Только о том, что здесь произошло, – никому ни слова! Иначе нас обоих поднимут на смех. Лучше уж посмеемся сами.
Бедняга столяр был окончательно сбит с толку: он не знал, плакать ему или смеяться!
– Уж очень я напугался, все кишки свело от страха, Не случилось бы со мной беды. Я думал – вы покойник, а вы вцепились мне в волосы!
– Вон там в бутылке арак, потяни из нее разочек. Ну, легче стало? Как тебя зовут?
– Мартон Струпка.
– Ну ладно! Хлебни-ка еще разок, да вот тебе форинт от меня. Раздобудь мне подводу, только, понятно, не погребальную колесницу, в ней я пока не собираюсь путешествовать. Мне нужна подстава до Пуккерсдорфа, я хочу туда съездить к тамошнему пастору, мы с ним друзья-приятели.
Узнав, что Зебулон лютеранин, Мартон Струпка тотчас успокоился. Страх его как рукой сняло: он принял от Таллероши форинт, поблагодарил и даже к ручке приложился.
– Я мигом возвращусь с одним хорошо знакомым ямщиком. Сам с вами поеду, чтобы показать дорогу. Ведь я тоже отлично знаю его преподобие, целых три года служил у него церковным сторожем.
Зебулон очень обрадовался.
Было бы неестественно, если бы Мартон Струпка тут же не сообщил Зебулону, что он тоже – «nostros», земляк.
Вот благодаря какой ловкой проделке удалось Зебулону скрыться с горизонта Ридегвари.
А новый Эфиальт тем временем вел «бессмертную ар» мню» дальше – через новые Фермопилы…
И не нашлось на него Амфиктионии!..
Перигелий
Если кому-нибудь попадется в руки комплект венгерских газет за тысяча восемьсот сорок девятый год – их выпускали тогда немного, да и те, что выходили, нередко уничтожались, – он отыщет в них краткое сообщение о том, что утром двадцатого июня, между десятью и двенадцатью часами, можно было наблюдать на небе ослепительный солнечный венец. Найдутся, пожалуй, и очевидцы, которые еще помнят этот день.
Действительно, то было одно из самых великолепных небесных явлений, которые когда-либо доводилось наблюдать: были видны и солнечная корона, и гало, и ложное солнце, – всё вместе.
Корона даже при полном солнечном затмении наблюдается редко – может быть лишь один раз на протяжении жизни целого поколения; гало – можно наблюдать даже не каждое столетие, а то и другое вместе с ложным солнцем – это уже зловещее небесное предзнаменование и такое чудо, о котором в мирные времена ученые пишут целые тома.
В Венгрии же, в июне тысяча восемьсот сорок девятого года, не нашлось астрономов, которые описали бы это редкостное явление.
Мы, мадьяры, тогда попросту не заметили этого «двойного солнца»: для нас в ту пору стояла «двойная ночь»!
Двухсотсорокатысячная царская армия приближалась к Венгрии. Армия отдохнувшая, подготовленная, закаленная в боях.
Было от чего впасть в отчаяние.
Однако находились люди, которым необузданное воображение помогало еще надеяться на победу.
Да, находились!
И таких среди венгров оказалось немало. Они говорили:
– Если на нас идет войско в двести сорок тысяч, мы должны выставить против них полмиллиона!
Каждый, кто способен стоять на ногах, владеть руками, кто достоин называться мужчиной, – должен вступить в ряды сражающихся! Любое орудие из металла, с лезвием и с острием, должно стать грозным оружием. Ведь умирают всего лишь раз! Не собираетесь же вы жить вечно!
Против вторгшегося неприятеля был объявлен своего рода крестовый поход. Священники произносили с амвона патриотические проповеди, призывая на венгерское воинство благословение господне.
Красноречивой и знаменательной приметой тех грозных дней был «красный крест». Его прикололи себе на грудь и кальвинисты, и лютеране, и католики. Сделали это даже иудеи. Такова была единая воля нации.
Каждый видел в этом кресте не религиозную эмблему, а протест всей Венгрии против вторжения могущественной иноземной державы. Перед лицом грозной опасности исчезло всякое различие в вероисповедании, какая бы то ни было приверженность к религиозным догмам, Берталан Ланги, протестантский священник, сам нес перед восставшим народом знамя с красным крестом. Правительство объявило крестовый поход, и протестантские священники не стали против этого спорить, как спорили в свое время против «оilioque» константинопольские раскольники при осаде города; священники брали пример с Петра Амьенского. И многие из них поплатились за это жизнью.
