Дебора, которая попала в семью Воршоу последней, с самого начала повела себя так, как будто она имела дело с незнакомцами, пускай добрыми и ласковыми, но все же недостойными ее внимания, словно они были кучкой неотесанных рыбаков, которые спасли благородную даму — единственную жертву, оставшуюся в живых после крушения королевской яхты. Она мягко коснулась моего плеча, и я подумал, что, возможно, в словах Деборы есть доля здравого смысла. И правда, зачем еще больше расстраивать Эмили, разве она мало страдала, узнав о моих похождениях? Но, вспомнив, что доводы, позволяющие избежать неприятных сцен, всегда казались мне крайне разумными, я решительно тряхнул головой:
— Нет, я должен все рассказать Эмили. Я обещал.
— Кому обещал?
— …Э-э… себе.
«Тоже мне, клятвопреступник, — читалось в ее взгляде. — Одним невыполненным обещанием больше, одним меньше, какая разница?»
— Ты собираешься остаться ночевать?
— Не знаю. Скорее всего, нет. Посмотрим, как пойдут дела.
— Тогда разреши мне поговорить с Эмили.
— Нет! — Я уже пожалел, что вообще завел с ней этот разговор. Дебору, как и любую старшую сестру, несмотря на всю ее заботу об Эмили, распирало вполне понятное желание увидеть, как у младшей сестрички отвиснет челюсть, а глаза наполнятся ужасом. — Боже мой, Дебби, ты должна поклясться, что никому не скажешь. Пожалуйста! Я еще и сам ничего не решил.
— Так вот чего ты ждешь, — сказал Дебора, глядя на меня как на безнадежного тупицу, — когда твое решение само созреет?
— Да иди ты к черту, — махнул я рукой. — Не переживай, я все решу и со всеми поговорю, только не надо на меня давить. Дебби, ты обещаешь, что будешь молчать?
— Клянусь. — Мягкий корейский акцент Деборы придал фразе особую искренность.
— Отлично. — Я кивнул спокойно и твердо, делая вид, что верю ее клятве.
— О господи, Док, и как ты ухитряешься вечно вляпаться в какое-нибудь дерьмо?
Я сказал, что не знаю, и, повернувшись, тоскливо посмотрел на дом.
— Ладно, пожалуй, пора идти выручать Джеймса, пока Фил не растерзал его в своем подвале. Ты идешь?
Она замешкалась на секунду, словно собиралась еще что-то добавить, но потом просто кивнула и пошла вслед за мной. Мы некоторое время молча шагали по дороге, прислушиваясь к хрусту гравия под нашими ногами.
— Кто он? — спросила Дебора. — Этот твой Джеймс.
— Мой студент.
— Хорошенький.
— Дебби, пожалуйста, оставь его в покое.
— Он сказал, что ему нравится мое платье.
— Неужели так и сказал? — Я окинул Дебору критическим взглядом. — Просто он очень вежливый мальчик.
— Вежливый?.. Ах ты… сволочь, — выпалила Дебора, на этот раз ругательство звучало вполне серьезно. Я понял, что снова обидел ее. Дебора резко остановилась и, опустив голову, окинула взглядом свое малиновое одеяние. — Ужасное платье, да?
— Нет, Дебби, я совсем не то имел в виду..
— Невероятно! И как я могла купить такое кошмарное платье? — В голосе Деборы послышались визгливо-истеричные нотки. — Нет, ты только посмотри!
— Я смотрю, и мне кажется, что это очень красивое платье. Дебби, ты выглядишь как настоящая королева.
Она возмущенно засопела, распахнула калитку и, промчавшись по дорожке, влетела на крыльцо. Однако не вошла в дом, а остановилась на ступеньках. Подойдя к крыльцу, я понял, что она всматривается в свое отражение, искаженное рифленым стеклом двери.
Брови Деборы сошлись на переносице.
— Пойду переоденусь, — объявила она. Ее голос дрогнул. — Я похожа на одичавшего хиппи. Ужас, не платье, а какой-то цирковой шатер.
Я попытался утешить Дебору и мягко коснулся ее плеча. Но она грозно фыркнула, сбросила мою руку и рванула на себя дверь. Ворвавшись в дом, Дебора пулей пронеслась через кухню и сердито затопала по лестнице. Двигаясь у нее в фарватере, я попал в черный потрескивающий электрическими разрядами воздушный поток, который затянул меня в прихожую и протащил до самой кухни. Мари, в нарядном платье, полностью готовая к празднику, стояла у плиты и неторопливо помешивала ложкой в металлическом котелке, где кипел бульон с клецками из мацы. Она повернулась ко мне и вопросительно вскинула брови.
