Роман назывался «Одинокая креветка». Вполне допускаю, что путаю название детской книги и детективного романа. Раздались аплодисменты — очевидно, писатель и журналист раскланивались перед коллегами и благодарили организаторов конференции.
— И наконец, я хотел бы с особой гордостью сообщить, что наш студент Джеймс Лир нашел издателя для своего первого романа, который называется, если мне не изменяет память, «Парад любви».
Я открыл глаза. Вальтер расплылся в теплой отеческой улыбке и обратил благосклонный взор в первый ряд. Зал взорвался аплодисментами. Люди хлопали и хлопали. Джеймс не шелохнулся. Он сидел, положив руки на колени, и невидящим взглядом смотрел прямо перед собой на густое облако пыли, медленно кружащееся в свете мощных ламп, расположенных по бокам сцены. Когда Крабтри пихнул его локтем в бок, Джеймс подскочил, словно его ударило током. «Он учится в моей группе», — прошептала своему соседу Кэрри Маквирти. Джеймс повернулся лицом к публике. Все пятьсот человек, заполнивших партер, и пятнадцать человек, устроившихся на балконе, уставились на Джеймса Лира. Он тревожно озирался по сторонам, словно испуганный ребенок, окруженный стаей голодных голубей. Желтый пиджак Крабтри свободно болтался на его тощих плечах, худые запястья на несколько дюймов вылезали из слишком коротких рукавов. Грубые черные ботинки и фланелевая рубаха в красную клетку придавали ему неряшливый вид бродяги. Он был похож на огородное чучело, которое сняли с шеста и повесили на гвоздь в сарае. Ликование в зале пошло на убыль, аплодисменты становились все жиже и наконец совсем смолкли. В Тау-Холле наступила мертвая тишина, но Джеймс по-прежнему стоял перед притихшей публикой, неловко переминался с ноги на ногу и пугливо озирался по сторонам, как человек, который чувствует подступающую к горлу тошноту и ищет, куда бы убежать. Все происходящее мало походило на кадр из какой-нибудь голливудской мелодрамы про несчастного мальчугана, который из изгоя, не вызывавшего у окружающих ничего кроме раздражения и желания подшутить над противным одноклассником, вдруг превращается в героя дня, которому аплодирует вся школа. Восторг его бывших мучителей сам по себе превратился для него в невыносимую муку.
— Джеймс Лир. Чудной парень, — доверительным тоном сообщила своему соседу Кэрри Маквирти, — так сказать, гуманоид с неизвестной планеты, если вы понимаете, что я имею в виду.
— Эй, Джеймс, поклонись, — крикнула Ханна Грин. Аудитория разразилась хохотом. Джеймс сделался пунцовым. Он еще секунду постоял перед публикой, как испуганный гуманоид с неизвестной планеты, затем раскинул руки и поклонился — это был первый поклон, который ему пришлось совершить, превратившись в вундеркинда. Затем он на негнущихся ногах проковылял на свое место, сел и закрыл лицо обеими руками.
Вальтер Гаскелл торжественно откашлялся.
— И последнее, но, вероятно, не менее важное известие, — начал он дрожащим от нетерпения голосом: — Терри Крабтри, издательство «Бастион», также решил опубликовать мою книгу «Брак по-американски: закат и крушение», отрывки из которой некоторым из вас хорошо знакомы.
На Вальтера обрушились восторженные и совершенно искренние аплодисменты без какого-либо намека на лесть или подобострастие. Крабтри похлопал Джеймса по спине, положил руку на плечо и на мгновение прижал к себе — еще одна успешно проведенная операция и очередной захватывающий сюжет, написанный водянистым пером Терри Крабтри. Вальтер поклонился, легко и изящно, поблагодарил технический персонал и студентов-волонтеров, помогавших в работе конференции, и объявил Праздник Слова закрытым. В зале зажегся свет. Писатели поднялись со своих мест и, словно стая растревоженных летучих мышей, повалили к выходу.
— Профессор, вы идете? — спросила Кэрри. — Мистер К. устраивает прощальную вечеринку в доме Гаскеллов. Он лично меня пригласил. — Она скромно потупила глаза.
— Нет, думаю, что нет. — Я придвинулся к перилам балкона и взглянул вниз. Джефф вел Ханну по проходу, его рука лежала у нее на талии. Они присоединились к группке студентов, которые плотным кольцом окружили Джеймса. Он принимал поздравления, растерянно улыбался и нервно одергивал слишком короткие рукава желтого спортивного пиджака Терри.