Берталан Ланги успел собрать громадное войско, целый стан народного ополчения, вооруженный косами, пиками, топорами; он сам возглавил его. Да и нужна ли тут военная наука? Наброситься на врагов и, не думая о смерти, рубить их до тех пор, пока всех не уничтожишь! Для этого вполне достаточно воли, отваги, ожесточения.
Не допустить переправы через Тису – в этом состояла главная задача народного ополчения.
Священная Тиса! Ее течение, даже когда оно сковано льдом, составляло пограничную линию между землями, населенными венграми, и землями, где жили другие народы. На левый берег этой реки не должен ступить враг!
Двадцатого июня тысячи народных ополченцев заполнили степи Притисья.
День выдался жаркий, земля накалилась, небо казалось белесым.
В полдень на тусклом небе начались невиданные явления. Солнечный диск померк, и вокруг него стало заметно нечто напоминавшее спицы, расположенные под тупым углом к светилу. Так обозначилась корона. Затем на большом расстоянии от солнца показался венец; с внутренней стороны по всей окружности он был бледно-розовый, а с наружной – нежно-зеленый, как радуга. Это появилось гало. И наконец на восточной стороне венца стало просвечивать еще одно солнце. Оба солнца имели рваные края и были одинаково окрашены, так что трудно было различить, какое из них настоящее, а какое ложное.
Люди содрогнулись при виде этого явления. Никогда еще не созерцали они ничего подобного. Даже образованные люди, знавшие о нем из книг, ощутили смятение, увидав своими глазами явление, происходящее раз в столетие.
– Небо грозит нам гибелью, – шептали суеверные.
Берталан Ланги отлично понимал, что народ воспринял это как роковое предзнаменование. Но небесные знаки человеческими руками стереть нельзя. Их необходима истолковать. И воскликнуть, как сделал Константин Великий в разгар боя: «In hoc signo vinces!» – «Сим победиши!»
Схватив ополченский стяг с крестом, седой священник поднялся на кунский курган и, отбросив прочь свою шляпу, обратился к богу:
– Ты, что послал нам знамение с небес! Что предвещает оно: победу или поражение? Хочешь ли ты ободрить нас, показывая, что и у солнца, которое поддерживает в небе твоя всемогущая рука, – тоже есть соперник? Мы знаем – ты волен погасить солнце! Какое же из этих двух светил ты погасишь? О, ты, верно, оставишь нам то благодатное солнце, что светит и согревает, то что остановилось, послушное тебе, над долиной Гаваона, ожидая, пока твой народ одержит победу, то солнце, что померкло и облилось кровью, когда твой святой сын был распят на кресте! Ты оставишь солнце нашей отчизны, солнце, возвещающее твое величие. Конечно, ты сохранишь нам его! Душа моя преисполнена веры, что это небесное явление знаменует торжество нашего солнца!
Весь день священник неустанно воодушевлял народ. Он говорил с такой страстью, что жилы вздулись у него на висках, а одухотворенное лицо сияло.
Люди, обнажив голову, проникновенно внимали этой беседе с богом.
– …Если же ниспосланное тобою знамение – не залог торжества нашего солнца, тогда, о господи, пусть я больше не увижу света и покину эту землю, которую больше не смогу называть своей отчизной! Пусть умру я там, где выроню из рук это знамя!
И внезапно, на вершине кунского кургана, священник выронил из рук знамя с красным крестом, огляделся вокруг и умер.
Бог, должно быть, услышал его молитву и выполнил его желание. И оказал ему этим немалую услугу – ведь царские сатрапы уже вынесли Берталану Ланги приговор: пятьсот ударов плетьми и ссылка в Сибирь. Итак, господь внял мольбе своего слуги и взял его на небо.
По существу, в этом случае нет ничего чудесного или невероятного, все объясняется очень просто: стояла страшная жара, священник сильно волновался, к тому же старик был предрасположен к апоплексии.
Но ополченцев это происшествие потрясло, и они разбежались. Народ разошелся по домам.
Священник выронил крест, но ведь у венгров оставался еще один крест – эфес сабли. Но и он им не помог.
Из двух светил июньского перигелия в небе осталось не прежнее солнце, а совсем иное.
