Не забудь сообщить родственникам!» Бедняга Картер. Неудивительно, что чайная посуда стоит немытая.
С обратной стороны особняка мне открылась интригующая картина в зеленой оконной раме. Странное дело: он спал сном праведника; наверное, для того чтобы успокоиться и унять досаду, он заглотил снотворное, не иначе. Его очки в тонкой оправе покоились на тумбочке у кровати поверх читанной на ночь книги, обложка которой была того же цвета, что и у «Коварства и любви в Древнем Египте», и это не стало для меня сюрпризом; увы, прочитать название я не смог. Сам Картер лежал, укрытый белой простыней, под раскинутой сеткой. Свои старческие морщинистые руки он прижимал к шее, будто грызун, зарывшийся в преддверии долгой холодной зимы глубоко под землю. Не завидую я тому, что ждет несчастного впереди.
Четверг, 9 ноября 1922 года
Дневник: Потеряв из-за лихорадки и вспышки беспочвенных опасений три дня, я поднялся рано, подкрепился и готов работать. Самочувствие – превосходное. Выставил наружу завтрак для Мэгги и Рамзесов.
Верный Ахмед и его люди ждут, они рады видеть меня в добром здравии. Они приходили сюда каждое утро и уходили, лишь прождав несколько часов. Сегодня они рвутся в бой, и рвение их осязаемо и заразительно. Они смотрят на меня почтительно и с воодушевлением.
Я велел им продолжить скрупулезную расчистку поверхности скалы над восходящей тропой. Наше продвижение обнадеживает, хотя продвижение без открытия может быть рассмотрено и как сужение поля возможностей – но я гоню от себя такие мысли. Осмотрел еще три расщелины. Осталось не так много, но, боюсь, нас ждут тяжелые дни.
Мэгги с котами разделили со мной ужин в столовой и провели вечер, с любопытством уставившись на патефон.
Пятница, 10 ноября 1922 года
Дневник: Раздал больше двух десятков сигар с монограммами Ч. К. Ф. своим людям в качестве бакшиша. Се – знак моей веры в рабочих. Много и удручающе часто толкуют о том, что Картер-де «пробуждает в своих людях преданность». Но в армии я усвоил, что «пробуждение преданности» – фокус для троглодита. Это любой может сделать кнутом либо пряником.
Сегодня осознал, что пришла пора задуматься, какими будут следующие шаги. Послал двух своих людей на ближние участки на дне долины, с тем чтобы они разметили кольями прямоугольник: 100 ярдов от склона скалы в ширину и 100 ярдов в длину с центром в том месте, где был найден отрывок «С». Если возникнет нужда рыть траншеи – мы будем к этому готовы. Спросил у Ахмеда, как быстро мы сможем набрать команду из ста человек и снабдить их всех орудиями для раскопок. Договориться о времени можно уже сейчас, что касается расходов – придется ждать реакции компаньонов. А компаньоны должны приготовиться оплатить работу бригады в полном составе. Я не склонен идти к Лако или Уинлоку с пустыми руками, однако замаскировать под дюны столько землекопов – дело попросту гиблое.
Суббота, 11 ноября 1922 года
К рукописи: Изменил дату в эпиграфе на 11 ноября 1922 года! Назначая срок, я расщедрился на целых тринадцать дней!
Дневник: И вот сегодня нам улыбнулась госпожа удача. Когда я хотел уже было менять стратегию, мир озарился лучами света, и мы узрели больше, нежели кто-либо до нас. Я пишу эти строки поздней ночью на походной кровати под звездным небом рядом с гробницей Атум-хаду. Велел Ахмеду отослать каблограмму Ч. К. Ф. и накормить кошек.
Гром нашей победы все еще раздается в биении моего сердца, оно неистово и благоговейно жаждет насладиться каждым мгновением… так с чего же мне начать? На время дав отставку луне, вновь выкачу на небо солнечную колесницу – и проиграю наш день с самого чудесного рассвета!
Утро я провел, качаясь взад-вперед и обследуя две из оставшихся расщелин. Находясь на вершине скалы, я принужден был передвигаться едва ли не ползком, дабы не быть замеченным из Долины, что напоминает сейчас муравейник и изрыта вдоль и поперек бесцельными канавами. Я оставил Ахмеда наверху следить за веревками, велел двум людям на дне долины штыковать рыхлый грунт, а еще двое в это время неспешно и старательно расчищали склон вдоль тропы. Мои инстинкты меня не подвели.
