«Странно. Куда это он? Куда направляется?» – спрашивал себя Вронский, пока не заметил, что туман уже обвился вокруг ног людей, с которыми он простоял целый вечер, что он уже почти скрыл их в своем непрозрачном облаке. «Он словно нарочно это делает!» – удивился Вронский.
…снуют официанты во фраках, а густая толпа гостей, приглашенных по случаю праздника, вынуждает их нести подносы с бокалами и рюмками высоко над головами, в волосах женщин мелькает то перо, то цветок, а то и крошечный букетик в стиле «бидермайер», у многих мужчин на лацканах герб Королевства Югославии или круглый металлический значок с цветным изображением подстриженного ежиком Слободана Милошевича…
…неожиданные встречи в этой толчее, сердечнейшие, бурные приветствия, принятые в таких случаях обмены комплиментами…
И граф Алексей Кириллович Вронский, усталый, но еще более, чем усталый, смущенный только что услышанным и недовольный тем, что пришлось выпить столько неприятного ему алкоголя, чувствуя после продолжительного путешествия свинцовую усталость в ногах, на которых безукоризненным блеском сияли высокие офицерские сапоги, с тяжелой от бессонницы головой, стараясь остаться незамеченным среди этого гула голосов, дыма, поцелуев, поклонов, ароматов духов, над которыми витало все то же облачко мглы, выбрался на воздух.
И тут же резко остановился.
Со всех сторон его окружал густой, непроницаемый, холодный, влажный, пронизывающий до костей туман.
«Странно», – подумал он, и ему стало не по себе.
Ему хотелось поскорее попасть в военный городок, где их разместили в отдельной казарме, отделенной от других зданий колючей проволокой, но тем не менее он как вкопанный продолжал стоять среди окружавшей его ночи, среди тумана, растерянный и одинокий. «Не вернуться ли за Петрицким?» – подумал он со страхом.
Решив вернуться, найти Петрицкого и подождать в зале, пока не рассеется туман и не появится луна, звезды, уличные фонари, какой угодно свет, пусть даже слабый огонек зажигалки,
Вронский обернулся к двери, из которой только что вышел, но не увидел ее.
Один лишь туман, густой, непроницаемый, холодный, влажный, пронизывающий до костей туман, угрожающе обволакивал его своими струистыми, змеящимися клочьями, неосязаемо окутывал сапоги, которых он уже не видел, но которые, как он помнил, были высокими, почти до самых колен.
А потом перед ним появился и сам белый старец, извечно древний. Был он низок ростом и пальцами из воздуха прял туман, распространяя вокруг его пряди, которые поглощала глухая ночь.
«Эти пряди тумана точно такие же, как те, что я видел, когда они, крадучись, вползли в зал и скрыли от меня лица тех, с кем я говорил», – мелькнуло в голове у Вронского.
– Меня не бойся, Алексей Кириллович. Я – Царь ветров. Бойся того, что ты еще увидишь, – добродушно проговорил старец.
Граф застыл на месте.
– Я слежу за тобой с того самого дня, как с твоей Анной случилась страшная беда, – продолжал старец. – Просто сейчас ты первый раз меня видишь. А видишь потому, что пришло время. Я не один. С другими познакомишься позже. Тогда, когда для тебя будет совсем поздно. Но увидеть их ты не сможешь и тогда.
Граф дрожал как осиновый лист.
– По собственной воле выбрал ты свой путь, не забывай. А мы тебя в конце этого пути проводим. На мне вины нет, я помочь тебе больше не могу.
– Проклятая сливовица! – прорычал Вронский в туман.
И сам не услышал собственного голоса.
Из ночи, однако, донеслось:
– Твой путь лежит в Вуковар.
………………………………………
Облака тумана поглощают все, постепенно исчезает в них и он, Алексей Кириллович Вронский.
