Для своего времени они были неплохо вооружены крупнокалиберными ружьями, а на худой конец отбивались и копьями, предназначенными для тюленей. Со стороны суши мыс был защищен топями, а среди опасных прибрежных рифов орудовали нурингские пираты на своих просмоленных лодках с высокими форштевнями.
Берег залива Скальвикен долгое время оставался непригодной к земледелию трясиной, убежищем уток, комарья да охотников за лягушками – ужей. Еще недавно лишь черные топи да густые заросли ольшаника тянулись здесь между дюнами.
– Смотрите, Мурет стал совсем красивым местом, – сказала бабушка, глядя на окаймленный лесом цветущий луг. – Кто бы подумал лет пятьдесят назад, что здесь будет так славно? Тогда тут можно было видеть только вонючие лужи да редкие дымные хибарки, полные голодной детворы. Мой свекор Самюэль Шёберг пришел сюда одним из первых – купил песчаный бугор с топью внизу и принялся за работу.
– Зато сейчас здесь отменная почва для огорода, – заметил возница одобрительно.
– А сколько трудов пришлось положить… Среди первых поселенцев были такие бедняки, что даже тачки купить не могли. Песок, чтобы засыпать трясину, носили в ящиках на себе. Только и было у них имущества, что рыболовные снасти. А без снастей перемерли бы все с голоду, дожидаясь первого урожая…
* * *
Бабушкин домик приютился под сенью самой старой из прибрежных дюн Скальвикена, давно уже успевшей превратиться в покрытый жесткой травой серо-зеленый холм. В квадратном строении, обшитом тонким тесом, помещались одна-единственная комнатка и тесная кухонька. Красная краска на наружных стенах изрядно поблекла, драночная крыша потемнела от гнили.
Едва бабушка отперла дверь, как оттуда выскочил кот с ободранным носом, фыркнул и скрылся в отверстии каменного фундамента.
– Не может быть! – воскликнула бабушка растроганно и удивленно. – Неужели Моппе удрал от Вилле Мёрка и жил здесь дикарем все это время?
Оке лег на живот и поглядел в дыру, но увидел только два сверкающих в темноте золотистых глаза.
Одичавший кот, каждая вещь в домике, рассказы бабушки о ранних годах его детства – все это пробудило в Оке множество воспоминаний.
…Стоило ему позвать «кис-кис!», как неслышно появлялся большой белый с рыжими пятнами зверь. Хорошо было зарыться лицом в пушистый мех и слушать ласковое мурлыканье, когда в комнате царила тишина, сгущаясь в темных углах и закутках. Правда, Моппе часто пропадал где-то по целым неделям, но у Оке был еще друг, никогда ему не изменявший: тряпичная кукла с лицом в голубую полоску. Несколько стежков черной шерстяной ниткой обозначали рот, нос и глаза, и этого было Достаточно, чтобы Оке видел в кукле живого товарища по играм.
– Бабушка, ты за дровами идешь? – спрашивал он каждый раз, когда ей приходилось оставлять его одного.
– Да, я только до леса и обратно, – подтверждала она, куда бы ни шла на самом деле.
И он успокаивался, потому что лес можно было увидеть в окна с трех сторон, если влезть на табуретку. Только на юг открывался другой вид. Там взгляд упирался в откос прибрежного холма, который заслонял собой весь мир. Вверху на гребне стояла березка, раскинув на фоне неба зеленую верхушку, а из-за гребня доносился неумолчный гул моря.
Перед самым окном качались ветви старых, но еще плодовитых яблонь. Их никто не подстригал, и они сравнялись макушками с коньком крыши. Одна из них – «немка» – была родом из Гамбурга: дедушка побывал там однажды на ярмарке, отведал удивительно вкусных яблок и сберег от них семечки.
Устав торчать у окна, Оке начинал коситься на голубой шкафчик. В нем хранилось много заманчивых предметов, но шкафчик, как и стол, был запретной зоной. А чтобы он помнил об этом, бабушка выставляла на видном месте розгу. Один вид ее держал Оке в страхе, хотя бабушка никогда не била его. Оке опасался, что розга сама может коршуном наброситься на него даже без бабушки. А то зачем бы ей оставлять розгу сторожить вместо себя?
