз подойдешь – наставлю синяков, какие водой не смоются! А теперь проваливай!
Зофиил развернул попрошайку и пнул так, что тот полетел в грязь. Мальчишка, вскочив и отбежав на безопасное расстояние, принялся показывать нам неприличные жесты и выкрикивать ругательства. Наоравшись до красноты, он скрылся.
И тут мое внимание неожиданно привлекла Наригорм. Толпа поредела, торговцы складывали товар, но девочка по-прежнему сидела на корточках в углу ярмарочной площади. Перед ней, явно смущаясь, стояла молодая и, судя по сетке на голове, замужняя женщина. Другая женщина, видимо мать первой, протягивала Наригорм монетку. Девочка, убрав монету, нарисовала на земле три круга, один в другом, потом вытащила из-за пазухи кожаный мешочек, висевший у нее на шее на кожаном шнурке, и перевернула его над кругом. На землю упали маленькие квадратные дощечки. Несколько горожанок, забыв про покупки, остановились и принялись разглядывать странные значки, такие же непонятные для них, как латинские слова в церковной Библии. Меня тоже любопытство заставило подойти ближе. Интересно было хоть раз взглянуть, как Наригорм гадает по рунам.
Она начала раскачиваться взад-вперед, бормоча себе под нос. Рука ее зависла над дощечками, как хищная птица. Наконец девочка выбрала одну. На ней были изображены два треугольника, соприкасающиеся вершинами.
– Даг. Это означает день. Что-то скоро начнется. Что-то готово измениться и расти. Даг значит «один». Один должен появиться, чтобы все началось.
– Что-то будет расти и кто-то появится, – заулыбалась старшая. – Я же говорила, ангел мой, что у тебя будет ребеночек.
Однако Наригорм, говоря, смотрела не на молодую женщину, а мимо нее, на меня.
Зофиил не дал Аделе так просто забыть случай с мошенником. Вечером в гостинице он с удовольствием пересказал, как она поддалась на обман, и мужчины, посмеявшись, согласились, что женщину провести – дело не хитрое. Даже Осмонд не вступился за жену, а весело похлопал ее по руке и назвал мягкосердечной гусыней, хотя, думается, об уловках нищих знал не больше Аделы. Этого она уже не вынесла и, натянуто улыбаясь, ушла спать. Щеки ее горели, кулаки были плотно сжаты.
Осмонд привстал и, наверное, ушел бы за ней, если бы фокусник не перехватил его взгляд.
– Правильно-правильно, беги за ней, извиняйся. – Зофиил повернулся к развеселившимся мужчинам. – Он не смеет шикнуть на свою гусыню – боится, что она его потом к себе не подпустит. Верно я говорю, приятель? Кстати, я еще не видел, чтоб ты с ней лег.
– Держит тебя на голодном пайке, а? – спросил кто-то из гостей. – Зря ты это терпишь, особенно от молодки. Женщина как собака, если сразу не покажешь, кто в доме хозяин, будет рычать да кусаться, когда вздумает, и на веревку уже не посадишь.
– Я все слышала, Том, – встряла грудастая бабенка, собиравшая миски со стола за его спиной. – Вот погоди, я перескажу Энн, что ты говорил, и посмотрим, кто из вас окажется на веревке. Ой, прикрутит она тебя за срам!
Том ухмыльнулся и запустил руку ей под юбку.
– Ты же не скажешь ей, ягодка моя, не то как мне тебя ублажать, если мне там что попортят?
Шутки и смех продолжались. Про Аделу забыли все, кроме Осмонда, который вновь попытался ускользнуть, однако Жофре удержал его за руку.
– Она сама успокоится. Посиди с нами.
Юноша, не выпуская руки Осмонда, заглянул тому в глаза. Что-то в его умоляющем голосе или взгляде как будто смутило молодого художника. На мгновение оба замерли. Тут Плезанс доскребла со дна миски остатки похлебки и встала.
– Жофре прав. Лучше не ходи пока к ней. И так слишком много наговорил. Я с ней посижу.
Осмонд благодарно кивнул.
– Может, так и правда лучше. Скажи ей, что я не хотел…
– Ее сейчас нельзя расстраивать, – проворчала Плезанс. – Когда женщина в тягости, она все воспринимает больнее. Но кто меня слушает?
Осмонд покраснел, но ответить не успел: Плезанс уже повернулась и пошла к выходу, бормоча:
– Мужчины никогда не думают, прежде чем раскрыть рот. Ума, как у баранов…
Она потянула дверь, и в тот же самый миг кто-то ворвался снаружи. Оттого что дверь внезапно раскрылась, он потерял равновесие и растянулся бы на полу, если бы не схватил Плезанс за плечо.
– Полегче, Джайлс! – крикнул хозяин. – Не сбивай моих гостей с ног. Что, так выпить торопишься?
– Тревога! Все в погоню!
Услышав этот клич, гости вскочили, отодвигая кружки. Поимка вора или грабителя – дело общее, тут нельзя остаться в стороне.
– Что стряслось, Джайлс? Разбой, убийство?
– Сколько их?
– Куда они побежали?
Все столпились вокруг Джайлса, застегивая плащи и надевая капюшоны.
Джайлс был мрачнее тучи.
– Девочку убили. Младшенькую Одо-мясника. Не вернулась к вечеру домой. Мать с соседками пошли искать. Собачка вывела. Тело лежало за тюками в амбаре у реки. Хорошо спрятали – мы бы несколько дней искали, если бы собака не залаяла.