После обеда, спускаясь к третьей за день расщелине, я думал о том, что моя чуть неполная опись их оказалась бесполезной. Хуже того, я не рассчитал длину веревки, не достал до дна углубления, на которое нацелился, и расстроился, осознав, что придется возвращаться наверх и покупать веревку подлиннее, дабы завтра добраться до последнего ряда самых нижних выступов. Проклиная свою неподготовленность, я был на полпути наверх, когда услышал, что внизу исходят криком мои придурки, которым велено было в любых обстоятельствах быть тише воды и ниже травы. В тот самый момент на моих руках лопнули два волдыря, превратив мое восхождение в весьма болезненную пытку. Я призвал Ахмеда помочь мне – с очевидным результатом. Взглянув вниз, я увидел, что четверо моих рабочих все собрались в одном месте – футах в двухстах подо мной. Мне понадобилось двадцать минут, чтобы вскарабкаться на вершину. Сдирая кожу с ладоней, я поминутно смотрел наверх, где все не было Ахмеда, и вниз, на съеживавшуюся группу моих людей, явно мающихся от безделья. Я отдыхал, туда-сюда качаясь. Карабкался и полз наверх, терзаясь.
Наконец я достиг вершины, не обнаружил Ахмеда и побрел вниз по тропе. Ахмед, как выяснилось, спускался, чтобы посмотреть, чему так обрадовались его собратья, и к тому времени, когда я дошел до основания скалы, прошло по меньшей мере три четверти часа.
Что, надо сказать, ничего не значит в сравнении с тем временем, которое мой друг провел в ожидании меня под землей! Что же мы нашли? Мой бог, чего только мы не нашли! Один из моих людей – имя ускользает из памяти, вечно я не могу отличить его от другого, возможно, они братья, – при скоблении склона обнаружил на уровне глаз небольшое вкрапление, гладкий беловатый камень, заглубленный на несколько дюймов в скальную породу менее чем в ста футах от места, где мы с Марлоу нашли отрывок «С». Аберрация, когда на нее обратили внимание, имела размер и форму большого пальца руки: продолговатый и совершенно плоский булыжник посреди неровной каменной поверхности и бурых наносов. Будучи крепко вмурован в скалу, он начал крошиться лишь от сильных ударов. Ровно из-за таких камней мои люди уже раз десять били ложную тревогу. Когда я прибыл на место, они пытались самостоятельно определить достоверность находки: долбили бурую скалу, поджимали белый камень стальным прутом, пытались поцарапать его поверхность. Они утверждали, что камень в три раза больше, чем кажется, и вывели меня из себя тем, что нарушили данные им указания в мое отсутствие ни к чему не прикасаться.
Я велел Ахмеду наново объяснить рабочим, как надо себя вести; за поврежденные находки никакого бакшиша не полагается. Осмотрев камень под увеличительным стеклом, я обнаружил на нем вроде бы повторяющиеся узоры – впрочем, пруты рабочих причинили камню такой ущерб, что утверждать что-либо я бы не решился. Белый булыжник вне всякого сомнения был совсем другой природы, нежели камень даже в футе над ним. Если он большой, то продолжаться может только вниз, между тем следов эрозии текстуры я не заметил. Послав рабочих снять с ослов вьюки с лопатами и щетками, я с удвоенным тщанием принялся работать. «Это оно, да? Мы уже рядом?» – говорит Ахмед; первая ласточка искренней заинтересованности!
Ни ужин, ни приход ночи не сказались на скорости, с которой я осторожно обрабатывал склон. К чести Ахмеда и рабочих нужно отметить, что, когда солнце садилось, они не сделали и попытки удалиться, хотя что было у них на уме – сказать трудно, за прошедшую неделю их арабский стал совсем уже непонятным: нормальное произношение заменил невнятный выговор – кажется, они перешли на какой-то жаргон. Орудуя множеством специально изготовленных долот и щеток длиною от полудюйма до фута и длиннее, я работал споро, будто хирург, проводящий виртуознейшую из операций. Искушение применить стенобитные орудия и динамит (как поступали наши предтечи десятки лет назад) следует обороть, ведь мы несем ответственность за сохранность не только артефакта внутри гробницы (который лучше как можно быстрее передать музею или коллекционеру), но и первоначальной обстановки, мы обязаны описать ее и воссоздать для потомства. Ведь очевидно, что мы не ведаем границ собственного невежества. Никогда не знаешь, на что не обращаешь внимания, торопливо проламывая стену, которая кажется тебе обычной, не несущей никакого смысла стеной. Сохрани всякий камень и обломок, отметь взаиморасположение кирпичиков прежде, чем разбирать кладку; именно это отличает профессионала от расхитителя гробниц. И если я медлю с переходом к другим событиям дня, которому нет равных, то лишь для того, чтобы ты, мой нетерпеливый читатель, прочувствовал и всход волнения, и странное шествие Времени.
