Во вторую неделю ноября части 204 бригады народного ополчения, точнее, все, кто оставался в живых из личного состава, без оружия и боеприпасов, отступили из Богдановаца в направлении на Винковцы. В Вуковаре же царили такое смятение и неразбериха, что командование обороной и население подвалов узнали об этом отступлении только после окончательного падения города.
Лежа из ночи в ночь в одном из первых захваченных вуковарских домов, осторожно отодвинув кровать подальше от стены на случай ее возможного обрушения, прислушиваясь к голосам с улицы и шагам стоявшего на страже Петрицкого, из ночи в ночь заново переживая все как наяву, вспоминал Вронский последние две недели осады Вуковара.
Среди ночи он часто вдруг просыпался и, открыв глаза и опершись на локоть, всматривался в темноту, словно пытаясь в ней что-то разглядеть.
Словно аллегорические фигуры, сменяющие друг друга на часах готической колокольни перед глазами изумленного верующего, о чем так образно рассказывала ему в детстве мать после одной из своих поездок в Германию, в воображении полусонного Вронского из ночи в ночь возникали лица тех, с кем столкнула его эта война и кто теперь прямо в лицо бросал ему такие слова, после которых заснуть уже не удавалось.
Кто-то в облике истощенного средневекового отшельника, одетый в рваное тряпье, кричал ему прямо в ухо:
– Вечная память павшим бойцам, резервистам и добровольцам, в гибели которых виновны и мы, и другие гады!
– Кто ты такой? Что тебе надо? Что ты такое болтаешь? – беспокойно спрашивал граф.
– Я – хорватский солдат, сейчас заключенный в сербском концлагере в Бегейце. А кричу я то, что и должен кричать каждый день. Вечная память павшим бойцам, резервистам и добровольцам, в гибели которых виновны мы и другие гады! Граф, они избивают меня, избивают, когда я это кричу, избивают и тогда, когда не кричу! А вот посмотри на мою мошонку! Они пропускают через нее электрический ток, требуя, чтобы я пел сербский гимн. Они трясут меня током за яйца и когда я пою их чертов гимн, и когда я его не пою. Правда, они не знают, что у меня уже трое детей, так что теперь я и без яиц обойдусь.
– Иди себе с Богом, отпусти меня, – отгонял его граф.
Напрасно. Человек продолжал:
– В правой руке у меня, вот посмотри на мою правую руку, осиновая палка. В левой руке, посмотри на левую, дубовая палка. Мы сами должны были сделать эти орудия и отдать их охранникам, чтобы им было из чего выбрать, когда станут нас бить. Бииить! Бииить!..
Но на смену ему из мрака уже надвигался офицер югославской армии, похожий на средневекового солдата с аркебузой:
– Ты меня слушай, Вронский. Человек ты неглупый, так что и сам понимаешь, что ты здесь оккупант. За двадцать тысяч марок я тебя из этого дерьма вытащу. Что, дорого? А есть люди, которые столько платят. Когда кончится эта война, мне тоже надо на что-то жить!
– У меня столько нет.
– Столько нет? Ну, тогда, раз ты все-таки наш, я завяжу тебе глаза тряпкой, и беги куда хочешь. А я буду стрелять тебе вслед, может, и промахнусь…
Потом появлялся армейский генерал Братич, напоминавший рыцаря в латах:
– Я, товарищ Алексей Кириллович, главнокомандующий. Позвольте к вам обратиться: Лужац должен сдаться! Это предместье – брюхо Вуковара, здесь расположены сады, фермы. С падением Лужаца сдадутся и остальные части города. Им просто будет нечего есть. Мое предложение – поставить дымовую завесу и бросить на Лужац всю массу танков и бронетранспортеров. Можно использовать и ваши старые Т-34. У усташей и так не осталось больше боеприпасов. Таким образом, оборона города будет рассечена на двух участках: со стороны Лужаца по направлению к Дунаю и клином между расположением казарм и предместьем Петрова гора. Товарищ Алексей Кириллович, нам нужна массированная поддержка вашего эскадрона. Позвольте отбыть на передовую. Рапорт отдал. Генерал Братич.
А за ним уже ждали своей очереди Черноглав, теребивший серебряные усы,
и Триглав, и Симаргл, с косой на плече, одетый во власяницу,
и Хорс, с фонарем, освещавшим комнату трепещущим светом.
