Адела слабо улыбнулась. Уолтер, подавшись к ней, подмигнул с видом старого сластолюбца, но она по-прежнему дрожала. Осмонд, как всегда, разрывался между желанием успокоить ее и двинуть Зофиила в челюсть.
Надо было как-то их отвлечь.
– Плезанс, а у тебя остался маковый отвар, что ты давала Аделе? Чтобы лучше спать?
Однако Плезанс словно не слышала. Она во все глаза смотрела на Зофиила и казалась перепуганной ничуть не меньше Аделы. Пришлось мне под тем предлогом, будто я хочу отдать Плезанс ее котомку, встать и отвести трясущуюся женщину подальше от остальных.
– Не обращай внимания, Плезанс. Нет здесь ни вампиров, ни жидов. Люди напуганы. Они не могут сразиться с болезнетворными испарениями, вот и придумывают другого врага, чтобы не чувствовать себя такими беспомощными. Что до Зофиила, думаю, он и сам нисколечко в них не верит и спорит ради спора. Надо бы дать Аделе макового отвара, чтобы она успокоилась, не то Осмонд сейчас полезет на Зофиила с кулаками.
Плезанс через силу улыбнулась и принялась было распутывать завязки, но дрожащие руки никак не могли совладать с ремешками. Она отбросила котомку и ринулась к двери.
– Я оставила отвар в фургоне, – пробормотала несчастная женщина и выбежала наружу, не закрыв за собой дверь.
Наригорм посмотрела ей вслед со странным выражением, будто о чем-то вдруг вспомнила. Потом принялась раскачиваться взад-вперед, обхватив руками колени, словно маленький ребенок, знающий большой секрет.
– В хлеву она, что ли, выросла? – проворчал Абель, вставая, чтобы закрыть дверь, но не успел дойти до порога, как снаружи донеслись крики. Схватив увесистую палку, Абель выскочил из дома. За ним выбежал Родриго и чуть позже Осмонд, которому прежде пришлось оторвать от себя вцепившуюся мертвой хваткой Аделу.
Послышались звуки возни и крики: «Ну уж нет, приятель». Потом Абель и Родриго вернулись, таща упирающегося человека, с головой спеленатого плащом. Осмонд шел следом, поддерживая насмерть перепуганную Плезанс. Абель захлопнул дверь и опустил тяжелую щеколду, прежде чем повернуться к неизвестному, которого Родриго по-прежнему крепко держал обеими руками.
– Ну-ка, приятель, дай мы на тебя глянем.
Он шагнул ближе, чтобы сдернуть плащ, но уже понятно было, кого мы увидим. Такой пурпурный цвет не скоро забудешь.
10
СИГНУС
– Итак, мы поймали убийцу, – торжествующе произнес Зофиил. – Болтаться тебе в петле, если не хуже, как только мы отдадим тебя шерифу, а уж мы отдадим, не сомневайся, потому что деньги за твою поимку будут нам как нельзя кстати.
– Если кто и получит награду, то мы с ним. – Абель кивнул на Родриго. – Мы его поймали. Ты тут у огня задницу грел, а наружу и выглянуть побоялся.
Абель не простил Зофиилу недавнего спора.
– Я не убийца! – вмешался юноша-лебедь. – Я девочку не трогал. Даже не видел ее с того разговора на рынке.
– Тогда чего ж ты ударился в бега? – спросил Зофиил, делая вид, будто не слышал Абеля.
Мне стало жаль юношу.
– Полно, Зофиил. Побег – не доказательство вины. Ты видел разъяренную толпу. Неужто ты веришь, что он дожил бы до честного суда? Я бы на его месте тоже сбежал.
Юноша-лебедь закивал.
– Камлот прав. Я и впрямь испугался, да и было с чего. Я, кажется, видел настоящего убийцу, и он про это знает. Думаю, он-то и сказал, что видел меня с девочкой, чтобы отвести подозрение от себя.
– Мы все видели, как ты с ней говорил, – отвечал Зофиил. – И еще полгорода.
– Нет, ты не понял. Я видел, как человек выходил из амбара примерно тогда же, когда хватились девочки. Он озирался по сторонам, но я прятался в подворотне от дождя, и он сперва меня не заметил. Я обратил на него внимание только потому, что собака кидалась на него и лаяла. Он пнул ее изо всех сил, и я разозлился. Собачка показалась мне знакомой, но только когда девочку нашли, я вспомнил… Тогда мне не с чего было думать…
– Почему ты не рассказал все шерифу? – ехидно полюбопытствовал Зофиил. – Как я понимаю, ты видел его лицо, мог бы описать этого человека.