Ибо к моменту, когда было сделано открытие, Время пошло вразнос, оно растекалось во всех направлениях на любой представимой скорости, и вот солнце летит по небосклону, а ты ощущаешь, что только-только начал работать; что работе твоей никогда не окончиться; что ты можешь сосчитать каждый свой выдох; ты в мельчайших деталях представляешь себе, что ждет тебя за этой дверью (а это, приоткрою завесу тайны, была, да-да, именно дверь!); ты можешь вообразить любой золотой браслет, и царский трон, и усеянные драгоценными каменьями одежды, и алебастровый саркофаг, и кальцитовую голову на канопе с царскими органами. И более того: ты видишь, как жизнь твою застигает врасплох и переменяет одно лишь мгновение, ты видишь платье, кое твоя возлюбленная наденет на бракосочетание, и тусклый блеск золотой ленты вкруг шеи твоего господина, повелевающего тебе подняться с колен. Ты знаешь также, что почувствуешь, когда продвинешься вперед на один фут – но как долго предстоит идти по пути длиной в фут, ты не знаешь: которое из мгновений будет то самое? Который осколок вдребезги разбитого хрустального времени сольется с вечностью, став мостом между настоящим, прошлым, которому вскоре суждено проясниться, и предустановленным, неотвратимым будущим? Может быть, 10.14 утра 12 ноября? Или же эта минута отложится до 16.14, и лишь тогда твои друзья закричат от радости и любви?
Кто вослед мне вперит свой взор в златоблещущий мрак? Поэты, борзописцы, туристы? Пусть школьники рисуют милый картуш Атум-хаду на своих рисовальных дощечках, пусть начинают свой день с декламации вдохновенного царского катрена 7 (есть только в отрывке «С»):
Побиты враги и унижен рок, и девочки к нам спешат,
Чтобы сплясать, и Атум-хаду расстегивает халат.
Колышутся груди, спадают одежды в самом разгаре утех –
И хищная кобра Атум-хаду взмывает стремительно вверх.
Сегодня ночью я был бы счастлив присоединиться к излюбленным торжествам моего царя, но не могу – за морем ожидает меня моя непорочная краса, моя будущая царица, и Наука, ревнивая любовница, требует, чтобы я, полулежа на походной кровати под простынями, украшенными коброй, грифом и сфинксом, охранял свою находку от бандитов и завистливых коллег, которые не замедлят прибыть, как только разнесется молва, а она непременно разнесется, потому что современный египетский трудящийся по природе своей крайне свободолюбив. Я встречу их с верным «вэбли» (бандитов) и улыбкой в тишине (Картера).
О, как мне будет приятно! Путь Картера – не единственный путь; мое здоровое и энергичное «я» в десять тысяч раз полезнее его вальяжности.
Я забегаю вперед. Как уже было сказано, время шутит шутки.
Итак, сначала мои люди увидели вот что:
РИС. «А»
ДВЕРЬ «А» ГРОБНИЦЫ АТУМ-ХАДУ, КАКОЙ ЕЕ УВИДЕЛ НЕИЗВЕСТНЫЙ РАБОЧИЙ 11 НОЯБРЯ 1922 ГОДА, КОГДА ТРУДОВЫЕ ПЕСНИ СТИХЛИ И ВНЕЗАПНО УСТАНОВИЛОСЬ ПУГАЮЩЕЕ, ВЕЛИЧЕСТВЕННОЕ МОЛЧАНИЕ
Местами дверь покрывал твердый, как кремень, земляной нанос толщиной в один фут и более. Но после нескольких часов работы долотом, щеткой и ситом перед нами возникла дверь – примерно пять с половиной футов в высоту и три фута в ширину (нужно послать Ахмеда купить линейку). Приблизительно на две трети высоты дверь возвышается над тропой на склоне и на одну треть скрывается под ней. После изматывающих часов нам открылось вот что:
РИС. «В»
РАЛЬФ М. ТРИЛИПУШ У ДВЕРИ «А» ГРОБНИЦЫ АТУМ-ХАДУ 11 НОЯБРЯ 1922 ГОДА
По получении перевода нужно заказать фотографическое оборудование.