— А-а, понятно, — протянула Кэрри. — Ну, тогда я пойду. До свидания, профессор Трипп.
— До свидания, всего доброго, Кэр… — И тут я увидел Сару. Она стояла в конце прохода и, как мне показалось, смотрела прямо на меня. Я изо всех сил замахал рукой и поднялся, собираясь бежать вниз. Но Сара вдруг резко повернулась и вышла из зала.
Я опустил руку, выдавил слабую улыбку и посмотрел на Кэрри. Она тоже развернулась и направилась к выходу. Я проводил ее взглядом и плюхнулся в кресло, словно тяжело больной человек, который с трудом дотащился до постели. Голоса в вестибюле постепенно стихли. Тау-Холл опустел. В дверях появился Сэм Тракслер с большим черным мешком для мусора. Сэм прошел вдоль рядов, собрал забытые программки и снова исчез. Я остался один. Я потерял все: роман, друга, редактора, жену, любовницу и моего лучшего студента; я лишился всего, чего достиг за последние десять лет жизни. У меня нет ни семьи, ни друзей, ни машины, и, вероятно, после этих выходных у меня не будет работы. Я закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. В кармане пиджака что-то зашуршало. Я засунул руку в нагрудный карман, пальцы провалились в дыру на подкладке. Я нащупал маленький пластиковый пакетик с марихуаной. Пакетик был теплым. Я достал его и крепко сжал в кулаке.
Внизу послышался скрип открывающейся двери. Сэм вернулся в зал с пылесосом. Он размотал шнур, воткнул вилку в розетку и наклонился, собираясь включить пылесос.
— Эй, Сэм, — позвал я его. — Привет.
Сэм разогнулся и посмотрел наверх. Он не удивился, словно давно привык к тому, что в опустевшем зале кто-нибудь обязательно позовет его с балкона.
— О, привет, профессор Трипп.
— Сэм, ты куришь травку?
— Только когда работаю.
Я перегнулся через перила балкона, прицелился и швырнул пакетик, стараясь придать моему движению силу и резкость, как будто кидаю дротик или бумажный самолет. Пакетик запутался в складках драпировки, свисающей с перил балкона. Я подстраховался, зацепившись правой ногой за ручку кресла, потом нагнулся как можно ниже и хорошенько встряхнул пыльную бархатную оборку. Пакетик плавно полетел вниз, точно сорвавшийся с дерева осенний лист. Сэм подошел к тому месту, куда приземлился мой подарок, нагнулся и поднял его. Теперь у меня не осталось ничего.
— Ни фига себе! — Сэм вытаращил глаза. — Профессор, вы не шутите?
Я заверил его, что это не шутка. Неожиданно воздух вокруг меня сгустился и наполнился мерцающими огоньками, во рту появился солоноватый привкус крови, в ушах зашумело, как будто кто-то приложил к моей голове две огромные морские раковины.
«Ой!» — выдавил я, балансируя на перилах, словно большой концертный рояль, который при неудачной попытке втащить его в дом через окно застрял на подоконнике второго этажа. Затем дело сдвинулось с мертвой точки. Трудно сказать, что нарушило мое шаткое равновесие: на тела вроде моего, обладающие столь внушительными размерами и массой, распространяются те же загадочные законы гравитации, которые действуют на океанские приливы и становятся причиной тектонических сдвигов. Если бы я рухнул в зал, мое тело заполнило бы все пятьсот кресел и растеклось по Тау-Холлу, как Мононгахила в весеннее половодье. Справедливости ради стоит заметить: в тот короткий миг, прежде чем потерять сознание, я успел подумать, что открывшаяся перспектива выглядит крайне заманчивой. В следующее мгновение я качнулся вперед, сгреб обеими руками бархатную оборку и заскользил вниз.
Ворот рубашки натянулся и сдавил мне шею. Верхняя пуговица отскочила и больно ударила меня по щеке. Какая-то неведомая сила медленно втянула меня обратно и повалила на спину. Холодная рука легла мне на лоб. Прежде чем навсегда закрыть глаза, я увидел лицо Сары. Оно смотрело на меня с какой-то непонятной, головокружительной высоты.
