А по ночам у нее бывают приступы плача.
– О господи, – прошептал отец.
– Колин заставляет ее раз в день вставать с постели и принимать ванну. Барбара говорит, она все время поет.
– Что поет?
– А черт ее знает, Джо. Поет и все. Уставится на стену и поет. Барбаре приходится ее мыть – сама она не в состоянии.
– Может, нам к ним сходить? Вдруг мы сможем что-нибудь сделать.
– Если и сможем, он все равно нас не впустит, – вздохнула мать.
У меня бешено затряслась голова. Я посмотрел на Спенсера. Красные кроссовки так плотно сидели на его сдвинутых ногах, как будто к ним приросли. Я знал, о чем он думает. Мы давно привыкли к монументальной молчаливости Терезы. Но мысль о том, что она исполосовала шторы и плачет по ночам, вызвала какое-то совсем новое беспокойство. Родители умолкли; немного погодя я сделал знак Спенсеру и мы тихонько прошмыгнули в мою комнату. Какое-то время мы в полной амуниции лежали на своих койках, с головой укрывшись одеялом.
– Надо срочно что-то делать, – донесся с нижнего яруса голос Спенсера.
Я понимал, что он прав. У меня тоже возникли кое-какие идеи, но все они казались детскими, и я сомневался, что они помогут Терезе поправиться.
– Отец не в силах ей помочь, – сказал я.
– Если мы сейчас ничего не сделаем, то другого шанса, может, и не будет, – перебил Спенсер. – Она просто умрет.
Я проигнорировал его слова, продолжая прерванную мысль.
– Он не знает как.
– Она ненавидит Барбару, – сказал Спенсер.
– Уже нет, – поправил я. – Но Барбара только что задавила собственного отца, так что от нее сейчас никакого толку.
– Точно, – согласился Спенсер.
– Так что же мы будем делать, когда туда попадем?
Если бы не шуршание простыней, я бы, пожалуй, решил, что Спенсер заснул, – так долго он не отвечал. Наконец он спросил:
– Твои родители вообще когда-нибудь ложатся спать?
Отец просто места себе не находил, шастал по всему дому: то пойдет в гостиную, то в коридор. Пару раз он останавливался у моей двери, но не входил. Потом зашел в спальню, где была мама, но сразу же вышел. Светящиеся зеленые стрелки-ракеты на моих настольных часах в виде Солнечной системы, показывали два часа утра, когда я услышал знакомый скрип родительской кровати и понял, что папочка наконец угомонился. Не сговариваясь, мы со Спенсером натянули куртки, прошмыгнули в парадную дверь и двинулись к дому Терезы.
Улица после недели дождей превратилась в грязное месиво. На уроках нам рассказывали об океанах по щиколотку глубиной, заливавших землю в меловой период, и о гигантских чудовищах, шлепавших по перегретому миру, вымирая на ходу. Так что на время нашей прогулки мы со Спенсером превратились в бронтозавров, разгребающих прошлогодние листья, с хлюпаньем протаптывая себе путь к вымиранию под кремнисто-серой луной.
У подножия холма, поднимающегося к дому Дорети, Спенсер поскользнулся и плюхнулся животом в грязь.
– Ненавижу пригороды, – пробурчал он, поднявшись на ноги, и принялся горстями собирать грязь со свитера и джинсов. Эта процедура была в самом разгаре, когда мы дошли до границы патио Дорети.
Я указал на видневшееся между кленами иллюминаторное окно Терезы.
– Ладно, горожанин, давай ее разбудим, – проговорил я, и у меня задрожали пальцы, но не от холода.
Спенсер пристально посмотрел мне в глаза; с ладони у него капала грязь, лицо приняло то же самое выражение решимости, которое я увидел в то утро, когда мы с ним познакомились и совершили наш первый забег в «прицепинге». Но тогда оно было озорным, а не печальным. Спенсер поднял руку в положение вбрасывания, и ручеек грязи потек по внутренней стороне запястья, словно йод, намечающий вену.
– Готов? – спросил он.
Я кивнул. Он бросил.
Комок грязи шлепнулся в стекло иллюминатора, и мы оба припали к земле. По-моему, я даже прикрыл голову руками, как нас учили делать в случае торнадо. И затаил дыхание. Но когда я посмотрел на дом, там не было ни света, ни движения.
Набрав грязи для своей бомбочки, я вскочил на ноги. На ощупь она была тяжелая и скользкая, как свиная печень в формальдегиде. Я с размаху запустил ее в окно. Она шмякнулась в кедровый наличник, и тут что-то зашуршало в кустах позади нас. Мы разом оглянулись, но ничего не увидели. Терезы не было. Или же она просто не хотела показываться. Меня вдруг охватила ярость. Я вспомнил истекающее кровью лицо мистера Фокса, и мне захотелось вломиться в иллюминаторное окно и завизжать, перефразируя одного из трех поросят: «Именем щетинки, впустите братца свинку!»