Дверной проем совершенно девственный, совершенно нетронутый. Грабители никогда его не ломали, власти не реставрировали ни дюйма его поверхности. Что куда важнее, дверь не «запечатана». В том смысле, что на каменном блоке нет никаких намеков на картуши или символы царской власти, никаких следов профессионального охранителя гробниц. В мирные времена это было бы странно, но, учитывая то, что нам известно о последних днях Атум-хаду, безупречная непорочность двери – лишнее доказательство ее подлинности. Тот, кто закрыл эту дверь, кем бы он ни был, получил указание не оставлять снаружи отметок, по которым можно было бы определить личность обитателя гробницы (что дало возможность определить его личность мне – точно и безошибочно).
Уместно вспомнить – конечно, если (а я в этом вполне уверен) сегодняшней ночью я пишу эти строки у гробницы Атум-хаду, – что его похороны совпали с концом XIII династии, концом всей культуры, религии, жизни, Египта, надежды, времени. И хотя всего сотню лет спустя XVIII династия восстанет из пепла XIII, воссоздаст Египет и обновит его сияющее великолепие (буржуазная реставрация, китч Нового Царства, шикарная, однако фальшивая имитация, плац, где гарцуют пузатые коротышки-андрогины, предмет исследования ученых тихонь), в тот момент, когда умер Атум-хаду, когда завоеватели-гиксосы объявили себя царями страны, которую они были не в силах постичь, когда варвары устраивали маскарады и оскверняли храмы, пытаясь поклоняться богам, которые их презирали, – ставить государственные печати на двери гробницы Атум-хаду, последнего из египетских царей, и хвалиться его усыпальницей не было нужды. На гробнице Картера, когда и если он ее найдет, будут сплошные печати с иероглифическим эквивалентом слов «Тут спал Тут»; дверь Атум-хаду, напротив, оставили пустой и покрыли слоем быстросохнущей грязи; царь в это время, не тратя ни секунды, спешил в загробный мир.
Ощупав дверь по периметру, я обнаружил, что она плотно примыкает к скале. Дверь толщиной по меньшей мере в фут должна выдвигаться наружу цельным блоком. Этим я займусь завтра и буду заниматься до тех пор, пока не сделаю все грамотно, как сделал бы Картер. Отдадим старому неудачнику должное.
Между тем, пока я сплю под небом Атум-хаду и сторожу гробницу, Ахмед и рабочие разошлись по домам, чтобы выполнить ряд ответственных заданий. Жаль, что я не могу, подобно царям древности, вырезать у них языки и положиться на их вероятную безграмотность: задания должны быть выполнены, я не могу все делать один. Завтра они вернутся с веревками и упряжью, металлическими валиками, потребными для выкатывания двери, а также телегой с мягким настилом и брезентом, чтобы незаметно отвезти все перечисленное в мой особняк.
По правилам я должен связаться с Департаментом древностей, который вышлет инспектора по древностям, дабы тот принял участие в и установил надзор за надлежащим вскрытием, раскапыванием, расчисткой и каталогизацией гробницы, находящейся на территории моей концессии. Однако благодаря моему затянувшемуся гавоту с Лако я нахожусь в некотором затруднении и не вижу иного пути, кроме как продолжать начатое на свой страх и риск до тех пор, пока не пойму, какая помощь мне от него на деле требуется. Когда я это пойму, я вернусь в Каир и при личной встрече расскажу о найденных сокровищах. Я заполню все их бумаги, как полагается, заплачу умеренный штраф, подыграю им, когда они будут вымученно улыбаться и деликатно меня одергивать, и наслажусь сполна тем, как обстригают концессию Уинлока, дабы удовлетворить транспортные и исследовательские нужды экспедиции Трилипуша.
Завтра мы открываем гробницу!
КАБЛОГРАММА.
ЛУКСОР – Ч. К. ФИННЕРАНУ
БОСТОН, 11 НОЯ 1922, 17.58
ВЛАДЫКА ЩЕДРОСТИ, ПОБЕДА! НАХОДКА ДАРИТ НАС СВОИМ СИЯНИЕМ.
ОБЕСПЕЧЬТЕ ПЕРЕВОД К 22МУ. ПРОМЕДЛИТЕ С ПЕННИ – РИСКУЕТЕ ПОТЕРЯТЬ ГОРЫ ЗОЛОТА. РМТ.
Правду сказать, я покупал для вашей тетушки подарки. Самые обычные. Конечно, я их все записывал на счет фирмы, ведь Маргарет была главным источником информации. И она, скажу вам, принимала их все, ни секунды не мешкая; я же не был ослом. И вот пришел день, когда я решил приоткрыть карты, поведать о своих намерениях. В то самое утро, когда я раздумывал, как бы это сделать, меня, так сказать, призывают ко двору – Финнеран получил вести из Египта.
