Он повел меня в свой кабинет, обогнул стол, остановился у книжной полки; начал вытаскивать одну из книг, потом задвинул ее обратно, потом опять вытащил; книга раскачивалась, опираясь на нижнюю кромку корешка, а Финнеран будто никак не мог решить, вынимать ее или нет. Оставив том в покое, он страдальчески вздохнул, повернулся ко мне и скрестил руки на груди. «Понимаете, это вопрос вашей, э, вашей…» Финнеран хотел было пригладить роскошные усы и пышные баки, но те по-прежнему существовали только на его портрете, висевшем тут же на стене. Увидев, что я смотрю на картину, он сказал: «Вы всегда гладко выбриты? Я, знаете, все никак не привыкну…» Он положил в пепельницу тлеющую сигару, рдеющую и кривую, словно пораженный молнией древесный ствол, и принялся дергать ту же книгу за корешок – туда-сюда, туда-сюда. Он попросил Иисуса сотворить кое-что с неким бостонским ирландцем-плотником. Опять и опять он вытаскивал и задвигал книгу с упорством фанатика, проклиная всех и вся.
«Что это за книга, Ч. К. Ф.?»
«Удойная христова мать, я зажарю его заживо», – пробормотал он, бешено двигая книгу вперед и назад.
«Привет, папочка. Встреча закончилась? – Маргарет неслышно вошла в кабинет, – Привет, Ральфи. Ну как, поладил с бостонскими плутократами?»
«Моя любимая, моя родная, – говорю я, – Ты – воплощенье непредставимой красоты!»
«Мы заняты, выкатывайся», – рычит вечно деловой хозяин дома, наподобие гориллы припав к полу и выпятив в нашу сторону ягодицы; оборачиваясь, я нахожу Ч. К. Ф. на коленях, он запрокинул голову и разглядывает нижнюю полку как раз под той книгой, которую массировал, когда вошла Маргарет.
«Роза нежнейшего цвета, – продолжил я, – терпкий весны аромат!» Именно такой, тысяча проклятий, она и была в тот день – и ни следа болезни. Мне следовало развернуться на месте, забыть о своем чудовищном покровителе и его неодолимых позывах, сжать ее в объятиях и… Я мог бы наброситься на нее прямо там, разобраться со всем на месте и в тот миг, когда не было на свете ничего важнее, забыть об остальном и добиться того, чтобы она стала моей женой. Нет, конечно, она бы ни за что не согласилась тогда – нет, ей нужен был мой триумф. Но она была столь свежа и чиста в тот день. И будет такой – если я добьюсь хоть какого-то успеха и смогу к ней вернуться.
«Извиняюсь за заминку, перферсор», – говорит Финнеран и призывает Инге, чтобы та увела Маргарет из комнаты и поволокла бродить по общественному парку дышать свежим воздухом. Стоило дубовой двери его логовища захлопнуться, как он поднялся с колен и начал исступленно дергать книгу взад-вперед. Мгновением позже кто-то поскребся под закрытой дверью, Финнерана скрючило, у него задергалась щека. Проорав что-то вроде «христовы печенки-селезенки!» (или похожую кельтско-католическую чушь), он вприпрыжку понесся к двери и обнаружил за ней спаниеля Маргарет, который сполна расплатился за вторжение.
«В конце-то концов!» – взревел Финнеран, возвращаясь к своему гипнотическому занятию, но тут книжная полка, повинуясь пружинному механизму под заторможенной книгой, внятно щелкнула и на дюйм сдвинулась с места. Финнеран уперся плечом в край книжного шкафа, повернул шестиполочное сооружение вокруг центральной оси, открыв проход настолько, чтобы мы смогли в него протиснуться, и поманил меня за собой. Когда шкаф за нами закрылся (очевидно, подчинившись все той же ненадежной пружине, которая в один прекрасный день выпустит нас наружу), Финнеран включил шеренгу электрических ламп.