— Грэди, ты рехнулся? — спросила Сара. — Что ты делаешь, идиот?
Я открыл рот, чтобы попытаться ответить на ее вопрос, но из этого ничего не вышло. Прозвучавшая в голосе Сары ласковая интонация дала мне слабую надежду, я почувствовал острую боль в груди, когда сердце, мой последний оставшийся в живых орган, вздрогнуло и раскрылось навстречу надежде.
* * *
Я взлетел, как воздушный змей, подъем сопровождался легкими рывками и толчками — тонкая серебристая нить, протянувшаяся между мной и бренными останками Грэди Триппа, время от времени натягивалась и нарушала мое плавное движение. Подо мной раскинулся Питсбург с его кирпичными домами, черными асфальтовыми дорогами и высокими железными мостами; в долинах между холмами лежал туман, город был наполовину скрыт дождем. В моих волосах запутались птицы. Лицо обледенело, на подбородке, точно колючая щетина, повисли сосульки. Клянусь, я ничего не придумываю — так все и было. Я услышал голос Сары, зовущий меня по имени. Я взглянул вниз, сквозь туман и пелену дождя, которой была окутана моя земная жизнь. Я увидел Сару Гаскелл, стоящую на коленях возле моего тела. Она склонилась надо мной и своим дыханием наполнила мои легкие. Ее дыхание было жарким и кисловато-сладким на вкус, от него пахло жизнью и табаком. Я сделал большой глоток хлынувшего мне в грудь воздуха, ухватился за светящуюся нить, смотал ее, как катушку спиннинга, и вернулся на землю.
* * *
Очнувшись, я обнаружил, что лежу в полумраке больничной палаты. Мое голое тело было закутано в бумажную ночную рубашку с короткими рукавами. Причитающаяся мне порция глюкозы поступала в организм через маленькую аккуратную дырочку, которую заботливый доктор проделал у меня на левой руке.
Это была симпатичная двухместная палата с веселыми светло-зелеными обоями, из вазы на подоконнике торчал жизнерадостный букет — лохматые метелки ковыля и несколько сухих веточек бессмертника, из окна открывался прекрасный вид на серые каменные стены церкви, расположенной на другой стороне улицы. Над колокольней, словно выцветшее знамя, висел клочок блеклого неба. Занавеска справа от меня была наполовину задернута, так что я видел только спинку соседней кровати и часть больничного коридора, залитого холодным голубоватым светом.
— Ау… — Я уставился на занавеску между кроватями. — Извините, вы не скажете, что это за больница?
Не дождавшись ответа, я отвернулся к окну и стал думать о том, что могло случиться с моим соседом: наверное, он лежит в глубокой коме, или у него сломана челюсть, или после какого-нибудь ужасного потрясения он лишился дара речи; словом, там находится человек, который не может ответить на мой вопрос. На самом деле я знал: комната пуста. Я смотрел на гаснущее вечернее небо, чувствуя, как на меня наваливается страшное одиночество.
— Сара? — произнес я вслух.
У меня зачесалось правое запястье. Я целую минуту лениво возил рукой по простыне, прежде чем согнул локоть и поднес руку к глазам. На запястье был надет пластмассовый браслет с моим именем и длинным рядом цифр — за этим шифром скрывались все подробности приключившегося со мной несчастья. Над цифрами тонкими синими буквами было выведено название больницы — дорогой частной клиники с безупречной репутацией, что находилась в пятнадцати минутах езды от Тау-Холла. Я закатил глаза и разглядел стоящие на тумбочке электронные часы: семь двадцать пять — я отсутствовал всего два часа.
В семь тридцать пришел дежурный доктор: молодой человек с длинными волосами, большим острым носом и голубыми глазами, такими же пугающе-холодными, как глаза Доктора Ди. У него было заросшее щетиной лицо и усталый вид путешественника, спускающегося по трапу «боинга» после тридцатичасового перелета. На пластиковой карточке, приколотой к нагрудному карману его халата, значилась фамилия усталого доктора: «ГРИНХАТ». Он смотрел на меня с таким разочарованием, что мне стало не по себе: я начал соображать, где мы могли встречаться раньше.
— Итак, что произошло? — спросил доктор.
— Я отключился. — Я решил не вдаваться в подробности и не говорить, что, насколько мне удалось понять, я еще и умер.
