Найти ее будет нетрудно.
Зебулону пришлось проявить немалую храбрость, чтобы отправиться в путь глубокой ночью, совершенно одному, без всякого оружия, даже без палки, и разгуливать в темноте по дремучему лесу, в котором, как он знал, волки каждый год загрызали у господина Адама жеребят.
Однако страх придавал Зебулону отваги. Сильный страх подавляет робость: подобно этому боль в уколотом пальце мгновенно проходит, если его сунуть в кипяток.
Зебулон благополучно добрел до родника, зачерпнул шляпой воды и с жадностью напился. Нашел он также и дуплистое дерево с образком, а по этим приметам – и ведущую сюда тропу. Тут он принялся мысленно расхваливать сам себя: какой я, мол, умница, ухитрился так ловко обставить свой побег и избавиться от грозной опасности.
Луна едва освещала дорогу, но это все же помогало ему не натыкаться на деревья.
Перед рассветом Зебулон почувствовал, что тропа пошла круто в гору, и решил, что неплохо бы добыть себе палку. Выбрав стройный побег орешника, он кое-как срезал его перочинным ножом. Взбираться на гору с помощью палки стало легче. А когда он начал осторожно спускаться вниз по косогору, можно было уже обойтись без палки. Подвязав к ней котомку, он вскинул поклажу на плечо.
Занимался день. По мере того как в просветах между деревьями появлялись солнечные лучи, вытеснявшие, лунное сияние, из души Зебулона постепенно испарялась боязнь погони, уступая место иной тревоге, какую обычно порождает торжественная тишина пустынного леса. Очевидно, в этой бескрайней глухомани обитает множество зверей, а доверяться им небезопасно.
Ему вспомнилась строка из стихотворения Шандора Кишфалуди о мнимом отшельнике, которому попался навстречу волк:
Волк череп холодный клыками зажал
И быстрой рысцою к горе побежал.
Можно ли вообразить встречу ужасней. А ведь волки все еще занимаются краниологией.
Если Зебулону не изменяла память, в этом стихотворении говорилось еще о том, что волк от испуга выронил из пасти череп «и тот с громким стуком на землю упал».
Все это никак нельзя было воспринять, как утреннее приветствие.
Хоть бы дорога привела к какой-нибудь лужайке!
Желание Зебулона исполнилось. Спустившись в лощину с горного склона, тропа скрестилась с другой дорогой, которая шла в обход первой и выбегала из соседней долины. На этом перепутье раскинулась небольшая поляна.
Но едва тропа вывела Зебулона на прогалину, как из зарослей кустарника, росшего на опушке, вынырнуло и предстало перед ним страшное видение.
Это был не волк с черепом в пасти, а человек с собственной головой на плечах: то был Салмаш!
Оба одновременно заметили друг друга, хотя на мшистой лужайке не слышно было даже шума шагов.
Зебулон вынужден был признать, что он напрасно силился избежать своей участи. Роковое свершилось: бежать больше некуда, искать убежища негде. Этот человек направился ему в обход, чтобы схватить его. У Зебулона не было даже никакого оружия, кроме перочинного ножа, лезвие которого он к тому же не так давно обломил, пытаясь разрезать солдатский хлеб. А враг наверняка запасся пистолетами. И Таллероши решил, что ему остается только одно – сдаться.
Смирившись со своей судьбой, он снял с плеча палку, взял в руки котомку и с видом отрешившегося от жизни человека подошел к Салмашу, как бы говоря: «Вот моя палка, я сдаюсь».
Но медленно приближаясь к своему врагу, он вдруг заметил, что тот выглядит как Макбет, увидевший призрак Банко. Салмаш стоял перед ним, вытаращив глаза и разинув рот, всем своим видом выражая смертельный испуг. Его оцепеневшие ноги, казалось, вросли в землю, В руках он тоже держал палку и суму.
И вдруг Зебулон сообразил, что происходит. Обстановка сложилась комичная и, можно сказать, фатальная.
– Ну, Салмаш, хватит. Перестанем дурачить друг друга, Я и не помышляю вас преследовать. И вы не трогайте меня. Вам показалось, будто я задумал вас спаять а я подозревал, что вы готовитесь сделать то же самое Я удирал от вас, вы – от меня, а дорога сыграла с нами шутку и снова свела вместе. Столкуемся, будет больше прока.
Однако Салмаш все еще не был в состоянии произнести ни слова. Должно быть, его насмерть напугали где-то в другом месте. У него только беззвучно двигались челюсти, слово он разговаривал сам с собой.
