Год назад Ирвину сделали операцию на левом колене и вставили искусственный сустав, которым он необыкновенно гордился, словно этот металлический шарнир был синтезирован клетками его собственного организма.
— Точно не знаю, но раньше десяти утра оно не сгибается.
— О-о, — протянул я, — это может причинить серьезные неудобства.
— Настоящий кошмар, — согласился Ирвин. — Например, сегодня оно начало гнуться… — На другом конце провода повисла долгая пауза — Ирвин сверял свои ощущения с показаниями хронометра. Он носил на запястье замысловатое устройство, отдаленно напоминающее часы размером с гигантскую ватрушку и способное определить не только время, но температуру, влажность и давление, а также выдать подробный анализ химического состава воздуха и сообщить о наличии в атмосфере внеземных форм жизни. Ирвин сам собрал этот чудо-прибор из специального конструктора, рекламу которого обнаружил на последней странице журнала «Попьюла сайэнз». — …Двадцать две минуты назад. А как у тебя дела?
— Неплохо, но бывает и лучше. — Я опустился на кушетку, обитую бледно-желтым ситцем с набивным узором из переплетенных розовых бутонов, в свое время эта изящная вещь вытеснила из гостиной зеленый диван, которому пришлось отправиться в ссылку в мой кабинет. — Как Эмили, благополучно добралась?
— Да, все в порядке. Я бы передал ей трубку, но, к сожалению, Эмили сейчас нет — они с матерью ушли в магазин… Послушай, Грэди, ты знаешь, какой сегодня день?
— Суббота?
— Сегодня «иерэв песах», первый вечер Песаха.
— Верно, — сказал я. — Поздравляю с праздником.
— Грэди, сегодня вечером мы устраиваем пасхальный седер.
— Да, Ирвин, я помню.
— Дебора уже здесь, Фил и Мари тоже скоро должны приехать.
— М-м, замечательно.
— Но мы, естественно, начнем после захода солнца, который сегодня состоится… минутку… — Последовала очередная пауза: я представил, как Ирвин, вскинув руку, всматривается в циферблат своего «Хронотрона», модель 5000-Х-25. —…Ровно в шесть восемнадцать.
— Э-э… Ирвин, послушай, я… у нас сейчас проходит Праздник Слова. — В беседах с Ирвином Воршоу я провел десять тысяч часов и успел обсудить множество самых разнообразных тем — от творчества Моше Аллизона Джазовый музыкант.
до собачьих бегов и тектонической платформы, на которой покоится государство Израиль, но я никогда ни словом не обмолвился о движении геологических пластов, разрушивших брак его дочери. Ирвин не видел смысла в обсуждении человеческих чувств: на похоронах он предавался скорби, говоря об Израиле, испытывал гордость, он был разочарован в собственных детях и чувствовал себя счастливым в День Независимости. Ирвин Воршоу понятия не имел, насколько искренне я им восхищался. — Мы каждый год устраиваем такие конференции.
— Да знаю я, что за Праздник Слова вы устраиваете каждый год.
— Но ты даже не представляешь, сколько семинаров и лекций я должен посетить, ну и там еще всякие мероприятия. — Я готов был сказать, что мне самому предстоит прочесть лекцию, но вовремя остановился — конечно, случалось, что я не говорил Ирвину всей правды, однако я никогда не врал ему. — Я не уверен, что мне удастся вырваться.
— Понятно, — вздохнул Ирвин, — не удастся.
Его голос звучал глухо, как из бочки.
— Эй, Ирвин, ты в порядке?
— Да, Грэди, я в полном порядке. Ты же знаешь, Песах всегда выпадает на следующий день после… годовщины… смерти Сэма.
Я совсем забыл об этом печальном совпадении в лунном календаре: оно, это совпадение, происходило каждый год, несмотря на то, что Сэм утонул где-то в конце апреля.
— А-а, — я выдавил печальный вздох. — Его «йахрзейт»?
— Да. Вчера вечером мы зажгли поминальную свечу.
— Ирвин, мне очень жаль.
В ответ Ирвин вопросительно хмыкнул — я представил, как он пожал плечами, словно хотел сказать: «Чего, собственно, тебе жаль?»
— Ну что ж, — печально выдохнул он, — увидимся в другой раз, до свидания, Грэди.
— До свидания, Ирвин. — Я вдруг подумал, что, возможно, мне никогда больше не придется поговорить с Ирвином Воршоу.