4
На большом штабном столе, сделанном из явора, край которого местами был изрезан каким-то острым предметом, и эти, все еще живые, светлые раны резко отличались от потемневшей древесины, была разложена огромная карта, а на ней, в соответствии с логикой, которая могла и имела право быть понятной одним лишь жрецам этой разбойничьей и самоубийственной сербской войны, располагались пачки сигарет, одни плашмя, другие были поставлены вертикально, стояли бутылки с ракией, стаканы, а поперек мягко извивающейся на бумаге реки лежал большой кухонный нож. Офицеры в форме Югославской народной армии с пятиконечными звездочками на фуражках, командиры подразделений четников, на рукавах которых чернели нашивки с белым черепом и скрещенными костями, пять-шесть человек в штатском (да, еще была здесь дремлющая собака, свернувшаяся в углу возле сваленных в кучу «Калашниковых») стояли вокруг стола, одни просто склонившись над ним, другие – опираясь всем своим телом на руки, так что от наискось растянутой по карте надписи крупными буквами «ХОРВАТИЯ», которая заканчивалась как раз в том месте, куда и было сейчас направлено общее внимание, виднелась только последняя буква «Я».
Деревенский парнишка с синим ведром разбрызгивал воду по дощатому натертому мастикой полу.
Было душно, с полей в распахнутые настежь окна несло раскаленным летним воздухом, доносились резкие крики соек, сорок и ворон, носившихся в небе над нескончаемыми полями пшеницы, над пересекавшими их посадками деревьев, под которыми по дороге текли, направляясь к востоку, все новые и новые колонны беженцев, двигался скот, повозки, запряженные лошадьми и волами, велосипедисты, детские коляски, набитые подушками и одеялами, на которых иногда сверху стояла клетка с птицей или лежала кукла с волосами соломенного цвета, из тех, что покупают в дешевых магазинчиках Триеста.
– Смотрите-ка, наши по-прежнему бегут и бегут, – сказал один из людей в штатском, это был бывший полицейский, прибывший сюда из Винковцев. Но он стоял возле окна, и люди, находившиеся вокруг стола, его не услышали.
Там продолжался быстрый разговор.
– Бобота? – спросил мокрый от пота лысый толстяк, расстегивая верхние пуговицы полевой формы с погонами полковника.
– Развернут полевой госпиталь, установлены три орудия. Все сербские дети отправлены в Воеводину, – ответил другой штатский с огромным, вываливающимся из брюк животом, которым он налег на карту.
– А баррикады? – продолжал спрашивать лысый.
– Насчет Боботы мы не договаривались, товарищ полковник. Баррикады мы поставили в Негославцах, в Оролике и в Сремских Чаковцах, – возразил вместо штатского толстяка, к которому был обращен вопрос, один из четников.
– Необходимо поставить их и в Бршадине! Они должны быть в каждом селе, где большинство населения составляют сербы. И они должны быть неприступными, ясно? Это приказ из Белграда. Приказ! – веско повторил лысый.
– Ясно как дважды два, товарищ полковник. Приказ, – отчеканил кто-то из четников.
– Далее. Ночью на баррикадах дежурите вы, четники, днем – мы, – продолжал лысый. – Ясно? Сколько вы платите за работу на баррикадах?
– Значит, так, товарищ полковник, – подал голос толстяк, живот которого закрывал часть карты. – По пятьдесят марок в Негославцах и других местах и по сто в Боровом Селе. Там опаснее.
– Дайте им больше, – тихо сказал рыжеволосый мужчина, снимая с себя офицерский мундир и оставаясь в майке.
Лысый положил плашмя одну из стоявших вертикально пачек сигарет и спросил:
– Борово Село? Как там сейчас?
– Докладываю, товарищ полковник. Те, кто прибыл из Сербии уничтожить усташских полицейских, возвращены в отряды «Белых орлов», а те дни, которые наши рабочие с фабрики «Борово» провели в засаде, подстерегая усташей, мы им оформили как отпуск за свой счет.
– Это правильно, – по-прежнему тихо произнес рыжеволосый офицер.
– А сколько таких было? – спросил майор от края стола.
– С десяток, – ответил четник.
– Хорошо. Как видите, колебаний с нашей стороны нет, не будет их и впредь, – негромко продолжал рыжеволосый. – В Борово Село мы пригласили с инспекцией всех заинтересованных товарищей из союзного правительства и армии, а кроме того, из союзного секретариата внутренних дел, пожалуйста, пусть посмотрят, это наши люди; но представителей хорватских властей мы туда не пустили, ни одного человека. Борово Село больше не Хорватия.
– Точно! – воскликнул один из штатских.