– Знайте, Салмаш, – примирительно продолжал Зебулон, – все, что я говорил вчера у Адама, было шуткой, вовсе не надо принимать это за чистую монету. Я никого не хочу обижать, лишь бы оставили меня в покое. И зачем нам, добрым старым знакомым, обижать друг друга? Вы славный малый, да и я не злой человек… Лучше всего для нас – жить в дружбе и в согласии. Вы – «у тех», я – «у этих». Если вы попадете в беду «у этих», я сумею вас выручить; если мне будет угрожать какая-либо опасность со стороны «тех», вы придете мне на помощь. Хорошо, когда у человека всюду есть добрые друзья. Бог знает как все еще сложится. Нам совершенно ни к чему вконец разрушать давнишнюю дружбу. И я к этому совсем не стремлюсь. У вас, верно, сохранилось письмо, которое я написал моему другу Ридегвари? Вот и передайте ему это письмо. Скажите, что я просил кланяться. А что касается вчерашней сцены, то нам обоим лучше о ней не вспоминать, а то нас только высмеют. Так что давайте больше не сердиться друг на друга. Ладно, Салмаш? Ну, храни вас господь. А теперь скажите только одно, по какой дороге вы пойдете дальше? Я вас очень люблю, можете мне поверить, ведь я не раз об этом говорил, но мне, знаете ли, все же не хотелось бы идти с вами по одной дороге.
Салмаш продолжал отмалчиваться: то ли его связывал обет, то ли у него от страха отнялся язык, как у невесты Роберта-Дьявола. Узнав, что путь свободен, он только тяжело вздохнул и, свернув на ближайшую тропу, стал спускаться в лощину.
Можно себе представить радость Зебулона, когда он вскоре наткнулся на венгерского солдата!
Это был не патрульный кавалерист, не улан, а гусар» поднимавший на дороге клубы пыли.
Он оказался простым деревенским парнем, в круглой шляпе с широкой красной лентой вокруг и в расшитой тюльпанами бурке, И все же то был заправский гусар.
На радостях Зебулон чуть не стащил его с коня; он даже в ножки готов был ему поклониться.
– Дружище! Доблестный сын нашего отечества! Спаситель мой! Откуда путь держишь?
– Вон из той деревни, – ответил воин.
– Так там еще остались наши богатыри?
– А как же? Весь отряд.
– Какой отряд?
– Известно какой, – отряд Бендегуза.
– Бендегуза? У меня есть дочка, которую зовут Бендегузелла… Так значит, это партизанская вольница, да? А где же остальные войска?
– Те еще за Тисой, в поход собираются.
– А вы что тут делаете?
– Наша задача – не давать покоя неприятелю и перехватывать императорских прихвостней.
Зебулон оторопел, услыхав о неприятеле. Он вовсе не искал встречи со львом, а только хотел напасть на его след.
– Разве поблизости есть неприятель?
– Неприятеля нет. Зато встречаются императорские прихвостни.
«И один из них как раз бежит лесом, по другой дороге», – подумал Зебулон, но указывать коннику след Салмаша все же не стал, Зебулон и в самом деле был человек мягкосердечный.
– Значит, поблизости супостатов нет?
– Нет. На расстоянии двух дней ходу ни одного не найдешь.
– В таком случае я присяду на обочину и передохну. А тебе, дружище, вот от меня форинт. Воротись в деревню и скажи своему начальнику, чтобы он прислал за мной подводу. Теперь мне уже можно назвать себя, Я – правительственный комиссар Зебулон Таллероши, о котором ходили разные слухи; одни говорили, будто он пал в бою под Кошицей, другие – будто враг пленил его. Но я не погиб и не попал в плен. Благополучно пробился сквозь боевые порядки вражеской армии. Только вот ног под собой не чую, много миль пешком прошел. Потому и надо за мной телегу прислать. А я стану дожидаться здесь.
Всадник в расшитой тюльпанами бурке принял и форинт и поручение, а затем ускакал в деревню. Зебулон тем временем отыскал удобную межу, прилег на мягкой траве и вытянулся в свое удовольствие.
Гонец и в самом деле точно выполнил поручение. Не прошло и часа, как Зебулон вновь увидел его в сопровождении крестьянской подводы.
С горделивым видом, соответствующим его рангу, взобрался Таллероши на задок телеги. Он снова был в том краю, где по его приказу запрягали без промедления!