— Грэди, дружище, — надтреснуто-трагическим голосом произнес он.
— Ирвин, старина, — я осекся, — скажи, Эмили знала, что ты собираешься мне позвонить?
— Знала. И была против.
— Угу. Я рад, что ты все же позвонил.
— Я надеялся, что сегодня вечером ты тоже будешь за нашим столом.
— Мне бы очень хотелось. Но…
— Конечно, у тебя конференция.
— Увы.
— Я понимаю.
— До свидания, Ирвин. Всем большой привет.
Вернувшись в кабинет, я обнаружил Джеймса Лира на диване перед телевизором, он сидел, засунув ноги в спальный мешок, и смотрел какой-то черно-белый фильм, звук был выключен. Когда я подошел поближе, Джеймс вскинул глаза и некоторое время с удивлением на меня таращился, как будто плохо соображал, кто этот человек и откуда он взялся. Его лицо было бледным как мел, щеки ввалились, нижняя челюсть слегка отвисла, в мутных глазах появилось нечто похожее на страдание — вероятно, он окончательно проснулся и теперь в полной мере чувствовал все последствия бурно проведенной ночи.
— У вас есть «Девять с половиной недель» и «Год дракона», — произнес Джеймс таким голосом, словно нашел не кассеты с фильмами, а обнаружил у меня чесотку и педикулез. — И все.
— Мне нравится Микки Рурк, — сказал я. — И что ты сейчас смотришь?
— «Соблазненный». 1947 год. Дуглас Серк, — механически, как автомат, оттарабанил он.
— А почему без звука?
Он пожал плечами.
— Я знаю, что они говорят.
Я покосился на экран.
— В главной роли этот бедолага Джордж Сандерс?
Он кивнул и судорожно сглотнул слюну.
— Джеймс, ты хорошо себя чувствуешь?
— Что я здесь делаю? — выдавил он.
— Смотришь телевизор.
— Как я здесь оказался?
— Ханна привезла тебя на своей машине. Вчера мы все были не в лучшей форме и не могли доставить тебя в Саут-Хиллз.
Мы некоторое время молча смотрели на экран: Джордж Сандерс элегантным жестом зажег длинную белую сигарету. Я кинул взгляд на свой рабочий стол, где возвышалась стопка чистой, как первый снег, бумаги, рядом лежало шесть листочков, исписанных бессмысленными черными строчками.
— Я вчера делал что-нибудь… такое?
— Что ты имеешь в виду?
— Что-нибудь плохое.
— Ну-у, — я поскреб подбородок, — ты украл свадебный жакет Мэрилин Монро из шкафа доктора Гаскелла. Как тебе такой вариант?
Из холла донесся стук — три четких размеренных удара, словно кто-то проверял, не попорчена ли моя входная дверь древесным грибком. Я посмотрел на Джеймса. Джордж Сандерс вставил в глаз монокль и сверкнул с экрана проницательным взглядом.
— Кто-то пришел, — сказал я.
У порога стоял полицейский, он постукивал по бедру свернутой в трубочку утренней «Пост-газетт» и смотрел на меня с извиняющейся улыбкой. Это был молодой парень, немногим старше Джеймса Лира, такой же высокий и бледный, с острым кадыком, который нервно бегал вверх-вниз по длинной худой шее. Щеки парня были покрыты множеством свежих порезов и клочками жидкой, похожей на пух щетины; от полицейского исходил приторно-сладкий запах карамели — спрей после бритья, особенно любимый капитанами университетских футбольных команд. Надежной опорой для его просторной фуражки служили большие хрящеватые уши. У него была гордая осанка, выпяченная колесом грудь и свойственная молодым полицейским манера слишком быстро произносить слова, как будто он стоял перед инструктором, изображающим мирного обывателя, и торопился без запинки выдать полагающиеся по уставу реплики. На пластиковой карточке, приколотой к карману его рубашки, значилась фамилия юного полицейского: «ПУПСИК». Я не стал приглашать его в дом.
— Извините за беспокойство, профессор Трипп, я расследую дело об ограблении и хотел бы задать вам пару вопросов.
— Пожалуйста, — сказал я, загораживая своим телом весь дверной проем. — Чем могу помочь?
— Вчера вечером кто-то забрался в дом Гаскеллов.
— М-м, угу.
— Это ваши друзья, — сообщил полицейский.
— О да, и очень близкие.