Этого не заметили даже астрономы, Но мы это хорошо знаем.
Добрые старые друзья
Ночь тринадцатого августа.
Эден Барадлаи смотрел из окна барской усадьбы в Вилагоше на поток падающих звезд.
Это – извечная загадка: почему именно тринадцатого августа многие тысячи звезд низвергаются с небес, почему именно в эту ночь происходит волшебный фейерверк из метеоров.
Но теперь Эден уже знал, почему в эту ночь так густо падают звезды. Разглядывая их, он мог про каждую сказать, «кем» она была и «что» собою значила.
Он долгое время размышлял над этим.
Не каждый из астероидов, пролетающих по небу, чертя огненные линии среди недвижных созвездий, должен упасть на землю. Многие лишь загораются вследствие сильного трения о земную атмосферу, но затем мчатся дальше. Они имеют свои орбиты.
Любопытно было бы узнать, сколько среди стремительно проносившихся той ночью звезд таких, которые не упадут на землю или в море, а будут двигаться дальше своим путем? И когда-нибудь вновь появятся над землей?
Свою собственную звезду Эден к ним не причислял – она свой путь уже завершила. Когда человек становится бесполезен, ему легко уйти.
В тот день венгерская армия сложила оружие. Эден не принадлежал к числу людей, склонных к самообольщению, и не верил в миражи. Он знал: пришел конец всему.
Отныне будет существовать только идея.
Его поколение сыграло свою роль. И с честью сойдет с арены. Идея же сохранится и будет жить дальше.
А тем, кто сражался за нее, придется умереть. Они умрут, потому что ничего другого сделать уже не могут.
Такова судьба всех апостолов. Терновый венец – их корона, а голгофа – коронационный холм, где венчают идею.
Эден написал прощальные письма матери и жене, в которых сообщал, что спокойно ждет своей судьбы, как ожидали ее старцы Рима, сидя в своих креслах на колесах и не помышляя о бегстве. Столько жертв уже принесено, что не подобает теперь горевать об участи отдельных людей. Наступит время, подрастут те, кто сейчас еще в колыбели, и страна снова обретет величие.
Эден с мудрым спокойствием мирился со всем, не в пример многим своим соратникам, которые поспешили спрятаться, судорожно ища путь к спасению. Он даже не хотел думать о том, что можно заблаговременно обеспечить себя заграничным паспортом. Он вспомнил о браминах – ведь они никогда не помышляют о бегстве. Бежать – дело париев, а порой и кшариев.
В го время, когда Эден пытался угадать имена падающих звезд, под его окном возникла какая-то незнакомая фигура.
– Могу ли я видеть господина Эдена Барадлаи? – спросил пришедший.
– Это я. А вы кто такой?
– Мое имя – Балинт Шнейдериус. Я – лютеранский священник из Пуккерсдорфа, привез вам письмо.
– Заходите.
– Не могу, тороплюсь. Не хотелось бы здесь задерживаться. Пока русские войска еще не подошли сюда, дороги свободны, потом уже будет поздно. Вот письмо. Прощайте, да хранит вас бог.
Священник протянул письмо и удалился. Эден подошел к письменному столу, на котором горела свеча. На конверте он узнал почерк Таллероши. Молодой человек разорвал конверт, и оттуда выпал внушительный печатный бланк. Эден прочел письмо:
«Дорогой друг!
Никогда не забуду добрых услуг, которые ты мне оказал. Я обязан тебе даже жизнью: не оставь ты меня в тылу, я бы наверняка пропал. И твоему покойному отцу я был другом. Но, главное, не могу я спокойно взирать на гибель такого отважного патриота. Будь это в моги силах, я бы помог и остальным… Посылаю тебе английский паспорт, с которым ты сможешь выехать за границу. Паспорт снабжен визой и всем необходимым, а также точным описанием твоих примет. Все совпадает, черточка в черточку: мне б не хотелось, чтобы ради спасения своей головы тебе бы пришлось сбрить усы и бороду. Как это горестно, знаю по собственному опыту. Ты волен вписать в паспорт любую фамилию, по своему выбору. А письмо это сожги.
Твой старый друг.
Мое имя ты, верно, угадал?»
Дальше следовала приписка:
«Если решишься бежать, направляйся в сторону Польши, там ты никому не известен. В другой стране тебя кто-нибудь может узнать; однако москаль никогда тебя не видел, и ему можно сказать, что ты (Элджернон Смит. Ему и не догадаться об обмане».