Потом пришел черед неприятельского офицера:
– Ваша светлость, перед вами командующий винковацко-вуковарским фронтом Миле Дедакович, по прозвищу Ястреб. Я буду говорить с вами как офицер с офицером. Мой личный состав получает всего десять процентов того, что нам необходимо. Вместо того чтобы пытаться связаться со мной, наиболее ответственные люди просто не подходят к телефонам. Как я могу защитить от вас город и эту часть моей родины Хорватии, если у меня в руках, вот, сами посмотрите, документ, из которого видно, что восемь длинномерных фур с предназначенным для нас оружием перебрасывают в Герцеговину, а со мной разговаривают посредством газет и пресс-конференций! В Богдановцах мы держались до последнего снаряда, потом кто-то сумел оттуда вырваться, а остальных ваши люди просто перерезали. Вчера в четырнадцать ноль-ноль я сообщил об этом факте в Загреб, но они продолжают и по радио, и по телевидению твердить о том, что Богдановцы не сдаются! И если теперь кто-то из командиров какой-нибудь хорватской части попытается пойти на соединение с якобы еще не сдавшимися Богдановцами, то он попадет прямо в лапы к твоим бандитам, аркановцам, шешелевцам! Ваша светлость! Здесь пятнадцать тысяч человек, глаза которых постоянно обращены к небу, потому что они надеются только на Божью помощь. Прикажите четникам начать наступление на нас, ведь только убивая их, мы можем добыть себе пишу, боеприпасы, оружие, сигареты.
Когда пришла очередь Царя ветров, он нагнулся к Вронскому, чтобы тот мог хорошо слышать его шепот:
– Завтра убьют генерала Братича. На передовой.
За ним последовал Миленко Маркович, по прозвищу Заяц, серб из Маринца:
– Следует на десять колен назад, в прошлое, проверить степень вины каждого хорвата…
Последней в этой сменяющей друг друга череде появилась мать Мория. Она не произнесла ни звука.
На заре с улицы, над которой клубился первый осенний туман, ворвался Петрицкий. Он рухнул на ледяную постель Вронского и с трудом выдавил из себя:
– Убит генерал Братич. На передовой.

Четвертая глава
1
Три тысячи человек скопилось в больнице Вуковара.
Они лежали окровавленные, гниющие, со слезящимися после подвальной слепоты глазами, потерявшие подвижность в подвальной тесноте, смердящие, лежали в коридорах и в подвешенных где только можно гамаках, среди равнодушного к их боли пространства, лежали по двое в одной кровати, многим, тем, кому не досталось не только кроватей, но и крыши над головой, пришлось довольствоваться местом на земле в больничном дворе, где они располагались на снятых еще в первые дни осады изголовьях от больничных каталок, на которых теперь умудрялось поместиться по три женщины. И всех таких раненых и больных было три тысячи.
Они входили сюда, в вуковарскую больницу, словно те, кто в библейские времена, спасаясь от потопа, входил в Ноев ковчег, и заключали союз с врачами, подобно тому как был заключен союз между Богом и Ноем, – сначала это были пациенты с легкими ранениями, потом начали поступать те, кто потерял руку или ногу, а иногда и обе руки или ноги, позже здесь искали помощи обессилевшие морально и физически полицейские, которые пытались поддерживать в городе хоть какой-то порядок и обеспечивать минимальную защиту гражданского населения, кроме того, приходили сюда и сотни все еще похожих на людей существ, которые надеялись здесь просто укрыться, спрятаться, найти защиту, многие из них просили внести их в списки вспомогательного персонала больницы, чтобы в случае захвата города их не тронули.
Всех пациентов было три тысячи, и среди них один несчастный, который вслух читал Гомера: «О герое мне расскажи, о Муза…», и еще один, сербский военнопленный, солдат с простреленными легкими, который незадолго до смерти, хрипя, рассказывал о десанте, который «наша армия организовала на надувных резиновых лодках, а в них находились спортсмены, члены сербских гребных клубов, и я тоже был среди них», – рассказывал он и показывал свою старую фотографию, где был изображен в спортивной форме с веслом на фоне поросшего лесом речного берега, «из всех нас один я в живых остался», а потом его вынесли, мертвого, и положили на землю во дворе, где под первым мелким и холодным осенним дождем уже лежало не одно тело…
В середине ноября на частоте, которой пользовались танковые части сербов, прозвучал приказ командующего бронетанковых войск Югославской народной армии: «Мы находимся в десятке метров от столба на границе города, где написано ВУКОВАР, и завтра я жду от вас рапортов не о пленных, а о том, что вы все сравняли с землей. Именно это я приказываю сделать всем частям и подразделениям».