По дороге он. заставил медленно трусившего рядом с подводой всадника рассказать обо всех событиях, разыгравшихся за время его отсутствия. Ох, и радовался же Зебулон безудержной похвальбе своего собеседника! Что и говорить, она показалась ему приятней теплой шубы.
– Ведь мы теперь снова хозяева положения! А что сказал начальник отряда, услыхав мое имя?
Всадник еле заметно усмехнулся.
– Господин начальник сказал, что хорошо знает барина. Пожалуйте к нему на квартиру. Он приглашает вас к себе перекусить.
– О, это великая для меня честь!
И Зебулон стал поправлять петли шнуров на своей кое-как застегнутой бекеше. Сапоги его, покрытые лесной грязью всех оттенков, имели весьма неприглядный вид.
На передок телеги была положена солома. Вытащив из-под сиденья небольшой пучок, Зебулон скрутил его и начал старательно очищать сапоги. Одновременно он продолжал разговор со всадником.
– Начальник вашего отряда, конечно, майор или капитан?
– Полагаю.
– Полагаете? А позвольте узнать его уважаемое имя?
– Господин Гергё Бокша.
– Кто? Гергё Бокша? Тот самый, что служил у меня погонщиком волов?
И Зебулон сразу забыл о своих сапогах.
«Вот уж не думал, что мне придется когда-нибудь являться к нему на поклон», – пронеслось в голове Таллероши.
Но по пути верховой порассказал ему такую кучу диковинных вещей о ратных подвигах Гергё Бокши (тут… были и бесчисленные стада крупного рогатого скота, угнанные у неприятеля, и множество отбитых возов с солдатским хлебом, а уж перехваченным вражеским гонцам и вовсе не было счета), что Зебулон был вынужден в конце концов признать: в военное время, как видно, может выслужиться и получить чин любой лихой наездник с увесистыми кулаками, который к тому же не слишком боится порвать свое платье в драке.
Такое заключение заставило его по прибытии в деревню не сразу отправиться в штаб-квартиру Бокши, а заехать сначала во двор к вознице.
«Надо же все-таки почистить сапоги», – рассудил он» Ваксы у хозяина не оказалось, и сапоги смазали салом; так оно лучше! Занимаясь своим туалетом, Зебулон сторговался с возчиком, чтобы тот за тридцать форинтов доставил его в Дебрецен. Итак, цель поездки определилась. Дебрецен теперь центр, столица.
Приведя себя в порядок, Зебулон отправился с визитом к Гергё Бокше.
Этому доблестному вояке было предоставлено право сколотить конный партизанский отряд и присвоить себе любой чин. При желании он мог именовать себя хоть капитаном. Если же кто-либо начал бы ненароком величать его майором, он бы тоже не слишком сердился.
Зебулон нашел, что его старый знакомый сильно изменился. Правда, на нем по-прежнему красовались доломан и кавалерийские рейтузы – униформа, в которой Зебулон видел его еще до памятного бегства; только на локтях появились заплаты, да штаны изрядно потерлись на коленях. Зато воротник и обшлага были расшиты новенькими золотыми галунами шириной в ладонь. Из-под доломана Гергё Бокши выглядывала потертая дерюга, но тоже украшенная золотыми позументами.
При встрече с Зебулоном Гергё держал себя обходительно и в то же время несколько свысока, спесиво и грубовато – все вперемешку. Принял он его радушно, но не проявил особого к нему уважения.
– Ого! Прибыли, наконец, ваше благородие! Рад, что имею честь. Милости прошу пожаловать нынче ко мне на обед, в другом месте все равно ничего не получите. Чувствуйте себя как дома.
За все время приема он даже не вынул трубки изо рта; однако то, что Бокша не протянул в знак приветствия руку, было Зебулону даже приятно.
Гость принял приглашение и уселся прямо на оттоманку. У Гергё Бокши хватило стратегических способностей избрать для своей штаб-квартиры единственную в деревне барскую усадьбу.
Немного спустя Зебулон тоже достал из кармана трубку. Желая напомнить, что он даже теперь более знатная персона, чем Гергё, Таллероши, набив трубку табаком из кисета, обратился к своему хозяину тем же фамильярным тоном, каким разговаривал с ним прежде; в тоне этом явственно сквозило чувство превосходства.
– А ну, милейший братец Гергё, дай-ка мне огонька!!
Предложить человеку с золотыми позументами, что бы он дал огня для трубки, – поступок более чем дерзкий. Ведь подавать фитилек – почти феодальная повинность. Выполнить такое приказание – все равно что признать свою вассальную зависимость от сюзерена.