Была и еще одна приписка:
«Подумай хорошенько! Оказавшись за границей, ты еще сможешь принести пользу нашей родине».
Эден взял в руки паспорт. Он был без изъяна и снабжен необходимыми подписями и печатями. Последняя подпись принадлежала русскому главнокомандующему. Кто-то позаботился даже о том, чтобы паспорт выглядел несколько потрепанным.
Эден бросил паспорт на стол. Бежать?… Ему стало стыдно при этой мысли. Бежать с помощью того, кого он меньше всего уважал, считал самым нелепым человеком на свете и у кого меньше всего был склонен одолжаться. И такому человеку быть обязанным спасением своей жизни!
Да и какой жизни! Стоит ли она того, чтобы из-за нее поступаться совестью?
Однако он напрасно пытался ожесточить свое сердце.
Открывшаяся возможность спасения изменила его настроение, смягчила душу. Только сознание безысходности помогало Эдену сохранять твердость. А теперь он думал о тех, кому нужна его жизнь, кого он еще может сделать счастливыми. Мать, жена, двое детей – разве не обязан он жить ради них?
А тут еще эта последняя приписка в письме Таллероши. Зебулон проявил немалый дар психологического воздействия, написав эти слова. Они оказались самым сильным доводом. А что, если он и в самом деле сумеет еще принести пользу своей родине?
Теперь в сознании Эдена возродились те самые иллюзии, которые были свойственны оптимистам и которые он высмеивал. А вдруг они окажутся осуществимыми?
Искушение было велико. Он не нашел в себе сил воспротивиться ему.
Эден снова стал разглядывать паспорт, подписи и тут наткнулся на фамилию, которая заставила его содрогнуться. То была подпись Ридегвари.
Нет, он не допустит, чтобы этот человек восторжествовал над ним! Нет, ему не придется злорадно шептать на ухо Эдену:
«Вот она, последняя ступенька к той вершине!»
Эта мысль заставила Эдена решительно схватить письмо Зебулона и сжечь его в камине вместе с письмами к матери и жене. Затем он позвал слугу и приказал ему немедленно отправиться домой, в Немешдомб. Он велел сообщить матери, что эмигрирует за границу и станет посылать оттуда вести на имя Енё.
Покончив с этим, Эден сжег все документы, которые не должны были попасть в чужие руки, и спешно уложил свой скромный багаж – лишь самое необходимое. В паспорте, как посоветовал ему Зебулон, он проставил имя Олджернона Смита и спрятал документ в бумажник. Потом распорядился запрячь коляску и под покровом темной ночи покинул Вилагош.
Он радовался ночной тьме; она помогла ему скрыть свой мучительный стыд.
Первая встреча с противником сошла благополучно. Начальник аванпоста проверил паспорт, нашел, что все в порядке, и завизировал его. Можно было продолжать путь.
Следующим пунктом, где снова требовалось предъявить паспорт, был Дьапью. Оттуда Эден намеревался проследовать прямо в Варад, затем двигаясь в направлении Сигета, ехать в Галицию.
В Дьапью его отвели в штаб командира полка. Эден спокойно вошел в зал и спросил, кому надо предъявить паспорт.
В приемной было много народу, и ему предложили обождать, пока выйдет командир полка.
Спокойствие не покидало Эдена Барадлаи.
Один из адъютантов просмотрел его паспорт, сверил описание примет и сообщил, что все в порядке – господин полковник не замедлит проставить визу. Вот он уже идет.
Когда Эден увидел входившего полковника, ему показалось, будто по его телу пробежал электрический ток. Им одновременно овладели радость и испуг.
Полковник оказался Леонидом Рамировым.
За эти годы Леонид сильно возмужал Куда девалось его легкомысленное выражение лица? Теперь на нем лежала печать властолюбия. То было лицо сурового воина.
Адъютант доложил полковнику о том, что мистер Олджернон Смит предъявил свой паспорт, который желает завизировать. Паспорт – в полном порядке.
Леонид поставил свою подпись и, взяв в руки пасшорт, уже собрался было вручить его владельцу.
Когда глаза Эдена встретились с испытующим, колючим и пронзительным взглядом Леонида, он почувствовал, как кровь стынет в его жилах. Леонид остановился на некотором расстоянии от него и надменным, резким голосом произнес по-английски;
– But you are not Yoи Algernon Smith!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Бедняга столяр был окончательно сбит с толку: он не знал, плакать ему или смеяться!