– В тех селах, где большинство населения хорваты, мы допускаем демонтаж баррикад, они могут делать все, что приказывают их усташские власти! Но нам это не указ. Точно так же нам нет дела до их референдума об отделении, мы не признаем его на сербских землях. Наконец-то мы стоим на пороге осуществления величественной мечты наших дедов и отцов – все, сербы должны жить в одном государстве, как бы оно ни называлось. Поднялись все, кто считает себя сербами, стар и мал, и все наши погибшие герои сегодня с нами. С нами и наша армия, и наши демократические партии, и Китай, и Россия, и русские добровольцы… Оружие вы по-прежнему будете получать без перебоев, – подчеркнул, слегка гнусавя, рыжеволосый и добавил: – Взрывайте их дома. Это наша земля – Западная Рашка, это больше не их Барания или Славония.
– Так мы и поступали, товарищ капитан! – взволнованно перебил его один из штатских с открытой бутылкой пива в руке. – Так мы и поступали в Берке. И частные дома этих гадов, и усташские магазины, и фирмы. Если мы и сейчас не отомстим им за все, что творили с нами усташи в сорок первом, то когда же? А пленных мы заставили признаться в том, что они сжигали сербских детей в печах, отрезали им пальцы и так далее. Все делаем в соответствии с вашими указаниями.
– Заставляйте взятых в плен хорватов лаять по-собачьи и дуть на горящую лампочку. Это дает прекрасные результаты, – удовлетворенно добавил майор с другого края стола. – Кроме оружия, которое вы будете получать от нас, а это вам может подтвердить и товарищ капитан, мы пришлем вам на помощь и специалистов.
– Они уже прибыли, товарищ майор! – бодро воскликнул один из четников. – Ваши люди начали действовать в Острове, Антинской Млаке, Габоше, Маркушице…
– В Аде! – перебил его сухощавый в штатском и выбросил в окно окурок.
– …они так муштруют наших крестьян, словно идет война, – закончил фразу четник.
– Слава богу, это и есть самая настоящая война, – ответил один из офицеров, открывавший окна, которые некоторое время назад закрыл бывший полицейский из Винковцев.
Лысый толстяк поставил на попа одну из разложенных по карте пачек сигарет и громко и вопросительно прочитал название населенного пункта под ней: – Миклушевцы?
– Миклушевцы? Ну, боевых действий как таковых там пока еще нет, но мы постоянно постреливаем в хорватских полицейских. То же самое и в Сотине, – послышался голос из группы четников.
– Джергай? – лысый поставил вертикально еще одну пачку сигарет.
– А вот там уже попахивает настоящей войной, товарищ полковник, – вступил в разговор тот, что гладил собаку. – Мы попытались окружить и изолировать элеватор, но усташам на помощь пришли ополченцы из Вуковара.
– Подорвать элеватор сами мы не сможем, сообщите нашим в Бршадин, это недалеко, чтобы прислали к нам подрывников. В элеваторе Джергая хранится весь урожай вуковарского региона. А раз мы пока еще не взяли Вуковар, пусть это зерно лучше сгорит! – раздался голос рыжеволосого.
– Есть, – кратко ответил кто-то из штатских.
– А теперь посмотрим, как обстоят дела с дорогами и связью, – заговорил человек с густой бородой, одетый в форму с гербом Королевства Югославии на рукаве, вертя в руках большой кухонный нож, который только что лежал на карте поперек Дуная.
– Железная дорога Борово – Даль уничтожена, это вы знаете. Мы ее заминировали и взорвали. Подорвали и железнодорожный мост через Вуку, – сказал один из штатских, нагнувшись над картой и водя по ней пальцем.
– Отлично, – одновременно воскликнули майор и капитан.
– Участок железной дороги между Винковцами и Борово взорван в шестнадцати местах… – оживленно подхватил человек в штатском.
– В семнадцати! Минами, – дополнил его информацию другой штатский, стоявший рядом с ним.
– Верно. В семнадцати, – согласился первый. И продолжил: – Мы перерезали телефонный кабель между Трпинем и Боботой…
– А этого ты мне не сказал, когда я спрашивал тебя про Боботу, – строго и недовольно обратился полковник к тому штатскому, который все еще лежал на карте своим толстым, вывалившимся из расстегнутых брюк животом.
– Не могу же я знать абсолютно все, – попытался оправдаться штатский.
– А если бы знал, так сказал бы, правда? – не оставлял его в покое полковник.
– Конечно, – простодушно ответил штатский.