– Можно поджечь дом, – сказал Спенсер.
– А у тебя есть спички?
Он шутил – как бы. Я тоже. Как бы. Но я хотел войти в дом. Я должен был во что бы то ни стало увидеть Терезу, и это желание нарастало, распирая меня, как гелий, нагнетаемый в воздушный шар.
– Может, они в подвале, – предположил я. – Спорим, он их там прячет?
Спенсер посмотрел на меня с таким интересом, как будто я задымился от сдвига по фазе.
– Знаешь, Мэтти, я, конечно, могу допустить, что доктор такой же большой идиот, как и ты, но он не Снеговик. И не будет держать Барбару с Терезой под замком в подвале. Там холодно. Хватит, пошли.
– Да заткнись ты! – отрезал я, и он снова уставился на меня в изумлении.
Мало-помалу между нами воцарилось молчание. Меня это еще больше взбесило. Мы удрали из дому, мы штурмовали ворота крепости Дорети, а доктор даже не удосужился пустить в ход свои оборонительные средства. Как будто мы мертвые, подумал я. Снеговик убил нас незаметно для нас самих, и теперь мы дрейфовали по его невидимому миру, бессильные на что-либо повлиять. Я скучал по Терезе. Я уже забыл, что такое переброситься с ней парой слов или хотя бы перехватить ее взгляд из другого конца класса. Мне нравилось перехватывать ее взгляды. И наверное, я все-таки любил ее, не имея ни малейшего представления, что это значит, кроме того, что это совсем не то, что я испытывал по отношению к матери, к Барбаре или к кому-либо еще, и что из-за этого я чувствовал себя несчастным.
– Ладно, давай возвращаться, – сказал я. – Надо будет придумать что-нибудь еще.
Спенсер кивнул, и мы двинулись вниз по холму.
На следующий день в школе царил хаос. Мисс Эйр в третий раз за две недели не явилась на занятия, никого не предупредив заранее. Она поставила дирекцию перед фактом только за несколько секунд до звонка, так что миссис Джапп пришлось срочно искать замену и сидеть с нами до прибытия оной.
– А что, мисс Эйр заболела? – спросил я миссис Джапп. – Опять челюсть сломала?
Под вечной маской персикового макияжа миссис Джапп выглядела такой же измученной, как и все остальные взрослые, которых я знал.
– Даже не знаю, Мэтти. Я вообще не знаю, что с ней происходит, кроме того, что это был необычайно трудный год. Необычайно трудный. Нам всем нужно время.
«Заместилка» оказалась бабулей под шестьдесят; весь первый урок она посвятила конфискации бумажных самолетиков, а остаток дня увертывалась от массированного налета новых. На уроке английского Джейми Керфлэк совершил, пожалуй, самый вдохновенный акт в своей извращенной ученической карьере – задом наперед переписал на доске полный набор предложений домашнего задания. Когда «заместилка» его вынесла, он объявил, что у него дислексия, и заплакал, а весь класс дружно грохнул со смеху. Перед завтраком мы со Спенсером поскользнулись на мокром линолеуме в коридоре при попытке установить очередной рекорд в забеге «прицепингом» и въехали вперед ногами в дверь миссис Джапп. Разъяренная, она втащила нас в кабинет, даже не дав нам снять «сбрую».
– Мало того, что творится в городе! Мало мне хлопот с вашей нерадивой учительницей, детоубийцами и бог знает с чем еще! А тут еще вы со своими глупостями!
– Миссис Джапп, а где Тереза Дорети? Почему она не ходит в школу? – спросил я в лоб.
Миссис Джапп булькнула и затихла, как будто я схватил ее за горло. Потом, поджав губы, проговорила:
– Мэтти, давай лучше подождем, что будет дальше, хорошо? Это был чудовищный год.
– Но где она? – чуть не кричал я.
– Тпру! – осадил меня Спенсер.
– Не надо говорить со мной в таком тоне, Мэтти Родс.
Я опустил глаза, но не в знак молчаливого согласия или сожаления, а из хитрости. Это был мой тактический ход. Миссис Джапп владела информацией, а я в ней нуждался. Я стал докой в подобных манипуляциях.