— Просто прикидываю, как бы получше начать мирный вечер в семейном кругу, — пояснил я и мило улыбнулся.
* * *
Я отправился в подвал спасать Джеймса Лира. Спустившись вниз, я обнаружил его стоящим лицом к лицу с Филом Воршоу, который сжимал в руке ракетку для пинг-понга. Они играли в пиво-понг.
Игра, придуманная Филом в дни его буйной молодости, стала своего рода шутливым ритуалом посвящения, который проходили появлявшиеся в доме поклонники его сестер и все остальные гости мужского пола; в свое время не избежал этой печальной участи и ваш покорный слуга. По общему мнению семьи Воршоу, трудный переходный возраст и буйная молодость Фила сильно затянулись, но в конце концов он все же остепенился и теперь вспоминал о своих хулиганских проделках и предавался неумеренным возлияниям, только приезжая в Киншип, когда можно было оставить машину во дворе и несколько дней не садиться за руль. Подозреваю, что возможность расслабиться и немного пошалить делала эти визиты в родной дом более-менее сносными. Я уселся на верхней ступеньке лестницы, как на трибуне стадиона, и стал следить за игрой.
— Эй, Джеймс, полегче на поворотах, — предупредил я.
— Ничего, он в полном порядке, — сказал Фил и, театрально взмахнув ракеткой, послал шарик точно в цель — он запрыгал по столу и плюхнулся в стакан с пивом, стоящий возле сетки на половине Джеймса Лира. — Джеймс отличный партнер, — Фил растянул губы в коварной улыбке. — Давай, малыш, твой удар.
Джеймс послушно взял пластиковый стаканчик, до краев наполненный пивом, выудил из него шарик и одним долгим глотком, который дался ему не без некоторого усилия, осушил стакан до дна. Когда с пивом было покончено, он с гордостью показал мне пустой стакан. На лице Джеймса застыла бессмысленная улыбка, как у ребенка, который, оказавшись за общим столом, пытается выглядеть взрослым и, набив полный рот сырых устриц, вымученно улыбается окружающим.
— Привет, профессор Трипп, — сказал он.
— Сколько уже?
— Это второй.
— Третий, — поправил Фил, обходя стол, чтобы снова наполнить стакан Джеймса. Очередную банку «Пабста» он достал из мини-холодильника, стоявшего в углу его бывшего убежища, также оборудованного хорошим домашним баром. Джеймс тем временем изящно-непринужденным жестом опытного игрока обтер шарик подолом моей фланелевой рубашки. Его волосы, освободившись от бриолинового плена, топорщились в разные стороны, как у сумасшедшего, а сам он превратился в одну сплошную глуповатую ухмылку, глаза Джеймса сияли, точно так же они сияли вчера, когда мы ворвались, задыхаясь от бега и хохота, в вестибюль Тау-Холла. Несомненно, он чудесно проводил время в подвале Фила и от всей души наслаждался игрой в пиво-понг. Я видел, что в будущем алкоголь станет для него серьезной проблемой.
— Итак, что случилось с твоей машиной? — вежливо поинтересовался Фил. — Чья это задница отпечаталась на капоте?
— Да так, один парень приложился.
Я рассердился на Фила за то, что он вовлек беднягу Джеймса в свой дурацкий пиво-понг. Однако злиться на него всерьез не имело смысла. Таким уж он уродился, Фил Воршоу — король хаоса и мастер крученых мячей во всех смыслах этого далеко не спортивного термина. Он прибыл из Кореи в 1965 году, имея репутацию самого резвого и непредсказуемого хулигана Судоуского детского дома, что моментально подтвердилось, когда мальчик начал, впрочем, не всегда преднамеренно, бить стекла и гонять соседских детей, вынуждая их спасаться на деревьях, откуда они не могли спуститься самостоятельно. Его карьера малолетнего вандала продолжилась в средней школе Олдердиса, где за первые четыре месяца он, вооружившись набором маркеров под названием «Волшебная радуга», расписал все горизонтальные и вертикальные поверхности Сквирилл-хилла, Гринфилда и Южного Окленда таинственными символами; специалисты-криптологи, проведя тщательный анализ, пришли к выводу, что это было корейское имя, данное Филу Воршоу при рождении, написанное на языке его далекой родины. Служба в Панаме и на Филиппинах стала для него настоящим раем, где ему не приходилось сдерживать свой буйный темперамент; после женитьбы Филу Воршоу потребовалось еще несколько лет, чтобы успокоиться и приспособиться к мирной жизни на военной авиабазе в Абердине.