– Вот видишь, дорогой, в этом и состоит разница между вами и нами. Мы обо всем, что нам известно, а известно нам все, говорим, что знать ничего не знаем. Вот смотри, например, вы обстреляли автобус фабрики «Вупика» и убили двоих рабочих…
– Да где это было? – вскочил тот, что пил из бутылки пиво.
– Как где? В Свиняревцах. Их убили вы, четники. И ранили кучу народа с этой фабрики, которые были в автобусе. А мы, дорогой мой, заявили, что ничего об этом не знаем! В Илоке мы, армия, стреляли по мирным жителям, мы даже бомбили Принциповац и Опатовац, а потом на пресс-конференции перед журналистами и телевидением сделали заявление, что понятия обо всем этом не имеем. Вчера наши самолеты обстреляли ракетами здание штаба народной обороны в Нови Чаковцы, убито три усташских офицера, с десяток человек ранено, а ты посмотри белградские газеты – есть там об этом хоть полслова? – спросил полковник.
– Но у нас здесь уже целый месяц работает сербское радио Славонии, Бараний и Западного Срема! – заявил один из штатских. – И уж они-то об этом сообщат, будьте спокойны. Они сообщают и о том, чего никогда не было. Я знаю их директора, он был главным редактором газеты «Вуковарские вести», укреплял братство и единство народов и народностей Югославии, но сейчас он с нами, борется за наше дело. Он-то такую новость уж конечно передаст!
– И я его знаю. Он хорошо взялся за дело. А комендант вуковарского гарнизона отозван. Его назначили в Тузлу. Тоже укреплять братство и единство! – усмехнулся полковник.
В комнату вошла босая старуха с большой миской, наполненной недозрелыми сливами. Все замолчали. Старуха осторожно поставила миску среди пачек сигарет и спичечных коробков и, неслышно ступая, вышла из комнаты, а яркие солнечные лучи осветили перламутровые, сине-зеленые плоды.
Рыжеволосый мужчина в армейской форме потребовал стул и, устало опустившись на него и усевшись поудобнее, произнес:
– Слушайте меня внимательно и вы, товарищи, и вы, бойцы. То, что я вам сообщу, совершенно секретно.
Все загасили сигареты, отставили воду и пиво.
– Мы сейчас контролируем весь прилегающий к Вуковару участок Дуная, – продолжал рыжеволосый. – Вам, четникам, мы предоставим не только обещанную военную помощь, но и боевой катер для патрулирования. С его помощью вы сможете перебрасывать и людей, и поступающее из Сербии вооружение в Борово Село. Через несколько дней в наших руках окажутся все ключевые стратегические позиции в Бараний. В том числе и шоссе между Вуковаром и Винковцами, то есть населенные пункты Богдановац, Маринцы и Нуштар. Что это означает?
В комнате царила тишина, за окнами неподалеку от дома легкие дуновения ветра время от времени колыхали цветы дикого мака и заросли папоротника.
Рыжеволосый резко поднялся, движением руки приказал толстяку убрать с карты живот, энергичными шагами подошел к столу.
Словно по приказу к штабному столу приблизились и все остальные, склонились над картой и принялись обшаривать глазами и пальцами нанесенные на ней кружочки, крестики, треугольники, зеленые пятна и голубые, как слеза, точки, прямые и извилистые линии, все эти значки, изображавшие шоссе и железные дороги, колодцы и элеваторы, церкви и монастыри, средневековые развалины и кемпинги для туристов.
– Это означает, что Вуковар скоро должен пасть! А за ним и Осиек. Сербское национальное вече Славонии, Бараний и Западного Срема проголосовало за присоединение этих бывших хорватских областей к Сербии, а наше дело – провести это решение в жизнь с помощью тотальной войны, – закончил рыжеволосый.
Присутствующие в полной тишине сдвигали и перемещали пачки сигарет, бутылки с ракией и стаканы, потом возвращали их на старое место и в прежнее положение, перебирались по кухонному ножу с одного берега Дуная на другой, шагая указательным и средним пальцами, и все это молча, напряженно, внимательно, жадно, похожие на ястребов, которые как раз в это время кружили над домом.
Рыжеволосый попросил помочь ему надеть рубашку, и некоторые из присутствующих только тут обратили внимание на страшные шрамы, пересекавшие его тело, – следы участия в партизанской войне полувековой давности. Майор бросился ему помогать.