– Лицо я видел: он прошел мимо подворотни, где я стоял. Заметил меня и явно испугался.
– Тогда я повторяю свой вопрос.
– Я увидел и кое-что еще: эмблему на его плаще. Он – глава гильдии башмачников. Кому, по-твоему, поверят горожане: бездомному сказочнику или главе гильдии?
Зофиил поднял бровь.
– А мы, что ли, глупее горожан и поверим твоей сказочке? Поверим, что ты по чистой случайности оказался рядом с тем самым амбаром, в котором произошло убийство?
– Но я правда видел там башмачника.
– Если и видел, то он, скорее всего, осматривал груз кожи. Что тут странного? Вполне законная причина, чтобы заглянуть в амбар, а вот бродячий сказочник мог делать там только что-нибудь нехорошее. По меньшей мере ты намеревался что-нибудь стащить. Может быть, девочка увидела, как ты воруешь? За это ты ее и прикончил? Или ты нарочно заманил девочку в амбар, изнасиловал и убил?
Мне вспомнилась одна подробность.
– Девочку задушили. Крылом этого не сделаешь.
– У него и рука есть. Долго ли задушить ребенка одной рукой? У него и пальцы сильнее, если он ею все делает.
– А летать он может? – неожиданно встрял из угла старый Уолтер. Он таращился на крыло сказочника и тер глаза, силясь убедить себя, что ему не мерещится с перепою.
– Да конечно не может, старый ты дуралей! Как же летать на одном крыле? – буркнул сын с таким видом, будто крылатые люди заглядывают к ним каждый божий день.
– Они говорят, он исчез из города, хотя ворота стояли на запоре. Может, улетел.
Зофиил обратился к юноше-лебедю.
– Абель дело говорит. Как ты выбрался?
– Я схоронился… в твоем фургоне.
– Что?! – заорал Зофиил. Краска сошла с его лица. Он схватил юношу-лебедя за грудки и едва не оторвал от пола. – Если ты там что-нибудь испортил, я сам тебя удавлю!
Он оттолкнул юношу так, что тот рухнул на пол, а сам бросился к двери и с ругательствами отодвинул тяжелую щеколду. Родриго помог сказочнику встать, крепко держа его за плечо, чтобы он не ринулся в открытую дверь. Однако юноша и не пытался бежать.
– Зофиил живет в постоянном страхе, что кто-нибудь тронет русалку или другие ящики, хотя один Бог знает, что у него там такое ценное, – пришлось объяснить мне, потому что отец и сын в изумлении таращились на дверь – видимо, гадали, не сошел ли Зофиил с ума.
Юноша-лебедь открыл рот, как будто собирался что-то сказать, но быстро передумал и промолчал.
– Надеюсь, ты ничего там не повредил, не то, поверь старику камлоту, ты пожалеешь, что не остался с разъяренной толпой. Как тебя звать-то, кстати?
– Сигнус.
– Ну вот, Сигнус, в котелке осталось немного бобов, так что садись и ешь. Сегодня с тобой все равно ничего не сделают, и что толку сидеть голодным, коли есть еда. Нам всем предстоит длинная ночь.
Дверь заперли, и мы снова устроились у очага на глинобитном полу, подложив под себя куски мешковины или поленья – в доме была только одна маленькая скамья и табурет. Сидели мы плотно, как сельди в бочке, но никто не жаловался – все радовались сытости и дремотному теплу потрескивающего огня.
Внимательно осмотрев ящики, Зофиил вынужден был признать, что все цело, однако гнев его отнюдь не утих. Он сам невольно скрыл беглеца, не позволив обыскать фургон, и гордость его была уязвлена. Чтобы не попасть впросак вторично, он хотел привязать пленника к колесу повозки и оставить на ночь под дождем, но мы все воспротивились. Хозяева не возражали против того, чтобы юноша переночевал под их кровом, и даже рады были возможности насмотреться на такую диковину, как человек-лебедь. Зофиил, злясь, что ему не дали наказать пленника по-своему, принялся изводить его словами.
– Расскажи-ка нам правду, – потребовал он, – и не вздумай плести небылицы про заколдованных принцев и башмачников – мы тут не дети. Крыло ведь не настоящее – просто трюк, чтобы выманить несколько лишних пенни у горожан вдобавок к тому, что они заплатили бы за сказку? Ты, конечно, многих обманул, но не рассчитывай провести меня.
Сигнус робко огляделся.
– Это долгая история.
– Нам некуда торопиться, да и тебе тоже, – мрачно произнес Зофиил.