– Взгляните-ка, Феррелл, – сказал он, толкнув меня в кресло. – Кажись, мы с вами оба заблуждались насчет этого парня, и это – хорошие новости!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
С обратной стороны особняка мне открылась интригующая картина в зеленой оконной раме. Странное дело: он спал сном праведника; наверное, для того чтобы успокоиться и унять досаду, он заглотил снотворное, не иначе. Его очки в тонкой оправе покоились на тумбочке у кровати поверх читанной на ночь книги, обложка которой была того же цвета, что и у «Коварства и любви в Древнем Египте», и это не стало для меня сюрпризом; увы, прочитать название я не смог. Сам Картер лежал, укрытый белой простыней, под раскинутой сеткой. Свои старческие морщинистые руки он прижимал к шее, будто грызун, зарывшийся в преддверии долгой холодной зимы глубоко под землю. Не завидую я тому, что ждет несчастного впереди.
Четверг, 9 ноября 1922 года
Дневник: Потеряв из-за лихорадки и вспышки беспочвенных опасений три дня, я поднялся рано, подкрепился и готов работать. Самочувствие – превосходное. Выставил наружу завтрак для Мэгги и Рамзесов.
Верный Ахмед и его люди ждут, они рады видеть меня в добром здравии. Они приходили сюда каждое утро и уходили, лишь прождав несколько часов. Сегодня они рвутся в бой, и рвение их осязаемо и заразительно. Они смотрят на меня почтительно и с воодушевлением.
Я велел им продолжить скрупулезную расчистку поверхности скалы над восходящей тропой. Наше продвижение обнадеживает, хотя продвижение без открытия может быть рассмотрено и как сужение поля возможностей – но я гоню от себя такие мысли. Осмотрел еще три расщелины. Осталось не так много, но, боюсь, нас ждут тяжелые дни.
Мэгги с котами разделили со мной ужин в столовой и провели вечер, с любопытством уставившись на патефон.
Пятница, 10 ноября 1922 года
Дневник: Раздал больше двух десятков сигар с монограммами Ч. К. Ф. своим людям в качестве бакшиша. Се – знак моей веры в рабочих. Много и удручающе часто толкуют о том, что Картер-де «пробуждает в своих людях преданность». Но в армии я усвоил, что «пробуждение преданности» – фокус для троглодита. Это любой может сделать кнутом либо пряником.
Сегодня осознал, что пришла пора задуматься, какими будут следующие шаги. Послал двух своих людей на ближние участки на дне долины, с тем чтобы они разметили кольями прямоугольник: 100 ярдов от склона скалы в ширину и 100 ярдов в длину с центром в том месте, где был найден отрывок «С». Если возникнет нужда рыть траншеи – мы будем к этому готовы. Спросил у Ахмеда, как быстро мы сможем набрать команду из ста человек и снабдить их всех орудиями для раскопок. Договориться о времени можно уже сейчас, что касается расходов – придется ждать реакции компаньонов. А компаньоны должны приготовиться оплатить работу бригады в полном составе. Я не склонен идти к Лако или Уинлоку с пустыми руками, однако замаскировать под дюны столько землекопов – дело попросту гиблое.
Суббота, 11 ноября 1922 года
К рукописи: Изменил дату в эпиграфе на 11 ноября 1922 года! Назначая срок, я расщедрился на целых тринадцать дней!
Дневник: И вот сегодня нам улыбнулась госпожа удача. Когда я хотел уже было менять стратегию, мир озарился лучами света, и мы узрели больше, нежели кто-либо до нас. Я пишу эти строки поздней ночью на походной кровати под звездным небом рядом с гробницей Атум-хаду. Велел Ахмеду отослать каблограмму Ч. К. Ф. и накормить кошек.
Гром нашей победы все еще раздается в биении моего сердца, оно неистово и благоговейно жаждет насладиться каждым мгновением… так с чего же мне начать? На время дав отставку луне, вновь выкачу на небо солнечную колесницу – и проиграю наш день с самого чудесного рассвета!
Утро я провел, качаясь взад-вперед и обследуя две из оставшихся расщелин. Находясь на вершине скалы, я принужден был передвигаться едва ли не ползком, дабы не быть замеченным из Долины, что напоминает сейчас муравейник и изрыта вдоль и поперек бесцельными канавами. Я оставил Ахмеда наверху следить за веревками, велел двум людям на дне долины штыковать рыхлый грунт, а еще двое в это время неспешно и старательно расчищали склон вдоль тропы. Мои инстинкты меня не подвели.