– Что касается убитых, – подал голос лысый толстяк, – все остается как и до сих пор – их нет, вы о них ничего не знаете. А сами по-прежнему всех до одного возвращаете в фурах назад, в Сербию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
…снуют официанты во фраках, а густая толпа гостей, приглашенных по случаю праздника, вынуждает их нести подносы с бокалами и рюмками высоко над головами, в волосах женщин мелькает то перо, то цветок, а то и крошечный букетик в стиле «бидермайер», у многих мужчин на лацканах герб Королевства Югославии или круглый металлический значок с цветным изображением подстриженного ежиком Слободана Милошевича…
…неожиданные встречи в этой толчее, сердечнейшие, бурные приветствия, принятые в таких случаях обмены комплиментами…
И граф Алексей Кириллович Вронский, усталый, но еще более, чем усталый, смущенный только что услышанным и недовольный тем, что пришлось выпить столько неприятного ему алкоголя, чувствуя после продолжительного путешествия свинцовую усталость в ногах, на которых безукоризненным блеском сияли высокие офицерские сапоги, с тяжелой от бессонницы головой, стараясь остаться незамеченным среди этого гула голосов, дыма, поцелуев, поклонов, ароматов духов, над которыми витало все то же облачко мглы, выбрался на воздух.
И тут же резко остановился.
Со всех сторон его окружал густой, непроницаемый, холодный, влажный, пронизывающий до костей туман.
«Странно», – подумал он, и ему стало не по себе.
Ему хотелось поскорее попасть в военный городок, где их разместили в отдельной казарме, отделенной от других зданий колючей проволокой, но тем не менее он как вкопанный продолжал стоять среди окружавшей его ночи, среди тумана, растерянный и одинокий. «Не вернуться ли за Петрицким?» – подумал он со страхом.
Решив вернуться, найти Петрицкого и подождать в зале, пока не рассеется туман и не появится луна, звезды, уличные фонари, какой угодно свет, пусть даже слабый огонек зажигалки,
Вронский обернулся к двери, из которой только что вышел, но не увидел ее.
Один лишь туман, густой, непроницаемый, холодный, влажный, пронизывающий до костей туман, угрожающе обволакивал его своими струистыми, змеящимися клочьями, неосязаемо окутывал сапоги, которых он уже не видел, но которые, как он помнил, были высокими, почти до самых колен.
А потом перед ним появился и сам белый старец, извечно древний. Был он низок ростом и пальцами из воздуха прял туман, распространяя вокруг его пряди, которые поглощала глухая ночь.
«Эти пряди тумана точно такие же, как те, что я видел, когда они, крадучись, вползли в зал и скрыли от меня лица тех, с кем я говорил», – мелькнуло в голове у Вронского.
– Меня не бойся, Алексей Кириллович. Я – Царь ветров. Бойся того, что ты еще увидишь, – добродушно проговорил старец.
Граф застыл на месте.
– Я слежу за тобой с того самого дня, как с твоей Анной случилась страшная беда, – продолжал старец. – Просто сейчас ты первый раз меня видишь. А видишь потому, что пришло время. Я не один. С другими познакомишься позже. Тогда, когда для тебя будет совсем поздно. Но увидеть их ты не сможешь и тогда.
Граф дрожал как осиновый лист.
– По собственной воле выбрал ты свой путь, не забывай. А мы тебя в конце этого пути проводим. На мне вины нет, я помочь тебе больше не могу.
– Проклятая сливовица! – прорычал Вронский в туман.
И сам не услышал собственного голоса.
Из ночи, однако, донеслось:
– Твой путь лежит в Вуковар.
………………………………………
Облака тумана поглощают все, постепенно исчезает в них и он, Алексей Кириллович Вронский.
4
На большом штабном столе, сделанном из явора, край которого местами был изрезан каким-то острым предметом, и эти, все еще живые, светлые раны резко отличались от потемневшей древесины, была разложена огромная карта, а на ней, в соответствии с логикой, которая могла и имела право быть понятной одним лишь жрецам этой разбойничьей и самоубийственной сербской войны, располагались пачки сигарет, одни плашмя, другие были поставлены вертикально, стояли бутылки с ракией, стаканы, а поперек мягко извивающейся на бумаге реки лежал большой кухонный нож. Офицеры в форме Югославской народной армии с пятиконечными звездочками на фуражках, командиры подразделений четников, на рукавах которых чернели нашивки с белым черепом и скрещенными костями, пять-шесть человек в штатском (да, еще была здесь дремлющая собака, свернувшаяся в углу возле сваленных в кучу «Калашниковых») стояли вокруг стола, одни просто склонившись над ним, другие – опираясь всем своим телом на руки, так что от наискось растянутой по карте надписи крупными буквами «ХОРВАТИЯ», которая заканчивалась как раз в том месте, куда и было сейчас направлено общее внимание, виднелась только последняя буква «Я».