В конце концов бабушка уступила его настойчивым уговорам, и кинула розгу в огонь, а новую уже не стала заводить…
У подножия холма в болото вдавался небольшой участок земли, который бабушка решила не сдавать в аренду. На дальнем конце сквозь комья торфа и ила, разбросанные для удобрения вперемешку с сухими водорослями, еще просвечивал белый песок, но ближе к саду образовался хороший перегной.
Сразу же после возвращения бабушка вскопала несколько грядок и строго-настрого запретила Оке возиться на них.
Как-то раз он услышал ее голос с поля:
– Фина, поставь чайник на плиту! Я сейчас приду!
Нехитрый запор кухонной двери повернулся, и вошла бабка с соседнего хутора. У нее были полные щеки с красными прожилками и острый нос.
Печка имела обыкновение пускать клубы дыма через дверцу когда в нее клали слишком много щепок, и Фина Лагг не скоро прокашлялась, разжигая огонь.
– Это хорошо, что ты зашла, – я смогу передохнуть немного, – сказала, входя следом за ней, бабушка и принялась отмывать руки от земли.
Фина прошла по-хозяйски к шкафчику и достала посуду. Из-за ее толстой домотканой юбки вдруг робко выглянули чьи-то голубые глаза.
– Не стыдно тебе вечно за меня цепляться? – сказала Фина босоногой курносой девчонке. – Ты ведь уже большая. Пошла бы лучше, поиграла с мальчиком.
Гюнвор нерешительно перебирала золотистую косичку не слишком чистыми пальцами. Оке стоял неподвижно у печки и смотрел на девочку с любопытством и восхищением. Он уже приготовился показать ей нечто необычное – не у каждого мальчика есть огромный дикий кот с рыжими пятнами. Правда, Моппе все еще боялся людей, несмотря на все ласковые слова и обильное угощение молоком. Вот и теперь он уже успел забиться под кровать, но Оке удалось вытащить его оттуда, к большому восторгу Гюнвор.
Однако на Фину вид кота произвел совершенно иное впечатление. Она резко отставила чашку, плеснув кофе на поднос:
– Так вот он где! Этот вор то и дело наведывается к нам в курятник за яичками!
– Что ты говоришь! Да где это слыхано, чтобы коты яички таскали? – попыталась успокоить ее бабушка.
– Да уж будьте уверены! И если вы сами с ним не разделаетесь, то мой хозяин подкараулит его с ружьем.
– Пусть только попробует! – возвысила бабушка голос. – Теперь, когда мы вернулись, кот перестанет шкодить. Кормим мы его досыта.
У Фины даже глаза позеленели от негодования, а волосы на бородавке у нижней губы сердито задрожали:
– Если только ваш кот еще раз сунет нос к нам на участок, мы его на месте пристрелим!
Моппе вырвался из рук Гюнвор, распахнул дверь в сени и шмыгнул по крутой лестнице на чердак. Оке побежал следом, разыскал кота в самом темном углу и обнял его, заливаясь слезами. Сквозь густую шерсть он чувствовал частый стук кошачьего сердечка. Противный Лагг хочет всадить в это сердечко заряд дроби, отнять у Оке его друга… Казалось, кот понимал мальчика. Он обхватил его шею сильной лапой, словно хотел утешить, и нежно лизнул в щеку.
Тем временем перепалка на кухне продолжалась, хотя перекинулась уже на другое.
– Небось, когда межу проводили, вы сколько нашей земли отхватили! – сердито кричала Фина.
– Уж ты бы помолчала! Что ты скажешь о канале, который мы вместе прорыли и за которым должны были вместе следить? Не найми я людей, он уже давно бы обвалился.
Бабушка разгорячилась не меньше Фины – можно было подумать, что у нее с семьей соседа-бондаря вражда не на жизнь, а на смерть.
* * *
Спустя несколько времени после этой ссоры явился новый гость. Оке опять сидел один дома; вдруг в дверь решительно постучали, и вошел странно одетый старик. На нем был сюртук из грубой холстины и сильно поношенные, сужающиеся книзу брюки, на голове – пожелтевшая панама. Порывистыми жестами и живыми глазами он напоминал задорную синичку, которая ничего не боится, но постоянно держится начеку. Старик внимательно оглядел Оке, потом заговорил, тряся бородкой:
– А где твоя бабушка?… Ах, вот как: угу – на лугу… И он тут же исчез, прежде чем Оке успел опомниться.
Скоро пришла бабушка и объяснила, в чем дело:
– Придется тебе пойти со мной к Мандюсу. Он хочет, чтобы я прибрала у него. А уж если он что вобьет себе в свою упрямую башку, то не может подождать и минуты.
