Он мог передвигаться только очень мелкими шажками, после того как много лет назад попал под перевернувшийся воз с дровами.
– Будь я каким-нибудь хиляком, так вообще живым бы не остался, – рассказывал он.
Но бабушка не очень-то верила его рассказу.
– Сдается мне, что это ему награда за службу охранником в лесу, – говорила она многозначительно.
Рано утром во время летних каникул Оке отправился к Мёрку с бутылкой молока. Еще от калитки он услышал громовый голос старика – тот читал священное писание своим двум одичалым кошкам, которые всегда при виде чужих бросались с шипеньем под диван и сверкали оттуда желтыми глазами.
Оке предусмотрительно воздержался от стука в дверь, пока Мерк не кончит утреннюю молитву. Стоило появиться постороннему слушателю, как старик был готов читать вдвое больше обычного.
В полуразвалившемся сарайчике около пустого коровника дремало несколько престарелых кур с бледными гребешками и мохнатыми ногами. Горы помета воняли особенно резко в жару. Оке решил посмотреть повозки Мёрка. Между запыленными неуклюжими телегами стояла элегантная рессорная коляска, которой пользовались всего пару раз. Мерк приобрел ее в неудачный момент – как раз перед тем, как на острове вошли в моду автомобили. Расчетливый Мерк быстро подсчитал, что выиграет, если продаст лошадь, с тем чтобы во время своих редких поездок пользоваться попутными машинами. Зато коляска стала для него источником постоянных огорчений. Никто не хотел дать за нее ту цену, которую запрашивал Мерк, а со временем число желающих купить ее становилось все меньше, да и цену они предлагали все более низкую.
На пригорке над всеми остальными пристройками возвышался дровяной сарай, на крыше которого печально поскрипывал ржавый флюгер. Он был сделан в виде военно-морского флага с тремя язычками – единственное, что осталось от боцманского домика в Мурет, где родился и вырос Вилле Мерк.
Оке прошел к сараю и разыскал топор; неуклюжий, ручной ковки, он то и дело соскакивал с топорища. Чем так ждать, лучше расколоть несколько поленьев для старика.
Когда Оке наконец вошел в дом, Мерк уже успел поставить книги на небольшую синюю полку на стене и был занят уборкой постели. Подушка и покрывало посерели, сквозь красно-белый полосатый чехол пробивалась соломенная труха, а когда Мерк решил встряхнуть матрац, в воздухе повисла густая пыль.
Услышав стук дров, ссыпаемых в дровяной ящик, он вскрикнул и схватился за свою палку. Она была сделана из узловатого можжевельника и снабжена наконечником из крупнокалиберной гильзы, с острым шипом, чтобы не скользить на льду.
Не иначе, кошки уронили ведро с табуретки или забрались на полочку над лежанкой в кухне! Именно там он нагромоздил всю свою посуду, так как считал слишком рискованным каждый раз снимать и ставить обратно фарфор на верхние полки в кладовой.
Оке стряхнул с куртки щепочки и громко поздоровался. Озабоченное лицо Мёрка сразу просветлело, вокруг его суровых глаз библейского пророка появились добродушные морщинки:
– Это ты? А я думал, что это пятнистый такой шум поднял.
Раскатистый сердечный смех старика как-то не вязался с его славой придирчивого и подозрительного скупердяя. Оке был почему-то убежден, что люди несправедливо судят о Мёрке, хотя в его нраве и было много противоречивого. Трудно было представить его себе с вязаньем в грубых руках – единственным мужчиной в обществе дородных, пожилых женщин и иссохших старушек. Между тем это можно было наблюдать каждый раз, когда собирался швейный кружок общества помощи миссионерам.
– Присядь-ка, я чайник поставлю, – произнес он ласково. Оке не мог обидеть его отказом и неохотно сел на стул. Воздух в кухне был невероятно спертым. Половики слиплись от грязи, а из деревянной кадушечки поднимались какие-то кислые испарения, смешиваясь с запахом пригоревшего рыбьего жира.
Все редко употребляемые предметы были покрыты толстым слоем пыли и копоти. На подоконнике стояло несколько пожелтевших открыток, прислоненных к бутылке с мутным скипидаром, рядом лежали сломанные ножницы для стрижки овец. Глаза Оке миновали книжную полку, давным-давно не беленую печь, видавший виды комод, потом снова остановились на злополучной кадушке. Она казалась черной от мух, которые пировали на остатках отрубей.