«Перед вами, перферсор, Финнеранова коллекция изящного искусства, – продекламировал он, величественно помавая руками. У кирпичных стен располагались стеклянные витрины и стеллажи, уставленные штабелями папок. – Перферсор, у великих цивилизаций, как вы, ясное дело, знаете…» Хриплый бубнеж оправдывающегося Финнерана не утихал довольно долго; содержание его речи я приводить не намерен, она не слишком отличалась от речей других членов его жалкой компании. Трофеи Финнерана были по-своему хороши и достаточно разнообразны, однако он жестоко просчитался, решив, что мои исследования Атум-хаду имеют хоть что-то общее с его ералашем. Он повернул электрические лампы так, чтобы свет падал на шесть или восемь стеклянных витрин, в каждой наличествовали восемь-десять экспонатов: ухмыляющиеся каменные крокодильчики индейцев инка, распластавшиеся на гватемальских девственницах; сине-белые вазы династии Мин, на которых разоблачившийся император припадал на корточках к наложницам, фаршируя их, словно птичек-овсянок, с некулинарными целями; многочленные бронзовые индуистские богини – переплетенные, поглощенные, поглощавшие; куски то ли слоновой кости, то ли выбеленного дерева, черные от резных изображений собак-хаски, тюленьих ласт и обрамленных мехами лиц, осклабившихся в узкоглазом экстазе. «Инуиты. Эскимосы Гренландии, – прокомментировал безумный хранитель „музея“. – Китовый ус!» Затем мы изучили кожаные папки, на каждой из которых имелось тиснение «КОЛЛЕКЦИЯ ФИННЕРАНА», Господи спаси его блудную душу. «Работы на бумаге!» – провозгласил он, осторожно извлекая на свет божий свои сокровища: первой шла серия георгианских гравюр, на которых багрянощекие угрюмцы в напудренных париках обследовали посудомоек на предмет интимных заболеваний; за ними последовали «японские гравюры на дереве»; чернильные точки зрачков Финнерана следили за мной, пока пальцы медленно перебирали вычурные листы, излагавшие историю самурая и прислуживавших ему деревенских женщин, в ходе которой много раз хватались за мечи, таскали поселянок за волосы и т. д., и т. п. «Ну и современное искусство, как без него, – сказал он совсем уже быстро и уверенно. – Я, знаете ли, не какой-то там косный и отсталый консерватор, я не… не…» Однако сообразить, кем он не является, Финнеран не успел, слишком был увлечен развязыванием тесемок на папках, полных фотографий. На снимках не было ничего неожиданного, ничего такого, чего нельзя заполучить в армии или на любом черном рынке планеты, включая Бостон. Ничего необычного; разве что роль модели играла по большей части сиделка его дочери. «Инге обладает редким пониманием искусства изображения тел!»
«Весьма впечатляюще, Честер».
«Спасибо, Ральф. Я знал, что вы как ученый меня поймете. Жаль только, что, как вы заметили, у меня нет вещей египетского произведения. Другие коллекционеры мне говорили, что в подвалах Лувра и этого вашего Британского музея есть такие экспонаты, что сразу ясно: в этом вашем Древнем Египте имелись свои зрелые художники». Бросив через щелку взгляд на свой кабинет, Финнеран открыл дверь и быстро вывел меня обратно. Усевшись за стол, он промокнул голову носовым платком, скрестил руки на груди и предсказуемо перешел к делу: «Сдается мне, Ральф, что…» И тут церковные колокола и часы с боем начали играть прекрасную симфонию: настольные часы заголосили первыми, за ними вступили настенные, потом оживились домашние маятниковые механизмы, после чего пришла очередь отметить наступление полудня всем звонницам бостонского общественного парка. Видимо, бостонцы отмечали какой-то праздник; не прошло и двух минут, как все нетрезвые звонари и пресловутые горбуны принялись состязаться в позвякивании и гудении, исполняя для нас громовые сочинения, что неизменно оканчивались двенадцатью оглушительными пушечными выстрелами; играли они попеременно (будто всякая церковь находилась в собственном часовом поясе), потому по меньшей мере шестьдесят взрывов прогремели один после другого до момента, когда Финнеран собрался с духом и прошептал наконец: «…ваши научные интересы и мои художественные и культурные пристрастия тут пересекаются». Передо мной сидел еще один человек, не видевший пропасти (обширной, непреодолимой) между тем, что я изучаю и уважаю, и тем, что они пожирают и алчут, пожирают и алчут. «Так что вот, если вы найдете, а вы точно найдете, какие-то образцы…» Я задумался, знает ли об этой тайне его дочь. «Ну и конечно, – прервал он сам себя, отвечая на мою невысказанную мысль, – если кто-то что-то прознает об этой нашей сделке, соглашение о финансировании будет расторгнуто немедленно и бесповоротно».