После обеда, спускаясь к третьей за день расщелине, я думал о том, что моя чуть неполная опись их оказалась бесполезной. Хуже того, я не рассчитал длину веревки, не достал до дна углубления, на которое нацелился, и расстроился, осознав, что придется возвращаться наверх и покупать веревку подлиннее, дабы завтра добраться до последнего ряда самых нижних выступов. Проклиная свою неподготовленность, я был на полпути наверх, когда услышал, что внизу исходят криком мои придурки, которым велено было в любых обстоятельствах быть тише воды и ниже травы. В тот самый момент на моих руках лопнули два волдыря, превратив мое восхождение в весьма болезненную пытку. Я призвал Ахмеда помочь мне – с очевидным результатом. Взглянув вниз, я увидел, что четверо моих рабочих все собрались в одном месте – футах в двухстах подо мной. Мне понадобилось двадцать минут, чтобы вскарабкаться на вершину. Сдирая кожу с ладоней, я поминутно смотрел наверх, где все не было Ахмеда, и вниз, на съеживавшуюся группу моих людей, явно мающихся от безделья. Я отдыхал, туда-сюда качаясь. Карабкался и полз наверх, терзаясь.
Наконец я достиг вершины, не обнаружил Ахмеда и побрел вниз по тропе. Ахмед, как выяснилось, спускался, чтобы посмотреть, чему так обрадовались его собратья, и к тому времени, когда я дошел до основания скалы, прошло по меньшей мере три четверти часа.
Что, надо сказать, ничего не значит в сравнении с тем временем, которое мой друг провел в ожидании меня под землей! Что же мы нашли? Мой бог, чего только мы не нашли! Один из моих людей – имя ускользает из памяти, вечно я не могу отличить его от другого, возможно, они братья, – при скоблении склона обнаружил на уровне глаз небольшое вкрапление, гладкий беловатый камень, заглубленный на несколько дюймов в скальную породу менее чем в ста футах от места, где мы с Марлоу нашли отрывок «С». Аберрация, когда на нее обратили внимание, имела размер и форму большого пальца руки: продолговатый и совершенно плоский булыжник посреди неровной каменной поверхности и бурых наносов. Будучи крепко вмурован в скалу, он начал крошиться лишь от сильных ударов. Ровно из-за таких камней мои люди уже раз десять били ложную тревогу. Когда я прибыл на место, они пытались самостоятельно определить достоверность находки: долбили бурую скалу, поджимали белый камень стальным прутом, пытались поцарапать его поверхность. Они утверждали, что камень в три раза больше, чем кажется, и вывели меня из себя тем, что нарушили данные им указания в мое отсутствие ни к чему не прикасаться.
Я велел Ахмеду наново объяснить рабочим, как надо себя вести; за поврежденные находки никакого бакшиша не полагается. Осмотрев камень под увеличительным стеклом, я обнаружил на нем вроде бы повторяющиеся узоры – впрочем, пруты рабочих причинили камню такой ущерб, что утверждать что-либо я бы не решился. Белый булыжник вне всякого сомнения был совсем другой природы, нежели камень даже в футе над ним. Если он большой, то продолжаться может только вниз, между тем следов эрозии текстуры я не заметил. Послав рабочих снять с ослов вьюки с лопатами и щетками, я с удвоенным тщанием принялся работать. «Это оно, да? Мы уже рядом?» – говорит Ахмед; первая ласточка искренней заинтересованности!
Ни ужин, ни приход ночи не сказались на скорости, с которой я осторожно обрабатывал склон. К чести Ахмеда и рабочих нужно отметить, что, когда солнце садилось, они не сделали и попытки удалиться, хотя что было у них на уме – сказать трудно, за прошедшую неделю их арабский стал совсем уже непонятным: нормальное произношение заменил невнятный выговор – кажется, они перешли на какой-то жаргон. Орудуя множеством специально изготовленных долот и щеток длиною от полудюйма до фута и длиннее, я работал споро, будто хирург, проводящий виртуознейшую из операций. Искушение применить стенобитные орудия и динамит (как поступали наши предтечи десятки лет назад) следует обороть, ведь мы несем ответственность за сохранность не только артефакта внутри гробницы (который лучше как можно быстрее передать музею или коллекционеру), но и первоначальной обстановки, мы обязаны описать ее и воссоздать для потомства. Ведь очевидно, что мы не ведаем границ собственного невежества. Никогда не знаешь, на что не обращаешь внимания, торопливо проламывая стену, которая кажется тебе обычной, не несущей никакого смысла стеной. Сохрани всякий камень и обломок, отметь взаиморасположение кирпичиков прежде, чем разбирать кладку; именно это отличает профессионала от расхитителя гробниц. И если я медлю с переходом к другим событиям дня, которому нет равных, то лишь для того, чтобы ты, мой нетерпеливый читатель, прочувствовал и всход волнения, и странное шествие Времени.