Клеенка на кухонном столе с самого начала была практичного черного цвета, только теперь ее покрывал узор из светлых колец и сероватых пятен там, где проглядывала ткань или доски стола. Мёрк выбрал место почище и поставил кувшинчик со свежими сливками и блюдо с булочками. Булочки испекла бабушка, так что они никакого опасения не внушали. Стоило, однако, Оке взглянуть на посуду, которую Мёрк поставил для себя, как у него бесследно исчез всякий аппетит. Это была широкая чашка, расписанная золотой вязью. Ручка погибла во время одной из бурных потасовок хозяина с супругой, но зато теперь Мёрк пил исключительно из «ее чашки» и только раз в месяц решался подвергать ее опасностям, связанным с мытьем…
Правда, для Оке он выбрал в горе посуды чистую чаш-KV, да еще потер ее белой тряпочкой.
Кофе оказалось тоже не таким уж плохим на вкус, как опасался Оке, хотя и было заварено на самой дешевой смеси, какую только можно было найти в лавке.
– Можно тебя попросить сходить в лавку и купить кое-что для меня? – спросил Мёрк неожиданно.
Оке отлично сознавал, что такое поручение – проявление величайшего доверия, и тщательно завернул в носовой платок деньги и бумажку с поручением. Мёрк обычно подозревал всех, кто брался что-нибудь сделать для него. Оке понимал, что если не сможет отчитаться в каждом гроше, то поручение Мёрка окажется для него первым и последним.
– Я сам потом зайду к вам за покупками, – сказал Мёрк на прощанье.
Он пришел, когда Оке сидел за столом и доедал в одиночестве запоздалый обед. Рыбный суп пришлось разогревать, и Оке невольно сморщил нос, отведав первую ложку. Лохматые брови Мёрка неодобрительно нахмурились.
– Ты что это над едой гримасничаешь? Мне бы такой суп, когда я был в твоем возрасте! Смотрите – и коренья и приправы! То ли дело было у нас! Пара картофелин да несколько рыбьих хвостов – вот и все, что мать могла положить в суп.
– Может быть, налить тарелку? – предложила бабушка и стала накрывать, не дожидаясь ответа. Летом рыбный суп ели не очень охотно, и у нее всегда оставалось.
Мёрк почмокал губами.
– Сказать правду, так я уже поел, но для тарелочки супа всегда место найдется, – проговорил он, прочел молитву и придвинул к себе полную тарелку.
– Сколько вас было детей в семье, хотелось бы знать? – спросила бабушка задумчиво.
– Пятнадцать, да только одна из сестренок умерла совсем маленькой.
– И все выросли вместе на том хуторке, который снесли несколько лет назад?
Мерк молча кивнул.
– Чем же вы кормились? – продолжала допытываться бабушка.
– Рыбным супом… чем же еще! Утром суп, в обед суп и на ужин суп. А какие выросли крепкие парни и видные девушки на этой пище, скажу не хвастаясь! В хорошие времена по воскресеньям каждому полагалась чашка черного кофе, а отцу в таких случаях подавали на обед мясо. Больше всего он любил тюленину, но на худой конец не отказывался и от вороны.
Оке не мог удержаться от смеха. Ворон есть – надо же придумать!
– Они не так уж плохи на вкус, особенно в марте, – сообщил Мёрк деловито. – Летом, правда, довольно противные.
Поблагодарив за угощение, он стал рыться в большом кошельке с металлическим запором.
– Тебе причитается вознаграждение за выполненное поручение да за дрова, что утром наколол.
Оке покраснел и сказал, что ему ничего не нужно. Брать деньги за услугу соседу – это было не только не принято, но даже неприятно.
– Не отказывайся, возьми ты эти двадцать пять эре, – посоветовала бабушка вполголоса, так, чтобы глуховатый Мерк не слышал. – Не такой уж он бедный, каким кажется. У него и деньги в банке есть, и пенсию он большую получает.
Мерк убрал кошелек и вытащил берестяную табакерку. Изогнув по-особому большой палец, он сделал на руке глубокую ямочку. Затем осторожно насыпал туда основательную порцию нюхательного табаку, поднес к своему большому носу и гулко втянул в ноздрю, не просыпав ни крошки.
– Ты не приходила на молитвенное собрание в школе, – заметил он бабушке, когда церемония была окончена.
– Времени совсем нет – что в будни, что в праздник, – отвечала она уклончиво. – К тому же этот новый священник не очень-то хорошо служит.