Потом кто-то, находившийся за пределами города, по единственному функционировавшему в больнице мобильному телефону потребовал, чтобы город сдался.
Когда эскадрон графа Алексея Кирилловича Вронского вместе с четниками и солдатами ЮНА победно вступил на территорию больницы, предводительствуемый подскакивающим в ритм музыке гармонистом в опанках, первым же приказом стало требование отключить электричество. Поэтому последовавший вслед за первым следующий приказ раздался уже в полной темноте:
– Всем усташам, построиться! Да поживее, и шагом марш!
В громком решительном голосе, который раздался в ответ, пациенты больницы тут же узнали хрипловатый альт главного врача, которую все здесь любовно называли Докторшей:
– Пешком? Старики и инвалиды не могут идти, а почти все остальные здесь слепые. Мы находились в блокаде девяносто дней! У них просто нет сил! Слышит меня кто-нибудь?
Вспыхнул карманный фонарик, осветив майора ЮНА:
– Я слышу вас, товарищ доктор. Автобусов у меня нет. Но я пошлю за грузовиками. Для усташей и этого будет более чем достаточно.
– Усташей здесь нет, товарищ офицер. Усташи существуют только в вашем воображении. Здесь три тысячи раненых и… – попыталась возразить из темноты Докторша, но ее голос заглушили скачущие такты сербского кола, раздавшиеся с лестничной площадки между вторым и третьим этажами, где расположился гармонист.
Докторше удалось пробраться к выходу. После того как прозвучали слова майора, по-видимому уже покинувшего здание, прошло минут пятнадцать-двадцать, но этого оказалось достаточно, чтобы во дворе произошли пугающие перемены. Кроме обещанных грузовиков подъезжали армейские джипы, заляпанные глиной и грязью, ревели военные вездеходы с солдатами в маскировочной форме, толпились под черными знаменами группы четников устрашающего вида, в надвинутых на горящие ввалившиеся глаза меховых шапках, вооруженные до зубов, с темной, то ли смуглой, то ли грязной кожей, одетые кто во что горазд, а некоторые, наоборот, с оголенным торсом, перетянутым рядами лент с патронами. Некоторые из них, как успела заметить Докторша, начали собирать в небольшие группы оказавшихся во дворе обитателей больницы. «Почему они так покорны?» – возмущенно подумала она.
Один из «победителей», пьяный не столько от алкоголя, сколько от азарта, кричал солдатам, побуждая их к избиению группы окруженных пациентов больницы:
– Гниды, убийцы, сволочи, мясники, усташи проклятые, сколько народа вы переубивали? Сколько изнасиловали?
Те молча, покорно, как овцы, терпеливо сносили оскорбления, удары и пинки.
Все еще нерешительно медля на пороге, она попыталась по значкам на пилотках и фуражках разобраться, кто здесь кто, но с изумлением и ужасом убедилась, что у одних головные уборы украшены четырьмя буквами «С», у других какими-то непонятными кокардами, у третьих «вуковарской голубкой», а у только что подоспевшего отряда на шлемах красовались пятиконечные звезды.
Из кабины последнего из двадцати военных грузовиков ЮНА, которые, не глуша моторов, выстроились перед больницей, выбрался тот самый майор, и Докторша, низенькая, в белом халате, напоминавшая утку, засеменила ему навстречу.
– Это же не эвакуация, как было в Илоке, это просто уничтожение, товарищ майор! Мы ушли из Илока потому, что вы угрожали разрушить весь город, если отряды территориальной самообороны не сложат оружие. Но ведь это больница! – кричала она с отчаянием в голосе. – Выйдите на связь с представителями Европейского Сообщества, я хочу сделать заявление…
– Да пошла ты на… вместе со своим Европейским Сообществом! – рявкнул майор и быстро направился к больничным дверям.
Перед самым порогом его остановил прапорщик с автоматом в руках, направленным на группу людей, которых он только что вывел из здания, то и дело повторяя: «Смотреть под ноги, руки за спину!» Прапорщик спросил:
– Куда эту мразь, товарищ майор?