— Верно. — Доктор утвердительно кивнул.
— Последнее время со мной такое случается.
— А также последнее время вы слишком увлекаетесь марихуаной.
— Вы считаете, что обмороки связаны с моим увлечением?
— А вы как думаете?
— Да, вполне возможно.
— Как давно это началось?
— Что? Обмороки? Ну-у, примерно месяц назад.
— Давайте посмотрим, удастся ли вам встать. Только осторожно, — доктор показал на капельницу, — постарайтесь не выдернуть трубку.
Я заботливо поднял с постели мое неповоротливое тело.
— Как вы себя чувствуете?
— Неплохо. — На самом деле я чувствовал себя замечательно. В голове была такая удивительная ясность, какой я давно не испытывал, возможно, несколько лет. Боль в укушенной лодыжке почти исчезла.
— Скажите, Грэди, как давно вы курите марихуану?
— Не очень давно.
— И все же?
— С тех пор как Джордж стал нашим президентом.
— Ну что ж, в таком случае ваша проблема еще не приобрела катастрофические масштабы. Чем вы занимались последний месяц? Какие-нибудь серьезные перемены в образе жизни?
— Так, ничего особенного. — Я первым делом подумал о «Вундеркиндах». Ровно месяц назад я предпринял опрометчивую попытку завершить роман. И чем усерднее я работал, выдумывая все новые и новые варианты окончания моей эпопеи — каждый последующий хуже предыдущего, — тем чаще случались со мной странные приступы, и чем меньше оставалось дней до прибытия Крабтри, тем сильнее они становились. — Я не соблюдал режим, а последние два-три дня слишком много пил. Я знаю, это очень вредно.
— А еще от вас ушла жена.
Я опустился на край постели, мое бумажное одеяние громко зашуршало.
— Эти сведения записаны в моей истории болезни?
— Я говорил с женщиной, которая спасла вам жизнь, — произнес он без малейшего намека на пафос, словно у каждого человека имеется такая женщина, или, по крайней мере, доктор точно знал, в какой фирме ее можно взять напрокат.
— Да, верно. — Я провел указательным пальцем по губам, они все еще немного болели — очевидно, спасая мне жизнь, Сара слишком усердно целовала меня в губы.
— Она волнуется за вас, — сказал доктор. Он украдкой посмотрел на часы. Чтобы его жест был менее заметным, доктор носил часы, перевернув циферблат на внутреннюю сторону запястья. Он был милым человеком, этот доктор Гринхат. Я видел, что он изо всех сил старается проявить должное внимание к моему случаю, однако я был лишь слабым всплеском в том нескончаемом потоке больных, который изо дня в день проплывал у него перед глазами. — Вам следует обратиться к врачу, мистер Трипп. Для начала к терапевту.
— Обязательно, в самое ближайшее время.
Последовала пауза. Доктор Гринхат пробежал глазами листок, приколотый к алюминиевой дощечке, которую он держал в руке, затем снова посмотрел на меня. — А также вам стоит подумать о сеансах у психотерапевта.
— Вы слышали историю об убийстве собаки?
Доктор кивнул, потом взял стоявший возле окна стул, подтащил к моей кровати и уселся на самый краешек с такой осторожностью, словно боялся, что у него не хватит сил снова подняться на ноги.
— Грэди, у вас есть еще одна проблема — наркотики, — сказал он все тем же усталым голосом, в котором не было ни особого презрения, ни преувеличенной деликатности. — А кроме того, вы вообще очень небрежно относитесь к себе и к своему здоровью. Вы плохо питаетесь, верно? Вас укусила собака, а вы даже не обратились к врачу. Считайте, вам повезло, что сегодня вы оказались в больнице. В рану попала инфекция, еще день-два, и вы могли бы лишиться стопы. Нам пришлось накачать вас антибиотиками.
— Спасибо, — едва слышно прошептал я.
— Что же касается ваших приступов… Не знаю. Насколько я понимаю, последнее время вы находились в постоянном напряжении. Возможно, они объясняются именно этим.
— Значит, я попал под напряжение.
Доктор потер подбородок и слегка коснулся указательным пальцем нижней губы. Я подумал, что он слишком устал и у него не осталась сил на улыбку.
— Кхе… а та женщина, Сара, она все еще здесь?