Мандюс только недавно продал свой старый дом, стоявший у шоссе в тени елей. Ели эти были своего рода достопримечательностью, потому что хвойный лес не успел еще добраться до мыса Нуринге. Новый домик, маленький и аккуратный, как сам Мандюс, был выстроен на южном, солнечном склоне Страндосен. Хозяин покрасил наружные углы ярко-зеленой краской – только потому, что обычай требовал белого цвета.
С беленых стен смотрели широкие окна, массивная дверь пахла свежим дегтем. Не всякому разрешалось переступать порог этого дома, но сегодня Мандюс был настроен благодушно.
. – Только ничего не трогай, – шепнула тревожно бабушка, входя с Оке в комнату.
Неприятный острый запах ударил им в нос и защипал в горле.
– От этих бутылок держись подальше, – произнес Мандюс предостерегающе, словно прочитал мысли Оке. – Если тебе на пальцы попадет кислота, то разъест до самых костей!
Оке с уважением оглядел бутылки на подоконнике. Подумать только – на вид обычная вода, а на самом деле в них какое-то зелье, которое может съесть его пальцы! Пожалуй, лучше и от верстака держаться подальше. А как хотелось потрогать и подставку, и гравировальные инструменты, и маленького деревянного ежика с тонкими металлическими иголками, и коробочку с заклепками…
Мандюс выдвинул из стола ящик, достал кипу бумаг и лекала.
– Узнаешь, Анна, эту шхуну? – спросил он, показывая большой рисунок.
– Так это же «Заря» – та самая, которая села на камни у мыса Рёрудден много лет назад!
– Верно, – подтвердил Мандюс с довольным видом и погладил свою холеную бородку.
– Спасли тогда хоть кого-нибудь? Помнится, шлюпка перевернулась и вся команда утонула.
– Как же, капитан добрался до берега – он был опытный пловец. Но только ему разбило голову камнем, и он умер от потери крови, прежде чем мы довезли его до доктора.
Оке привстал на цыпочки, чтобы лучше увидеть волнующие и ужасные события, которые Мандюс запечатлел на листке бумаги. Большая трехмачтовая шхуна с оборванными штормом снастями билась о камни, захлестываемая высокими волнами. На берегу лежал раненый капитан в спасательном поясе.
– Самое удивительное во всей этой истории, что я сам же и строил это судно! – продолжал Мандюс. – В последний месяц моей работы на Южной верфи в Стокгольме мы как раз заложили «Зарю». С тех пор уже пятьдесят лет прошло…
– Вот ведь какие совпадения случаются, – промолвила бабушка задумчиво.
– Да, всякое бывает…
Мандюс положил рисунок обратно в ящик, взял вместо него какую-то странную красноватую дощечку и подошел к маленькому горнилу, где потихоньку тлели уголья. Охваченный любопытством, Оке пошел за ним, но быстро отступил назад – угли вдруг раскалились и зафыркали искрами на медную пластинку. Мандюс ногой привел в движение большие мехи, которые с хрипом и скрипом выдували струю воздуха на огонь.
Нагрев пластину, Мандюс подхватил ее клещами и перенес на наковальню, после чего принялся колотить по ней молотком. Этой пластине было предназначено стать блюдом для фруктов с выгравированным на дне изображением крепостной стены Висбю и гирляндой роз по краю.
У Мандюса была целая полка с готовыми блестящими вещичками, и, когда бабушка и Оке собрались домой, он достал оттуда небольшую медную рамочку.
– Держи! Подрастешь – вставишь в эту рамку карточку своей невесты, – сказал он Оке и лукаво подмигнул.
Оке изо всех сил прижал рамку к груди. Он был совершенно ошеломлен и еле выдавил из себя «спасибо». Но бабушка считала, что он не может принять этот подарок.
– К чему отдавать мальчишке такую красивую вещь? За нее, если продать, можно хорошую цену получить.
– Ерунда! – сказал Мандюс сердито. – Господам из Висбю подавай одни кофейные котелки с треножником на старинный лад, а туристы покупают только те вещицы, на которых изображена крепостная стена.
…Иностранное слово «туристы» было совершенно новым для Оке, однако оно очень быстро навязло ему в ушах, словно назойливое жужжанье толстого шмеля.