Мерк высморкался в черный с красным платок и вздохнул:
– Пожалуй, ты права. Со времени Энбума не было у нас еще настоящего священника. Вот кто умел проповедь читать – никогда не забудешь!
– Зато и детей бедняков умел запугивать! – отрезала бабушка.
Мерк нахмурился и недовольно пожевал губами при нападении на его любимца.
– Он был поборник господа и великий проповедник, как сказано в писании.
– Защитник вдов и сирот! – воскликнула бабушка ему в лад с плохо скрытой язвительностью. – Есть одна вещь, о которой я по-настоящему жалею: это когда я в своей простоте пошла к священнику за советом и помощью против Арениуса и его шайки. Когда умер Янне и зашла речь о наследстве, писарь Улле мне и говорит, что долги, мол, превосходят стоимость всего имущества. Мол, если я немедленно не заплачу двести риксдалеров, которые причитались с Янне за его долю в большой шхуне, на которую Арениус поставил его шкипером, то весь двор с молотка продадут. Вот они до чего добирались! И что же мне сказал Энбум? «Надлежит быть покорным своим богоданным господам и хозяевам», – вот что он сказал.
С тем я и ушла.
Щеки бабушки запылали при воспоминании о прошлых обидах, глаза вспыхнули внезапным гневом:
– Ну, а я господам другую проповедь прочитала! Берите мою землю, говорю я им, берите! Но только вместе с ней берите и детей! Я-то как-нибудь справлюсь сама. Наймусь стряпухой или батрачкой, но детей кормить будете вы!
Бабушка тяжело перевела дыхание.
– Конечно, я не бросила бы ребят, да только Арениус и Улле-писарь сразу по-другому заговорили. Не достался наш двор этому воронью, а с долгами я понемногу расплатилась. Всё до последнего гроша вернула.
Мерк приоткрыл рот, словно хотел возразить что-то. Однако, когда бабушка разойдется, лучше уж было молчать…
Оке сидел на корме лодки и прислушивался к однообразному, унылому скрипу уключин. Тетя Мария гребла легко и быстро; она выглядела заправским рыбаком в старом комбинезоне дяди Стена и в резиновых сапогах. Головной платок был завязан тугим узлом на затылке. С убранными волосами лицо тети Марии стало не по-женски суровым. Впрочем, ветерок все-таки выхватил из-под платка прядь и пощекотал нос тети Марии, заставив ее лицо осветиться улыбкой. Оке тоже чуть улыбнулся. Если бы только тетя Мария смеялась почаще, он быстро преодолел бы чувство отчуждения к ней.
Ноги Оке было закоченели, когда он вошел в воду, чтобы столкнуть лодку с отмели, но теперь кровь опять приливала к коже, неся с собой приятное, чуть покалывающее тепло. Утреннее солнышко энергично сушило промокшие насквозь штаны.
Голый скалистый мыс Архаммарен еще купался в розовом свете зари. Четким силуэтом вырисовывались здания главной усадьбы, рожь покрывала склоны холмов правильными желтыми пятнами. Солнце поднималось все выше, и залив Скальвикен превращался в огромный, отливающий синью металлический диск. Бриз оставлял на его поверхности сверкающие вмятины, в глазах рябило, и было очень трудно заметить поплавок с флажком.
Оке усиленно щурился, стараясь обнаружить квадратик из черной материи, однако тетя Мария опередила его.
– Ну-ка, садись на весла, а я вытяну сеть, – сказала она, меняясь с ним местами.
Одна камбала за другой появлялись из зеленоватой морской толщи, напоминая большие белые хлопья. Некоторым удавалось вырваться на свободу у самой поверхности, и они исчезали, взмахивая плавниками, словно крыльями, но большинство очутилось в лодке.
Улов оказался богатым. Пока тетя Мария и бабушка выбирали камбалу и развешивали сеть для просушки, Оке пришлось заняться чисткой рыбы.
Остро отточенной финкой он без устали отрубал головы и хвосты, не обращая внимания на то, что ободрал себе в кровь пальцы о шершавую, словно наждак, рыбью кожу.