— Парень? Какой парень?
— Парень по имени… — я покосился на Джеймса, — Вернон Хардэппл.
Фил коварным броском отправил шарик на половину соперника, но слишком сильно закрутил его и не попал в стакан Джеймса.
— Хард- эппл? Букв.: жесткое яблоко; Фил удивлен, поскольку у него возникает ассоциация с идиоматическим выражением, имеющим противоположный смысл: «трухлявое яблоко» — человек «с гнильцой».
— Он был матадором, — пояснил Джеймс, даже не взглянув в мою сторону, и приготовился к броску. — Ноль-девять. — Картинно размахнувшись, он ввел шарик в игру.
— Матадор по имени Вернон Хардэппл?
— Он был женат на мексиканке, — сказал я. — Долгое время жил в Акапулько, там и научился искусству матадора.
— Но она бросила его. — Джеймс отбил подачу Фила и отправил шарик в дальний угол подвала, где стояла картонная коробка со старыми подшивками «Спортивного вестника». — Ноль-десять. Подозреваю, что после этого он стал рассеянным и, работая на арене, позволял себе некоторую небрежность.
— И бык выпустил ему кишки? — спросил Фил.
— Нет, просто сбил с ног, — сказал я. — Перелом бедра, и все — конец карьере.
— Так что теперь Вернон сражается с машинами на парковке возле «Хай-хэта», — закончил Джеймс. — Твоя подача.
— Знакомое название. — Фил точным ударом послал шарж через сетку, он скользнул по кромке стакана и лишь чудом не плюхнулся внутрь. Фил был настоящим виртуозом пиво-понга. — Одиннадцать-ноль. Все еще захаживаешь в старый добрый «Хай-хэт»?
— Иногда.
Неожиданно меня охватило какое-то смутное беспокойство по поводу вчерашнего инцидента с Верноном Хардэпплом. Почему он сказал, что машина принадлежит ему, назвав при этом номерной знак и определив цвет высокопарным «голубая хвоя», — странно, я-то всегда считал, что мой «гэлекси» имеет изумрудно-зеленый оттенок, напоминающий цвет брюшка навозной мухи. Сейчас, оглядываясь назад, я начал думать, что он вполне мог говорить правду и машина действительно принадлежит ему. Счастливчик Блэкмор утверждал, что выиграл ее в карты, но эта версия всегда казалась мне маловероятной, учитывая тот факт, что все последние годы Счастливчик находился в умопомрачительно длинной, уходящей в черную бесконечность вселенной полосе неудач. Получив ключи от «форда», я целую неделю ждал, когда он принесет документы на машину, пока не узнал от одного из его коллег, работавших в «Пост-газетт», что Блэкмор убыл в Голубые Холмы Мэриленда, поправлять окончательно съехавшую «крышу».
— А тот громила с руками-кувалдами все еще стоит у входа? Как его — Клеон? Клемент?
— Клемент. Все еще стоит.
— У парня бицепсы по двадцать два дюйма каждый. Сам измерял.
— Клемент позволил тебе измерить его бицепсы?
Фил пожал плечами:
— Я выиграл у него пари. — Фил украдкой покосился на меня и сделал очередную подачу, послав шарик мимо стакана Джеймса. — Да, Грэди, — двенадцать-ноль, — я слышал, ты прихватил для нашего Песаха особый сорт петрушки.
— Угу, есть кое-что. — Я строго посмотрел на Джеймса. Он покраснел. Я представил, как Джеймс, польщенный вниманием Фила, хвастался тем, какой он заядлый курильщик и какие ему требуются лошадиные дозы марихуаны, чтобы слегка прибалдеть. — В машине.
— И?
— И… что? — спросил я, складывая руки на груди.
Фил ухмыльнулся и вдруг издал притворный вопль ужаса, когда Джеймс совершенно случайно ухитрился попасть в цель. Он подхватил свое пиво и многозначительно повел бровями, глядя на меня поверх кромки стакана.