И этот человек по загадочной причине – нет, без всякой причины! – подвел меня в самый разгар экспедиции. Следовало ожидать, что он оставит меня биться в тисках судьбы, поверив какому-то заезжему лгуну. Порнограф из нуворишей, он не постеснялся предложить жениху своей дочери переквалифицироваться в поставщика «клубнички». А его дружки-бандюганы? Молчальник О'Тул, клептоман, который на собрании инвесторов спер серебряный подстаканник Ч. К. Ф. у хозяина из-под носа. Ковакс с глазами неизменно влажными; видно, совесть его отягощают мокрые дела, и он плачет теперь слезами своих жертв.
Весь город треплется об открытии Картера. Слухи бредовы до неправдоподобия, что понятно – только воображение страдающего от недозанятости, дымящего чичей египтянина способно объять чудесные истории вроде тех сказок, что рассказали мне сегодня утром. Слухи разносятся со скоростью ветра. Например, в лавке продавца фруктов я походя сказал, что на месте Карнарвона погрузил бы трофеи на аэроплан и отправил бы прямиком в Британский музей, не оставив египтянам ни шиша. Когда я очутился в другом районе, где нашел галантерейщика с хомбургом моего размера, египтянин с завитой и расчесанной бородой стал рассказывать мне о том, что три аэроплана лорда Карнарвона приземлились в Долине прошлой ночью и что лорд под покровом темноты совершает по нескольку рейсов, вывозя египетские сокровища в свое английское поместье, где (сообщил я бородатому ослу) его светлость держит рабов – таковы привилегии британского пэрства. Бородач, ничуть не удивившись, закивал.
Наконец нашел ножнички для подравнивания усов. Купил их у брадобрея, мускусного мускулистого мусульманина, столь сильного, что лишь милостью Аллаха он не сокрушил по небрежности ни одного клиентского черепа. Я спросил его, не пожелает ли человек, наделенный такой силой, поработать на раскопках гробницы одного из знаменитейших царей древности. «Простите, мистер Картер, нет, сэр… – Смешное, не слишком лестное заблуждение! Он продолжал: – Однако я наслышан о ваших удивительных находках… Можно порекомендовать вам моего родственника?» Я согласился, получил адрес и могу наконец приступить к воссозданию бригады.
Вознамерившись претворить в жизнь поистине блистательный план по выводу экспедиции из финансового кризиса, я направился на участок Картера. Граф Карнарвон и два туземца наблюдали за леди Эвелин, пытавшей счастья с кисточкой и маленькой дамской лопаткой. Удивленно хихикнув, леди выпрямилась, в руках у нее был черепок. На этом участке воистину достаточно просто наклониться, пару раз копнуть землю – и ты уже что-то нашел.
Не стал их беспокоить. Шатер бригады Картера – зрелище любопытное, пусть и безвкусное, сразу видно, что хозяин забылся и спутал себя с Цезарем. Красивая леттсовская тетрадь № 46 служит Картеру то дневником, то экспедиционным журналом; судя по ней, на завтра намечено торжественное открытие гробницы Тута. Гостей – целый список, включая, разумеется, меня.
Выйдя из шатра, я разговорился с одним из многочисленных журналистов, в недоумении бродящих по участку. Мы стояли у ограждения прямо над ямой (суета сует! ограждения для туристов!), я объяснял репортеру, что тут происходит и в каком историческом контексте следует описать открытие Картера в газетной статье, рассказывал о затмевающих Картеровы великих раскопках прошлого и важных экспедициях будущего, о том, что в контексте египетской истории Тут – царь сравнительно малоизвестный и малозначительный. Стремясь убедить меня в своей журналистской объективности, он подвергал сомнению всякое мое слово. Объясняя невежде, как правильно писать имена и термины, я услышал, как непосредственно подо мной беседуют Картер, Карнарвон и еще один англичанин. «В свете важности нашего открытия, – вещал Картер, – а также в свете многолетнего бескорыстного служения египтологии и его светлости, и семьи его светлости я считаю уместным обратить внимание правительства на возможность компенсировать…»
«Это Тута вы называете царьком? А как же золото и сокровища?» – спрашивает инфантильный писака, привлекая к себе мое внимание.
Но я успел ухватил суть: возместив расходы на прокопавшегося шесть лет Картера, его светлость задастся целью совершить вложение в новую экспедицию. Я исхожу из верных предпосылок, а значит, сумею вывести свою экспедицию из финансового застоя и в то же время, не порывая окончательно с моим будущим тестем, заставлю его оценить по достоинству труды, завершение которых этот скряга с сердцем шакала вздумал поставить под удар.