Ибо к моменту, когда было сделано открытие, Время пошло вразнос, оно растекалось во всех направлениях на любой представимой скорости, и вот солнце летит по небосклону, а ты ощущаешь, что только-только начал работать; что работе твоей никогда не окончиться; что ты можешь сосчитать каждый свой выдох; ты в мельчайших деталях представляешь себе, что ждет тебя за этой дверью (а это, приоткрою завесу тайны, была, да-да, именно дверь!); ты можешь вообразить любой золотой браслет, и царский трон, и усеянные драгоценными каменьями одежды, и алебастровый саркофаг, и кальцитовую голову на канопе с царскими органами. И более того: ты видишь, как жизнь твою застигает врасплох и переменяет одно лишь мгновение, ты видишь платье, кое твоя возлюбленная наденет на бракосочетание, и тусклый блеск золотой ленты вкруг шеи твоего господина, повелевающего тебе подняться с колен. Ты знаешь также, что почувствуешь, когда продвинешься вперед на один фут – но как долго предстоит идти по пути длиной в фут, ты не знаешь: которое из мгновений будет то самое? Который осколок вдребезги разбитого хрустального времени сольется с вечностью, став мостом между настоящим, прошлым, которому вскоре суждено проясниться, и предустановленным, неотвратимым будущим? Может быть, 10.14 утра 12 ноября? Или же эта минута отложится до 16.14, и лишь тогда твои друзья закричат от радости и любви?
Кто вослед мне вперит свой взор в златоблещущий мрак? Поэты, борзописцы, туристы? Пусть школьники рисуют милый картуш Атум-хаду на своих рисовальных дощечках, пусть начинают свой день с декламации вдохновенного царского катрена 7 (есть только в отрывке «С»):
Побиты враги и унижен рок, и девочки к нам спешат,
Чтобы сплясать, и Атум-хаду расстегивает халат.
Колышутся груди, спадают одежды в самом разгаре утех –
И хищная кобра Атум-хаду взмывает стремительно вверх.
Сегодня ночью я был бы счастлив присоединиться к излюбленным торжествам моего царя, но не могу – за морем ожидает меня моя непорочная краса, моя будущая царица, и Наука, ревнивая любовница, требует, чтобы я, полулежа на походной кровати под простынями, украшенными коброй, грифом и сфинксом, охранял свою находку от бандитов и завистливых коллег, которые не замедлят прибыть, как только разнесется молва, а она непременно разнесется, потому что современный египетский трудящийся по природе своей крайне свободолюбив. Я встречу их с верным «вэбли» (бандитов) и улыбкой в тишине (Картера).
О, как мне будет приятно! Путь Картера – не единственный путь; мое здоровое и энергичное «я» в десять тысяч раз полезнее его вальяжности.
Я забегаю вперед. Как уже было сказано, время шутит шутки.
Итак, сначала мои люди увидели вот что:
РИС. «А»
ДВЕРЬ «А» ГРОБНИЦЫ АТУМ-ХАДУ, КАКОЙ ЕЕ УВИДЕЛ НЕИЗВЕСТНЫЙ РАБОЧИЙ 11 НОЯБРЯ 1922 ГОДА, КОГДА ТРУДОВЫЕ ПЕСНИ СТИХЛИ И ВНЕЗАПНО УСТАНОВИЛОСЬ ПУГАЮЩЕЕ, ВЕЛИЧЕСТВЕННОЕ МОЛЧАНИЕ
Местами дверь покрывал твердый, как кремень, земляной нанос толщиной в один фут и более. Но после нескольких часов работы долотом, щеткой и ситом перед нами возникла дверь – примерно пять с половиной футов в высоту и три фута в ширину (нужно послать Ахмеда купить линейку). Приблизительно на две трети высоты дверь возвышается над тропой на склоне и на одну треть скрывается под ней. После изматывающих часов нам открылось вот что:
РИС. «В»
РАЛЬФ М. ТРИЛИПУШ У ДВЕРИ «А» ГРОБНИЦЫ АТУМ-ХАДУ 11 НОЯБРЯ 1922 ГОДА
По получении перевода нужно заказать фотографическое оборудование.
Дверной проем совершенно девственный, совершенно нетронутый. Грабители никогда его не ломали, власти не реставрировали ни дюйма его поверхности. Что куда важнее, дверь не «запечатана». В том смысле, что на каменном блоке нет никаких намеков на картуши или символы царской власти, никаких следов профессионального охранителя гробниц. В мирные времена это было бы странно, но, учитывая то, что нам известно о последних днях Атум-хаду, безупречная непорочность двери – лишнее доказательство ее подлинности. Тот, кто закрыл эту дверь, кем бы он ни был, получил указание не оставлять снаружи отметок, по которым можно было бы определить личность обитателя гробницы (что дало возможность определить его личность мне – точно и безошибочно).