— Нет. — В глазах доктора промелькнуло нечто похожее на сочувствие. — Она сказала, что ей надо вернуться домой, кажется, у них там какая-то грандиозная вечеринка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
— И наконец, я хотел бы с особой гордостью сообщить, что наш студент Джеймс Лир нашел издателя для своего первого романа, который называется, если мне не изменяет память, «Парад любви».
Я открыл глаза. Вальтер расплылся в теплой отеческой улыбке и обратил благосклонный взор в первый ряд. Зал взорвался аплодисментами. Люди хлопали и хлопали. Джеймс не шелохнулся. Он сидел, положив руки на колени, и невидящим взглядом смотрел прямо перед собой на густое облако пыли, медленно кружащееся в свете мощных ламп, расположенных по бокам сцены. Когда Крабтри пихнул его локтем в бок, Джеймс подскочил, словно его ударило током. «Он учится в моей группе», — прошептала своему соседу Кэрри Маквирти. Джеймс повернулся лицом к публике. Все пятьсот человек, заполнивших партер, и пятнадцать человек, устроившихся на балконе, уставились на Джеймса Лира. Он тревожно озирался по сторонам, словно испуганный ребенок, окруженный стаей голодных голубей. Желтый пиджак Крабтри свободно болтался на его тощих плечах, худые запястья на несколько дюймов вылезали из слишком коротких рукавов. Грубые черные ботинки и фланелевая рубаха в красную клетку придавали ему неряшливый вид бродяги. Он был похож на огородное чучело, которое сняли с шеста и повесили на гвоздь в сарае. Ликование в зале пошло на убыль, аплодисменты становились все жиже и наконец совсем смолкли. В Тау-Холле наступила мертвая тишина, но Джеймс по-прежнему стоял перед притихшей публикой, неловко переминался с ноги на ногу и пугливо озирался по сторонам, как человек, который чувствует подступающую к горлу тошноту и ищет, куда бы убежать. Все происходящее мало походило на кадр из какой-нибудь голливудской мелодрамы про несчастного мальчугана, который из изгоя, не вызывавшего у окружающих ничего кроме раздражения и желания подшутить над противным одноклассником, вдруг превращается в героя дня, которому аплодирует вся школа. Восторг его бывших мучителей сам по себе превратился для него в невыносимую муку.
— Джеймс Лир. Чудной парень, — доверительным тоном сообщила своему соседу Кэрри Маквирти, — так сказать, гуманоид с неизвестной планеты, если вы понимаете, что я имею в виду.
— Эй, Джеймс, поклонись, — крикнула Ханна Грин. Аудитория разразилась хохотом. Джеймс сделался пунцовым. Он еще секунду постоял перед публикой, как испуганный гуманоид с неизвестной планеты, затем раскинул руки и поклонился — это был первый поклон, который ему пришлось совершить, превратившись в вундеркинда. Затем он на негнущихся ногах проковылял на свое место, сел и закрыл лицо обеими руками.
Вальтер Гаскелл торжественно откашлялся.
— И последнее, но, вероятно, не менее важное известие, — начал он дрожащим от нетерпения голосом: — Терри Крабтри, издательство «Бастион», также решил опубликовать мою книгу «Брак по-американски: закат и крушение», отрывки из которой некоторым из вас хорошо знакомы.
На Вальтера обрушились восторженные и совершенно искренние аплодисменты без какого-либо намека на лесть или подобострастие. Крабтри похлопал Джеймса по спине, положил руку на плечо и на мгновение прижал к себе — еще одна успешно проведенная операция и очередной захватывающий сюжет, написанный водянистым пером Терри Крабтри. Вальтер поклонился, легко и изящно, поблагодарил технический персонал и студентов-волонтеров, помогавших в работе конференции, и объявил Праздник Слова закрытым. В зале зажегся свет. Писатели поднялись со своих мест и, словно стая растревоженных летучих мышей, повалили к выходу.
— Профессор, вы идете? — спросила Кэрри. — Мистер К. устраивает прощальную вечеринку в доме Гаскеллов. Он лично меня пригласил. — Она скромно потупила глаза.
— Нет, думаю, что нет. — Я придвинулся к перилам балкона и взглянул вниз. Джефф вел Ханну по проходу, его рука лежала у нее на талии. Они присоединились к группке студентов, которые плотным кольцом окружили Джеймса. Он принимал поздравления, растерянно улыбался и нервно одергивал слишком короткие рукава желтого спортивного пиджака Терри.