О необходимости проявления эмоций в исследовательской работе: Сия история проста, и если я надумаю включить ее в книгу, то сделаю это с любезного разрешения удостоившего меня высокой чести лорда Карнарвона. Ч. К. Ф. ничего не останется, кроме как сконфуженно развести руками. Все мы выйдем сухими из воды, кроме, возможно, Картера, которого мимолетная улыбка Фортуны делает невыносимым.
Когда оставленный в обществе чашки чая Карнарвон попытался напустить на себя ученый вид и уставился бессмысленным взором на балку в основании лестницы, я извинился перед выпачканным в чернилах газетчиком и позвал его светлость по имени. Спотыкаясь, он взобрался на смотровую площадку. «Я правда не могу дать интервью, это все заслуга мистера Картера, не больсе и не меньсе», – сказал он приветливо, гримасничая на клоунский манер.
Я напомнил его сумасбродию, что мы встречались вчера. Он все-таки редкостный образчик английского пэрства.
«Конетьно, конетьно зе, вы изутяете неприлитьного царя. Кстати, сэр, мне нравится васа сляпа, – говорит он, – В мое время все было по-другому. Сейтяс у археологов принято одеваться с иголотьки».
«Да, старый добрый хомбург. Она подает туземцам пример хладнокровия».
«Сэр, вы банкир?» – вмешивается из-за моей спины журналист, тыча своей ручкой в Карнарвона.
«Долзен признать, это сто-то новенькое!» – шумно веселится лорд, опять повторяет, что это, мол, шоу Картера, после чего тем не менее дает пространное интервью. Я застыл рядом – само терпение.
В конце концов репортер, раскланиваясь и расшаркиваясь перед английским пэром (и не сомневаясь ни в едином слове Карнарвона – как можно!), удаляется, чтобы не понять или преувеличить что-нибудь еще.
«Лорд Карнарвон, позвольте мне вручить вам в знак моей признательности…» И я презентовал ему редкое первое издание «Коварства и любви» 1920 года с посвящением: «Графу Карнарвону – Покровителю, Исследователю, Другу Египта, истинному Владыке Щедрости, – от его восторженного коллеги Р. М. Трилипуша».
«Отлитьный подарок, вы так добры», – говорит миллионер-простофиля.
«Так вот, ваша светлость…»
«Позалуйста, называйте меня Порчи».
«Конечно. Порчи, вы, наверное, не в курсе, но я очень близок к…»
«Откуда вы родом, старина?»
«Кент, ваша светлость. Из семьи военных и исследователей, у нас там скромные семейные владения, небольшой особнячок».
«Правда? Нузно бы съездить в гости. Обозаю Кент!»
«Разумеется, Порчи, мы всегда вам рады. Так вот, Картер, видимо, уже сказал вам, что я весьма, весьма близок к тому, чтобы сделать потрясающее открытие и проникнуть в гробницу царя Атум-хаду. Это открытие, при всем моем уважении к Картеру, затмит все, что Картер отряхнет от земли. При вашей поддержке, да с моей репутацией… и, заметьте, речи не идет о шести годах раскопок. Пусть и Картер получит удовольствие за свои деньги – я имею в виду, за ваши деньги. На все про все нам понадобится не более месяца, мы с вами сможем…»
«Господи! Послусайте… а сто у вас с ногой?»
«Ничего страшного, она совсем не болит».
«Будьте осторозны, здесний климат для таких весей неблагоприятен». (Граф очень заботлив, но с патологическим упорством забывает, о чем с ним говорят.)
«Спасибо, понимаете, Атум-хаду был, вероятно, последним фиванским царем XIII династии, и гиксосские завоеватели подмяли под себя всю…»
«Царь – настоясий? Историтеский? Картер говорит, сто это апокрифитеский царь, выдуманный. Вроде короля Артура, созданного вообразением де Сада. Его придумали египетские поэты или кто-то вроде них. Ностальгия по Древнему Египту, артистические проказы…»
«Артур и де Сад? Наш Картер просто паясничал…»
«Правда?» Кто научил этого ревнивца неслышно подкрадываться на манер ассасина и вторгаться в интимные беседы? Прежде чем я успел вымолвить хоть слово, он повел Карнарвона прочь – осматривать останки Тутти или что-то в этом роде. «Потом продолжим, Порчи!» – крикнул я, полагая, что бедняга в состоянии отделаться от своей назойливой няньки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51