Мандюс продал не только домик под елями, но и луга с зелеными рощами между шоссе и заливом – самые красивые во всей округе. Теперь здесь появилось новое строение с верандой во весь фасад, над которым усердно трудились маляры.
– Этот ресторан, говорят, сам «король» строит, – с почтением в голосе сказала бабушка, проходя мимо с Оке.
Она, конечно, имела в виду не того обвешанного орденами мужчину с золотыми эполетами, с широкой лентой через всю грудь и острыми усиками, которого можно было увидеть на олеографиях в крестьянских домах или на дешевых кофейных подносах, украшенных овальными изображениями многочисленной семьи Бернадотов. Тот монарх был чуть ли не сказочной фигурой, пребывавшей в продолговатой стране за морем, о которой Оке имел самое смутное представление. Зато «готландский король» воплощал в своем лице весьма ощутимую власть и силу, в чем убеждался рано или поздно каждый житель острова. Седой, толстобрюхий судовладелец был хозяином пароходных линий, железных дорог и туристских гостиниц. С каждого человека и с каждого места груза, прибывавших на пристань Висбю. его компания собирала немалую дань – либо непосредственно, либо через многочисленные извилистые ручейки торгового оборота.
– Не пойму я что-то, на чем он только рассчитывает нажиться в нашем захолустье, – говорила бабушка. – Нет у нас здесь ни старинных церквей, ни развалившихся монастырей – ничего такого, ради чего богатые люди готовы весь свет объехать, лишь бы увидеть.
Однако на этот раз бабушка ошибалась. В Мурет имелись самые настоящие памятники древности. Около леса, неподалеку от высоких белесых гребней Стурхауен, можно было увидеть четырехугольные углубления в земле и остатки каменной кладки.
Имелись и достопримечательности другого рода; например, Лизин луг – сырая, мшистая, поросшая осокой прогалина, постепенно переходившая в болото. Здесь между двумя высокими соснами находилась глубокая яма с темной гнилой водой – старый колодец. Доведенная до отчаяния нищетой и одиночеством, Лиза Кваст утопила в нем своего новорожденного ребенка.
В лесных зарослях, поглотивших заброшенные хутора, попадались кустики смородины с кислыми ягодами и одичавший, несъедобный крыжовник. Об этом Оке узнал от Тюнвор. Однажды она увильнула от присмотра за младшими и показала ему все потайные ягодные места, заставив поклясться, что он никому не откроет ее секрет.
В то лето автомобили стали обычным явлением в Мурет. Густые облака пыли застилали все дороги, ложась серой пеленой на зелень по обочинам. Бабушка припомнила слышанное в детстве предсказание, что когда телега поедет без лошади – того и жди, конец света настанет. Молва приписывала это предсказание неведомой древней прорицательнице.
– Моя мама никак не могла себе представить, чтобы это было возможно. А вот мне удалось увидеть такие телеги! – говорила бабушка гордо; близость конца света ее явно не пугала.
Но Оке после этого каждый день ждал, что земля вдруг свернется сухим листком или рассыплется черной пылью у него под ногами. Ведь прорицательница была не какая-нибудь там заурядная цыганка-гадалка, из тех, что читают по ладони и предсказывают судьбу на картах. Она безошибочно предсказала исход мировой войны, хотя жила за много столетий до нее! Оке пытался выяснить подробности деятельности этой поразительной особы, но безуспешно. Где она жила – здесь, в Нуринге, или, может быть, в Бредвика? Никто не мог дать ему точного ответа, хотя все отлично знали, что именно она предсказывала и как удивительно все сбылось.
Бабушка склонялась к тому, что ворожея нездешняя, и с полным убеждением утверждала, что вместо одной ноги у нее была гусиная лапа. Оке пытался представить себе прорицательницу по бабушкиному описанию, однако гусиная лапа все время сбивала его с толку.
…Особенно остро пахло бензином в том месте, где начинался проселок, соединявший шоссе с дюнами. Здесь останавливались огромные туристские автобусы из Висбю, и тем из пассажиров, которые хотели полюбоваться видом с гребней дюн, приходилось продолжать путь пешком.
Случалось, какой-нибудь самонадеянный автомобилист пытался одолеть холмы на своей машине, но колеса неизменно завязали в песке, и потом приходилось немало повозиться, чтобы выбраться назад. В таких случаях ребятишки отваживались подойти поближе; обычно же они разглядывали чужаков с почтительного расстояния.