– Она дома, Мэтти, – сказала миссис Джапп. – По крайней мере, так говорит ее отец. Не знаю, когда она вернется. Знаю только, что она слишком дорогого стоит, чтобы лишиться ее навсегда. Я знаю, что ты о ней беспокоишься. Знаю, что пытаешься быть ей другом. Но с ней правда все будет хорошо. А теперь возвращайтесь в класс. И не вынуждайте меня повторять это дважды.
Когда я вышел из кабинета миссис Джапп, над всеми моими чувствами возобладала злость. Эта злость была связана с отсутствием Терезы, но, кроме того, у меня было такое чувство, что время игры, которую я вел, сам того не зная, стремительно истекает. В классе мы со Спенсером избегали говорить и о мисс Эйр, и о миссис Джапп, и о пустующей парте. Зато болтали о машинках и о Марке Птице Фидриче, который разбил колено на весенних сборах во Флориде. Последний из моих самолетиков, сделанных в тот день, оказался шедевром бумажного самолетостроения: я приделал ему шасси и пропеллер из скрепки. Под конец, когда народ в классе потихоньку угомонился, Спенсер выглянул в окно и, увидев снег, сказал:
– Погода в самый раз для Снеговика.
Как и всегда в конце марта, снег сопровождался пением. Подскуливал ветер, с проводов с ним переругивались сойки, первыми вернувшиеся из теплых краев, с асфальта в придорожные канавы скатывался лед, и грязная земля радостно отдавалась этой последней побелке.
Миссис Джапп объявила по селектору, что ожидается сильная метель и скоро будут поданы автобусы, чтобы пораньше развезти нас по домам. Мы все обрадовались, но скорее по привычке, чем от избытка чувств.
– Родители уже предупреждены, – продолжала бубнить миссис Джапп, – и все они готовятся встретить вас на автобусных остановках.
– Ты сегодня ночуешь у меня, да? – спросил я Спенсера, когда мы, уложив портфели, зашагали по разбросанным по всему полу смятым самолетикам, хрустевшим под ногами, как дохлая саранча.
Спенсер заглянул в рюкзак:
– Зубная щетка здесь. Белье здесь. Похоже, что да.
Мы гуськом загрузились в автобус. После буйства в классе поездка прошла в необычайной тишине. Я сидел рядом со Спенсером и поминутно оглядывался в смутной надежде, что на заднем сиденье материализуется Тереза. Фары встречных машин проплывали во мгле словно гигантские зимние светляки, жадно заглатывающие снежинки. К тому времени как мы со Спенсером выскочили из автобуса, снегу нападало дюйма на полтора, а небо заволокло тяжелыми тучами.
– Твоей мамы нет, – сказал Спенсер.
– Она в этом месяце работает в «Ромео». Оттуда долго добираться.
Дейви Маклин, лучший друг Брента, живущий в двух домах от нас, без особого энтузиазма запустил пару снежков, как вдруг тени сосен накатили на нас приливной волной. И все разбежались быстрее обычного. Брент прошел в дом, не удостоив меня внимания. После чего мы со Спенсером остались на улице одни. Какое-то время мы молча топтались на заляпанном снегом краю газона. Я разинул рот и вообразил себя китом, заглатывающим снежиночный планктон. Мне не хотелось идти домой до возвращения матери, потому что скорее всего потом она уже нас не выпустит.
– Пойдем к Дорети, – предложил я.
– Зачем? – спросил Спенсер, стряхивая шапки снега со всех веток, до которых мог дотянуться.
– Может, сегодня он нас впустит.
Дом Дорети казался необитаемым, окна зияли пустотой. Только мы хотели повернуть назад, как за черным глянцем иллюминатора замаячило лицо Терезы, вынырнувшее, как чертик из табакерки под водой, и я схватил Спенсера за руку.
– Вон она! – прошептал я, но, когда посмотрел снова, ее уже не было.
Спенсер прошелся взглядом по неосвещенным окнам.
– По-моему, у тебя глюки, Мэтти.
– Не думаю, – сказал я, хотя не был вполне уверен.
Я прислушивался к шороху снега, к ветру, едва заметно перебирающему голые ветви деревьев, к тишине безлюдных дворов. И вдруг понял – понял, и все тут, – что если я ничего не сделаю сегодня, то потом будет поздно. Спенсер повернул было к дороге, но я снова схватил его за руку и сказал:
– Подожди.
– Мэтти, что ты еще задумал? Сунуть лицо в окно по примеру мистера Фокса?
Я пожал плечами. Будь я уверен, что это поможет, я бы подбежал к парадной двери и стал бы колотить в нее, пока в кровь не разбил себе руки. Я бы устроил истерику на крыльце и вопил бы до тех пор, пока доктору не осталось бы ничего другого, как впустить меня в свое святилище масок. Меня и ужасало, и обескураживало, что я так истосковался по его дочери с похожими на лук губами.