Гергё Бокша услужливо вытащил из внутреннего кармана какой-то печатный листок и с самым небрежным видом протянул его Зебулону.
– Вот, ваше благородие! Прочитайте сначала, а потом можете нарвать себе сколько угодно фитильков.
– Это что? Газета?
– Вот именно. «Марциуш»! Ее теперь печатают в Дебрецене, оттуда и получаем.
– Ах, вот оно что? Браво! – воскликнул Зебулон. – Давненько не читал я газет. По крайней мере узнаю, что сейчас делается в Дебрецене.
И, снедаемый любопытством, он, вместо того чтобы закурить трубку, принялся жадно читать листок. Но то, что он там вычитал, начисто стерло с его лица сияющее выражение; оно сменилось такой явной растерянностью, что скрыть ее от Бокши было невозможно.
– Что-нибудь неладно, ваше благородие?
– Да вот трубка не курится, – в замешательстве пробурчал Зебулон.
– Так вы же ее еще и не раскурили!
– Ах да, верно, – спохватился Таллероши, пряча трубку в карман.
Уронив на колени газетный листок, Зебулон молча уставился на Гергё и наконец решился задать ему вопрос:
– Милый друг Бокша, не можете ли вы мне растолковать, что это за чрезвычайный закон, о котором здесь написано?
– Как же, могу. По этому закону изменники родины и те, кто якшался с врагом, должны быть преданы суду чрезвычайного трибунала.
– Но кого же причисляют к изменникам родины?
– К примеру, депутатов, не явившихся на дебреценский сейм.
– А если их задержали особые обстоятельства? Как, скажем, меня?
Бокша ответил в весьма ободряющем тоне:
– Но ведь тот, кто не смог прибыть, имеет право дать объяснения. Чрезвычайный трибунал разберется и, коли причина у него уважительная, оправдает его.
– Ах, так! Покорнейше благодарю! Я с тех самых пор был как затравленный заяц, находился в бегах, прятался в погребе, скрывался в известковой печи, сидел в бочке, напяливал на себя чепчик жены корчмаря, работал поденщиком, таскал лоханки с помоями, сносил ради блага отчизны голод и холод, а как только я предстану перед Государственным собранием, меч я тотчас схватят за шиворот и предадут чрезвычайному трибуналу! Хорошенькое дело, нечего сказать.
– А иначе и быть не может, «Марциуш» это очень вразумительно растолковал. Пора уже строго наказать изменников родины! Тех, кто нынче здесь, а завтра, глядишь переметнется туда.
– Да я-то и часа там не был, – оправдывался Зебулон.
– Тех, кто хоть раз заговорил с врагом…
– Ну, что до меня, я ни словом с ним не обмолвился. Кроме грома пушечных выстрелов, ничего до моего слуха от врага не доходило.
Зебулон оправдывался с такой горячностью, словно уже держал ответ перед трибуналом.
А Бокша продолжал свое:
– Или таких, к примеру, кто написал неприятелю хоть одну строчку.
Как раз именно этот пункт приводил Зебулона в некоторое смущение. Письмецо, посланное им небезызвестному Ридегвари через посредство некоего Салмаша, внушало ему известные опасения. Но ведь Салмаш, должно быть, уже за тридевять земель, и, право же, не стоит тревожиться из-за пустяков.
– В такие суровые времена не приходится щадить людей! – безжалостно продолжал Гергё.
И, набравшись храбрости, он сел на оттоманку рядом с Зебулоном, закинув ногу за ногу и скрестив руки на груди.
– В такую пору я не признаю ни закадычного друга, ни знатного барина, – продолжал Бокша, покуривая трубку и выпуская густые клубы дыма. – Будь он мне родной брат, но коли он предатель, я прикажу его схватить и отправить под конвоем куда следует.
– Куда?
– В Надьварад.
– А что там такое?
– Чрезвычайный трибунал.
– Разве он уже существует?
– А как же! Не только существует, но и действует.
– Действует? Значит, Бокша, если вы кого-нибудь из «этих» поймаете, то отправите туда?
– Как пить дать! Будь он хоть кум королю. Возьмем, к примеру, Салмаша, уж он-то был мне добрым приятелем…
При этом имени кровь начала холодеть в жилах Зебулона.
– И этот пройдоха оказался шпионом. Лишь только я об этом узнал, тотчас пустился за ним в погоню.
– Так вы, значит, гнались за Салмашем?… – сорвалось с языка Зебулона.