Оке страшно пугался, когда приезжие вдруг заговаривали с ним. Они говорили так быстро, что он ничего не успевал понять и отвечал лишь мучительным молчанием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Берег залива Скальвикен долгое время оставался непригодной к земледелию трясиной, убежищем уток, комарья да охотников за лягушками – ужей. Еще недавно лишь черные топи да густые заросли ольшаника тянулись здесь между дюнами.
– Смотрите, Мурет стал совсем красивым местом, – сказала бабушка, глядя на окаймленный лесом цветущий луг. – Кто бы подумал лет пятьдесят назад, что здесь будет так славно? Тогда тут можно было видеть только вонючие лужи да редкие дымные хибарки, полные голодной детворы. Мой свекор Самюэль Шёберг пришел сюда одним из первых – купил песчаный бугор с топью внизу и принялся за работу.
– Зато сейчас здесь отменная почва для огорода, – заметил возница одобрительно.
– А сколько трудов пришлось положить… Среди первых поселенцев были такие бедняки, что даже тачки купить не могли. Песок, чтобы засыпать трясину, носили в ящиках на себе. Только и было у них имущества, что рыболовные снасти. А без снастей перемерли бы все с голоду, дожидаясь первого урожая…
* * *
Бабушкин домик приютился под сенью самой старой из прибрежных дюн Скальвикена, давно уже успевшей превратиться в покрытый жесткой травой серо-зеленый холм. В квадратном строении, обшитом тонким тесом, помещались одна-единственная комнатка и тесная кухонька. Красная краска на наружных стенах изрядно поблекла, драночная крыша потемнела от гнили.
Едва бабушка отперла дверь, как оттуда выскочил кот с ободранным носом, фыркнул и скрылся в отверстии каменного фундамента.
– Не может быть! – воскликнула бабушка растроганно и удивленно. – Неужели Моппе удрал от Вилле Мёрка и жил здесь дикарем все это время?
Оке лег на живот и поглядел в дыру, но увидел только два сверкающих в темноте золотистых глаза.
Одичавший кот, каждая вещь в домике, рассказы бабушки о ранних годах его детства – все это пробудило в Оке множество воспоминаний.
…Стоило ему позвать «кис-кис!», как неслышно появлялся большой белый с рыжими пятнами зверь. Хорошо было зарыться лицом в пушистый мех и слушать ласковое мурлыканье, когда в комнате царила тишина, сгущаясь в темных углах и закутках. Правда, Моппе часто пропадал где-то по целым неделям, но у Оке был еще друг, никогда ему не изменявший: тряпичная кукла с лицом в голубую полоску. Несколько стежков черной шерстяной ниткой обозначали рот, нос и глаза, и этого было Достаточно, чтобы Оке видел в кукле живого товарища по играм.
– Бабушка, ты за дровами идешь? – спрашивал он каждый раз, когда ей приходилось оставлять его одного.
– Да, я только до леса и обратно, – подтверждала она, куда бы ни шла на самом деле.
И он успокаивался, потому что лес можно было увидеть в окна с трех сторон, если влезть на табуретку. Только на юг открывался другой вид. Там взгляд упирался в откос прибрежного холма, который заслонял собой весь мир. Вверху на гребне стояла березка, раскинув на фоне неба зеленую верхушку, а из-за гребня доносился неумолчный гул моря.
Перед самым окном качались ветви старых, но еще плодовитых яблонь. Их никто не подстригал, и они сравнялись макушками с коньком крыши. Одна из них – «немка» – была родом из Гамбурга: дедушка побывал там однажды на ярмарке, отведал удивительно вкусных яблок и сберег от них семечки.
Устав торчать у окна, Оке начинал коситься на голубой шкафчик. В нем хранилось много заманчивых предметов, но шкафчик, как и стол, был запретной зоной. А чтобы он помнил об этом, бабушка выставляла на видном месте розгу. Один вид ее держал Оке в страхе, хотя бабушка никогда не била его. Оке опасался, что розга сама может коршуном наброситься на него даже без бабушки. А то зачем бы ей оставлять розгу сторожить вместо себя?
В конце концов бабушка уступила его настойчивым уговорам, и кинула розгу в огонь, а новую уже не стала заводить…
У подножия холма в болото вдавался небольшой участок земли, который бабушка решила не сдавать в аренду. На дальнем конце сквозь комья торфа и ила, разбросанные для удобрения вперемешку с сухими водорослями, еще просвечивал белый песок, но ближе к саду образовался хороший перегной.