— А-а, понятно, — протянула Кэрри. — Ну, тогда я пойду. До свидания, профессор Трипп.
— До свидания, всего доброго, Кэр… — И тут я увидел Сару. Она стояла в конце прохода и, как мне показалось, смотрела прямо на меня. Я изо всех сил замахал рукой и поднялся, собираясь бежать вниз. Но Сара вдруг резко повернулась и вышла из зала.
Я опустил руку, выдавил слабую улыбку и посмотрел на Кэрри. Она тоже развернулась и направилась к выходу. Я проводил ее взглядом и плюхнулся в кресло, словно тяжело больной человек, который с трудом дотащился до постели. Голоса в вестибюле постепенно стихли. Тау-Холл опустел. В дверях появился Сэм Тракслер с большим черным мешком для мусора. Сэм прошел вдоль рядов, собрал забытые программки и снова исчез. Я остался один. Я потерял все: роман, друга, редактора, жену, любовницу и моего лучшего студента; я лишился всего, чего достиг за последние десять лет жизни. У меня нет ни семьи, ни друзей, ни машины, и, вероятно, после этих выходных у меня не будет работы. Я закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. В кармане пиджака что-то зашуршало. Я засунул руку в нагрудный карман, пальцы провалились в дыру на подкладке. Я нащупал маленький пластиковый пакетик с марихуаной. Пакетик был теплым. Я достал его и крепко сжал в кулаке.
Внизу послышался скрип открывающейся двери. Сэм вернулся в зал с пылесосом. Он размотал шнур, воткнул вилку в розетку и наклонился, собираясь включить пылесос.
— Эй, Сэм, — позвал я его. — Привет.
Сэм разогнулся и посмотрел наверх. Он не удивился, словно давно привык к тому, что в опустевшем зале кто-нибудь обязательно позовет его с балкона.
— О, привет, профессор Трипп.
— Сэм, ты куришь травку?
— Только когда работаю.
Я перегнулся через перила балкона, прицелился и швырнул пакетик, стараясь придать моему движению силу и резкость, как будто кидаю дротик или бумажный самолет. Пакетик запутался в складках драпировки, свисающей с перил балкона. Я подстраховался, зацепившись правой ногой за ручку кресла, потом нагнулся как можно ниже и хорошенько встряхнул пыльную бархатную оборку. Пакетик плавно полетел вниз, точно сорвавшийся с дерева осенний лист. Сэм подошел к тому месту, куда приземлился мой подарок, нагнулся и поднял его. Теперь у меня не осталось ничего.
— Ни фига себе! — Сэм вытаращил глаза. — Профессор, вы не шутите?
Я заверил его, что это не шутка. Неожиданно воздух вокруг меня сгустился и наполнился мерцающими огоньками, во рту появился солоноватый привкус крови, в ушах зашумело, как будто кто-то приложил к моей голове две огромные морские раковины.
«Ой!» — выдавил я, балансируя на перилах, словно большой концертный рояль, который при неудачной попытке втащить его в дом через окно застрял на подоконнике второго этажа. Затем дело сдвинулось с мертвой точки. Трудно сказать, что нарушило мое шаткое равновесие: на тела вроде моего, обладающие столь внушительными размерами и массой, распространяются те же загадочные законы гравитации, которые действуют на океанские приливы и становятся причиной тектонических сдвигов. Если бы я рухнул в зал, мое тело заполнило бы все пятьсот кресел и растеклось по Тау-Холлу, как Мононгахила в весеннее половодье. Справедливости ради стоит заметить: в тот короткий миг, прежде чем потерять сознание, я успел подумать, что открывшаяся перспектива выглядит крайне заманчивой. В следующее мгновение я качнулся вперед, сгреб обеими руками бархатную оборку и заскользил вниз.
Ворот рубашки натянулся и сдавил мне шею. Верхняя пуговица отскочила и больно ударила меня по щеке. Какая-то неведомая сила медленно втянула меня обратно и повалила на спину. Холодная рука легла мне на лоб. Прежде чем навсегда закрыть глаза, я увидел лицо Сары. Оно смотрело на меня с какой-то непонятной, головокружительной высоты.
— Грэди, ты рехнулся? — спросила Сара. — Что ты делаешь, идиот?