Со стороны скотного двора доносились хриплые, но по-своему мелодичные крики. Серая крыша пестрела ослепительно белыми птичьими грудками: поморники издалека почуяли запах рыбы и не замедлили явиться. Слегка наклонив желтые хищные клювы, они бесстрастно выжидали, когда Оке вынесет отбросы на помойку. Тогда они легкими тенями скользнут на пепельных крыльях вниз, доведут до остервенения всех ворон, до смерти перепугают кур и нахально отгонят потрясенного петуха, словно он какой-нибудь жалкий цыпленок. Потом исчезнут так же тихо и таинственно, как появились.
Не одни чайки учуяли хороший улов. Вот из-за сарая показался, прихрамывая, Мёрк. Оке гордо взмахнул в воздухе огромной камбалой, и старик приветственно поднял свою палку. Широкий, лопатообразный ноготь на большом пальце его правой руки был словно нарочно создан для того, чтобы вычищать из рыбы запекшуюся кровь.
Засыпающие рыбы устало хлопали жабрами. Самая жирная камбала взмахнула вдруг хвостом и принялась хлестать по своим товарищам в беде, заражая их последним приступом бессильной ярости. Мёрк схватил ее твердой рукой и стал разглядывать так, будто впервые держал в руках подобное существо.
– Эта тварь не захотела остаться такой, какой ей было предопределено господом богом, – произнес он с укором. – Ей захотелось жить на дне! И стать плоской, как блин. Посмотри на нее: глаза косые, рот кривой – урод уродом!
С приходом Мёрка работа пошла куда быстрее и веселее. Строгий взгляд на жизнь не мешал ему нет-нет, да и придумать что-нибудь забавное.
– В какой стороне лежит Мадагаскар? – спросил он вдруг. – Ты должен это знать, раз в школу ходишь.
Оке ответил ему как мог, но Мёрк остался недоволен:
– Так это что – страна такая в Азии?
– Нет, Мадагаскар находится около Восточной Африки. Это остров большой, как Швеция.
– Как вся Швеция? Ах ты, шут его дери!
Это было самое сильное выражение, какое позволял себе Мёрк.
– В миссионерской газете часто пишут об этом самом Мадагаскаре. Если туда отправиться, то как плыть надо?
Оке попытался описать ему большие морские пути. Его рассказ произвел сильное впечатление на Мёрка.
– Да, интересно вот так узнать, куда уходят наши взносы в миссионерское общество… Тебе бы капитаном быть или священником…
Мёрк явно сам не имел ничего против того, чтобы оказаться на кафедре проповедника, хотя злые языки утверждали, что он в молодости больше увлекался водкой и чужими женами, чем десятью заповедями.
Накануне полугодичного отчетного собрания миссионерского общества в Висбю неопрятный, оборванный старик словно преобразился. Он достал из какого-то тайника хорошо сохранившийся темный костюм, сменил можжевеловую дубинку на бамбуковую трость с серебряным набалдашником и насыпал любимую смесь двух различных сортов нюхательного табака в блестящую металлическую табакерку.
Седые волосы Мёрка были тщательно расчесаны на пробор, щеки гладко выбриты. И когда Оке помогал ему зашнуровать черные ботинки, которые старик не мог надеть без посторонней помощи, тот сидел прямо, словно вспомнил военную выправку.
Однако мысли Мёрка были далеко от Фаринге, где он проходил когда-то службу в качестве ревностного капрала.
В который раз поправляя шейный платок из желтого шелка, он беспокойно осведомлялся, не слышно ли машины.
– Нет, до прихода бредвикского автобуса еще долго, – успокаивал его Оке.
Мёрк погрузился на минуту в глубокое размышление. Губы его беззвучно шевелились – он репетировал то, что собирался сказать редактору готландской миссионерской газеты:
– В вашем последнем номере помещено не совсем удачное рассуждение. Ни один человек не может освободиться от наследственного греха, пока жив. Говорить о возможности полного спасения еще на земле – значит проповедовать баптистскую ересь.
Мёрк признавал, собственно, лишь двоих толкователей священного писания. Один из них был преподобный Мартин Лютер, второй – он сам. Оке иногда завидовал способности Мёрка день за днем находить что-то достойное внимания на все тех же пожелтевших листах, которые он читал уже сотни раз. Оке даже проглотил головоломное теософское сочинение под названием «Глаголание апокалипсического зверя и мировая война», навязанное бабушке каким-то бродячим торговцем, после чего предпринял отчаянную попытку одолеть всю библию.
Это было все равно, что жевать щепки, чтобы заглушить приступ голода.
Потом Оке припомнил, как кто-то говорил, что у Мёрков было в свое время множество книг.