Сразу же после возвращения бабушка вскопала несколько грядок и строго-настрого запретила Оке возиться на них.
Как-то раз он услышал ее голос с поля:
– Фина, поставь чайник на плиту! Я сейчас приду!
Нехитрый запор кухонной двери повернулся, и вошла бабка с соседнего хутора. У нее были полные щеки с красными прожилками и острый нос.
Печка имела обыкновение пускать клубы дыма через дверцу когда в нее клали слишком много щепок, и Фина Лагг не скоро прокашлялась, разжигая огонь.
– Это хорошо, что ты зашла, – я смогу передохнуть немного, – сказала, входя следом за ней, бабушка и принялась отмывать руки от земли.
Фина прошла по-хозяйски к шкафчику и достала посуду. Из-за ее толстой домотканой юбки вдруг робко выглянули чьи-то голубые глаза.
– Не стыдно тебе вечно за меня цепляться? – сказала Фина босоногой курносой девчонке. – Ты ведь уже большая. Пошла бы лучше, поиграла с мальчиком.
Гюнвор нерешительно перебирала золотистую косичку не слишком чистыми пальцами. Оке стоял неподвижно у печки и смотрел на девочку с любопытством и восхищением. Он уже приготовился показать ей нечто необычное – не у каждого мальчика есть огромный дикий кот с рыжими пятнами. Правда, Моппе все еще боялся людей, несмотря на все ласковые слова и обильное угощение молоком. Вот и теперь он уже успел забиться под кровать, но Оке удалось вытащить его оттуда, к большому восторгу Гюнвор.
Однако на Фину вид кота произвел совершенно иное впечатление. Она резко отставила чашку, плеснув кофе на поднос:
– Так вот он где! Этот вор то и дело наведывается к нам в курятник за яичками!
– Что ты говоришь! Да где это слыхано, чтобы коты яички таскали? – попыталась успокоить ее бабушка.
– Да уж будьте уверены! И если вы сами с ним не разделаетесь, то мой хозяин подкараулит его с ружьем.
– Пусть только попробует! – возвысила бабушка голос. – Теперь, когда мы вернулись, кот перестанет шкодить. Кормим мы его досыта.
У Фины даже глаза позеленели от негодования, а волосы на бородавке у нижней губы сердито задрожали:
– Если только ваш кот еще раз сунет нос к нам на участок, мы его на месте пристрелим!
Моппе вырвался из рук Гюнвор, распахнул дверь в сени и шмыгнул по крутой лестнице на чердак. Оке побежал следом, разыскал кота в самом темном углу и обнял его, заливаясь слезами. Сквозь густую шерсть он чувствовал частый стук кошачьего сердечка. Противный Лагг хочет всадить в это сердечко заряд дроби, отнять у Оке его друга… Казалось, кот понимал мальчика. Он обхватил его шею сильной лапой, словно хотел утешить, и нежно лизнул в щеку.
Тем временем перепалка на кухне продолжалась, хотя перекинулась уже на другое.
– Небось, когда межу проводили, вы сколько нашей земли отхватили! – сердито кричала Фина.
– Уж ты бы помолчала! Что ты скажешь о канале, который мы вместе прорыли и за которым должны были вместе следить? Не найми я людей, он уже давно бы обвалился.
Бабушка разгорячилась не меньше Фины – можно было подумать, что у нее с семьей соседа-бондаря вражда не на жизнь, а на смерть.
* * *
Спустя несколько времени после этой ссоры явился новый гость. Оке опять сидел один дома; вдруг в дверь решительно постучали, и вошел странно одетый старик. На нем был сюртук из грубой холстины и сильно поношенные, сужающиеся книзу брюки, на голове – пожелтевшая панама. Порывистыми жестами и живыми глазами он напоминал задорную синичку, которая ничего не боится, но постоянно держится начеку. Старик внимательно оглядел Оке, потом заговорил, тряся бородкой:
– А где твоя бабушка?… Ах, вот как: угу – на лугу… И он тут же исчез, прежде чем Оке успел опомниться.
Скоро пришла бабушка и объяснила, в чем дело:
– Придется тебе пойти со мной к Мандюсу. Он хочет, чтобы я прибрала у него. А уж если он что вобьет себе в свою упрямую башку, то не может подождать и минуты.