Уместно вспомнить – конечно, если (а я в этом вполне уверен) сегодняшней ночью я пишу эти строки у гробницы Атум-хаду, – что его похороны совпали с концом XIII династии, концом всей культуры, религии, жизни, Египта, надежды, времени. И хотя всего сотню лет спустя XVIII династия восстанет из пепла XIII, воссоздаст Египет и обновит его сияющее великолепие (буржуазная реставрация, китч Нового Царства, шикарная, однако фальшивая имитация, плац, где гарцуют пузатые коротышки-андрогины, предмет исследования ученых тихонь), в тот момент, когда умер Атум-хаду, когда завоеватели-гиксосы объявили себя царями страны, которую они были не в силах постичь, когда варвары устраивали маскарады и оскверняли храмы, пытаясь поклоняться богам, которые их презирали, – ставить государственные печати на двери гробницы Атум-хаду, последнего из египетских царей, и хвалиться его усыпальницей не было нужды. На гробнице Картера, когда и если он ее найдет, будут сплошные печати с иероглифическим эквивалентом слов «Тут спал Тут»; дверь Атум-хаду, напротив, оставили пустой и покрыли слоем быстросохнущей грязи; царь в это время, не тратя ни секунды, спешил в загробный мир.
Ощупав дверь по периметру, я обнаружил, что она плотно примыкает к скале. Дверь толщиной по меньшей мере в фут должна выдвигаться наружу цельным блоком. Этим я займусь завтра и буду заниматься до тех пор, пока не сделаю все грамотно, как сделал бы Картер. Отдадим старому неудачнику должное.
Между тем, пока я сплю под небом Атум-хаду и сторожу гробницу, Ахмед и рабочие разошлись по домам, чтобы выполнить ряд ответственных заданий. Жаль, что я не могу, подобно царям древности, вырезать у них языки и положиться на их вероятную безграмотность: задания должны быть выполнены, я не могу все делать один. Завтра они вернутся с веревками и упряжью, металлическими валиками, потребными для выкатывания двери, а также телегой с мягким настилом и брезентом, чтобы незаметно отвезти все перечисленное в мой особняк.
По правилам я должен связаться с Департаментом древностей, который вышлет инспектора по древностям, дабы тот принял участие в и установил надзор за надлежащим вскрытием, раскапыванием, расчисткой и каталогизацией гробницы, находящейся на территории моей концессии. Однако благодаря моему затянувшемуся гавоту с Лако я нахожусь в некотором затруднении и не вижу иного пути, кроме как продолжать начатое на свой страх и риск до тех пор, пока не пойму, какая помощь мне от него на деле требуется. Когда я это пойму, я вернусь в Каир и при личной встрече расскажу о найденных сокровищах. Я заполню все их бумаги, как полагается, заплачу умеренный штраф, подыграю им, когда они будут вымученно улыбаться и деликатно меня одергивать, и наслажусь сполна тем, как обстригают концессию Уинлока, дабы удовлетворить транспортные и исследовательские нужды экспедиции Трилипуша.
Завтра мы открываем гробницу!
КАБЛОГРАММА.
ЛУКСОР – Ч. К. ФИННЕРАНУ
БОСТОН, 11 НОЯ 1922, 17.58
ВЛАДЫКА ЩЕДРОСТИ, ПОБЕДА! НАХОДКА ДАРИТ НАС СВОИМ СИЯНИЕМ.
ОБЕСПЕЧЬТЕ ПЕРЕВОД К 22МУ. ПРОМЕДЛИТЕ С ПЕННИ – РИСКУЕТЕ ПОТЕРЯТЬ ГОРЫ ЗОЛОТА. РМТ.
Правду сказать, я покупал для вашей тетушки подарки. Самые обычные. Конечно, я их все записывал на счет фирмы, ведь Маргарет была главным источником информации. И она, скажу вам, принимала их все, ни секунды не мешкая; я же не был ослом. И вот пришел день, когда я решил приоткрыть карты, поведать о своих намерениях. В то самое утро, когда я раздумывал, как бы это сделать, меня, так сказать, призывают ко двору – Финнеран получил вести из Египта.
– Взгляните-ка, Феррелл, – сказал он, толкнув меня в кресло. – Кажись, мы с вами оба заблуждались насчет этого парня, и это – хорошие новости!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51