– Как же, Динес заставил книгами всю стену в чердачной каморке, – подтвердила бабушка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
– Будь я каким-нибудь хиляком, так вообще живым бы не остался, – рассказывал он.
Но бабушка не очень-то верила его рассказу.
– Сдается мне, что это ему награда за службу охранником в лесу, – говорила она многозначительно.
Рано утром во время летних каникул Оке отправился к Мёрку с бутылкой молока. Еще от калитки он услышал громовый голос старика – тот читал священное писание своим двум одичалым кошкам, которые всегда при виде чужих бросались с шипеньем под диван и сверкали оттуда желтыми глазами.
Оке предусмотрительно воздержался от стука в дверь, пока Мерк не кончит утреннюю молитву. Стоило появиться постороннему слушателю, как старик был готов читать вдвое больше обычного.
В полуразвалившемся сарайчике около пустого коровника дремало несколько престарелых кур с бледными гребешками и мохнатыми ногами. Горы помета воняли особенно резко в жару. Оке решил посмотреть повозки Мёрка. Между запыленными неуклюжими телегами стояла элегантная рессорная коляска, которой пользовались всего пару раз. Мерк приобрел ее в неудачный момент – как раз перед тем, как на острове вошли в моду автомобили. Расчетливый Мерк быстро подсчитал, что выиграет, если продаст лошадь, с тем чтобы во время своих редких поездок пользоваться попутными машинами. Зато коляска стала для него источником постоянных огорчений. Никто не хотел дать за нее ту цену, которую запрашивал Мерк, а со временем число желающих купить ее становилось все меньше, да и цену они предлагали все более низкую.
На пригорке над всеми остальными пристройками возвышался дровяной сарай, на крыше которого печально поскрипывал ржавый флюгер. Он был сделан в виде военно-морского флага с тремя язычками – единственное, что осталось от боцманского домика в Мурет, где родился и вырос Вилле Мерк.
Оке прошел к сараю и разыскал топор; неуклюжий, ручной ковки, он то и дело соскакивал с топорища. Чем так ждать, лучше расколоть несколько поленьев для старика.
Когда Оке наконец вошел в дом, Мерк уже успел поставить книги на небольшую синюю полку на стене и был занят уборкой постели. Подушка и покрывало посерели, сквозь красно-белый полосатый чехол пробивалась соломенная труха, а когда Мерк решил встряхнуть матрац, в воздухе повисла густая пыль.
Услышав стук дров, ссыпаемых в дровяной ящик, он вскрикнул и схватился за свою палку. Она была сделана из узловатого можжевельника и снабжена наконечником из крупнокалиберной гильзы, с острым шипом, чтобы не скользить на льду.
Не иначе, кошки уронили ведро с табуретки или забрались на полочку над лежанкой в кухне! Именно там он нагромоздил всю свою посуду, так как считал слишком рискованным каждый раз снимать и ставить обратно фарфор на верхние полки в кладовой.
Оке стряхнул с куртки щепочки и громко поздоровался. Озабоченное лицо Мёрка сразу просветлело, вокруг его суровых глаз библейского пророка появились добродушные морщинки:
– Это ты? А я думал, что это пятнистый такой шум поднял.
Раскатистый сердечный смех старика как-то не вязался с его славой придирчивого и подозрительного скупердяя. Оке был почему-то убежден, что люди несправедливо судят о Мёрке, хотя в его нраве и было много противоречивого. Трудно было представить его себе с вязаньем в грубых руках – единственным мужчиной в обществе дородных, пожилых женщин и иссохших старушек. Между тем это можно было наблюдать каждый раз, когда собирался швейный кружок общества помощи миссионерам.
– Присядь-ка, я чайник поставлю, – произнес он ласково. Оке не мог обидеть его отказом и неохотно сел на стул. Воздух в кухне был невероятно спертым. Половики слиплись от грязи, а из деревянной кадушечки поднимались какие-то кислые испарения, смешиваясь с запахом пригоревшего рыбьего жира.
Все редко употребляемые предметы были покрыты толстым слоем пыли и копоти. На подоконнике стояло несколько пожелтевших открыток, прислоненных к бутылке с мутным скипидаром, рядом лежали сломанные ножницы для стрижки овец. Глаза Оке миновали книжную полку, давным-давно не беленую печь, видавший виды комод, потом снова остановились на злополучной кадушке. Она казалась черной от мух, которые пировали на остатках отрубей.