В конце концов я позволил Спенсеру вывести меня прямо на середину моей улицы. Жидкая грязь хлюпала под ногами и забивалась в башмаки. Я вспомнил грязь, стекавшую по Терезиным ногам в Сидровое озеро, как ручейки краски для волос на маминых щеках. Я вспомнил, как мы катались на коньках в последний день рождения Терезы, когда она пряталась в камышах. Я вспомнил ее лицо, мелькнувшее в иллюминаторе, вспомнил, как миссис Кори взмахнула рукой, проговорив: «Прощайте, мальчики!» – и подумал: как нежно я люблю этот год вопреки всем его ужасам. А может – благодаря.
Совершенно неожиданно, словно клетки моего организма, спавшие несколько месяцев, проснулись все разом, щекочущее чувство взрывной волной прокатилось по всей моей коже. Я немного всплакнул и затопал ногами. Спенсер, конечно, решил, что слезы у меня выступили от ветра. За два дома от моего я остановился. Спенсер тоже остановился и вздохнул.
– Мэтти, я замерз. И твоя мама убьет нас, если придет домой и увидит, что нас нет.
– Мама еще не пришла. У меня идея, – сказал я и махнул рукой на дом Фоксов.
Спенсер посмотрел на низкий, вытянутый в длину красный кирпичный дом в стиле ранчо. Желобки под крышей прогнулись от бесконечных дождей и снегопадов. Свет, разумеется, нигде не горел, и на грязной, покрытой лепешками снега подъездной аллее не было ни одного автомобиля.
– А кто там живет?
– Никто. Он пустует.
– Зачем тогда нам туда идти?
– За делом, – сказал я, чувствуя, как мое лицо расплывается в сияющей озорной улыбке.
– За каким еще делом? – спросил Спенсер, но голос у него изменился, и он перестал приплясывать от холода.
– По подготовке операции «Тереза».
– А точнее?
– Потом. А пока идем со мной, – приказал я и вошел во двор Фоксов.
– Какого хрена! – проворчал Спенсер, но все-таки потопал следом.
Я не мог унять дрожи, не мог устоять на месте и не вполне понимал, что делаю. Знал только, что мистер Фокс мертв и что этот дом был еще одним местом, где я раньше так часто бывал и где теперь мне бывать запрещено.
Обогнув дом с тыла, я нашел ключ от задней двери, который был прикреплен скотчем снизу скамейки у столика для пикников, – именно там, где его всегда прятали на моей памяти. Я отодрал его и передал Спенсеру.
– Откуда ты знаешь, что ключ здесь?
– Это дом Барбары. Я все время ходил сюда, когда она была моей нянькой.
– Мэтти, твоя мама наверняка уже дома.
– Нет еще. Кончай ныть.
Замок был старый и местами обледенел, так что понадобилась не одна попытка, чтобы повернуть ключ. Наконец дверь подалась, и на нас пахнуло плесенью. Когда я закрывал дверь, ближняя штора всколыхнулась, но больше никакого движения не было. Даже тени не шевелились. Я так сильно дрожал, что стал раскачиваться из стороны в сторону, чтобы не закричать.
– Жуть, – сказал Спенсер. – Если бы с нами была Тереза, можно было бы поиграть в «Убийство в темноте».
Он немного проникся духом ситуации и теперь крадучись двинулся в сторону кухни.
Я остался у входа. Мне не было страшно, но я не мог раздышаться. Я думал о том, как Барбара смеялась надо мной, лежа в траве, думал о синяках под глазами мисс Эйр, о ее гипсовом ошейнике, думал о синем «гремлине», рыщущем по заснеженным улицам, как сбежавшие львы, и о том, что у меня впервые в жизни появился лучший друг. Потом я стал думать о Терезе, о ее ленточке в волосах, о том, как она, разинув рот, стояла на коленях у раздавленного тела мистера Фокса, и о разных других бессвязных вещах.
Терезе нужна моя помощь. Ее отец был слишком горд, Барбара слишком раздражена, мисс Эйр слишком ожесточена, а миссис Джапп слишком ослеплена умом Терезы, чтоб хотя бы увидеть крутой обрыв, к краю которого она приблизилась, не говоря уже о том, чтобы оттащить ее оттуда.
– Спенсер, – окликнул я, преисполнившись какого-то бешеного спокойствия, – а что, если сейчас сюда подъедет синий «гремлин»?
Я обошел желтый диван, стеклянный кофейный столик, в котором ничего не отражалось, кроме толстого слоя пыли, и притормозил у нашей с Барбарой фотографии на стене. Это была часть коллажа из детских снимков, объединенных одной рамкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
– О господи, – прошептал отец.