Эти неосторожные слова вызвали подозрение Гергё. Искоса взглянув на собеседника, он спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Зебулону пришлось проявить немалую храбрость, чтобы отправиться в путь глубокой ночью, совершенно одному, без всякого оружия, даже без палки, и разгуливать в темноте по дремучему лесу, в котором, как он знал, волки каждый год загрызали у господина Адама жеребят.
Однако страх придавал Зебулону отваги. Сильный страх подавляет робость: подобно этому боль в уколотом пальце мгновенно проходит, если его сунуть в кипяток.
Зебулон благополучно добрел до родника, зачерпнул шляпой воды и с жадностью напился. Нашел он также и дуплистое дерево с образком, а по этим приметам – и ведущую сюда тропу. Тут он принялся мысленно расхваливать сам себя: какой я, мол, умница, ухитрился так ловко обставить свой побег и избавиться от грозной опасности.
Луна едва освещала дорогу, но это все же помогало ему не натыкаться на деревья.
Перед рассветом Зебулон почувствовал, что тропа пошла круто в гору, и решил, что неплохо бы добыть себе палку. Выбрав стройный побег орешника, он кое-как срезал его перочинным ножом. Взбираться на гору с помощью палки стало легче. А когда он начал осторожно спускаться вниз по косогору, можно было уже обойтись без палки. Подвязав к ней котомку, он вскинул поклажу на плечо.
Занимался день. По мере того как в просветах между деревьями появлялись солнечные лучи, вытеснявшие, лунное сияние, из души Зебулона постепенно испарялась боязнь погони, уступая место иной тревоге, какую обычно порождает торжественная тишина пустынного леса. Очевидно, в этой бескрайней глухомани обитает множество зверей, а доверяться им небезопасно.
Ему вспомнилась строка из стихотворения Шандора Кишфалуди о мнимом отшельнике, которому попался навстречу волк:
Волк череп холодный клыками зажал
И быстрой рысцою к горе побежал.
Можно ли вообразить встречу ужасней. А ведь волки все еще занимаются краниологией.
Если Зебулону не изменяла память, в этом стихотворении говорилось еще о том, что волк от испуга выронил из пасти череп «и тот с громким стуком на землю упал».
Все это никак нельзя было воспринять, как утреннее приветствие.
Хоть бы дорога привела к какой-нибудь лужайке!
Желание Зебулона исполнилось. Спустившись в лощину с горного склона, тропа скрестилась с другой дорогой, которая шла в обход первой и выбегала из соседней долины. На этом перепутье раскинулась небольшая поляна.
Но едва тропа вывела Зебулона на прогалину, как из зарослей кустарника, росшего на опушке, вынырнуло и предстало перед ним страшное видение.
Это был не волк с черепом в пасти, а человек с собственной головой на плечах: то был Салмаш!
Оба одновременно заметили друг друга, хотя на мшистой лужайке не слышно было даже шума шагов.
Зебулон вынужден был признать, что он напрасно силился избежать своей участи. Роковое свершилось: бежать больше некуда, искать убежища негде. Этот человек направился ему в обход, чтобы схватить его. У Зебулона не было даже никакого оружия, кроме перочинного ножа, лезвие которого он к тому же не так давно обломил, пытаясь разрезать солдатский хлеб. А враг наверняка запасся пистолетами. И Таллероши решил, что ему остается только одно – сдаться.
Смирившись со своей судьбой, он снял с плеча палку, взял в руки котомку и с видом отрешившегося от жизни человека подошел к Салмашу, как бы говоря: «Вот моя палка, я сдаюсь».
Но медленно приближаясь к своему врагу, он вдруг заметил, что тот выглядит как Макбет, увидевший призрак Банко. Салмаш стоял перед ним, вытаращив глаза и разинув рот, всем своим видом выражая смертельный испуг. Его оцепеневшие ноги, казалось, вросли в землю, В руках он тоже держал палку и суму.
И вдруг Зебулон сообразил, что происходит. Обстановка сложилась комичная и, можно сказать, фатальная.
– Ну, Салмаш, хватит. Перестанем дурачить друг друга, Я и не помышляю вас преследовать. И вы не трогайте меня. Вам показалось, будто я задумал вас спаять а я подозревал, что вы готовитесь сделать то же самое Я удирал от вас, вы – от меня, а дорога сыграла с нами шутку и снова свела вместе. Столкуемся, будет больше прока.
Однако Салмаш все еще не был в состоянии произнести ни слова. Должно быть, его насмерть напугали где-то в другом месте. У него только беззвучно двигались челюсти, слово он разговаривал сам с собой.