Клеенка на кухонном столе с самого начала была практичного черного цвета, только теперь ее покрывал узор из светлых колец и сероватых пятен там, где проглядывала ткань или доски стола. Мёрк выбрал место почище и поставил кувшинчик со свежими сливками и блюдо с булочками. Булочки испекла бабушка, так что они никакого опасения не внушали. Стоило, однако, Оке взглянуть на посуду, которую Мёрк поставил для себя, как у него бесследно исчез всякий аппетит. Это была широкая чашка, расписанная золотой вязью. Ручка погибла во время одной из бурных потасовок хозяина с супругой, но зато теперь Мёрк пил исключительно из «ее чашки» и только раз в месяц решался подвергать ее опасностям, связанным с мытьем…
Правда, для Оке он выбрал в горе посуды чистую чаш-KV, да еще потер ее белой тряпочкой.
Кофе оказалось тоже не таким уж плохим на вкус, как опасался Оке, хотя и было заварено на самой дешевой смеси, какую только можно было найти в лавке.
– Можно тебя попросить сходить в лавку и купить кое-что для меня? – спросил Мёрк неожиданно.
Оке отлично сознавал, что такое поручение – проявление величайшего доверия, и тщательно завернул в носовой платок деньги и бумажку с поручением. Мёрк обычно подозревал всех, кто брался что-нибудь сделать для него. Оке понимал, что если не сможет отчитаться в каждом гроше, то поручение Мёрка окажется для него первым и последним.
– Я сам потом зайду к вам за покупками, – сказал Мёрк на прощанье.
Он пришел, когда Оке сидел за столом и доедал в одиночестве запоздалый обед. Рыбный суп пришлось разогревать, и Оке невольно сморщил нос, отведав первую ложку. Лохматые брови Мёрка неодобрительно нахмурились.
– Ты что это над едой гримасничаешь? Мне бы такой суп, когда я был в твоем возрасте! Смотрите – и коренья и приправы! То ли дело было у нас! Пара картофелин да несколько рыбьих хвостов – вот и все, что мать могла положить в суп.
– Может быть, налить тарелку? – предложила бабушка и стала накрывать, не дожидаясь ответа. Летом рыбный суп ели не очень охотно, и у нее всегда оставалось.
Мёрк почмокал губами.
– Сказать правду, так я уже поел, но для тарелочки супа всегда место найдется, – проговорил он, прочел молитву и придвинул к себе полную тарелку.
– Сколько вас было детей в семье, хотелось бы знать? – спросила бабушка задумчиво.
– Пятнадцать, да только одна из сестренок умерла совсем маленькой.
– И все выросли вместе на том хуторке, который снесли несколько лет назад?
Мерк молча кивнул.
– Чем же вы кормились? – продолжала допытываться бабушка.
– Рыбным супом… чем же еще! Утром суп, в обед суп и на ужин суп. А какие выросли крепкие парни и видные девушки на этой пище, скажу не хвастаясь! В хорошие времена по воскресеньям каждому полагалась чашка черного кофе, а отцу в таких случаях подавали на обед мясо. Больше всего он любил тюленину, но на худой конец не отказывался и от вороны.
Оке не мог удержаться от смеха. Ворон есть – надо же придумать!
– Они не так уж плохи на вкус, особенно в марте, – сообщил Мёрк деловито. – Летом, правда, довольно противные.
Поблагодарив за угощение, он стал рыться в большом кошельке с металлическим запором.
– Тебе причитается вознаграждение за выполненное поручение да за дрова, что утром наколол.
Оке покраснел и сказал, что ему ничего не нужно. Брать деньги за услугу соседу – это было не только не принято, но даже неприятно.
– Не отказывайся, возьми ты эти двадцать пять эре, – посоветовала бабушка вполголоса, так, чтобы глуховатый Мерк не слышал. – Не такой уж он бедный, каким кажется. У него и деньги в банке есть, и пенсию он большую получает.
Мерк убрал кошелек и вытащил берестяную табакерку. Изогнув по-особому большой палец, он сделал на руке глубокую ямочку. Затем осторожно насыпал туда основательную порцию нюхательного табаку, поднес к своему большому носу и гулко втянул в ноздрю, не просыпав ни крошки.
– Ты не приходила на молитвенное собрание в школе, – заметил он бабушке, когда церемония была окончена.
– Времени совсем нет – что в будни, что в праздник, – отвечала она уклончиво. – К тому же этот новый священник не очень-то хорошо служит.