— И, насколько мне известно, вчера они устраивали что-то вроде приема? И вы были одним из последних, кто покидал дом?
— Да, похоже, что так.
— Очень хорошо. — Офицер Пупсик выглядел очень довольным собой и тем, как идет расследование, — события вчерашнего вечера начали выстраиваться в стройную логическую цепочку. — И вы ничего не заметили? Может быть, вокруг дома шатались какие-нибудь подозрительные люди?
— М-м, да нет. — Я возвел глаза к небу и прикусил губу, изображая напряженные раздумья. — Нет, я никого не заметил.
Брови офицера Пупсика сошлись на переносице.
— О, — разочарованно выдохнул он.
— И что им инкриминируют?
— Что? А-а, они проникли в шкаф, где хранилась коллекция доктора Гаскелла.
— О, нет!
— Да, черт побери! — Офицер Пупсик вставил неуместную реплику, позволив себе небольшое отступление от устава. — Там есть классные вещички. — Я мысленно кивнул, соглашаясь с его определением. — Им удалось вскрыть кодовый замок. Да еще пес Гаскеллов куда-то пропал. — Он в недоумении пожал плечами.
— Странное совпадение, — заметил я.
— Да, странное. Мы полагаем, что это он открыл дверь и выпустил его на улицу. Грабитель, я имею в виду. Он слепой, возможно, выбежал на дорогу, и его сбило машиной.
— Грабителя?
— Нет, собаку.
— Шутка, — сказал я.
Пупсик кивнул и, склонив голову набок, окинул меня проницательным взглядом Шерлока Холмса, словно понял, что для общения с этим типом следовало выбрать иную тактику, описанную на следующей странице учебника в упражнении под заголовком «Когда имеешь дело с идиотами».
— Надеюсь, вам удастся поймать его… их. Желаю удачи.
— Спасибо. — Офицер Пупсик выдавил любезную улыбку. — Что ж, все, пожалуй. Больше я вас не побеспокою.
— Если я что-нибудь вспомню…
— Ах, да, верно. Если вы что-нибудь вспомните, позвоните, пожалуйста, по этому номеру. — Пошарив в нагрудном кармане рубашки, он выудил визитку и повернулся, собираясь уходить, но вдруг замер и снова посмотрел на меня. — Да, вот еще, насчет этого парня… как его… Лир, Джеймс Лир.
— Он мой студент.
— Это понятно. А вы случайно не знаете, как с ним можно связаться?
— Насколько мне известно, он живет у своей тети в Саут-Хиллз, на Маунтан-Лебанон. Возможно, у меня на работе есть его телефон. Если хотите, можем проехать в офис.
Он немного постоял, задумчиво глядя в пространство и дергая себя за мочку уха, словно пытался заново осознать все, что я ему наговорил.
— Не стоит, я могу подождать до понедельника.
— Как скажете, офицер.
Он, наконец, повернулся и направился к своей машине.
— Симпатичный автомобиль, — сказал он, проходя мимо стоящего на дорожке «гэлекси». Вдруг лицо Пупсика исказилось болезненной гримасой. — Бедняжка. — Он сокрушенно покачал большой лопоухой головой.
Я понятия не имел, о чем он говорит. Можно было подумать, что сквозь крышку багажника полицейский увидел лежащее внутри мертвое тело Доктора Ди.
— Да-а, — вздохнул я, закрывая дверь, — очень жаль бедняжку.
Я вернулся в кабинет и, остановившись на пороге, долгим взглядом посмотрел на Джеймса Лира. Неожиданно из глубины дома донеслось трагическое всхлипывание аккордеона, затем из соседней комнаты раздался надрывный кашель и сдержанные проклятия — Крабтри проснулся и закурил свою первую утреннюю сигарету. Я вдруг отчетливо представил Ирвина Воршоу: положив телефонную трубку, он так и остался стоять в прихожей, бесцельно нажимая на кнопки «Хронотрона», чтобы в очередной раз получить исчерпывающие сведения о состоянии окружающей среды и движении небесных тел. Мне безумно захотелось обнять старину Ирвина, прижаться щекой к его небритой щеке и разделить вместе с ним, и с Эмили, со всей семьей Воршоу их поминальную трапезу. Они не стали моей семьей, и их Пасха — не мой праздник, но я был сиротой и атеистом и не мог отказаться от того немногого, что посылала мне судьба.
— Что мы теперь будем делать? — спросил Джеймс.
В гостиной раздался душераздирающий вопль, я повернулся и похромал на призывный голос телефона.