– Колин заставляет ее раз в день вставать с постели и принимать ванну. Барбара говорит, она все время поет.
– Что поет?
– А черт ее знает, Джо. Поет и все. Уставится на стену и поет. Барбаре приходится ее мыть – сама она не в состоянии.
– Может, нам к ним сходить? Вдруг мы сможем что-нибудь сделать.
– Если и сможем, он все равно нас не впустит, – вздохнула мать.
У меня бешено затряслась голова. Я посмотрел на Спенсера. Красные кроссовки так плотно сидели на его сдвинутых ногах, как будто к ним приросли. Я знал, о чем он думает. Мы давно привыкли к монументальной молчаливости Терезы. Но мысль о том, что она исполосовала шторы и плачет по ночам, вызвала какое-то совсем новое беспокойство. Родители умолкли; немного погодя я сделал знак Спенсеру и мы тихонько прошмыгнули в мою комнату. Какое-то время мы в полной амуниции лежали на своих койках, с головой укрывшись одеялом.
– Надо срочно что-то делать, – донесся с нижнего яруса голос Спенсера.
Я понимал, что он прав. У меня тоже возникли кое-какие идеи, но все они казались детскими, и я сомневался, что они помогут Терезе поправиться.
– Отец не в силах ей помочь, – сказал я.
– Если мы сейчас ничего не сделаем, то другого шанса, может, и не будет, – перебил Спенсер. – Она просто умрет.
Я проигнорировал его слова, продолжая прерванную мысль.
– Он не знает как.
– Она ненавидит Барбару, – сказал Спенсер.
– Уже нет, – поправил я. – Но Барбара только что задавила собственного отца, так что от нее сейчас никакого толку.
– Точно, – согласился Спенсер.
– Так что же мы будем делать, когда туда попадем?
Если бы не шуршание простыней, я бы, пожалуй, решил, что Спенсер заснул, – так долго он не отвечал. Наконец он спросил:
– Твои родители вообще когда-нибудь ложатся спать?
Отец просто места себе не находил, шастал по всему дому: то пойдет в гостиную, то в коридор. Пару раз он останавливался у моей двери, но не входил. Потом зашел в спальню, где была мама, но сразу же вышел. Светящиеся зеленые стрелки-ракеты на моих настольных часах в виде Солнечной системы, показывали два часа утра, когда я услышал знакомый скрип родительской кровати и понял, что папочка наконец угомонился. Не сговариваясь, мы со Спенсером натянули куртки, прошмыгнули в парадную дверь и двинулись к дому Терезы.
Улица после недели дождей превратилась в грязное месиво. На уроках нам рассказывали об океанах по щиколотку глубиной, заливавших землю в меловой период, и о гигантских чудовищах, шлепавших по перегретому миру, вымирая на ходу. Так что на время нашей прогулки мы со Спенсером превратились в бронтозавров, разгребающих прошлогодние листья, с хлюпаньем протаптывая себе путь к вымиранию под кремнисто-серой луной.
У подножия холма, поднимающегося к дому Дорети, Спенсер поскользнулся и плюхнулся животом в грязь.
– Ненавижу пригороды, – пробурчал он, поднявшись на ноги, и принялся горстями собирать грязь со свитера и джинсов. Эта процедура была в самом разгаре, когда мы дошли до границы патио Дорети.
Я указал на видневшееся между кленами иллюминаторное окно Терезы.
– Ладно, горожанин, давай ее разбудим, – проговорил я, и у меня задрожали пальцы, но не от холода.
Спенсер пристально посмотрел мне в глаза; с ладони у него капала грязь, лицо приняло то же самое выражение решимости, которое я увидел в то утро, когда мы с ним познакомились и совершили наш первый забег в «прицепинге». Но тогда оно было озорным, а не печальным. Спенсер поднял руку в положение вбрасывания, и ручеек грязи потек по внутренней стороне запястья, словно йод, намечающий вену.
– Готов? – спросил он.
Я кивнул. Он бросил.
Комок грязи шлепнулся в стекло иллюминатора, и мы оба припали к земле. По-моему, я даже прикрыл голову руками, как нас учили делать в случае торнадо. И затаил дыхание. Но когда я посмотрел на дом, там не было ни света, ни движения.
Набрав грязи для своей бомбочки, я вскочил на ноги. На ощупь она была тяжелая и скользкая, как свиная печень в формальдегиде. Я с размаху запустил ее в окно. Она шмякнулась в кедровый наличник, и тут что-то зашуршало в кустах позади нас. Мы разом оглянулись, но ничего не увидели. Терезы не было. Или же она просто не хотела показываться. Меня вдруг охватила ярость. Я вспомнил истекающее кровью лицо мистера Фокса, и мне захотелось вломиться в иллюминаторное окно и завизжать, перефразируя одного из трех поросят: «Именем щетинки, впустите братца свинку!»