— Ах, вот ты о чем, — протянул я неуверенным тоном, изображая обычное для наркомана легкое замешательство и сомнение по поводу перспективы получить лишнюю дозу кайфа. — Ну, если хочешь, давай. — Умирая от желания свернуть хороший толстенький косячок и поскорее затянуться, я поднялся и собрался открыть дверь подвала. Фил решительно швырнул ракетку на стол.
— Игра ок… ик!.. окончена? — разочарованным голосом спросил Джеймс.
— Пора отлить, — сказал Фил. — Вы пока поднимайтесь. Встретимся наверху.
— Джеймс, пойдем со мной. — Я распахнул скрипучую дверь подвала и начал карабкаться по лестнице, наклоняя голову, чтобы паутина не лезла в глаза. Прежде чем я успел выбраться наружу, стоявший внизу Джеймс подергал меня за брючину.
— Грэди, — позвал он, — Грэди, смотри. — Я дал задний ход и, пятясь, спустился обратно в подвал. Он потянул меня за рукав и показал на низкую покосившуюся конструкцию из шершавых досок, обтянутых мелкой проволочной сеткой. Она занимала весь правый угол подвала и распространяла отвратительный запах давно не чищенного мусорного ведра. — Змея, — прошептал Джеймс.
Внутри этого импровизированного детского манежа лежала длинная толстая ветвь засохшего вяза, покрытая чешуйчатым узором, напоминавшим оплетку электрического провода. Это был мистер Гроссман — девятифутовый удав, который, к огромному сожалению всех членов семьи Воршоу, проживал с ними под одной крышей в течение двенадцати лет. Фил выиграл его на ярмарке, когда учился в последнем классе школы. Следующей осенью он ушел служить в армию, оставив удава на попечение родителей. Уже тогда мистер Гроссман был немолодым удавом, ветеринары предсказали ему скорую смерть, в радостном предвкушении которой Айрин Воршоу и провела последние годы, поскольку Фил Воршоу, обещавший забрать удава, каждый раз забывал о своем питомце и уезжал без него. Таким образом, мистер Гроссман до сих пор спокойно жил в своем загоне, регулярно убегая из него с помощью разных ухищрений, свойственных его змеиной натуре, терроризировал цыплят Айрин и оставлял кучки невероятно вонючего помета, раскладывая их по всему дому в каком-то одному ему понятном художественном беспорядке.
Я похлопал Джеймса по плечу:
— Верно, малыш, это змея.
Джеймс присел на корточки возле загона, просунул палец сквозь проволочную сетку и почмокал губами, послав мистеру Гроссману воздушный поцелуй. Змей едва заметно шевельнул головой.
— Мне кажется, я ему очень нравлюсь, — сказал Джеймс.
— О, да, очень, — согласился я, пытаясь припомнить, приходилось ли мне когда-нибудь прежде видеть, чтобы Гроссман подавал столь явные признаки жизни. — Точно, он в восторге от тебя.
Мы с Джеймсом выбрались из подвала, стряхнули с бровей и губ прилипшие нитки паутины и, обойдя дом, направились к моей машине. Вечерело. В небе над Огайо тянулся длинный шлейф перистых облаков, подкрашенных последними лучами заходящего солнца в розовато-фиолетовые тона. Воздух был влажным, покрытая росой трава мягко поскрипывала под нашими ногами. Пахло навозом и жареным луком, который в этот праздничный вечер полагалось готовить на курином жире. Из сарая донеслось низкое протяжное мычание — корова жаловалась на горькую жизнь. Когда мы подходили к машине, Джеймс, к моему величайшему изумлению, вдруг издал разбойничий вопль и, промчавшись скачками оставшиеся футов десять, ухватился обеими руками за верхнюю кромку двери, сделав вид, что собирается перемахнуть через борт и плюхнуться на переднее сиденье. Мне казалось, что его рост вполне позволял совершить лихой прыжок, и траектория полета, на мой взгляд, была выбрана верно, но в последний момент он остановился и, подпрыгнув на месте, прочно приземлился обеими ногами на траву. Джеймс обернулся, его лицо было очень серьезным.
— Я отлично провожу время, профессор Трипп.
— Рад за тебя. — Я немного оттеснил его и наклонился, чтобы открыть крышку бардачка. Достав заветный пакетик и папиросную бумагу, я разложил принадлежности для свертывания косячка на изуродованном капоте моего несчастного «гэлекси» и взялся за дело.