— Это я, — сказала Сара. — О, Грэди, как хорошо, что ты дома. Даже не знаю, с чего начать, тут произошло столько всяких неприятностей.
— Сара, дорогая, можешь подождать минутку? — спросил я, прежде чем повесить трубку.
Я вернулся в кабинет и выключил телевизор. — Джеймс, как насчет того, чтобы убраться отсюда подальше?
* * *
Я одолжил Джеймсу Лиру мою фланелевую рубашку и голубые джинсы, потом оделся сам, натянул старые ботинки на толстой рифленой подошве и выволок из глубины шкафа зеленый охотничий жилет. В одном из его многочисленных карманов я нашел засохший окурок и, порадовавшись находке, тут же употребил ее по назначению. Затем отыскал на кухне большую хозяйственную сумку и сложил в нее термос с остатками кофе, бутылку кока-колы, целлофановый пакетик с изюмом, четыре вареных яйца, зеленый банан и случайно найденный на дне холодильника кусок пиццы папперони, завернутый в блестящую металлическую фольгу. Для полноты ассортимента я бросил в сумку пачку сосисок в вакуумной упаковке — на тот случай, если программа нашего путешествия предусматривает пикник и разведение костра, — баночку душистого салатного перца и несколько побегов маринованного бамбука, упакованных в серую вощеную бумагу, в которую Эмили любила заворачивать сандвичи. Я рассовал по карманам жилета ручки, карандаши, зажигалку, маленькую записную книжку с тонко разлинованными страничками, большой швейцарский нож, дорожные карты штата Айдахо и Мексики, изданные Американской автомобильной ассоциацией, и еще кое-какие полезные вещи, найденные в ящике кухонного стола. Кто знает, что может пригодиться двум отважным путешественникам. Из кладовки под лестницей я прихватил старый шерстяной плед и фонарик. К этому моменту я уже перешагнул в тот привычный мир, где витает сладковатый запах марихуаны и странное чувство — нечто среднее между абсолютным счастьем и тихой паникой; сердце у меня в груди бухало, как кузнечный молот. Я представлял, что мы с Джеймсом отправляемся ловить форель в прозрачной горной реке где-нибудь в заповедном уголке Айдахо, и в то же время дрожал от напряжения, как будто нам предстояло во весь опор мчаться к мексиканской границе, удирая от своры разъяренных полицейских.
«Пока, может быть, еще увидимся», — сказал я, оставляя мой озадаченный дом один на один с его новыми обитателями.
На улице моросил все тот же мелкий дождь, казалось, он не прекращался со вчерашнего дня, но, в отличие от пятницы, сегодня, с приходом «иерэв песаха», на небе сияло солнце. Небо было таким голубым и высоким, что у меня в ушах раздался праздничный колокольный звон. От газона и тянущихся вдоль дорожки клумб поднимался легкий прозрачный пар. На кустах камелий покачивались бледно-розовые бутоны, усыпанные сверкающими дождевыми каплями. Мне почудилось, что я уловил первые признаки того загадочного смога, который приходит в Питсбург с наступлением лета, — горьковатый запах дымящих заводских труб и сладкий аромат дикой, не тронутой человеком земли, запах реки и сульфодиоксида, горячих автомобильных покрышек и лисьего меха. Я опустил руку в карман жилета и сжал рукоятку швейцарского ножа, ощутив внезапную надежду на лучшее, сосредоточившуюся на кончиках моих пальцев, и кофеиновое возбуждение, острой дрожью пробежавшее вдоль позвоночника. Затем мы прошли по дорожке, обогнули живую изгородь, и я увидел нечто вроде глубокого кратера на капоте моей машины, корявую звезду из морщин и царапин. «Бедняжка!»
— Как это случилось? — спросил Джеймс, проводя пальцем по неровному краю раны. Длинная полоска краски, как картофельная конура, слезла с покореженного металла и зеленой спиралью намоталась ему на палец. — Оп-ля.
— Проклятье! — Я стиснул зубы и зажмурил глаза: черная, смазанная дождевыми потоками фигура плясала в неровном свете фар, потом она взмыла в воздух и бросилась на лобовое стекло машины. До моего слуха долетел глухой звук, словно кто-то торжественно ударил в литавры.
— И он приземлился прямо на задницу, — произнес Джеймс.
— Верно, — я распахнул глаза. — Откуда ты знаешь?