Деревенский парнишка с синим ведром разбрызгивал воду по дощатому натертому мастикой полу.
Было душно, с полей в распахнутые настежь окна несло раскаленным летним воздухом, доносились резкие крики соек, сорок и ворон, носившихся в небе над нескончаемыми полями пшеницы, над пересекавшими их посадками деревьев, под которыми по дороге текли, направляясь к востоку, все новые и новые колонны беженцев, двигался скот, повозки, запряженные лошадьми и волами, велосипедисты, детские коляски, набитые подушками и одеялами, на которых иногда сверху стояла клетка с птицей или лежала кукла с волосами соломенного цвета, из тех, что покупают в дешевых магазинчиках Триеста.
– Смотрите-ка, наши по-прежнему бегут и бегут, – сказал один из людей в штатском, это был бывший полицейский, прибывший сюда из Винковцев. Но он стоял возле окна, и люди, находившиеся вокруг стола, его не услышали.
Там продолжался быстрый разговор.
– Бобота? – спросил мокрый от пота лысый толстяк, расстегивая верхние пуговицы полевой формы с погонами полковника.
– Развернут полевой госпиталь, установлены три орудия. Все сербские дети отправлены в Воеводину, – ответил другой штатский с огромным, вываливающимся из брюк животом, которым он налег на карту.
– А баррикады? – продолжал спрашивать лысый.
– Насчет Боботы мы не договаривались, товарищ полковник. Баррикады мы поставили в Негославцах, в Оролике и в Сремских Чаковцах, – возразил вместо штатского толстяка, к которому был обращен вопрос, один из четников.
– Необходимо поставить их и в Бршадине! Они должны быть в каждом селе, где большинство населения составляют сербы. И они должны быть неприступными, ясно? Это приказ из Белграда. Приказ! – веско повторил лысый.
– Ясно как дважды два, товарищ полковник. Приказ, – отчеканил кто-то из четников.
– Далее. Ночью на баррикадах дежурите вы, четники, днем – мы, – продолжал лысый. – Ясно? Сколько вы платите за работу на баррикадах?
– Значит, так, товарищ полковник, – подал голос толстяк, живот которого закрывал часть карты. – По пятьдесят марок в Негославцах и других местах и по сто в Боровом Селе. Там опаснее.
– Дайте им больше, – тихо сказал рыжеволосый мужчина, снимая с себя офицерский мундир и оставаясь в майке.
Лысый положил плашмя одну из стоявших вертикально пачек сигарет и спросил:
– Борово Село? Как там сейчас?
– Докладываю, товарищ полковник. Те, кто прибыл из Сербии уничтожить усташских полицейских, возвращены в отряды «Белых орлов», а те дни, которые наши рабочие с фабрики «Борово» провели в засаде, подстерегая усташей, мы им оформили как отпуск за свой счет.
– Это правильно, – по-прежнему тихо произнес рыжеволосый офицер.
– А сколько таких было? – спросил майор от края стола.
– С десяток, – ответил четник.
– Хорошо. Как видите, колебаний с нашей стороны нет, не будет их и впредь, – негромко продолжал рыжеволосый. – В Борово Село мы пригласили с инспекцией всех заинтересованных товарищей из союзного правительства и армии, а кроме того, из союзного секретариата внутренних дел, пожалуйста, пусть посмотрят, это наши люди; но представителей хорватских властей мы туда не пустили, ни одного человека. Борово Село больше не Хорватия.
– Точно! – воскликнул один из штатских.