Мандюс только недавно продал свой старый дом, стоявший у шоссе в тени елей. Ели эти были своего рода достопримечательностью, потому что хвойный лес не успел еще добраться до мыса Нуринге. Новый домик, маленький и аккуратный, как сам Мандюс, был выстроен на южном, солнечном склоне Страндосен. Хозяин покрасил наружные углы ярко-зеленой краской – только потому, что обычай требовал белого цвета.
С беленых стен смотрели широкие окна, массивная дверь пахла свежим дегтем. Не всякому разрешалось переступать порог этого дома, но сегодня Мандюс был настроен благодушно.
. – Только ничего не трогай, – шепнула тревожно бабушка, входя с Оке в комнату.
Неприятный острый запах ударил им в нос и защипал в горле.
– От этих бутылок держись подальше, – произнес Мандюс предостерегающе, словно прочитал мысли Оке. – Если тебе на пальцы попадет кислота, то разъест до самых костей!
Оке с уважением оглядел бутылки на подоконнике. Подумать только – на вид обычная вода, а на самом деле в них какое-то зелье, которое может съесть его пальцы! Пожалуй, лучше и от верстака держаться подальше. А как хотелось потрогать и подставку, и гравировальные инструменты, и маленького деревянного ежика с тонкими металлическими иголками, и коробочку с заклепками…
Мандюс выдвинул из стола ящик, достал кипу бумаг и лекала.
– Узнаешь, Анна, эту шхуну? – спросил он, показывая большой рисунок.
– Так это же «Заря» – та самая, которая села на камни у мыса Рёрудден много лет назад!
– Верно, – подтвердил Мандюс с довольным видом и погладил свою холеную бородку.
– Спасли тогда хоть кого-нибудь? Помнится, шлюпка перевернулась и вся команда утонула.
– Как же, капитан добрался до берега – он был опытный пловец. Но только ему разбило голову камнем, и он умер от потери крови, прежде чем мы довезли его до доктора.
Оке привстал на цыпочки, чтобы лучше увидеть волнующие и ужасные события, которые Мандюс запечатлел на листке бумаги. Большая трехмачтовая шхуна с оборванными штормом снастями билась о камни, захлестываемая высокими волнами. На берегу лежал раненый капитан в спасательном поясе.
– Самое удивительное во всей этой истории, что я сам же и строил это судно! – продолжал Мандюс. – В последний месяц моей работы на Южной верфи в Стокгольме мы как раз заложили «Зарю». С тех пор уже пятьдесят лет прошло…
– Вот ведь какие совпадения случаются, – промолвила бабушка задумчиво.
– Да, всякое бывает…
Мандюс положил рисунок обратно в ящик, взял вместо него какую-то странную красноватую дощечку и подошел к маленькому горнилу, где потихоньку тлели уголья. Охваченный любопытством, Оке пошел за ним, но быстро отступил назад – угли вдруг раскалились и зафыркали искрами на медную пластинку. Мандюс ногой привел в движение большие мехи, которые с хрипом и скрипом выдували струю воздуха на огонь.
Нагрев пластину, Мандюс подхватил ее клещами и перенес на наковальню, после чего принялся колотить по ней молотком. Этой пластине было предназначено стать блюдом для фруктов с выгравированным на дне изображением крепостной стены Висбю и гирляндой роз по краю.
У Мандюса была целая полка с готовыми блестящими вещичками, и, когда бабушка и Оке собрались домой, он достал оттуда небольшую медную рамочку.
– Держи! Подрастешь – вставишь в эту рамку карточку своей невесты, – сказал он Оке и лукаво подмигнул.
Оке изо всех сил прижал рамку к груди. Он был совершенно ошеломлен и еле выдавил из себя «спасибо». Но бабушка считала, что он не может принять этот подарок.
– К чему отдавать мальчишке такую красивую вещь? За нее, если продать, можно хорошую цену получить.
– Ерунда! – сказал Мандюс сердито. – Господам из Висбю подавай одни кофейные котелки с треножником на старинный лад, а туристы покупают только те вещицы, на которых изображена крепостная стена.
…Иностранное слово «туристы» было совершенно новым для Оке, однако оно очень быстро навязло ему в ушах, словно назойливое жужжанье толстого шмеля.
Мандюс продал не только домик под елями, но и луга с зелеными рощами между шоссе и заливом – самые красивые во всей округе. Теперь здесь появилось новое строение с верандой во весь фасад, над которым усердно трудились маляры.