Джеймс Лир посмотрел на меня, затем снова взглянул на капот «гэлекси» и пожал плечами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
— Точно не знаю, но раньше десяти утра оно не сгибается.
— О-о, — протянул я, — это может причинить серьезные неудобства.
— Настоящий кошмар, — согласился Ирвин. — Например, сегодня оно начало гнуться… — На другом конце провода повисла долгая пауза — Ирвин сверял свои ощущения с показаниями хронометра. Он носил на запястье замысловатое устройство, отдаленно напоминающее часы размером с гигантскую ватрушку и способное определить не только время, но температуру, влажность и давление, а также выдать подробный анализ химического состава воздуха и сообщить о наличии в атмосфере внеземных форм жизни. Ирвин сам собрал этот чудо-прибор из специального конструктора, рекламу которого обнаружил на последней странице журнала «Попьюла сайэнз». — …Двадцать две минуты назад. А как у тебя дела?
— Неплохо, но бывает и лучше. — Я опустился на кушетку, обитую бледно-желтым ситцем с набивным узором из переплетенных розовых бутонов, в свое время эта изящная вещь вытеснила из гостиной зеленый диван, которому пришлось отправиться в ссылку в мой кабинет. — Как Эмили, благополучно добралась?
— Да, все в порядке. Я бы передал ей трубку, но, к сожалению, Эмили сейчас нет — они с матерью ушли в магазин… Послушай, Грэди, ты знаешь, какой сегодня день?
— Суббота?
— Сегодня «иерэв песах», первый вечер Песаха.
— Верно, — сказал я. — Поздравляю с праздником.
— Грэди, сегодня вечером мы устраиваем пасхальный седер.
— Да, Ирвин, я помню.
— Дебора уже здесь, Фил и Мари тоже скоро должны приехать.
— М-м, замечательно.
— Но мы, естественно, начнем после захода солнца, который сегодня состоится… минутку… — Последовала очередная пауза: я представил, как Ирвин, вскинув руку, всматривается в циферблат своего «Хронотрона», модель 5000-Х-25. —…Ровно в шесть восемнадцать.
— Э-э… Ирвин, послушай, я… у нас сейчас проходит Праздник Слова. — В беседах с Ирвином Воршоу я провел десять тысяч часов и успел обсудить множество самых разнообразных тем — от творчества Моше Аллизона Джазовый музыкант.
до собачьих бегов и тектонической платформы, на которой покоится государство Израиль, но я никогда ни словом не обмолвился о движении геологических пластов, разрушивших брак его дочери. Ирвин не видел смысла в обсуждении человеческих чувств: на похоронах он предавался скорби, говоря об Израиле, испытывал гордость, он был разочарован в собственных детях и чувствовал себя счастливым в День Независимости. Ирвин Воршоу понятия не имел, насколько искренне я им восхищался. — Мы каждый год устраиваем такие конференции.
— Да знаю я, что за Праздник Слова вы устраиваете каждый год.
— Но ты даже не представляешь, сколько семинаров и лекций я должен посетить, ну и там еще всякие мероприятия. — Я готов был сказать, что мне самому предстоит прочесть лекцию, но вовремя остановился — конечно, случалось, что я не говорил Ирвину всей правды, однако я никогда не врал ему. — Я не уверен, что мне удастся вырваться.
— Понятно, — вздохнул Ирвин, — не удастся.
Его голос звучал глухо, как из бочки.
— Эй, Ирвин, ты в порядке?
— Да, Грэди, я в полном порядке. Ты же знаешь, Песах всегда выпадает на следующий день после… годовщины… смерти Сэма.
Я совсем забыл об этом печальном совпадении в лунном календаре: оно, это совпадение, происходило каждый год, несмотря на то, что Сэм утонул где-то в конце апреля.
— А-а, — я выдавил печальный вздох. — Его «йахрзейт»?
— Да. Вчера вечером мы зажгли поминальную свечу.
— Ирвин, мне очень жаль.
В ответ Ирвин вопросительно хмыкнул — я представил, как он пожал плечами, словно хотел сказать: «Чего, собственно, тебе жаль?»
— Ну что ж, — печально выдохнул он, — увидимся в другой раз, до свидания, Грэди.
— До свидания, Ирвин. — Я вдруг подумал, что, возможно, мне никогда больше не придется поговорить с Ирвином Воршоу.
— Грэди, дружище, — надтреснуто-трагическим голосом произнес он.