— Они симпатичные люди, — сказал Джеймс. — А этот Фил — классный парень.
Я улыбнулся.
— Классный.
— Правда, немного туповатый.
— Есть немного. Но все равно классный.
— Именно такого брата мне всегда хотелось иметь, —
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
— Нет, я должен все рассказать Эмили. Я обещал.
— Кому обещал?
— …Э-э… себе.
«Тоже мне, клятвопреступник, — читалось в ее взгляде. — Одним невыполненным обещанием больше, одним меньше, какая разница?»
— Ты собираешься остаться ночевать?
— Не знаю. Скорее всего, нет. Посмотрим, как пойдут дела.
— Тогда разреши мне поговорить с Эмили.
— Нет! — Я уже пожалел, что вообще завел с ней этот разговор. Дебору, как и любую старшую сестру, несмотря на всю ее заботу об Эмили, распирало вполне понятное желание увидеть, как у младшей сестрички отвиснет челюсть, а глаза наполнятся ужасом. — Боже мой, Дебби, ты должна поклясться, что никому не скажешь. Пожалуйста! Я еще и сам ничего не решил.
— Так вот чего ты ждешь, — сказал Дебора, глядя на меня как на безнадежного тупицу, — когда твое решение само созреет?
— Да иди ты к черту, — махнул я рукой. — Не переживай, я все решу и со всеми поговорю, только не надо на меня давить. Дебби, ты обещаешь, что будешь молчать?
— Клянусь. — Мягкий корейский акцент Деборы придал фразе особую искренность.
— Отлично. — Я кивнул спокойно и твердо, делая вид, что верю ее клятве.
— О господи, Док, и как ты ухитряешься вечно вляпаться в какое-нибудь дерьмо?
Я сказал, что не знаю, и, повернувшись, тоскливо посмотрел на дом.
— Ладно, пожалуй, пора идти выручать Джеймса, пока Фил не растерзал его в своем подвале. Ты идешь?
Она замешкалась на секунду, словно собиралась еще что-то добавить, но потом просто кивнула и пошла вслед за мной. Мы некоторое время молча шагали по дороге, прислушиваясь к хрусту гравия под нашими ногами.
— Кто он? — спросила Дебора. — Этот твой Джеймс.
— Мой студент.
— Хорошенький.
— Дебби, пожалуйста, оставь его в покое.
— Он сказал, что ему нравится мое платье.
— Неужели так и сказал? — Я окинул Дебору критическим взглядом. — Просто он очень вежливый мальчик.
— Вежливый?.. Ах ты… сволочь, — выпалила Дебора, на этот раз ругательство звучало вполне серьезно. Я понял, что снова обидел ее. Дебора резко остановилась и, опустив голову, окинула взглядом свое малиновое одеяние. — Ужасное платье, да?
— Нет, Дебби, я совсем не то имел в виду..
— Невероятно! И как я могла купить такое кошмарное платье? — В голосе Деборы послышались визгливо-истеричные нотки. — Нет, ты только посмотри!
— Я смотрю, и мне кажется, что это очень красивое платье. Дебби, ты выглядишь как настоящая королева.
Она возмущенно засопела, распахнула калитку и, промчавшись по дорожке, влетела на крыльцо. Однако не вошла в дом, а остановилась на ступеньках. Подойдя к крыльцу, я понял, что она всматривается в свое отражение, искаженное рифленым стеклом двери.
Брови Деборы сошлись на переносице.
— Пойду переоденусь, — объявила она. Ее голос дрогнул. — Я похожа на одичавшего хиппи. Ужас, не платье, а какой-то цирковой шатер.
Я попытался утешить Дебору и мягко коснулся ее плеча. Но она грозно фыркнула, сбросила мою руку и рванула на себя дверь. Ворвавшись в дом, Дебора пулей пронеслась через кухню и сердито затопала по лестнице. Двигаясь у нее в фарватере, я попал в черный потрескивающий электрическими разрядами воздушный поток, который затянул меня в прихожую и протащил до самой кухни. Мари, в нарядном платье, полностью готовая к празднику, стояла у плиты и неторопливо помешивала ложкой в металлическом котелке, где кипел бульон с клецками из мацы. Она повернулась ко мне и вопросительно вскинула брови.