– Уж очень я напугался, все кишки свело от страха, Не случилось бы со мной беды. Я думал – вы покойник, а вы вцепились мне в волосы!
– Вон там в бутылке арак, потяни из нее разочек. Ну, легче стало? Как тебя зовут?
– Мартон Струпка.
– Ну ладно! Хлебни-ка еще разок, да вот тебе форинт от меня. Раздобудь мне подводу, только, понятно, не погребальную колесницу, в ней я пока не собираюсь путешествовать. Мне нужна подстава до Пуккерсдорфа, я хочу туда съездить к тамошнему пастору, мы с ним друзья-приятели.
Узнав, что Зебулон лютеранин, Мартон Струпка тотчас успокоился. Страх его как рукой сняло: он принял от Таллероши форинт, поблагодарил и даже к ручке приложился.
– Я мигом возвращусь с одним хорошо знакомым ямщиком. Сам с вами поеду, чтобы показать дорогу. Ведь я тоже отлично знаю его преподобие, целых три года служил у него церковным сторожем.
Зебулон очень обрадовался.
Было бы неестественно, если бы Мартон Струпка тут же не сообщил Зебулону, что он тоже – «nostros», земляк.
Вот благодаря какой ловкой проделке удалось Зебулону скрыться с горизонта Ридегвари.
А новый Эфиальт тем временем вел «бессмертную ар» мню» дальше – через новые Фермопилы…
И не нашлось на него Амфиктионии!..
Перигелий
Если кому-нибудь попадется в руки комплект венгерских газет за тысяча восемьсот сорок девятый год – их выпускали тогда немного, да и те, что выходили, нередко уничтожались, – он отыщет в них краткое сообщение о том, что утром двадцатого июня, между десятью и двенадцатью часами, можно было наблюдать на небе ослепительный солнечный венец. Найдутся, пожалуй, и очевидцы, которые еще помнят этот день.
Действительно, то было одно из самых великолепных небесных явлений, которые когда-либо доводилось наблюдать: были видны и солнечная корона, и гало, и ложное солнце, – всё вместе.
Корона даже при полном солнечном затмении наблюдается редко – может быть лишь один раз на протяжении жизни целого поколения; гало – можно наблюдать даже не каждое столетие, а то и другое вместе с ложным солнцем – это уже зловещее небесное предзнаменование и такое чудо, о котором в мирные времена ученые пишут целые тома.
В Венгрии же, в июне тысяча восемьсот сорок девятого года, не нашлось астрономов, которые описали бы это редкостное явление.
Мы, мадьяры, тогда попросту не заметили этого «двойного солнца»: для нас в ту пору стояла «двойная ночь»!
Двухсотсорокатысячная царская армия приближалась к Венгрии. Армия отдохнувшая, подготовленная, закаленная в боях.
Было от чего впасть в отчаяние.
Однако находились люди, которым необузданное воображение помогало еще надеяться на победу.
Да, находились!
И таких среди венгров оказалось немало. Они говорили:
– Если на нас идет войско в двести сорок тысяч, мы должны выставить против них полмиллиона!
Каждый, кто способен стоять на ногах, владеть руками, кто достоин называться мужчиной, – должен вступить в ряды сражающихся! Любое орудие из металла, с лезвием и с острием, должно стать грозным оружием. Ведь умирают всего лишь раз! Не собираетесь же вы жить вечно!
Против вторгшегося неприятеля был объявлен своего рода крестовый поход. Священники произносили с амвона патриотические проповеди, призывая на венгерское воинство благословение господне.
Красноречивой и знаменательной приметой тех грозных дней был «красный крест». Его прикололи себе на грудь и кальвинисты, и лютеране, и католики. Сделали это даже иудеи. Такова была единая воля нации.
Каждый видел в этом кресте не религиозную эмблему, а протест всей Венгрии против вторжения могущественной иноземной державы. Перед лицом грозной опасности исчезло всякое различие в вероисповедании, какая бы то ни было приверженность к религиозным догмам, Берталан Ланги, протестантский священник, сам нес перед восставшим народом знамя с красным крестом. Правительство объявило крестовый поход, и протестантские священники не стали против этого спорить, как спорили в свое время против «оilioque» константинопольские раскольники при осаде города; священники брали пример с Петра Амьенского. И многие из них поплатились за это жизнью.