— Ирвин, старина, — я осекся, — скажи, Эмили знала, что ты собираешься мне позвонить?
— Знала. И была против.
— Угу. Я рад, что ты все же позвонил.
— Я надеялся, что сегодня вечером ты тоже будешь за нашим столом.
— Мне бы очень хотелось. Но…
— Конечно, у тебя конференция.
— Увы.
— Я понимаю.
— До свидания, Ирвин. Всем большой привет.
Вернувшись в кабинет, я обнаружил Джеймса Лира на диване перед телевизором, он сидел, засунув ноги в спальный мешок, и смотрел какой-то черно-белый фильм, звук был выключен. Когда я подошел поближе, Джеймс вскинул глаза и некоторое время с удивлением на меня таращился, как будто плохо соображал, кто этот человек и откуда он взялся. Его лицо было бледным как мел, щеки ввалились, нижняя челюсть слегка отвисла, в мутных глазах появилось нечто похожее на страдание — вероятно, он окончательно проснулся и теперь в полной мере чувствовал все последствия бурно проведенной ночи.
— У вас есть «Девять с половиной недель» и «Год дракона», — произнес Джеймс таким голосом, словно нашел не кассеты с фильмами, а обнаружил у меня чесотку и педикулез. — И все.
— Мне нравится Микки Рурк, — сказал я. — И что ты сейчас смотришь?
— «Соблазненный». 1947 год. Дуглас Серк, — механически, как автомат, оттарабанил он.
— А почему без звука?
Он пожал плечами.
— Я знаю, что они говорят.
Я покосился на экран.
— В главной роли этот бедолага Джордж Сандерс?
Он кивнул и судорожно сглотнул слюну.
— Джеймс, ты хорошо себя чувствуешь?
— Что я здесь делаю? — выдавил он.
— Смотришь телевизор.
— Как я здесь оказался?
— Ханна привезла тебя на своей машине. Вчера мы все были не в лучшей форме и не могли доставить тебя в Саут-Хиллз.
Мы некоторое время молча смотрели на экран: Джордж Сандерс элегантным жестом зажег длинную белую сигарету. Я кинул взгляд на свой рабочий стол, где возвышалась стопка чистой, как первый снег, бумаги, рядом лежало шесть листочков, исписанных бессмысленными черными строчками.
— Я вчера делал что-нибудь… такое?
— Что ты имеешь в виду?
— Что-нибудь плохое.
— Ну-у, — я поскреб подбородок, — ты украл свадебный жакет Мэрилин Монро из шкафа доктора Гаскелла. Как тебе такой вариант?
Из холла донесся стук — три четких размеренных удара, словно кто-то проверял, не попорчена ли моя входная дверь древесным грибком. Я посмотрел на Джеймса. Джордж Сандерс вставил в глаз монокль и сверкнул с экрана проницательным взглядом.
— Кто-то пришел, — сказал я.
У порога стоял полицейский, он постукивал по бедру свернутой в трубочку утренней «Пост-газетт» и смотрел на меня с извиняющейся улыбкой. Это был молодой парень, немногим старше Джеймса Лира, такой же высокий и бледный, с острым кадыком, который нервно бегал вверх-вниз по длинной худой шее. Щеки парня были покрыты множеством свежих порезов и клочками жидкой, похожей на пух щетины; от полицейского исходил приторно-сладкий запах карамели — спрей после бритья, особенно любимый капитанами университетских футбольных команд. Надежной опорой для его просторной фуражки служили большие хрящеватые уши. У него была гордая осанка, выпяченная колесом грудь и свойственная молодым полицейским манера слишком быстро произносить слова, как будто он стоял перед инструктором, изображающим мирного обывателя, и торопился без запинки выдать полагающиеся по уставу реплики. На пластиковой карточке, приколотой к карману его рубашки, значилась фамилия юного полицейского: «ПУПСИК». Я не стал приглашать его в дом.
— Извините за беспокойство, профессор Трипп, я расследую дело об ограблении и хотел бы задать вам пару вопросов.
— Пожалуйста, — сказал я, загораживая своим телом весь дверной проем. — Чем могу помочь?
— Вчера вечером кто-то забрался в дом Гаскеллов.
— М-м, угу.
— Это ваши друзья, — сообщил полицейский.
— О да, и очень близкие.
— И, насколько мне известно, вчера они устраивали что-то вроде приема? И вы были одним из последних, кто покидал дом?
— Да, похоже, что так.