— Просто прикидываю, как бы получше начать мирный вечер в семейном кругу, — пояснил я и мило улыбнулся.
* * *
Я отправился в подвал спасать Джеймса Лира. Спустившись вниз, я обнаружил его стоящим лицом к лицу с Филом Воршоу, который сжимал в руке ракетку для пинг-понга. Они играли в пиво-понг.
Игра, придуманная Филом в дни его буйной молодости, стала своего рода шутливым ритуалом посвящения, который проходили появлявшиеся в доме поклонники его сестер и все остальные гости мужского пола; в свое время не избежал этой печальной участи и ваш покорный слуга. По общему мнению семьи Воршоу, трудный переходный возраст и буйная молодость Фила сильно затянулись, но в конце концов он все же остепенился и теперь вспоминал о своих хулиганских проделках и предавался неумеренным возлияниям, только приезжая в Киншип, когда можно было оставить машину во дворе и несколько дней не садиться за руль. Подозреваю, что возможность расслабиться и немного пошалить делала эти визиты в родной дом более-менее сносными. Я уселся на верхней ступеньке лестницы, как на трибуне стадиона, и стал следить за игрой.
— Эй, Джеймс, полегче на поворотах, — предупредил я.
— Ничего, он в полном порядке, — сказал Фил и, театрально взмахнув ракеткой, послал шарик точно в цель — он запрыгал по столу и плюхнулся в стакан с пивом, стоящий возле сетки на половине Джеймса Лира. — Джеймс отличный партнер, — Фил растянул губы в коварной улыбке. — Давай, малыш, твой удар.
Джеймс послушно взял пластиковый стаканчик, до краев наполненный пивом, выудил из него шарик и одним долгим глотком, который дался ему не без некоторого усилия, осушил стакан до дна. Когда с пивом было покончено, он с гордостью показал мне пустой стакан. На лице Джеймса застыла бессмысленная улыбка, как у ребенка, который, оказавшись за общим столом, пытается выглядеть взрослым и, набив полный рот сырых устриц, вымученно улыбается окружающим.
— Привет, профессор Трипп, — сказал он.
— Сколько уже?
— Это второй.
— Третий, — поправил Фил, обходя стол, чтобы снова наполнить стакан Джеймса. Очередную банку «Пабста» он достал из мини-холодильника, стоявшего в углу его бывшего убежища, также оборудованного хорошим домашним баром. Джеймс тем временем изящно-непринужденным жестом опытного игрока обтер шарик подолом моей фланелевой рубашки. Его волосы, освободившись от бриолинового плена, топорщились в разные стороны, как у сумасшедшего, а сам он превратился в одну сплошную глуповатую ухмылку, глаза Джеймса сияли, точно так же они сияли вчера, когда мы ворвались, задыхаясь от бега и хохота, в вестибюль Тау-Холла. Несомненно, он чудесно проводил время в подвале Фила и от всей души наслаждался игрой в пиво-понг. Я видел, что в будущем алкоголь станет для него серьезной проблемой.
— Итак, что случилось с твоей машиной? — вежливо поинтересовался Фил. — Чья это задница отпечаталась на капоте?
— Да так, один парень приложился.
Я рассердился на Фила за то, что он вовлек беднягу Джеймса в свой дурацкий пиво-понг. Однако злиться на него всерьез не имело смысла. Таким уж он уродился, Фил Воршоу — король хаоса и мастер крученых мячей во всех смыслах этого далеко не спортивного термина. Он прибыл из Кореи в 1965 году, имея репутацию самого резвого и непредсказуемого хулигана Судоуского детского дома, что моментально подтвердилось, когда мальчик начал, впрочем, не всегда преднамеренно, бить стекла и гонять соседских детей, вынуждая их спасаться на деревьях, откуда они не могли спуститься самостоятельно. Его карьера малолетнего вандала продолжилась в средней школе Олдердиса, где за первые четыре месяца он, вооружившись набором маркеров под названием «Волшебная радуга», расписал все горизонтальные и вертикальные поверхности Сквирилл-хилла, Гринфилда и Южного Окленда таинственными символами; специалисты-криптологи, проведя тщательный анализ, пришли к выводу, что это было корейское имя, данное Филу Воршоу при рождении, написанное на языке его далекой родины. Служба в Панаме и на Филиппинах стала для него настоящим раем, где ему не приходилось сдерживать свой буйный темперамент; после женитьбы Филу Воршоу потребовалось еще несколько лет, чтобы успокоиться и приспособиться к мирной жизни на военной авиабазе в Абердине.