– Знайте, Салмаш, – примирительно продолжал Зебулон, – все, что я говорил вчера у Адама, было шуткой, вовсе не надо принимать это за чистую монету. Я никого не хочу обижать, лишь бы оставили меня в покое. И зачем нам, добрым старым знакомым, обижать друг друга? Вы славный малый, да и я не злой человек… Лучше всего для нас – жить в дружбе и в согласии. Вы – «у тех», я – «у этих». Если вы попадете в беду «у этих», я сумею вас выручить; если мне будет угрожать какая-либо опасность со стороны «тех», вы придете мне на помощь. Хорошо, когда у человека всюду есть добрые друзья. Бог знает как все еще сложится. Нам совершенно ни к чему вконец разрушать давнишнюю дружбу. И я к этому совсем не стремлюсь. У вас, верно, сохранилось письмо, которое я написал моему другу Ридегвари? Вот и передайте ему это письмо. Скажите, что я просил кланяться. А что касается вчерашней сцены, то нам обоим лучше о ней не вспоминать, а то нас только высмеют. Так что давайте больше не сердиться друг на друга. Ладно, Салмаш? Ну, храни вас господь. А теперь скажите только одно, по какой дороге вы пойдете дальше? Я вас очень люблю, можете мне поверить, ведь я не раз об этом говорил, но мне, знаете ли, все же не хотелось бы идти с вами по одной дороге.
Салмаш продолжал отмалчиваться: то ли его связывал обет, то ли у него от страха отнялся язык, как у невесты Роберта-Дьявола. Узнав, что путь свободен, он только тяжело вздохнул и, свернув на ближайшую тропу, стал спускаться в лощину.
Можно себе представить радость Зебулона, когда он вскоре наткнулся на венгерского солдата!
Это был не патрульный кавалерист, не улан, а гусар» поднимавший на дороге клубы пыли.
Он оказался простым деревенским парнем, в круглой шляпе с широкой красной лентой вокруг и в расшитой тюльпанами бурке, И все же то был заправский гусар.
На радостях Зебулон чуть не стащил его с коня; он даже в ножки готов был ему поклониться.
– Дружище! Доблестный сын нашего отечества! Спаситель мой! Откуда путь держишь?
– Вон из той деревни, – ответил воин.
– Так там еще остались наши богатыри?
– А как же? Весь отряд.
– Какой отряд?
– Известно какой, – отряд Бендегуза.
– Бендегуза? У меня есть дочка, которую зовут Бендегузелла… Так значит, это партизанская вольница, да? А где же остальные войска?
– Те еще за Тисой, в поход собираются.
– А вы что тут делаете?
– Наша задача – не давать покоя неприятелю и перехватывать императорских прихвостней.
Зебулон оторопел, услыхав о неприятеле. Он вовсе не искал встречи со львом, а только хотел напасть на его след.
– Разве поблизости есть неприятель?
– Неприятеля нет. Зато встречаются императорские прихвостни.
«И один из них как раз бежит лесом, по другой дороге», – подумал Зебулон, но указывать коннику след Салмаша все же не стал, Зебулон и в самом деле был человек мягкосердечный.
– Значит, поблизости супостатов нет?
– Нет. На расстоянии двух дней ходу ни одного не найдешь.
– В таком случае я присяду на обочину и передохну. А тебе, дружище, вот от меня форинт. Воротись в деревню и скажи своему начальнику, чтобы он прислал за мной подводу. Теперь мне уже можно назвать себя, Я – правительственный комиссар Зебулон Таллероши, о котором ходили разные слухи; одни говорили, будто он пал в бою под Кошицей, другие – будто враг пленил его. Но я не погиб и не попал в плен. Благополучно пробился сквозь боевые порядки вражеской армии. Только вот ног под собой не чую, много миль пешком прошел. Потому и надо за мной телегу прислать. А я стану дожидаться здесь.
Всадник в расшитой тюльпанами бурке принял и форинт и поручение, а затем ускакал в деревню. Зебулон тем временем отыскал удобную межу, прилег на мягкой траве и вытянулся в свое удовольствие.
Гонец и в самом деле точно выполнил поручение. Не прошло и часа, как Зебулон вновь увидел его в сопровождении крестьянской подводы.
С горделивым видом, соответствующим его рангу, взобрался Таллероши на задок телеги. Он снова был в том краю, где по его приказу запрягали без промедления!