— Очень хорошо. — Офицер Пупсик выглядел очень довольным собой и тем, как идет расследование, — события вчерашнего вечера начали выстраиваться в стройную логическую цепочку. — И вы ничего не заметили? Может быть, вокруг дома шатались какие-нибудь подозрительные люди?
— М-м, да нет. — Я возвел глаза к небу и прикусил губу, изображая напряженные раздумья. — Нет, я никого не заметил.
Брови офицера Пупсика сошлись на переносице.
— О, — разочарованно выдохнул он.
— И что им инкриминируют?
— Что? А-а, они проникли в шкаф, где хранилась коллекция доктора Гаскелла.
— О, нет!
— Да, черт побери! — Офицер Пупсик вставил неуместную реплику, позволив себе небольшое отступление от устава. — Там есть классные вещички. — Я мысленно кивнул, соглашаясь с его определением. — Им удалось вскрыть кодовый замок. Да еще пес Гаскеллов куда-то пропал. — Он в недоумении пожал плечами.
— Странное совпадение, — заметил я.
— Да, странное. Мы полагаем, что это он открыл дверь и выпустил его на улицу. Грабитель, я имею в виду. Он слепой, возможно, выбежал на дорогу, и его сбило машиной.
— Грабителя?
— Нет, собаку.
— Шутка, — сказал я.
Пупсик кивнул и, склонив голову набок, окинул меня проницательным взглядом Шерлока Холмса, словно понял, что для общения с этим типом следовало выбрать иную тактику, описанную на следующей странице учебника в упражнении под заголовком «Когда имеешь дело с идиотами».
— Надеюсь, вам удастся поймать его… их. Желаю удачи.
— Спасибо. — Офицер Пупсик выдавил любезную улыбку. — Что ж, все, пожалуй. Больше я вас не побеспокою.
— Если я что-нибудь вспомню…
— Ах, да, верно. Если вы что-нибудь вспомните, позвоните, пожалуйста, по этому номеру. — Пошарив в нагрудном кармане рубашки, он выудил визитку и повернулся, собираясь уходить, но вдруг замер и снова посмотрел на меня. — Да, вот еще, насчет этого парня… как его… Лир, Джеймс Лир.
— Он мой студент.
— Это понятно. А вы случайно не знаете, как с ним можно связаться?
— Насколько мне известно, он живет у своей тети в Саут-Хиллз, на Маунтан-Лебанон. Возможно, у меня на работе есть его телефон. Если хотите, можем проехать в офис.
Он немного постоял, задумчиво глядя в пространство и дергая себя за мочку уха, словно пытался заново осознать все, что я ему наговорил.
— Не стоит, я могу подождать до понедельника.
— Как скажете, офицер.
Он, наконец, повернулся и направился к своей машине.
— Симпатичный автомобиль, — сказал он, проходя мимо стоящего на дорожке «гэлекси». Вдруг лицо Пупсика исказилось болезненной гримасой. — Бедняжка. — Он сокрушенно покачал большой лопоухой головой.
Я понятия не имел, о чем он говорит. Можно было подумать, что сквозь крышку багажника полицейский увидел лежащее внутри мертвое тело Доктора Ди.
— Да-а, — вздохнул я, закрывая дверь, — очень жаль бедняжку.
Я вернулся в кабинет и, остановившись на пороге, долгим взглядом посмотрел на Джеймса Лира. Неожиданно из глубины дома донеслось трагическое всхлипывание аккордеона, затем из соседней комнаты раздался надрывный кашель и сдержанные проклятия — Крабтри проснулся и закурил свою первую утреннюю сигарету. Я вдруг отчетливо представил Ирвина Воршоу: положив телефонную трубку, он так и остался стоять в прихожей, бесцельно нажимая на кнопки «Хронотрона», чтобы в очередной раз получить исчерпывающие сведения о состоянии окружающей среды и движении небесных тел. Мне безумно захотелось обнять старину Ирвина, прижаться щекой к его небритой щеке и разделить вместе с ним, и с Эмили, со всей семьей Воршоу их поминальную трапезу. Они не стали моей семьей, и их Пасха — не мой праздник, но я был сиротой и атеистом и не мог отказаться от того немногого, что посылала мне судьба.
— Что мы теперь будем делать? — спросил Джеймс.
В гостиной раздался душераздирающий вопль, я повернулся и похромал на призывный голос телефона.