Берталан Ланги успел собрать громадное войско, целый стан народного ополчения, вооруженный косами, пиками, топорами; он сам возглавил его. Да и нужна ли тут военная наука? Наброситься на врагов и, не думая о смерти, рубить их до тех пор, пока всех не уничтожишь! Для этого вполне достаточно воли, отваги, ожесточения.
Не допустить переправы через Тису – в этом состояла главная задача народного ополчения.
Священная Тиса! Ее течение, даже когда оно сковано льдом, составляло пограничную линию между землями, населенными венграми, и землями, где жили другие народы. На левый берег этой реки не должен ступить враг!
Двадцатого июня тысячи народных ополченцев заполнили степи Притисья.
День выдался жаркий, земля накалилась, небо казалось белесым.
В полдень на тусклом небе начались невиданные явления. Солнечный диск померк, и вокруг него стало заметно нечто напоминавшее спицы, расположенные под тупым углом к светилу. Так обозначилась корона. Затем на большом расстоянии от солнца показался венец; с внутренней стороны по всей окружности он был бледно-розовый, а с наружной – нежно-зеленый, как радуга. Это появилось гало. И наконец на восточной стороне венца стало просвечивать еще одно солнце. Оба солнца имели рваные края и были одинаково окрашены, так что трудно было различить, какое из них настоящее, а какое ложное.
Люди содрогнулись при виде этого явления. Никогда еще не созерцали они ничего подобного. Даже образованные люди, знавшие о нем из книг, ощутили смятение, увидав своими глазами явление, происходящее раз в столетие.
– Небо грозит нам гибелью, – шептали суеверные.
Берталан Ланги отлично понимал, что народ воспринял это как роковое предзнаменование. Но небесные знаки человеческими руками стереть нельзя. Их необходима истолковать. И воскликнуть, как сделал Константин Великий в разгар боя: «In hoc signo vinces!» – «Сим победиши!»
Схватив ополченский стяг с крестом, седой священник поднялся на кунский курган и, отбросив прочь свою шляпу, обратился к богу:
– Ты, что послал нам знамение с небес! Что предвещает оно: победу или поражение? Хочешь ли ты ободрить нас, показывая, что и у солнца, которое поддерживает в небе твоя всемогущая рука, – тоже есть соперник? Мы знаем – ты волен погасить солнце! Какое же из этих двух светил ты погасишь? О, ты, верно, оставишь нам то благодатное солнце, что светит и согревает, то что остановилось, послушное тебе, над долиной Гаваона, ожидая, пока твой народ одержит победу, то солнце, что померкло и облилось кровью, когда твой святой сын был распят на кресте! Ты оставишь солнце нашей отчизны, солнце, возвещающее твое величие. Конечно, ты сохранишь нам его! Душа моя преисполнена веры, что это небесное явление знаменует торжество нашего солнца!
Весь день священник неустанно воодушевлял народ. Он говорил с такой страстью, что жилы вздулись у него на висках, а одухотворенное лицо сияло.
Люди, обнажив голову, проникновенно внимали этой беседе с богом.
– …Если же ниспосланное тобою знамение – не залог торжества нашего солнца, тогда, о господи, пусть я больше не увижу света и покину эту землю, которую больше не смогу называть своей отчизной! Пусть умру я там, где выроню из рук это знамя!
И внезапно, на вершине кунского кургана, священник выронил из рук знамя с красным крестом, огляделся вокруг и умер.
Бог, должно быть, услышал его молитву и выполнил его желание. И оказал ему этим немалую услугу – ведь царские сатрапы уже вынесли Берталану Ланги приговор: пятьсот ударов плетьми и ссылка в Сибирь. Итак, господь внял мольбе своего слуги и взял его на небо.
По существу, в этом случае нет ничего чудесного или невероятного, все объясняется очень просто: стояла страшная жара, священник сильно волновался, к тому же старик был предрасположен к апоплексии.
Но ополченцев это происшествие потрясло, и они разбежались. Народ разошелся по домам.
Священник выронил крест, но ведь у венгров оставался еще один крест – эфес сабли. Но и он им не помог.
Из двух светил июньского перигелия в небе осталось не прежнее солнце, а совсем иное.
Этого не заметили даже астрономы, Но мы это хорошо знаем.