По дороге он. заставил медленно трусившего рядом с подводой всадника рассказать обо всех событиях, разыгравшихся за время его отсутствия. Ох, и радовался же Зебулон безудержной похвальбе своего собеседника! Что и говорить, она показалась ему приятней теплой шубы.
– Ведь мы теперь снова хозяева положения! А что сказал начальник отряда, услыхав мое имя?
Всадник еле заметно усмехнулся.
– Господин начальник сказал, что хорошо знает барина. Пожалуйте к нему на квартиру. Он приглашает вас к себе перекусить.
– О, это великая для меня честь!
И Зебулон стал поправлять петли шнуров на своей кое-как застегнутой бекеше. Сапоги его, покрытые лесной грязью всех оттенков, имели весьма неприглядный вид.
На передок телеги была положена солома. Вытащив из-под сиденья небольшой пучок, Зебулон скрутил его и начал старательно очищать сапоги. Одновременно он продолжал разговор со всадником.
– Начальник вашего отряда, конечно, майор или капитан?
– Полагаю.
– Полагаете? А позвольте узнать его уважаемое имя?
– Господин Гергё Бокша.
– Кто? Гергё Бокша? Тот самый, что служил у меня погонщиком волов?
И Зебулон сразу забыл о своих сапогах.
«Вот уж не думал, что мне придется когда-нибудь являться к нему на поклон», – пронеслось в голове Таллероши.
Но по пути верховой порассказал ему такую кучу диковинных вещей о ратных подвигах Гергё Бокши (тут… были и бесчисленные стада крупного рогатого скота, угнанные у неприятеля, и множество отбитых возов с солдатским хлебом, а уж перехваченным вражеским гонцам и вовсе не было счета), что Зебулон был вынужден в конце концов признать: в военное время, как видно, может выслужиться и получить чин любой лихой наездник с увесистыми кулаками, который к тому же не слишком боится порвать свое платье в драке.
Такое заключение заставило его по прибытии в деревню не сразу отправиться в штаб-квартиру Бокши, а заехать сначала во двор к вознице.
«Надо же все-таки почистить сапоги», – рассудил он» Ваксы у хозяина не оказалось, и сапоги смазали салом; так оно лучше! Занимаясь своим туалетом, Зебулон сторговался с возчиком, чтобы тот за тридцать форинтов доставил его в Дебрецен. Итак, цель поездки определилась. Дебрецен теперь центр, столица.
Приведя себя в порядок, Зебулон отправился с визитом к Гергё Бокше.
Этому доблестному вояке было предоставлено право сколотить конный партизанский отряд и присвоить себе любой чин. При желании он мог именовать себя хоть капитаном. Если же кто-либо начал бы ненароком величать его майором, он бы тоже не слишком сердился.
Зебулон нашел, что его старый знакомый сильно изменился. Правда, на нем по-прежнему красовались доломан и кавалерийские рейтузы – униформа, в которой Зебулон видел его еще до памятного бегства; только на локтях появились заплаты, да штаны изрядно потерлись на коленях. Зато воротник и обшлага были расшиты новенькими золотыми галунами шириной в ладонь. Из-под доломана Гергё Бокши выглядывала потертая дерюга, но тоже украшенная золотыми позументами.
При встрече с Зебулоном Гергё держал себя обходительно и в то же время несколько свысока, спесиво и грубовато – все вперемешку. Принял он его радушно, но не проявил особого к нему уважения.
– Ого! Прибыли, наконец, ваше благородие! Рад, что имею честь. Милости прошу пожаловать нынче ко мне на обед, в другом месте все равно ничего не получите. Чувствуйте себя как дома.
За все время приема он даже не вынул трубки изо рта; однако то, что Бокша не протянул в знак приветствия руку, было Зебулону даже приятно.
Гость принял приглашение и уселся прямо на оттоманку. У Гергё Бокши хватило стратегических способностей избрать для своей штаб-квартиры единственную в деревне барскую усадьбу.
Немного спустя Зебулон тоже достал из кармана трубку. Желая напомнить, что он даже теперь более знатная персона, чем Гергё, Таллероши, набив трубку табаком из кисета, обратился к своему хозяину тем же фамильярным тоном, каким разговаривал с ним прежде; в тоне этом явственно сквозило чувство превосходства.
– А ну, милейший братец Гергё, дай-ка мне огонька!!
Предложить человеку с золотыми позументами, что бы он дал огня для трубки, – поступок более чем дерзкий. Ведь подавать фитилек – почти феодальная повинность. Выполнить такое приказание – все равно что признать свою вассальную зависимость от сюзерена.