— Это я, — сказала Сара. — О, Грэди, как хорошо, что ты дома. Даже не знаю, с чего начать, тут произошло столько всяких неприятностей.
— Сара, дорогая, можешь подождать минутку? — спросил я, прежде чем повесить трубку.
Я вернулся в кабинет и выключил телевизор. — Джеймс, как насчет того, чтобы убраться отсюда подальше?
* * *
Я одолжил Джеймсу Лиру мою фланелевую рубашку и голубые джинсы, потом оделся сам, натянул старые ботинки на толстой рифленой подошве и выволок из глубины шкафа зеленый охотничий жилет. В одном из его многочисленных карманов я нашел засохший окурок и, порадовавшись находке, тут же употребил ее по назначению. Затем отыскал на кухне большую хозяйственную сумку и сложил в нее термос с остатками кофе, бутылку кока-колы, целлофановый пакетик с изюмом, четыре вареных яйца, зеленый банан и случайно найденный на дне холодильника кусок пиццы папперони, завернутый в блестящую металлическую фольгу. Для полноты ассортимента я бросил в сумку пачку сосисок в вакуумной упаковке — на тот случай, если программа нашего путешествия предусматривает пикник и разведение костра, — баночку душистого салатного перца и несколько побегов маринованного бамбука, упакованных в серую вощеную бумагу, в которую Эмили любила заворачивать сандвичи. Я рассовал по карманам жилета ручки, карандаши, зажигалку, маленькую записную книжку с тонко разлинованными страничками, большой швейцарский нож, дорожные карты штата Айдахо и Мексики, изданные Американской автомобильной ассоциацией, и еще кое-какие полезные вещи, найденные в ящике кухонного стола. Кто знает, что может пригодиться двум отважным путешественникам. Из кладовки под лестницей я прихватил старый шерстяной плед и фонарик. К этому моменту я уже перешагнул в тот привычный мир, где витает сладковатый запах марихуаны и странное чувство — нечто среднее между абсолютным счастьем и тихой паникой; сердце у меня в груди бухало, как кузнечный молот. Я представлял, что мы с Джеймсом отправляемся ловить форель в прозрачной горной реке где-нибудь в заповедном уголке Айдахо, и в то же время дрожал от напряжения, как будто нам предстояло во весь опор мчаться к мексиканской границе, удирая от своры разъяренных полицейских.
«Пока, может быть, еще увидимся», — сказал я, оставляя мой озадаченный дом один на один с его новыми обитателями.
На улице моросил все тот же мелкий дождь, казалось, он не прекращался со вчерашнего дня, но, в отличие от пятницы, сегодня, с приходом «иерэв песаха», на небе сияло солнце. Небо было таким голубым и высоким, что у меня в ушах раздался праздничный колокольный звон. От газона и тянущихся вдоль дорожки клумб поднимался легкий прозрачный пар. На кустах камелий покачивались бледно-розовые бутоны, усыпанные сверкающими дождевыми каплями. Мне почудилось, что я уловил первые признаки того загадочного смога, который приходит в Питсбург с наступлением лета, — горьковатый запах дымящих заводских труб и сладкий аромат дикой, не тронутой человеком земли, запах реки и сульфодиоксида, горячих автомобильных покрышек и лисьего меха. Я опустил руку в карман жилета и сжал рукоятку швейцарского ножа, ощутив внезапную надежду на лучшее, сосредоточившуюся на кончиках моих пальцев, и кофеиновое возбуждение, острой дрожью пробежавшее вдоль позвоночника. Затем мы прошли по дорожке, обогнули живую изгородь, и я увидел нечто вроде глубокого кратера на капоте моей машины, корявую звезду из морщин и царапин. «Бедняжка!»
— Как это случилось? — спросил Джеймс, проводя пальцем по неровному краю раны. Длинная полоска краски, как картофельная конура, слезла с покореженного металла и зеленой спиралью намоталась ему на палец. — Оп-ля.
— Проклятье! — Я стиснул зубы и зажмурил глаза: черная, смазанная дождевыми потоками фигура плясала в неровном свете фар, потом она взмыла в воздух и бросилась на лобовое стекло машины. До моего слуха долетел глухой звук, словно кто-то торжественно ударил в литавры.
— И он приземлился прямо на задницу, — произнес Джеймс.
— Верно, — я распахнул глаза. — Откуда ты знаешь?
Джеймс Лир посмотрел на меня, затем снова взглянул на капот «гэлекси» и пожал плечами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46