Адела ободряюще улыбнулась юноше, и тот, с опаской покосившись на фокусника, обратился к ней:
– Я родился с одной здоровой рукой и другой… ну, это была не рука, а культяпка с шестью крохотными отростками, которые расходились веером, словно зачатки маховых перьев. Хорошо, что матушка рожала одна, потому что повитуха, будь она рядом, не дала бы мне сделать первый вдох. Матушка говорила, многие повивальные бабки так делают, зная, что от ребенка-калеки одно горе.
– Лишь Бог ведает, какому ребенку жить, а какому – нет, – резко оборвал его Зофиил. – Таких женщин надо вешать. Будь моя воля, я бы никому не позволил помогать при родах.
Он зыркнул на Плезанс, которая еще сильнее сжалась в своем углу.
– Они делают это не по жестокосердию, – возразил Сигнус. – Они не хотят, чтобы мать и дитя мучились. Я сам видел: матерей гонят из селений и даже судят, как ведьм, обвиняя их в том, что они-де зачали от дьявола. Детей без всякой жалости вешают вместе с матерями.
– Их и надо судить как ведьм, ибо от кого они прижили чудовищ – ясно, что не от данных Богом мужей, – отрезал Зофиил.
– Ты только что сказал, что дитя невинно, а теперь говоришь, что его надо вешать вместе с матерью, – проговорила Адела. Лицо ее раскраснелось, но непонятно, от возмущения или от духоты в жарко натопленном помещении.
– Я не говорил, что оно невинно. – Как всегда, тон Зофиила становился тем холоднее, чем сильнее горячились собеседники. – Я сказал, что Богу решать, кому из младенцев жить. Если мать виновна, то ребенок – демон и должен умереть. Не настолько же ты глупа, чтобы заступаться за демона, каким бы безгрешным он ни казался? Если же мать чиста, суд это докажет. Господь защитит невинных и избавит их от смерти.
– Как избавляет их от чумы? – с горечью вмешался Жофре.
Все смолкли. Осмонд перекрестился. Никто не смел поднять глаза. Вопрос занимал каждого, и ни один не смел дать на него ответ.
Мне пришлось легонько ткнуть Сигнуса дорожной палкой.
– Ты рассказывал о своем рождении. Как вышло, что твоя мать рожала одна и никто ей не помогал?
Все разом выдохнули, как будто мы на миг заглянули в пропасть, а теперь разом от нее отступили.
– Матушка… – юноша в страхе покосился на Зофиила, – знала, что я буду особенный.
Зофиил фыркнул.
– Откуда, позволь спросить? Ее ангел посетил?
Юноша поник головой.
– Не ангел.
– Может быть, сон? – с жаром предположила Адела.
– Она говорила… что к ней явился лебедь. В ночь накануне свадьбы.
– Я слышала, что, если чего-нибудь испугаться, можно родить чу… необычного ребенка, – сказала Адела. – Одна наша соседка, когда была в тяжести, испугалась медведя, и потом родила ребенка, с ног до головы покрытого густой черной шерстью.
– Я не хотел сказать, что матушка испугалась лебедя. Она…
Зофиил пристально смотрел на сказочника, и вместе с пониманием на его лице проступал ужас. Фокусник и без того был настроен против юноши, теперь же тот сам сказал, что явился на свет от противоестественного союза девы и птицы. Этого было довольно, чтобы Зофиил объявил его чудищем, убивающим детей, ибо кто еще мог родиться от такого соития?
Надо было немедленно вмешаться.
– Так из-за своего странного сна твоя матушка решила, что ты будешь особенный? Потому и рожать захотела без повитухи?
Сигнус поморщился.
– Она знала, что я буду не такой, как все, но любила меня заранее. Она всегда так говорила.
Осмонд смотрел на юношу с каким-то странно-напряженным выражением. Он явно думал не о Сигнусе, но об их с Аделой еще не рожденном дитяти.
– Хорошо расти, зная, что ты желанный ребенок.
Услышав эти мои слова, Сигнус впервые за вечер улыбнулся. Он долго смотрел в огонь, словно различая в языках пламени любящее лицо матери, потом наконец продолжил:
– В ночь моего рождения матушка лежала на кровати рядом со спящим мужем. Почувствовав схватки, она не стала его будить, но тихо поднялась и вышла из дома. Была ясная ночь, холодная и безветренная, иней в свете луны лучился голубизной. Матушка бесшумно проскользнула под тенью серебристых берез и вышла к темному озеру. Здесь, среди тростника, она сделала себе гнездо. Она была одна и не одна, ибо с высоты взирал на нее лебедь, плывущий по небесной реке, которую иные называют Млечным Путем. Под этим созвездием я родился и в его честь был наречен. Матушка укутала меня в пух, чтобы я не замерз, и до утра пела мне колыбельные под тихий плеск озаренных луной волн.