Гергё Бокша услужливо вытащил из внутреннего кармана какой-то печатный листок и с самым небрежным видом протянул его Зебулону.
– Вот, ваше благородие! Прочитайте сначала, а потом можете нарвать себе сколько угодно фитильков.
– Это что? Газета?
– Вот именно. «Марциуш»! Ее теперь печатают в Дебрецене, оттуда и получаем.
– Ах, вот оно что? Браво! – воскликнул Зебулон. – Давненько не читал я газет. По крайней мере узнаю, что сейчас делается в Дебрецене.
И, снедаемый любопытством, он, вместо того чтобы закурить трубку, принялся жадно читать листок. Но то, что он там вычитал, начисто стерло с его лица сияющее выражение; оно сменилось такой явной растерянностью, что скрыть ее от Бокши было невозможно.
– Что-нибудь неладно, ваше благородие?
– Да вот трубка не курится, – в замешательстве пробурчал Зебулон.
– Так вы же ее еще и не раскурили!
– Ах да, верно, – спохватился Таллероши, пряча трубку в карман.
Уронив на колени газетный листок, Зебулон молча уставился на Гергё и наконец решился задать ему вопрос:
– Милый друг Бокша, не можете ли вы мне растолковать, что это за чрезвычайный закон, о котором здесь написано?
– Как же, могу. По этому закону изменники родины и те, кто якшался с врагом, должны быть преданы суду чрезвычайного трибунала.
– Но кого же причисляют к изменникам родины?
– К примеру, депутатов, не явившихся на дебреценский сейм.
– А если их задержали особые обстоятельства? Как, скажем, меня?
Бокша ответил в весьма ободряющем тоне:
– Но ведь тот, кто не смог прибыть, имеет право дать объяснения. Чрезвычайный трибунал разберется и, коли причина у него уважительная, оправдает его.
– Ах, так! Покорнейше благодарю! Я с тех самых пор был как затравленный заяц, находился в бегах, прятался в погребе, скрывался в известковой печи, сидел в бочке, напяливал на себя чепчик жены корчмаря, работал поденщиком, таскал лоханки с помоями, сносил ради блага отчизны голод и холод, а как только я предстану перед Государственным собранием, меч я тотчас схватят за шиворот и предадут чрезвычайному трибуналу! Хорошенькое дело, нечего сказать.
– А иначе и быть не может, «Марциуш» это очень вразумительно растолковал. Пора уже строго наказать изменников родины! Тех, кто нынче здесь, а завтра, глядишь переметнется туда.
– Да я-то и часа там не был, – оправдывался Зебулон.
– Тех, кто хоть раз заговорил с врагом…
– Ну, что до меня, я ни словом с ним не обмолвился. Кроме грома пушечных выстрелов, ничего до моего слуха от врага не доходило.
Зебулон оправдывался с такой горячностью, словно уже держал ответ перед трибуналом.
А Бокша продолжал свое:
– Или таких, к примеру, кто написал неприятелю хоть одну строчку.
Как раз именно этот пункт приводил Зебулона в некоторое смущение. Письмецо, посланное им небезызвестному Ридегвари через посредство некоего Салмаша, внушало ему известные опасения. Но ведь Салмаш, должно быть, уже за тридевять земель, и, право же, не стоит тревожиться из-за пустяков.
– В такие суровые времена не приходится щадить людей! – безжалостно продолжал Гергё.
И, набравшись храбрости, он сел на оттоманку рядом с Зебулоном, закинув ногу за ногу и скрестив руки на груди.
– В такую пору я не признаю ни закадычного друга, ни знатного барина, – продолжал Бокша, покуривая трубку и выпуская густые клубы дыма. – Будь он мне родной брат, но коли он предатель, я прикажу его схватить и отправить под конвоем куда следует.
– Куда?
– В Надьварад.
– А что там такое?
– Чрезвычайный трибунал.
– Разве он уже существует?
– А как же! Не только существует, но и действует.
– Действует? Значит, Бокша, если вы кого-нибудь из «этих» поймаете, то отправите туда?
– Как пить дать! Будь он хоть кум королю. Возьмем, к примеру, Салмаша, уж он-то был мне добрым приятелем…
При этом имени кровь начала холодеть в жилах Зебулона.
– И этот пройдоха оказался шпионом. Лишь только я об этом узнал, тотчас пустился за ним в погоню.
– Так вы, значит, гнались за Салмашем?… – сорвалось с языка Зебулона.
Эти неосторожные слова вызвали подозрение Гергё. Искоса взглянув на собеседника, он спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64