– В тех селах, где большинство населения хорваты, мы допускаем демонтаж баррикад, они могут делать все, что приказывают их усташские власти! Но нам это не указ. Точно так же нам нет дела до их референдума об отделении, мы не признаем его на сербских землях. Наконец-то мы стоим на пороге осуществления величественной мечты наших дедов и отцов – все, сербы должны жить в одном государстве, как бы оно ни называлось. Поднялись все, кто считает себя сербами, стар и мал, и все наши погибшие герои сегодня с нами. С нами и наша армия, и наши демократические партии, и Китай, и Россия, и русские добровольцы… Оружие вы по-прежнему будете получать без перебоев, – подчеркнул, слегка гнусавя, рыжеволосый и добавил: – Взрывайте их дома. Это наша земля – Западная Рашка, это больше не их Барания или Славония.
– Так мы и поступали, товарищ капитан! – взволнованно перебил его один из штатских с открытой бутылкой пива в руке. – Так мы и поступали в Берке. И частные дома этих гадов, и усташские магазины, и фирмы. Если мы и сейчас не отомстим им за все, что творили с нами усташи в сорок первом, то когда же? А пленных мы заставили признаться в том, что они сжигали сербских детей в печах, отрезали им пальцы и так далее. Все делаем в соответствии с вашими указаниями.
– Заставляйте взятых в плен хорватов лаять по-собачьи и дуть на горящую лампочку. Это дает прекрасные результаты, – удовлетворенно добавил майор с другого края стола. – Кроме оружия, которое вы будете получать от нас, а это вам может подтвердить и товарищ капитан, мы пришлем вам на помощь и специалистов.
– Они уже прибыли, товарищ майор! – бодро воскликнул один из четников. – Ваши люди начали действовать в Острове, Антинской Млаке, Габоше, Маркушице…
– В Аде! – перебил его сухощавый в штатском и выбросил в окно окурок.
– …они так муштруют наших крестьян, словно идет война, – закончил фразу четник.
– Слава богу, это и есть самая настоящая война, – ответил один из офицеров, открывавший окна, которые некоторое время назад закрыл бывший полицейский из Винковцев.
Лысый толстяк поставил на попа одну из разложенных по карте пачек сигарет и громко и вопросительно прочитал название населенного пункта под ней: – Миклушевцы?
– Миклушевцы? Ну, боевых действий как таковых там пока еще нет, но мы постоянно постреливаем в хорватских полицейских. То же самое и в Сотине, – послышался голос из группы четников.
– Джергай? – лысый поставил вертикально еще одну пачку сигарет.
– А вот там уже попахивает настоящей войной, товарищ полковник, – вступил в разговор тот, что гладил собаку. – Мы попытались окружить и изолировать элеватор, но усташам на помощь пришли ополченцы из Вуковара.
– Подорвать элеватор сами мы не сможем, сообщите нашим в Бршадин, это недалеко, чтобы прислали к нам подрывников. В элеваторе Джергая хранится весь урожай вуковарского региона. А раз мы пока еще не взяли Вуковар, пусть это зерно лучше сгорит! – раздался голос рыжеволосого.
– Есть, – кратко ответил кто-то из штатских.
– А теперь посмотрим, как обстоят дела с дорогами и связью, – заговорил человек с густой бородой, одетый в форму с гербом Королевства Югославии на рукаве, вертя в руках большой кухонный нож, который только что лежал на карте поперек Дуная.
– Железная дорога Борово – Даль уничтожена, это вы знаете. Мы ее заминировали и взорвали. Подорвали и железнодорожный мост через Вуку, – сказал один из штатских, нагнувшись над картой и водя по ней пальцем.
– Отлично, – одновременно воскликнули майор и капитан.
– Участок железной дороги между Винковцами и Борово взорван в шестнадцати местах… – оживленно подхватил человек в штатском.
– В семнадцати! Минами, – дополнил его информацию другой штатский, стоявший рядом с ним.
– Верно. В семнадцати, – согласился первый. И продолжил: – Мы перерезали телефонный кабель между Трпинем и Боботой…
– А этого ты мне не сказал, когда я спрашивал тебя про Боботу, – строго и недовольно обратился полковник к тому штатскому, который все еще лежал на карте своим толстым, вывалившимся из расстегнутых брюк животом.
– Не могу же я знать абсолютно все, – попытался оправдаться штатский.
– А если бы знал, так сказал бы, правда? – не оставлял его в покое полковник.
– Конечно, – простодушно ответил штатский.
– Вот видишь, дорогой, в этом и состоит разница между вами и нами. Мы обо всем, что нам известно, а известно нам все, говорим, что знать ничего не знаем. Вот смотри, например, вы обстреляли автобус фабрики «Вупика» и убили двоих рабочих…
– Да где это было? – вскочил тот, что пил из бутылки пиво.