Когда она на заре вернулась в дом, муж ее посмотрел на меня и сказал, что не нужен ему бесполезный нахлебник – лучше сразу утопить его в том же озере, у которого матушка родила. Однако она не позволила меня убить. Муж ее прожил с нами несколько месяцев, но, когда я начал ползать и мою культяпку нельзя было больше скрывать под свивальниками, он ушел к трактирщице на другой край деревни. Мы часто его видели, но он предпочитал нас не замечать.
Матушка работала за десятерых – днем доила коров и взбивала масло, ночью пряла и ткала шерсть на продажу. Она так приноровилась, что могла прясть и ткать при одном только свете луны и звезд, чтобы не тратить свечей. И каждую ночь, прядя, она пела мне озерные колыбельные.
Сколько могла, матушка держала меня при себе, подальше от других детей. Когда я начал ходить, она стала привязывать меня длинной веревкой к столбу у хлева, но со временем я научился развязывать узел даже одной рукой. Так я познакомился с другими детьми и вскорости понял, что я – иной. Тут и понимать было нечего – они сами мне сразу это сказали. Как-то матушка нашла меня в хлеву, где я стегал свою культяпку прутом и горько плакал. Тогда только она поведала историю моего чудесного рождения и объяснила, что из крохотных отростков со временем вырастет прекрасное белое крыло, как у лебедя.
Я обрадовался, что у меня будет сияющее крыло, и немедленно рассказал об этом другим детям. Однако те только посмеялись и стали дразниться пуще прежнего. Каждый день они ловили меня, задирали рубашку, проверяя, не растут ли перья, а увидев, что не растут, осыпали меня насмешками и ударами. Когда же я в слезах прибегал к матери, она говорила: «Терпи, лебеденок, перья вырастут. Вырастут, если ты будешь очень сильно этого желать». Но как бы сильно я ни желал, кожа оставалась розовой и голой, как у новорожденного крысеныша.
Я загадывал про себя: если увижу до вечера семь сорок, то к утру крыло начнет расти… Если неделю есть только овощи… если дождь будет лить три дня кряду… если… если… И с каждым днем надо мною смеялись все обиднее, а я плакал все горше. Наконец матушкино сердце не выдержало. Она пошла к озеру, рядом с которым родила меня на свет, и попросила лебедей уступить немного перьев младшему братцу. Из этих перьев она сделала крыло и прикрепила к моей культяпке, чтобы я видел, каким стану. Матушка сказала, что, чувствуя его, я обрету веру, которая совершит чудо. Так и случилось. Начав ходить с крылом, я понял, что значит быть крылатым. Отростки выпустили перья, а культяпка превратилась в крыло, как и обещала матушка.
Адела восхищенно захлопала в ладоши.
– Значит, крыло все-таки отросло! Когда это случилось?
– Когда я поверил, что крыло мое, оказалось, что так и есть. Оно всегда было моим, как и рука.
– А когда крыло выросло, другие дети не стали мучить тебя еще больше? – спросил Жофре. – Потому что ты стал… – замялся он, – не таким, как все.
Сигнус улыбнулся. Вместо ответа он развернул крыло и замахал им так, что дым от очага заклубился по комнате. Даже Абель не выдержал:
– Прекрати, перья спалишь!
– Занятный трюк, – проговорил Зофиил. – Но летать ты не можешь, так зачем тебе одно крыло?
Адела с досадой повернулась к фокуснику.
– Отстань от него, правда! Почему тебе все хочется испортить? А крыло такое красивое! Потрогать можно?
Сказочник кивнул, и Адела, дрожа от удовольствия, погладила крыло – осторожно, словно оно принадлежало крохотному хрупкому существу. Осмонд схватил ее за руку и потянул в сторону.
– Подумай о своем ребенке! – резко сказал он.
По лицу Сигнуса прошла тень. Адела сама сказала, что женщина, увидевшая медведя, родила косматое чудище. Случалось, мужья загораживали от меня беременных жен. Жофре прав: плохо быть не таким, как все.
Внезапно Сигнус вскрикнул. Все посмотрели на него и увидели, что Наригорм сидит рядом на корточках, держа в руке длинное белое перо. Сигнус расправил крыло, и все заметили зазор в том месте, откуда перо было вырвано.
Адела нахмурилась.
– Какая ты злая! Нельзя вырывать перья у живых существ. Ему больно!
Сигнус наклонился и ласково погладил белые волосы Наригорм.
– Она не нарочно. Дети часто причиняют другим боль без всякого умысла, словно играющие котята.
Наригорм подняла на него невинные глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46