– Можно поджечь дом, – сказал Спенсер.
– А у тебя есть спички?
Он шутил – как бы. Я тоже. Как бы. Но я хотел войти в дом. Я должен был во что бы то ни стало увидеть Терезу, и это желание нарастало, распирая меня, как гелий, нагнетаемый в воздушный шар.
– Может, они в подвале, – предположил я. – Спорим, он их там прячет?
Спенсер посмотрел на меня с таким интересом, как будто я задымился от сдвига по фазе.
– Знаешь, Мэтти, я, конечно, могу допустить, что доктор такой же большой идиот, как и ты, но он не Снеговик. И не будет держать Барбару с Терезой под замком в подвале. Там холодно. Хватит, пошли.
– Да заткнись ты! – отрезал я, и он снова уставился на меня в изумлении.
Мало-помалу между нами воцарилось молчание. Меня это еще больше взбесило. Мы удрали из дому, мы штурмовали ворота крепости Дорети, а доктор даже не удосужился пустить в ход свои оборонительные средства. Как будто мы мертвые, подумал я. Снеговик убил нас незаметно для нас самих, и теперь мы дрейфовали по его невидимому миру, бессильные на что-либо повлиять. Я скучал по Терезе. Я уже забыл, что такое переброситься с ней парой слов или хотя бы перехватить ее взгляд из другого конца класса. Мне нравилось перехватывать ее взгляды. И наверное, я все-таки любил ее, не имея ни малейшего представления, что это значит, кроме того, что это совсем не то, что я испытывал по отношению к матери, к Барбаре или к кому-либо еще, и что из-за этого я чувствовал себя несчастным.
– Ладно, давай возвращаться, – сказал я. – Надо будет придумать что-нибудь еще.
Спенсер кивнул, и мы двинулись вниз по холму.
На следующий день в школе царил хаос. Мисс Эйр в третий раз за две недели не явилась на занятия, никого не предупредив заранее. Она поставила дирекцию перед фактом только за несколько секунд до звонка, так что миссис Джапп пришлось срочно искать замену и сидеть с нами до прибытия оной.
– А что, мисс Эйр заболела? – спросил я миссис Джапп. – Опять челюсть сломала?
Под вечной маской персикового макияжа миссис Джапп выглядела такой же измученной, как и все остальные взрослые, которых я знал.
– Даже не знаю, Мэтти. Я вообще не знаю, что с ней происходит, кроме того, что это был необычайно трудный год. Необычайно трудный. Нам всем нужно время.
«Заместилка» оказалась бабулей под шестьдесят; весь первый урок она посвятила конфискации бумажных самолетиков, а остаток дня увертывалась от массированного налета новых. На уроке английского Джейми Керфлэк совершил, пожалуй, самый вдохновенный акт в своей извращенной ученической карьере – задом наперед переписал на доске полный набор предложений домашнего задания. Когда «заместилка» его вынесла, он объявил, что у него дислексия, и заплакал, а весь класс дружно грохнул со смеху. Перед завтраком мы со Спенсером поскользнулись на мокром линолеуме в коридоре при попытке установить очередной рекорд в забеге «прицепингом» и въехали вперед ногами в дверь миссис Джапп. Разъяренная, она втащила нас в кабинет, даже не дав нам снять «сбрую».
– Мало того, что творится в городе! Мало мне хлопот с вашей нерадивой учительницей, детоубийцами и бог знает с чем еще! А тут еще вы со своими глупостями!
– Миссис Джапп, а где Тереза Дорети? Почему она не ходит в школу? – спросил я в лоб.
Миссис Джапп булькнула и затихла, как будто я схватил ее за горло. Потом, поджав губы, проговорила:
– Мэтти, давай лучше подождем, что будет дальше, хорошо? Это был чудовищный год.
– Но где она? – чуть не кричал я.
– Тпру! – осадил меня Спенсер.
– Не надо говорить со мной в таком тоне, Мэтти Родс.
Я опустил глаза, но не в знак молчаливого согласия или сожаления, а из хитрости. Это был мой тактический ход. Миссис Джапп владела информацией, а я в ней нуждался. Я стал докой в подобных манипуляциях.
– Она дома, Мэтти, – сказала миссис Джапп. – По крайней мере, так говорит ее отец. Не знаю, когда она вернется. Знаю только, что она слишком дорогого стоит, чтобы лишиться ее навсегда. Я знаю, что ты о ней беспокоишься. Знаю, что пытаешься быть ей другом. Но с ней правда все будет хорошо. А теперь возвращайтесь в класс. И не вынуждайте меня повторять это дважды.