Я открыл рот, чтобы попытаться ответить на ее вопрос, но из этого ничего не вышло. Прозвучавшая в голосе Сары ласковая интонация дала мне слабую надежду, я почувствовал острую боль в груди, когда сердце, мой последний оставшийся в живых орган, вздрогнуло и раскрылось навстречу надежде.
* * *
Я взлетел, как воздушный змей, подъем сопровождался легкими рывками и толчками — тонкая серебристая нить, протянувшаяся между мной и бренными останками Грэди Триппа, время от времени натягивалась и нарушала мое плавное движение. Подо мной раскинулся Питсбург с его кирпичными домами, черными асфальтовыми дорогами и высокими железными мостами; в долинах между холмами лежал туман, город был наполовину скрыт дождем. В моих волосах запутались птицы. Лицо обледенело, на подбородке, точно колючая щетина, повисли сосульки. Клянусь, я ничего не придумываю — так все и было. Я услышал голос Сары, зовущий меня по имени. Я взглянул вниз, сквозь туман и пелену дождя, которой была окутана моя земная жизнь. Я увидел Сару Гаскелл, стоящую на коленях возле моего тела. Она склонилась надо мной и своим дыханием наполнила мои легкие. Ее дыхание было жарким и кисловато-сладким на вкус, от него пахло жизнью и табаком. Я сделал большой глоток хлынувшего мне в грудь воздуха, ухватился за светящуюся нить, смотал ее, как катушку спиннинга, и вернулся на землю.
* * *
Очнувшись, я обнаружил, что лежу в полумраке больничной палаты. Мое голое тело было закутано в бумажную ночную рубашку с короткими рукавами. Причитающаяся мне порция глюкозы поступала в организм через маленькую аккуратную дырочку, которую заботливый доктор проделал у меня на левой руке.
Это была симпатичная двухместная палата с веселыми светло-зелеными обоями, из вазы на подоконнике торчал жизнерадостный букет — лохматые метелки ковыля и несколько сухих веточек бессмертника, из окна открывался прекрасный вид на серые каменные стены церкви, расположенной на другой стороне улицы. Над колокольней, словно выцветшее знамя, висел клочок блеклого неба. Занавеска справа от меня была наполовину задернута, так что я видел только спинку соседней кровати и часть больничного коридора, залитого холодным голубоватым светом.
— Ау… — Я уставился на занавеску между кроватями. — Извините, вы не скажете, что это за больница?
Не дождавшись ответа, я отвернулся к окну и стал думать о том, что могло случиться с моим соседом: наверное, он лежит в глубокой коме, или у него сломана челюсть, или после какого-нибудь ужасного потрясения он лишился дара речи; словом, там находится человек, который не может ответить на мой вопрос. На самом деле я знал: комната пуста. Я смотрел на гаснущее вечернее небо, чувствуя, как на меня наваливается страшное одиночество.
— Сара? — произнес я вслух.
У меня зачесалось правое запястье. Я целую минуту лениво возил рукой по простыне, прежде чем согнул локоть и поднес руку к глазам. На запястье был надет пластмассовый браслет с моим именем и длинным рядом цифр — за этим шифром скрывались все подробности приключившегося со мной несчастья. Над цифрами тонкими синими буквами было выведено название больницы — дорогой частной клиники с безупречной репутацией, что находилась в пятнадцати минутах езды от Тау-Холла. Я закатил глаза и разглядел стоящие на тумбочке электронные часы: семь двадцать пять — я отсутствовал всего два часа.
В семь тридцать пришел дежурный доктор: молодой человек с длинными волосами, большим острым носом и голубыми глазами, такими же пугающе-холодными, как глаза Доктора Ди. У него было заросшее щетиной лицо и усталый вид путешественника, спускающегося по трапу «боинга» после тридцатичасового перелета. На пластиковой карточке, приколотой к нагрудному карману его халата, значилась фамилия усталого доктора: «ГРИНХАТ». Он смотрел на меня с таким разочарованием, что мне стало не по себе: я начал соображать, где мы могли встречаться раньше.
— Итак, что произошло? — спросил доктор.
— Я отключился. — Я решил не вдаваться в подробности и не говорить, что, насколько мне удалось понять, я еще и умер.
— Верно. — Доктор утвердительно кивнул.
— Последнее время со мной такое случается.
— А также последнее время вы слишком увлекаетесь марихуаной.