– Как где? В Свиняревцах. Их убили вы, четники. И ранили кучу народа с этой фабрики, которые были в автобусе. А мы, дорогой мой, заявили, что ничего об этом не знаем! В Илоке мы, армия, стреляли по мирным жителям, мы даже бомбили Принциповац и Опатовац, а потом на пресс-конференции перед журналистами и телевидением сделали заявление, что понятия обо всем этом не имеем. Вчера наши самолеты обстреляли ракетами здание штаба народной обороны в Нови Чаковцы, убито три усташских офицера, с десяток человек ранено, а ты посмотри белградские газеты – есть там об этом хоть полслова? – спросил полковник.
– Но у нас здесь уже целый месяц работает сербское радио Славонии, Бараний и Западного Срема! – заявил один из штатских. – И уж они-то об этом сообщат, будьте спокойны. Они сообщают и о том, чего никогда не было. Я знаю их директора, он был главным редактором газеты «Вуковарские вести», укреплял братство и единство народов и народностей Югославии, но сейчас он с нами, борется за наше дело. Он-то такую новость уж конечно передаст!
– И я его знаю. Он хорошо взялся за дело. А комендант вуковарского гарнизона отозван. Его назначили в Тузлу. Тоже укреплять братство и единство! – усмехнулся полковник.
В комнату вошла босая старуха с большой миской, наполненной недозрелыми сливами. Все замолчали. Старуха осторожно поставила миску среди пачек сигарет и спичечных коробков и, неслышно ступая, вышла из комнаты, а яркие солнечные лучи осветили перламутровые, сине-зеленые плоды.
Рыжеволосый мужчина в армейской форме потребовал стул и, устало опустившись на него и усевшись поудобнее, произнес:
– Слушайте меня внимательно и вы, товарищи, и вы, бойцы. То, что я вам сообщу, совершенно секретно.
Все загасили сигареты, отставили воду и пиво.
– Мы сейчас контролируем весь прилегающий к Вуковару участок Дуная, – продолжал рыжеволосый. – Вам, четникам, мы предоставим не только обещанную военную помощь, но и боевой катер для патрулирования. С его помощью вы сможете перебрасывать и людей, и поступающее из Сербии вооружение в Борово Село. Через несколько дней в наших руках окажутся все ключевые стратегические позиции в Бараний. В том числе и шоссе между Вуковаром и Винковцами, то есть населенные пункты Богдановац, Маринцы и Нуштар. Что это означает?
В комнате царила тишина, за окнами неподалеку от дома легкие дуновения ветра время от времени колыхали цветы дикого мака и заросли папоротника.
Рыжеволосый резко поднялся, движением руки приказал толстяку убрать с карты живот, энергичными шагами подошел к столу.
Словно по приказу к штабному столу приблизились и все остальные, склонились над картой и принялись обшаривать глазами и пальцами нанесенные на ней кружочки, крестики, треугольники, зеленые пятна и голубые, как слеза, точки, прямые и извилистые линии, все эти значки, изображавшие шоссе и железные дороги, колодцы и элеваторы, церкви и монастыри, средневековые развалины и кемпинги для туристов.
– Это означает, что Вуковар скоро должен пасть! А за ним и Осиек. Сербское национальное вече Славонии, Бараний и Западного Срема проголосовало за присоединение этих бывших хорватских областей к Сербии, а наше дело – провести это решение в жизнь с помощью тотальной войны, – закончил рыжеволосый.
Присутствующие в полной тишине сдвигали и перемещали пачки сигарет, бутылки с ракией и стаканы, потом возвращали их на старое место и в прежнее положение, перебирались по кухонному ножу с одного берега Дуная на другой, шагая указательным и средним пальцами, и все это молча, напряженно, внимательно, жадно, похожие на ястребов, которые как раз в это время кружили над домом.
Рыжеволосый попросил помочь ему надеть рубашку, и некоторые из присутствующих только тут обратили внимание на страшные шрамы, пересекавшие его тело, – следы участия в партизанской войне полувековой давности. Майор бросился ему помогать.
– Что касается убитых, – подал голос лысый толстяк, – все остается как и до сих пор – их нет, вы о них ничего не знаете. А сами по-прежнему всех до одного возвращаете в фурах назад, в Сербию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17