Когда я вышел из кабинета миссис Джапп, над всеми моими чувствами возобладала злость. Эта злость была связана с отсутствием Терезы, но, кроме того, у меня было такое чувство, что время игры, которую я вел, сам того не зная, стремительно истекает. В классе мы со Спенсером избегали говорить и о мисс Эйр, и о миссис Джапп, и о пустующей парте. Зато болтали о машинках и о Марке Птице Фидриче, который разбил колено на весенних сборах во Флориде. Последний из моих самолетиков, сделанных в тот день, оказался шедевром бумажного самолетостроения: я приделал ему шасси и пропеллер из скрепки. Под конец, когда народ в классе потихоньку угомонился, Спенсер выглянул в окно и, увидев снег, сказал:
– Погода в самый раз для Снеговика.
Как и всегда в конце марта, снег сопровождался пением. Подскуливал ветер, с проводов с ним переругивались сойки, первыми вернувшиеся из теплых краев, с асфальта в придорожные канавы скатывался лед, и грязная земля радостно отдавалась этой последней побелке.
Миссис Джапп объявила по селектору, что ожидается сильная метель и скоро будут поданы автобусы, чтобы пораньше развезти нас по домам. Мы все обрадовались, но скорее по привычке, чем от избытка чувств.
– Родители уже предупреждены, – продолжала бубнить миссис Джапп, – и все они готовятся встретить вас на автобусных остановках.
– Ты сегодня ночуешь у меня, да? – спросил я Спенсера, когда мы, уложив портфели, зашагали по разбросанным по всему полу смятым самолетикам, хрустевшим под ногами, как дохлая саранча.
Спенсер заглянул в рюкзак:
– Зубная щетка здесь. Белье здесь. Похоже, что да.
Мы гуськом загрузились в автобус. После буйства в классе поездка прошла в необычайной тишине. Я сидел рядом со Спенсером и поминутно оглядывался в смутной надежде, что на заднем сиденье материализуется Тереза. Фары встречных машин проплывали во мгле словно гигантские зимние светляки, жадно заглатывающие снежинки. К тому времени как мы со Спенсером выскочили из автобуса, снегу нападало дюйма на полтора, а небо заволокло тяжелыми тучами.
– Твоей мамы нет, – сказал Спенсер.
– Она в этом месяце работает в «Ромео». Оттуда долго добираться.
Дейви Маклин, лучший друг Брента, живущий в двух домах от нас, без особого энтузиазма запустил пару снежков, как вдруг тени сосен накатили на нас приливной волной. И все разбежались быстрее обычного. Брент прошел в дом, не удостоив меня внимания. После чего мы со Спенсером остались на улице одни. Какое-то время мы молча топтались на заляпанном снегом краю газона. Я разинул рот и вообразил себя китом, заглатывающим снежиночный планктон. Мне не хотелось идти домой до возвращения матери, потому что скорее всего потом она уже нас не выпустит.
– Пойдем к Дорети, – предложил я.
– Зачем? – спросил Спенсер, стряхивая шапки снега со всех веток, до которых мог дотянуться.
– Может, сегодня он нас впустит.
Дом Дорети казался необитаемым, окна зияли пустотой. Только мы хотели повернуть назад, как за черным глянцем иллюминатора замаячило лицо Терезы, вынырнувшее, как чертик из табакерки под водой, и я схватил Спенсера за руку.
– Вон она! – прошептал я, но, когда посмотрел снова, ее уже не было.
Спенсер прошелся взглядом по неосвещенным окнам.
– По-моему, у тебя глюки, Мэтти.
– Не думаю, – сказал я, хотя не был вполне уверен.
Я прислушивался к шороху снега, к ветру, едва заметно перебирающему голые ветви деревьев, к тишине безлюдных дворов. И вдруг понял – понял, и все тут, – что если я ничего не сделаю сегодня, то потом будет поздно. Спенсер повернул было к дороге, но я снова схватил его за руку и сказал:
– Подожди.
– Мэтти, что ты еще задумал? Сунуть лицо в окно по примеру мистера Фокса?
Я пожал плечами. Будь я уверен, что это поможет, я бы подбежал к парадной двери и стал бы колотить в нее, пока в кровь не разбил себе руки. Я бы устроил истерику на крыльце и вопил бы до тех пор, пока доктору не осталось бы ничего другого, как впустить меня в свое святилище масок. Меня и ужасало, и обескураживало, что я так истосковался по его дочери с похожими на лук губами.