– Этот ресторан, говорят, сам «король» строит, – с почтением в голосе сказала бабушка, проходя мимо с Оке.
Она, конечно, имела в виду не того обвешанного орденами мужчину с золотыми эполетами, с широкой лентой через всю грудь и острыми усиками, которого можно было увидеть на олеографиях в крестьянских домах или на дешевых кофейных подносах, украшенных овальными изображениями многочисленной семьи Бернадотов. Тот монарх был чуть ли не сказочной фигурой, пребывавшей в продолговатой стране за морем, о которой Оке имел самое смутное представление. Зато «готландский король» воплощал в своем лице весьма ощутимую власть и силу, в чем убеждался рано или поздно каждый житель острова. Седой, толстобрюхий судовладелец был хозяином пароходных линий, железных дорог и туристских гостиниц. С каждого человека и с каждого места груза, прибывавших на пристань Висбю. его компания собирала немалую дань – либо непосредственно, либо через многочисленные извилистые ручейки торгового оборота.
– Не пойму я что-то, на чем он только рассчитывает нажиться в нашем захолустье, – говорила бабушка. – Нет у нас здесь ни старинных церквей, ни развалившихся монастырей – ничего такого, ради чего богатые люди готовы весь свет объехать, лишь бы увидеть.
Однако на этот раз бабушка ошибалась. В Мурет имелись самые настоящие памятники древности. Около леса, неподалеку от высоких белесых гребней Стурхауен, можно было увидеть четырехугольные углубления в земле и остатки каменной кладки.
Имелись и достопримечательности другого рода; например, Лизин луг – сырая, мшистая, поросшая осокой прогалина, постепенно переходившая в болото. Здесь между двумя высокими соснами находилась глубокая яма с темной гнилой водой – старый колодец. Доведенная до отчаяния нищетой и одиночеством, Лиза Кваст утопила в нем своего новорожденного ребенка.
В лесных зарослях, поглотивших заброшенные хутора, попадались кустики смородины с кислыми ягодами и одичавший, несъедобный крыжовник. Об этом Оке узнал от Тюнвор. Однажды она увильнула от присмотра за младшими и показала ему все потайные ягодные места, заставив поклясться, что он никому не откроет ее секрет.
В то лето автомобили стали обычным явлением в Мурет. Густые облака пыли застилали все дороги, ложась серой пеленой на зелень по обочинам. Бабушка припомнила слышанное в детстве предсказание, что когда телега поедет без лошади – того и жди, конец света настанет. Молва приписывала это предсказание неведомой древней прорицательнице.
– Моя мама никак не могла себе представить, чтобы это было возможно. А вот мне удалось увидеть такие телеги! – говорила бабушка гордо; близость конца света ее явно не пугала.
Но Оке после этого каждый день ждал, что земля вдруг свернется сухим листком или рассыплется черной пылью у него под ногами. Ведь прорицательница была не какая-нибудь там заурядная цыганка-гадалка, из тех, что читают по ладони и предсказывают судьбу на картах. Она безошибочно предсказала исход мировой войны, хотя жила за много столетий до нее! Оке пытался выяснить подробности деятельности этой поразительной особы, но безуспешно. Где она жила – здесь, в Нуринге, или, может быть, в Бредвика? Никто не мог дать ему точного ответа, хотя все отлично знали, что именно она предсказывала и как удивительно все сбылось.
Бабушка склонялась к тому, что ворожея нездешняя, и с полным убеждением утверждала, что вместо одной ноги у нее была гусиная лапа. Оке пытался представить себе прорицательницу по бабушкиному описанию, однако гусиная лапа все время сбивала его с толку.
…Особенно остро пахло бензином в том месте, где начинался проселок, соединявший шоссе с дюнами. Здесь останавливались огромные туристские автобусы из Висбю, и тем из пассажиров, которые хотели полюбоваться видом с гребней дюн, приходилось продолжать путь пешком.
Случалось, какой-нибудь самонадеянный автомобилист пытался одолеть холмы на своей машине, но колеса неизменно завязали в песке, и потом приходилось немало повозиться, чтобы выбраться назад. В таких случаях ребятишки отваживались подойти поближе; обычно же они разглядывали чужаков с почтительного расстояния.
Оке страшно пугался, когда приезжие вдруг заговаривали с ним. Они говорили так быстро, что он ничего не успевал понять и отвечал лишь мучительным молчанием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33