Мерк высморкался в черный с красным платок и вздохнул:
– Пожалуй, ты права. Со времени Энбума не было у нас еще настоящего священника. Вот кто умел проповедь читать – никогда не забудешь!
– Зато и детей бедняков умел запугивать! – отрезала бабушка.
Мерк нахмурился и недовольно пожевал губами при нападении на его любимца.
– Он был поборник господа и великий проповедник, как сказано в писании.
– Защитник вдов и сирот! – воскликнула бабушка ему в лад с плохо скрытой язвительностью. – Есть одна вещь, о которой я по-настоящему жалею: это когда я в своей простоте пошла к священнику за советом и помощью против Арениуса и его шайки. Когда умер Янне и зашла речь о наследстве, писарь Улле мне и говорит, что долги, мол, превосходят стоимость всего имущества. Мол, если я немедленно не заплачу двести риксдалеров, которые причитались с Янне за его долю в большой шхуне, на которую Арениус поставил его шкипером, то весь двор с молотка продадут. Вот они до чего добирались! И что же мне сказал Энбум? «Надлежит быть покорным своим богоданным господам и хозяевам», – вот что он сказал.
С тем я и ушла.
Щеки бабушки запылали при воспоминании о прошлых обидах, глаза вспыхнули внезапным гневом:
– Ну, а я господам другую проповедь прочитала! Берите мою землю, говорю я им, берите! Но только вместе с ней берите и детей! Я-то как-нибудь справлюсь сама. Наймусь стряпухой или батрачкой, но детей кормить будете вы!
Бабушка тяжело перевела дыхание.
– Конечно, я не бросила бы ребят, да только Арениус и Улле-писарь сразу по-другому заговорили. Не достался наш двор этому воронью, а с долгами я понемногу расплатилась. Всё до последнего гроша вернула.
Мерк приоткрыл рот, словно хотел возразить что-то. Однако, когда бабушка разойдется, лучше уж было молчать…
Оке сидел на корме лодки и прислушивался к однообразному, унылому скрипу уключин. Тетя Мария гребла легко и быстро; она выглядела заправским рыбаком в старом комбинезоне дяди Стена и в резиновых сапогах. Головной платок был завязан тугим узлом на затылке. С убранными волосами лицо тети Марии стало не по-женски суровым. Впрочем, ветерок все-таки выхватил из-под платка прядь и пощекотал нос тети Марии, заставив ее лицо осветиться улыбкой. Оке тоже чуть улыбнулся. Если бы только тетя Мария смеялась почаще, он быстро преодолел бы чувство отчуждения к ней.
Ноги Оке было закоченели, когда он вошел в воду, чтобы столкнуть лодку с отмели, но теперь кровь опять приливала к коже, неся с собой приятное, чуть покалывающее тепло. Утреннее солнышко энергично сушило промокшие насквозь штаны.
Голый скалистый мыс Архаммарен еще купался в розовом свете зари. Четким силуэтом вырисовывались здания главной усадьбы, рожь покрывала склоны холмов правильными желтыми пятнами. Солнце поднималось все выше, и залив Скальвикен превращался в огромный, отливающий синью металлический диск. Бриз оставлял на его поверхности сверкающие вмятины, в глазах рябило, и было очень трудно заметить поплавок с флажком.
Оке усиленно щурился, стараясь обнаружить квадратик из черной материи, однако тетя Мария опередила его.
– Ну-ка, садись на весла, а я вытяну сеть, – сказала она, меняясь с ним местами.
Одна камбала за другой появлялись из зеленоватой морской толщи, напоминая большие белые хлопья. Некоторым удавалось вырваться на свободу у самой поверхности, и они исчезали, взмахивая плавниками, словно крыльями, но большинство очутилось в лодке.
Улов оказался богатым. Пока тетя Мария и бабушка выбирали камбалу и развешивали сеть для просушки, Оке пришлось заняться чисткой рыбы.
Остро отточенной финкой он без устали отрубал головы и хвосты, не обращая внимания на то, что ободрал себе в кровь пальцы о шершавую, словно наждак, рыбью кожу.
Со стороны скотного двора доносились хриплые, но по-своему мелодичные крики. Серая крыша пестрела ослепительно белыми птичьими грудками: поморники издалека почуяли запах рыбы и не замедлили явиться. Слегка наклонив желтые хищные клювы, они бесстрастно выжидали, когда Оке вынесет отбросы на помойку. Тогда они легкими тенями скользнут на пепельных крыльях вниз, доведут до остервенения всех ворон, до смерти перепугают кур и нахально отгонят потрясенного петуха, словно он какой-нибудь жалкий цыпленок. Потом исчезнут так же тихо и таинственно, как появились.