В конце концов я позволил Спенсеру вывести меня прямо на середину моей улицы. Жидкая грязь хлюпала под ногами и забивалась в башмаки. Я вспомнил грязь, стекавшую по Терезиным ногам в Сидровое озеро, как ручейки краски для волос на маминых щеках. Я вспомнил, как мы катались на коньках в последний день рождения Терезы, когда она пряталась в камышах. Я вспомнил ее лицо, мелькнувшее в иллюминаторе, вспомнил, как миссис Кори взмахнула рукой, проговорив: «Прощайте, мальчики!» – и подумал: как нежно я люблю этот год вопреки всем его ужасам. А может – благодаря.
Совершенно неожиданно, словно клетки моего организма, спавшие несколько месяцев, проснулись все разом, щекочущее чувство взрывной волной прокатилось по всей моей коже. Я немного всплакнул и затопал ногами. Спенсер, конечно, решил, что слезы у меня выступили от ветра. За два дома от моего я остановился. Спенсер тоже остановился и вздохнул.
– Мэтти, я замерз. И твоя мама убьет нас, если придет домой и увидит, что нас нет.
– Мама еще не пришла. У меня идея, – сказал я и махнул рукой на дом Фоксов.
Спенсер посмотрел на низкий, вытянутый в длину красный кирпичный дом в стиле ранчо. Желобки под крышей прогнулись от бесконечных дождей и снегопадов. Свет, разумеется, нигде не горел, и на грязной, покрытой лепешками снега подъездной аллее не было ни одного автомобиля.
– А кто там живет?
– Никто. Он пустует.
– Зачем тогда нам туда идти?
– За делом, – сказал я, чувствуя, как мое лицо расплывается в сияющей озорной улыбке.
– За каким еще делом? – спросил Спенсер, но голос у него изменился, и он перестал приплясывать от холода.
– По подготовке операции «Тереза».
– А точнее?
– Потом. А пока идем со мной, – приказал я и вошел во двор Фоксов.
– Какого хрена! – проворчал Спенсер, но все-таки потопал следом.
Я не мог унять дрожи, не мог устоять на месте и не вполне понимал, что делаю. Знал только, что мистер Фокс мертв и что этот дом был еще одним местом, где я раньше так часто бывал и где теперь мне бывать запрещено.
Обогнув дом с тыла, я нашел ключ от задней двери, который был прикреплен скотчем снизу скамейки у столика для пикников, – именно там, где его всегда прятали на моей памяти. Я отодрал его и передал Спенсеру.
– Откуда ты знаешь, что ключ здесь?
– Это дом Барбары. Я все время ходил сюда, когда она была моей нянькой.
– Мэтти, твоя мама наверняка уже дома.
– Нет еще. Кончай ныть.
Замок был старый и местами обледенел, так что понадобилась не одна попытка, чтобы повернуть ключ. Наконец дверь подалась, и на нас пахнуло плесенью. Когда я закрывал дверь, ближняя штора всколыхнулась, но больше никакого движения не было. Даже тени не шевелились. Я так сильно дрожал, что стал раскачиваться из стороны в сторону, чтобы не закричать.
– Жуть, – сказал Спенсер. – Если бы с нами была Тереза, можно было бы поиграть в «Убийство в темноте».
Он немного проникся духом ситуации и теперь крадучись двинулся в сторону кухни.
Я остался у входа. Мне не было страшно, но я не мог раздышаться. Я думал о том, как Барбара смеялась надо мной, лежа в траве, думал о синяках под глазами мисс Эйр, о ее гипсовом ошейнике, думал о синем «гремлине», рыщущем по заснеженным улицам, как сбежавшие львы, и о том, что у меня впервые в жизни появился лучший друг. Потом я стал думать о Терезе, о ее ленточке в волосах, о том, как она, разинув рот, стояла на коленях у раздавленного тела мистера Фокса, и о разных других бессвязных вещах.
Терезе нужна моя помощь. Ее отец был слишком горд, Барбара слишком раздражена, мисс Эйр слишком ожесточена, а миссис Джапп слишком ослеплена умом Терезы, чтоб хотя бы увидеть крутой обрыв, к краю которого она приблизилась, не говоря уже о том, чтобы оттащить ее оттуда.
– Спенсер, – окликнул я, преисполнившись какого-то бешеного спокойствия, – а что, если сейчас сюда подъедет синий «гремлин»?
Я обошел желтый диван, стеклянный кофейный столик, в котором ничего не отражалось, кроме толстого слоя пыли, и притормозил у нашей с Барбарой фотографии на стене. Это была часть коллажа из детских снимков, объединенных одной рамкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37