— Вы считаете, что обмороки связаны с моим увлечением?
— А вы как думаете?
— Да, вполне возможно.
— Как давно это началось?
— Что? Обмороки? Ну-у, примерно месяц назад.
— Давайте посмотрим, удастся ли вам встать. Только осторожно, — доктор показал на капельницу, — постарайтесь не выдернуть трубку.
Я заботливо поднял с постели мое неповоротливое тело.
— Как вы себя чувствуете?
— Неплохо. — На самом деле я чувствовал себя замечательно. В голове была такая удивительная ясность, какой я давно не испытывал, возможно, несколько лет. Боль в укушенной лодыжке почти исчезла.
— Скажите, Грэди, как давно вы курите марихуану?
— Не очень давно.
— И все же?
— С тех пор как Джордж стал нашим президентом.
— Ну что ж, в таком случае ваша проблема еще не приобрела катастрофические масштабы. Чем вы занимались последний месяц? Какие-нибудь серьезные перемены в образе жизни?
— Так, ничего особенного. — Я первым делом подумал о «Вундеркиндах». Ровно месяц назад я предпринял опрометчивую попытку завершить роман. И чем усерднее я работал, выдумывая все новые и новые варианты окончания моей эпопеи — каждый последующий хуже предыдущего, — тем чаще случались со мной странные приступы, и чем меньше оставалось дней до прибытия Крабтри, тем сильнее они становились. — Я не соблюдал режим, а последние два-три дня слишком много пил. Я знаю, это очень вредно.
— А еще от вас ушла жена.
Я опустился на край постели, мое бумажное одеяние громко зашуршало.
— Эти сведения записаны в моей истории болезни?
— Я говорил с женщиной, которая спасла вам жизнь, — произнес он без малейшего намека на пафос, словно у каждого человека имеется такая женщина, или, по крайней мере, доктор точно знал, в какой фирме ее можно взять напрокат.
— Да, верно. — Я провел указательным пальцем по губам, они все еще немного болели — очевидно, спасая мне жизнь, Сара слишком усердно целовала меня в губы.
— Она волнуется за вас, — сказал доктор. Он украдкой посмотрел на часы. Чтобы его жест был менее заметным, доктор носил часы, перевернув циферблат на внутреннюю сторону запястья. Он был милым человеком, этот доктор Гринхат. Я видел, что он изо всех сил старается проявить должное внимание к моему случаю, однако я был лишь слабым всплеском в том нескончаемом потоке больных, который изо дня в день проплывал у него перед глазами. — Вам следует обратиться к врачу, мистер Трипп. Для начала к терапевту.
— Обязательно, в самое ближайшее время.
Последовала пауза. Доктор Гринхат пробежал глазами листок, приколотый к алюминиевой дощечке, которую он держал в руке, затем снова посмотрел на меня. — А также вам стоит подумать о сеансах у психотерапевта.
— Вы слышали историю об убийстве собаки?
Доктор кивнул, потом взял стоявший возле окна стул, подтащил к моей кровати и уселся на самый краешек с такой осторожностью, словно боялся, что у него не хватит сил снова подняться на ноги.
— Грэди, у вас есть еще одна проблема — наркотики, — сказал он все тем же усталым голосом, в котором не было ни особого презрения, ни преувеличенной деликатности. — А кроме того, вы вообще очень небрежно относитесь к себе и к своему здоровью. Вы плохо питаетесь, верно? Вас укусила собака, а вы даже не обратились к врачу. Считайте, вам повезло, что сегодня вы оказались в больнице. В рану попала инфекция, еще день-два, и вы могли бы лишиться стопы. Нам пришлось накачать вас антибиотиками.
— Спасибо, — едва слышно прошептал я.
— Что же касается ваших приступов… Не знаю. Насколько я понимаю, последнее время вы находились в постоянном напряжении. Возможно, они объясняются именно этим.
— Значит, я попал под напряжение.
Доктор потер подбородок и слегка коснулся указательным пальцем нижней губы. Я подумал, что он слишком устал и у него не осталась сил на улыбку.
— Кхе… а та женщина, Сара, она все еще здесь?
— Нет. — В глазах доктора промелькнуло нечто похожее на сочувствие. — Она сказала, что ей надо вернуться домой, кажется, у них там какая-то грандиозная вечеринка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46