Не одни чайки учуяли хороший улов. Вот из-за сарая показался, прихрамывая, Мёрк. Оке гордо взмахнул в воздухе огромной камбалой, и старик приветственно поднял свою палку. Широкий, лопатообразный ноготь на большом пальце его правой руки был словно нарочно создан для того, чтобы вычищать из рыбы запекшуюся кровь.
Засыпающие рыбы устало хлопали жабрами. Самая жирная камбала взмахнула вдруг хвостом и принялась хлестать по своим товарищам в беде, заражая их последним приступом бессильной ярости. Мёрк схватил ее твердой рукой и стал разглядывать так, будто впервые держал в руках подобное существо.
– Эта тварь не захотела остаться такой, какой ей было предопределено господом богом, – произнес он с укором. – Ей захотелось жить на дне! И стать плоской, как блин. Посмотри на нее: глаза косые, рот кривой – урод уродом!
С приходом Мёрка работа пошла куда быстрее и веселее. Строгий взгляд на жизнь не мешал ему нет-нет, да и придумать что-нибудь забавное.
– В какой стороне лежит Мадагаскар? – спросил он вдруг. – Ты должен это знать, раз в школу ходишь.
Оке ответил ему как мог, но Мёрк остался недоволен:
– Так это что – страна такая в Азии?
– Нет, Мадагаскар находится около Восточной Африки. Это остров большой, как Швеция.
– Как вся Швеция? Ах ты, шут его дери!
Это было самое сильное выражение, какое позволял себе Мёрк.
– В миссионерской газете часто пишут об этом самом Мадагаскаре. Если туда отправиться, то как плыть надо?
Оке попытался описать ему большие морские пути. Его рассказ произвел сильное впечатление на Мёрка.
– Да, интересно вот так узнать, куда уходят наши взносы в миссионерское общество… Тебе бы капитаном быть или священником…
Мёрк явно сам не имел ничего против того, чтобы оказаться на кафедре проповедника, хотя злые языки утверждали, что он в молодости больше увлекался водкой и чужими женами, чем десятью заповедями.
Накануне полугодичного отчетного собрания миссионерского общества в Висбю неопрятный, оборванный старик словно преобразился. Он достал из какого-то тайника хорошо сохранившийся темный костюм, сменил можжевеловую дубинку на бамбуковую трость с серебряным набалдашником и насыпал любимую смесь двух различных сортов нюхательного табака в блестящую металлическую табакерку.
Седые волосы Мёрка были тщательно расчесаны на пробор, щеки гладко выбриты. И когда Оке помогал ему зашнуровать черные ботинки, которые старик не мог надеть без посторонней помощи, тот сидел прямо, словно вспомнил военную выправку.
Однако мысли Мёрка были далеко от Фаринге, где он проходил когда-то службу в качестве ревностного капрала.
В который раз поправляя шейный платок из желтого шелка, он беспокойно осведомлялся, не слышно ли машины.
– Нет, до прихода бредвикского автобуса еще долго, – успокаивал его Оке.
Мёрк погрузился на минуту в глубокое размышление. Губы его беззвучно шевелились – он репетировал то, что собирался сказать редактору готландской миссионерской газеты:
– В вашем последнем номере помещено не совсем удачное рассуждение. Ни один человек не может освободиться от наследственного греха, пока жив. Говорить о возможности полного спасения еще на земле – значит проповедовать баптистскую ересь.
Мёрк признавал, собственно, лишь двоих толкователей священного писания. Один из них был преподобный Мартин Лютер, второй – он сам. Оке иногда завидовал способности Мёрка день за днем находить что-то достойное внимания на все тех же пожелтевших листах, которые он читал уже сотни раз. Оке даже проглотил головоломное теософское сочинение под названием «Глаголание апокалипсического зверя и мировая война», навязанное бабушке каким-то бродячим торговцем, после чего предпринял отчаянную попытку одолеть всю библию.
Это было все равно, что жевать щепки, чтобы заглушить приступ голода.
Потом Оке припомнил, как кто-то говорил, что у Мёрков было в свое время множество книг.
– Как же, Динес заставил книгами всю стену в чердачной каморке, – подтвердила бабушка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33