– В живых не должны остаться даже хорватские кошки, ясно? – раздраженно бросил майор и исчез в темноте больницы.
Окрыленный прапорщик прикрикнул на кого-то из конвоируемых: «Ублюдок, тебя что, свинья родила, а не мать?» – и бодро погнал группу через двор.
«Говорит свободный Вуковар!» – раздалось вдруг из включенных во всех машинах радиоприемников, и тут же кто-то врубил расположенные в здании больницы громкоговорители, так что голос диктора разнесся на всю округу.
Докторша слушала окаменев: «Мы дойдем до Загреба, а если потребуется, то и до Берлина, потому что после освобождения Вуковара мы готовы освободить от усташей весь мир…»
В этот момент мимо пробежало несколько четников, громко переговариваясь о каких-то списках «на эвакуацию».
Она знала, что никто из внесенных в такие списки не имеет шанса остаться в живых, и поспешила к автомобилю с эмблемой организации «Врачи без границ», где находились французские наблюдатели. Они внимательно выслушали ее, но никто из этих учтивых европейцев не тронулся с места:
– Мадам, нам чрезвычайно жаль, но мы здесь всего лишь нейтральные наблюдатели, – сказал один из французов.
– Если мы заметим что-нибудь особенное, то отразим это в отчете нашей организации. Таковы правила, – добавил другой.
Докторша смотрела на них потрясенная, и в ушах ее отдавалось: «Если мы что-нибудь заметим… если!..»
Тут рядом с французским автомобилем и Докторшей затормозил джип ЮНА с включенным радиоприемником, который передавал программу новостей из Белграда, и как только она кончилась, загремела мелодия «Косовской битвы». Но, словно и этого казалось еще недостаточно, через громкоговорители снова разнесся голос диктора: «Усташи! Сдавайтесь! С вами все равно покончено. Сделайте хоть одно доброе дело – спасите мирное население! Если вы не сдадитесь, кровь прольется рекой. Мирные граждане! Собирайтесь у фабрики «ВУТЕКС». Там вас ждет еда и лекарства. Мы обеспечим ваши права. Туджман вас предал. Он продал вас в обмен на Герцеговину. Сдавайтесь! Вашу безопасность гарантирует Югославская народная армия!»
Она взглянула в пустое небо. Она огляделась вокруг, вздрагивая, как слабое дерево под порывами ветра.
Она поняла, что сейчас начнется самое страшное.
Офицеры и солдаты ЮНА, невыспавшиеся, в мятой и грязной армейской форме синего цвета, может быть даже сами еще не понимая, куда именно они направляют группы взятых под стражу людей, но наслаждаясь своей властью над «этими усташами», которых теперь собирались покарать, размахивая руками командовали: «Всем сербам собраться справа! Усташи – слева в три группы. Первая – женщины с маленькими детьми, вторая – женщины без детей, третья – мужчины».
– Свиньи хорватские! Сейчас прокатитесь на Овчару! – орал, наяривая на гармошке, гармонист.
Пятьдесят минут спустя первые двадцать грузовиков были битком набиты больными, здоровыми, персоналом больницы и бойцами хорватского ополчения, в последний момент переодевшимися в гражданскую одежду.
Тем временем в легковой машине подъехало четверо военных, причем только тот, кто обладает хорошей, действительно хорошей памятью, смог бы узнать в троих из них тех людей, которые несколько месяцев назад, в тот день, когда над равниной проплывали пухлые белые облака, стояли над большим штабным столом, а комната наполнялась сухим жаром лета и голосами полевых птиц. За прошедшие месяцы войны эти трое постарели, на их лицах лежала серая тень усталости.
Один из них, это был капитан первого класса, пытался что-то внушить остальным и поэтому попросил их не выходить из машины, пока разговор не будет закончен.
– Я еще раз утверждаю, товарищ полковник, что так называемые «сербские добровольцы» на самом деле просто некрофилы и садисты и что они позорят нас, нашу титовскую армию. Я своими глазами все видел, я знаю, что говорю!
– Во-первых, молодой человек, это уже не титовская, а сербская армия. И кому это не нравится – скатертью дорожка. Ясно? Во-вторых, сербские добровольцы необходимы нам так же, как нам необходимы воинственно настроенные сербы в Хорватии и в Боснии и Герцеговине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17