Добрые старые друзья
Ночь тринадцатого августа.
Эден Барадлаи смотрел из окна барской усадьбы в Вилагоше на поток падающих звезд.
Это – извечная загадка: почему именно тринадцатого августа многие тысячи звезд низвергаются с небес, почему именно в эту ночь происходит волшебный фейерверк из метеоров.
Но теперь Эден уже знал, почему в эту ночь так густо падают звезды. Разглядывая их, он мог про каждую сказать, «кем» она была и «что» собою значила.
Он долгое время размышлял над этим.
Не каждый из астероидов, пролетающих по небу, чертя огненные линии среди недвижных созвездий, должен упасть на землю. Многие лишь загораются вследствие сильного трения о земную атмосферу, но затем мчатся дальше. Они имеют свои орбиты.
Любопытно было бы узнать, сколько среди стремительно проносившихся той ночью звезд таких, которые не упадут на землю или в море, а будут двигаться дальше своим путем? И когда-нибудь вновь появятся над землей?
Свою собственную звезду Эден к ним не причислял – она свой путь уже завершила. Когда человек становится бесполезен, ему легко уйти.
В тот день венгерская армия сложила оружие. Эден не принадлежал к числу людей, склонных к самообольщению, и не верил в миражи. Он знал: пришел конец всему.
Отныне будет существовать только идея.
Его поколение сыграло свою роль. И с честью сойдет с арены. Идея же сохранится и будет жить дальше.
А тем, кто сражался за нее, придется умереть. Они умрут, потому что ничего другого сделать уже не могут.
Такова судьба всех апостолов. Терновый венец – их корона, а голгофа – коронационный холм, где венчают идею.
Эден написал прощальные письма матери и жене, в которых сообщал, что спокойно ждет своей судьбы, как ожидали ее старцы Рима, сидя в своих креслах на колесах и не помышляя о бегстве. Столько жертв уже принесено, что не подобает теперь горевать об участи отдельных людей. Наступит время, подрастут те, кто сейчас еще в колыбели, и страна снова обретет величие.
Эден с мудрым спокойствием мирился со всем, не в пример многим своим соратникам, которые поспешили спрятаться, судорожно ища путь к спасению. Он даже не хотел думать о том, что можно заблаговременно обеспечить себя заграничным паспортом. Он вспомнил о браминах – ведь они никогда не помышляют о бегстве. Бежать – дело париев, а порой и кшариев.
В го время, когда Эден пытался угадать имена падающих звезд, под его окном возникла какая-то незнакомая фигура.
– Могу ли я видеть господина Эдена Барадлаи? – спросил пришедший.
– Это я. А вы кто такой?
– Мое имя – Балинт Шнейдериус. Я – лютеранский священник из Пуккерсдорфа, привез вам письмо.
– Заходите.
– Не могу, тороплюсь. Не хотелось бы здесь задерживаться. Пока русские войска еще не подошли сюда, дороги свободны, потом уже будет поздно. Вот письмо. Прощайте, да хранит вас бог.
Священник протянул письмо и удалился. Эден подошел к письменному столу, на котором горела свеча. На конверте он узнал почерк Таллероши. Молодой человек разорвал конверт, и оттуда выпал внушительный печатный бланк. Эден прочел письмо:
«Дорогой друг!
Никогда не забуду добрых услуг, которые ты мне оказал. Я обязан тебе даже жизнью: не оставь ты меня в тылу, я бы наверняка пропал. И твоему покойному отцу я был другом. Но, главное, не могу я спокойно взирать на гибель такого отважного патриота. Будь это в моги силах, я бы помог и остальным… Посылаю тебе английский паспорт, с которым ты сможешь выехать за границу. Паспорт снабжен визой и всем необходимым, а также точным описанием твоих примет. Все совпадает, черточка в черточку: мне б не хотелось, чтобы ради спасения своей головы тебе бы пришлось сбрить усы и бороду. Как это горестно, знаю по собственному опыту. Ты волен вписать в паспорт любую фамилию, по своему выбору. А письмо это сожги.
Твой старый друг.
Мое имя ты, верно, угадал?»
Дальше следовала приписка:
«Если решишься бежать, направляйся в сторону Польши, там ты никому не известен. В другой стране тебя кто-нибудь может узнать; однако москаль никогда тебя не видел, и ему можно сказать, что ты (Элджернон Смит. Ему и не догадаться об обмане».