— Парень? Какой парень?
— Парень по имени… — я покосился на Джеймса, — Вернон Хардэппл.
Фил коварным броском отправил шарик на половину соперника, но слишком сильно закрутил его и не попал в стакан Джеймса.
— Хард- эппл? Букв.: жесткое яблоко; Фил удивлен, поскольку у него возникает ассоциация с идиоматическим выражением, имеющим противоположный смысл: «трухлявое яблоко» — человек «с гнильцой».
— Он был матадором, — пояснил Джеймс, даже не взглянув в мою сторону, и приготовился к броску. — Ноль-девять. — Картинно размахнувшись, он ввел шарик в игру.
— Матадор по имени Вернон Хардэппл?
— Он был женат на мексиканке, — сказал я. — Долгое время жил в Акапулько, там и научился искусству матадора.
— Но она бросила его. — Джеймс отбил подачу Фила и отправил шарик в дальний угол подвала, где стояла картонная коробка со старыми подшивками «Спортивного вестника». — Ноль-десять. Подозреваю, что после этого он стал рассеянным и, работая на арене, позволял себе некоторую небрежность.
— И бык выпустил ему кишки? — спросил Фил.
— Нет, просто сбил с ног, — сказал я. — Перелом бедра, и все — конец карьере.
— Так что теперь Вернон сражается с машинами на парковке возле «Хай-хэта», — закончил Джеймс. — Твоя подача.
— Знакомое название. — Фил точным ударом послал шарж через сетку, он скользнул по кромке стакана и лишь чудом не плюхнулся внутрь. Фил был настоящим виртуозом пиво-понга. — Одиннадцать-ноль. Все еще захаживаешь в старый добрый «Хай-хэт»?
— Иногда.
Неожиданно меня охватило какое-то смутное беспокойство по поводу вчерашнего инцидента с Верноном Хардэпплом. Почему он сказал, что машина принадлежит ему, назвав при этом номерной знак и определив цвет высокопарным «голубая хвоя», — странно, я-то всегда считал, что мой «гэлекси» имеет изумрудно-зеленый оттенок, напоминающий цвет брюшка навозной мухи. Сейчас, оглядываясь назад, я начал думать, что он вполне мог говорить правду и машина действительно принадлежит ему. Счастливчик Блэкмор утверждал, что выиграл ее в карты, но эта версия всегда казалась мне маловероятной, учитывая тот факт, что все последние годы Счастливчик находился в умопомрачительно длинной, уходящей в черную бесконечность вселенной полосе неудач. Получив ключи от «форда», я целую неделю ждал, когда он принесет документы на машину, пока не узнал от одного из его коллег, работавших в «Пост-газетт», что Блэкмор убыл в Голубые Холмы Мэриленда, поправлять окончательно съехавшую «крышу».
— А тот громила с руками-кувалдами все еще стоит у входа? Как его — Клеон? Клемент?
— Клемент. Все еще стоит.
— У парня бицепсы по двадцать два дюйма каждый. Сам измерял.
— Клемент позволил тебе измерить его бицепсы?
Фил пожал плечами:
— Я выиграл у него пари. — Фил украдкой покосился на меня и сделал очередную подачу, послав шарик мимо стакана Джеймса. — Да, Грэди, — двенадцать-ноль, — я слышал, ты прихватил для нашего Песаха особый сорт петрушки.
— Угу, есть кое-что. — Я строго посмотрел на Джеймса. Он покраснел. Я представил, как Джеймс, польщенный вниманием Фила, хвастался тем, какой он заядлый курильщик и какие ему требуются лошадиные дозы марихуаны, чтобы слегка прибалдеть. — В машине.
— И?
— И… что? — спросил я, складывая руки на груди.
Фил ухмыльнулся и вдруг издал притворный вопль ужаса, когда Джеймс совершенно случайно ухитрился попасть в цель. Он подхватил свое пиво и многозначительно повел бровями, глядя на меня поверх кромки стакана.
— Ах, вот ты о чем, — протянул я неуверенным тоном, изображая обычное для наркомана легкое замешательство и сомнение по поводу перспективы получить лишнюю дозу кайфа. — Ну, если хочешь, давай. — Умирая от желания свернуть хороший толстенький косячок и поскорее затянуться, я поднялся и собрался открыть дверь подвала. Фил решительно швырнул ракетку на стол.