У всех лица стали такие же, как у Джайлса.
– А не могла она сама провалиться между тюками и задохнуться? – спросил один из мужчин.
– Ты бы не спрашивал, кабы видел ее горло. Багровые рубцы, только слепой не заметит.
Помещение наполнилось глухим гулом.
– Какой изверг мог учинить такое над ребенком?
Джайлс покачал головой.
– Не знаю, но, говорят, последний раз ее видели со сказочником. Его и ищем.
– Если это его рук дело, он узнает, что на кострах жгут не только королев и ведьм. Я сам насажу его на вертел и зажарю. Пошли, ребята, что-то мне захотелось жареной лебедятинки.
9
ВАМПИРЫ И ЕВРЕИ
Было уже позднее утро, а мы все еще не выехали из Нортгемптона. И не только мы: с рассвета перед городскими воротами выстроилась длинная череда фургонов и телег. Однако ворота не отперли. Вскоре улицы оказались забиты повозками, лошадьми, быками, овцами, гусями, людьми с тачками и котомками – все хотели выбраться из города и никому это не удавалось. Невыспавшиеся возницы орали на тех, кто впереди, без всякого, впрочем, толку, потому что никто не мог двинуться ни вперед, ни назад. Их жены орали на детей, чтобы не разбегались. А местные торговцы и женщины, собравшиеся на рынок, орали на отъезжающих, силясь протиснуться между повозками со своими тюками и корзинами.
Все были мокрые, усталые и злые. Мы легли спать только под утро, но и тогда нас постоянно будили то пьяные гуляки, то горожане, искавшие сказочника. Они тыкали вилами в сено и лезли с факелами во все углы, пока женщины не начинали вопить, что так они спалят весь город. Никто не спал из-за криков и стука, но итогом переполоха стали лишь несколько вспугнутых парочек, разбегавшихся голыми или полуодетыми после того, как кому-то всадили вилы в зад, а кого-то осветили факелами в темном закоулке.
Сказочника так и не нашли. Наверное, он выскользнул из города еще до того, как ворота заперли на ночь. Привратник не помнил, чтобы он уходил; с другой стороны, тот же привратник не помнил, как он входил, так что это ни о чем не говорило. Бедняга оправдывался тем, что через ворота идут толпы людей – как тут упомнить одного? К тому же никто не мог сказать наверняка, был сказочник пешком или на коне, один или со спутниками.
Теперь, когда главный подозреваемый пропал, горожане растерялись. Единственное, что пришло им в голову, – известить шерифа и судью в надежде, что те отправят стражников в близлежащие селения. Вдруг сказочник там. В таком случае его легко будет опознать – если, конечно, крыло настоящее, а не поддельное, как язвы нищего.
Некоторые требовали не отпирать ворота, пока не поймают убийцу, тем более что это может быть не сказочник, а кто-нибудь из пришлых торговцев. Люди рассудительные возражали, что тем временем орава чужаков будет уничтожать городские припасы, а с приближением чумы еду и эль лучше поберечь для себя. Кроме того, не следует забывать о собственных детях. Если душитель здесь, разумно ли запирать его вместе с ними? Пусть лучше он уйдет безнаказанным, чем придушит еще кого-нибудь в городе. Если он найдет себе жертву в другом месте, что ж, по крайней мере наши дети останутся целы. «К тому же, – продолжали рассудительные люди, – на дороге он может подцепить чуму, и тогда все разрешится само собой».
Как все, мы с первым светом собрали вещи и приготовились к отъезду. Зофиил хотел тронуться пораньше и уже на заре запряг Ксанф. Мы въехали в Рыбный ряд и заняли место в очереди к воротам еще до того, как стало ясно, что их не откроют, а к тому времени за нами пристроились другие повозки.
Зофиил был в самом скверном расположении духа. Всю ночь он оборонял фургон от ретивых горожан, обыскивавших повозки в поисках беглеца. Фокусник объявил, что никого к своим вещам не подпустит – не ровен час, грубые неучи повредят бесценную русалку. Вытащив кинжал, он предупредил, что отрежет руку первому, кто прикоснется к фургону. Трудно сказать, что подействовало – эта угроза или последовавшая за ней череда латинских проклятий. Только очень глупый или очень смелый человек рискнет навлечь на себя проклятие кудесника, а горожане не были ни глупцами, ни смельчаками.
Несмотря на одержанную победу, Зофиил боялся, что фургон обыщут на выезде из города. С толпой пьяных горожан он совладать сумел, а вот стражникам, действующим по приказу шерифа, не воспротивишься. И еще неизвестно, кто хуже: стражники никогда не отличались почтением к чужой собственности.
Остальные мои спутники, не дрожащие за русалок, тоже смотрели хмуро. Аделу, бледную и невыспавшуюся, несколько раз рвало от запаха копченой рыбы и тухлых потрохов. Зофиил холодно посоветовал ей возблагодарить Небеса за то, что мы застряли не в Кожевенном ряду, а когда Плезанс предложила отвести Аделу в гостиницу, заявил, что, как только ворота откроются, все повозки двинутся разом и ждать никто никого не будет. В нынешнем настроении он был вполне способен пустить Ксанф в галоп, едва окажется на дороге, и женщины это знали. Адела не отважилась отойти от фургона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46