Была и еще одна приписка:
«Подумай хорошенько! Оказавшись за границей, ты еще сможешь принести пользу нашей родине».
Эден взял в руки паспорт. Он был без изъяна и снабжен необходимыми подписями и печатями. Последняя подпись принадлежала русскому главнокомандующему. Кто-то позаботился даже о том, чтобы паспорт выглядел несколько потрепанным.
Эден бросил паспорт на стол. Бежать?… Ему стало стыдно при этой мысли. Бежать с помощью того, кого он меньше всего уважал, считал самым нелепым человеком на свете и у кого меньше всего был склонен одолжаться. И такому человеку быть обязанным спасением своей жизни!
Да и какой жизни! Стоит ли она того, чтобы из-за нее поступаться совестью?
Однако он напрасно пытался ожесточить свое сердце.
Открывшаяся возможность спасения изменила его настроение, смягчила душу. Только сознание безысходности помогало Эдену сохранять твердость. А теперь он думал о тех, кому нужна его жизнь, кого он еще может сделать счастливыми. Мать, жена, двое детей – разве не обязан он жить ради них?
А тут еще эта последняя приписка в письме Таллероши. Зебулон проявил немалый дар психологического воздействия, написав эти слова. Они оказались самым сильным доводом. А что, если он и в самом деле сумеет еще принести пользу своей родине?
Теперь в сознании Эдена возродились те самые иллюзии, которые были свойственны оптимистам и которые он высмеивал. А вдруг они окажутся осуществимыми?
Искушение было велико. Он не нашел в себе сил воспротивиться ему.
Эден снова стал разглядывать паспорт, подписи и тут наткнулся на фамилию, которая заставила его содрогнуться. То была подпись Ридегвари.
Нет, он не допустит, чтобы этот человек восторжествовал над ним! Нет, ему не придется злорадно шептать на ухо Эдену:
«Вот она, последняя ступенька к той вершине!»
Эта мысль заставила Эдена решительно схватить письмо Зебулона и сжечь его в камине вместе с письмами к матери и жене. Затем он позвал слугу и приказал ему немедленно отправиться домой, в Немешдомб. Он велел сообщить матери, что эмигрирует за границу и станет посылать оттуда вести на имя Енё.
Покончив с этим, Эден сжег все документы, которые не должны были попасть в чужие руки, и спешно уложил свой скромный багаж – лишь самое необходимое. В паспорте, как посоветовал ему Зебулон, он проставил имя Олджернона Смита и спрятал документ в бумажник. Потом распорядился запрячь коляску и под покровом темной ночи покинул Вилагош.
Он радовался ночной тьме; она помогла ему скрыть свой мучительный стыд.
Первая встреча с противником сошла благополучно. Начальник аванпоста проверил паспорт, нашел, что все в порядке, и завизировал его. Можно было продолжать путь.
Следующим пунктом, где снова требовалось предъявить паспорт, был Дьапью. Оттуда Эден намеревался проследовать прямо в Варад, затем двигаясь в направлении Сигета, ехать в Галицию.
В Дьапью его отвели в штаб командира полка. Эден спокойно вошел в зал и спросил, кому надо предъявить паспорт.
В приемной было много народу, и ему предложили обождать, пока выйдет командир полка.
Спокойствие не покидало Эдена Барадлаи.
Один из адъютантов просмотрел его паспорт, сверил описание примет и сообщил, что все в порядке – господин полковник не замедлит проставить визу. Вот он уже идет.
Когда Эден увидел входившего полковника, ему показалось, будто по его телу пробежал электрический ток. Им одновременно овладели радость и испуг.
Полковник оказался Леонидом Рамировым.
За эти годы Леонид сильно возмужал Куда девалось его легкомысленное выражение лица? Теперь на нем лежала печать властолюбия. То было лицо сурового воина.
Адъютант доложил полковнику о том, что мистер Олджернон Смит предъявил свой паспорт, который желает завизировать. Паспорт – в полном порядке.
Леонид поставил свою подпись и, взяв в руки пасшорт, уже собрался было вручить его владельцу.
Когда глаза Эдена встретились с испытующим, колючим и пронзительным взглядом Леонида, он почувствовал, как кровь стынет в его жилах. Леонид остановился на некотором расстоянии от него и надменным, резким голосом произнес по-английски;
– But you are not Yoи Algernon Smith!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64