— Игра ок… ик!.. окончена? — разочарованным голосом спросил Джеймс.
— Пора отлить, — сказал Фил. — Вы пока поднимайтесь. Встретимся наверху.
— Джеймс, пойдем со мной. — Я распахнул скрипучую дверь подвала и начал карабкаться по лестнице, наклоняя голову, чтобы паутина не лезла в глаза. Прежде чем я успел выбраться наружу, стоявший внизу Джеймс подергал меня за брючину.
— Грэди, — позвал он, — Грэди, смотри. — Я дал задний ход и, пятясь, спустился обратно в подвал. Он потянул меня за рукав и показал на низкую покосившуюся конструкцию из шершавых досок, обтянутых мелкой проволочной сеткой. Она занимала весь правый угол подвала и распространяла отвратительный запах давно не чищенного мусорного ведра. — Змея, — прошептал Джеймс.
Внутри этого импровизированного детского манежа лежала длинная толстая ветвь засохшего вяза, покрытая чешуйчатым узором, напоминавшим оплетку электрического провода. Это был мистер Гроссман — девятифутовый удав, который, к огромному сожалению всех членов семьи Воршоу, проживал с ними под одной крышей в течение двенадцати лет. Фил выиграл его на ярмарке, когда учился в последнем классе школы. Следующей осенью он ушел служить в армию, оставив удава на попечение родителей. Уже тогда мистер Гроссман был немолодым удавом, ветеринары предсказали ему скорую смерть, в радостном предвкушении которой Айрин Воршоу и провела последние годы, поскольку Фил Воршоу, обещавший забрать удава, каждый раз забывал о своем питомце и уезжал без него. Таким образом, мистер Гроссман до сих пор спокойно жил в своем загоне, регулярно убегая из него с помощью разных ухищрений, свойственных его змеиной натуре, терроризировал цыплят Айрин и оставлял кучки невероятно вонючего помета, раскладывая их по всему дому в каком-то одному ему понятном художественном беспорядке.
Я похлопал Джеймса по плечу:
— Верно, малыш, это змея.
Джеймс присел на корточки возле загона, просунул палец сквозь проволочную сетку и почмокал губами, послав мистеру Гроссману воздушный поцелуй. Змей едва заметно шевельнул головой.
— Мне кажется, я ему очень нравлюсь, — сказал Джеймс.
— О, да, очень, — согласился я, пытаясь припомнить, приходилось ли мне когда-нибудь прежде видеть, чтобы Гроссман подавал столь явные признаки жизни. — Точно, он в восторге от тебя.
Мы с Джеймсом выбрались из подвала, стряхнули с бровей и губ прилипшие нитки паутины и, обойдя дом, направились к моей машине. Вечерело. В небе над Огайо тянулся длинный шлейф перистых облаков, подкрашенных последними лучами заходящего солнца в розовато-фиолетовые тона. Воздух был влажным, покрытая росой трава мягко поскрипывала под нашими ногами. Пахло навозом и жареным луком, который в этот праздничный вечер полагалось готовить на курином жире. Из сарая донеслось низкое протяжное мычание — корова жаловалась на горькую жизнь. Когда мы подходили к машине, Джеймс, к моему величайшему изумлению, вдруг издал разбойничий вопль и, промчавшись скачками оставшиеся футов десять, ухватился обеими руками за верхнюю кромку двери, сделав вид, что собирается перемахнуть через борт и плюхнуться на переднее сиденье. Мне казалось, что его рост вполне позволял совершить лихой прыжок, и траектория полета, на мой взгляд, была выбрана верно, но в последний момент он остановился и, подпрыгнув на месте, прочно приземлился обеими ногами на траву. Джеймс обернулся, его лицо было очень серьезным.
— Я отлично провожу время, профессор Трипп.
— Рад за тебя. — Я немного оттеснил его и наклонился, чтобы открыть крышку бардачка. Достав заветный пакетик и папиросную бумагу, я разложил принадлежности для свертывания косячка на изуродованном капоте моего несчастного «гэлекси» и взялся за дело.
— Они симпатичные люди, — сказал Джеймс. — А этот Фил — классный парень.
Я улыбнулся.
— Классный.
— Правда, немного туповатый.
— Есть немного. Но все равно классный.
— Именно такого брата мне всегда хотелось иметь, —
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46