— Покажи, что случилось, — сказал Парсел.
Он осторожно поднялся, чтобы не побеспокоить Ивоа, посадил Авапуи на пень и, положив ее правую ступню себе на колено, принялся тихонько растирать ей щиколотку. Ивоа даже не шевельнулась. Прислонившись головкой к бедру Авапуи, она продолжала петь вполголоса, не сводя глаз с танцующих.
— Где Уилли? — спросил Парсел. Ему приходилось напрягать голос, чтобы пение не заглушало его слов.
— Дома.
— Я пойду к нему.
— Не ходи.
— Почему?
Авапуи медленно опустила глаза и посмотрела на свою щиколотку.
— Айэ, айэ, Адамо!
— Почему?
— Не три так сильно, прошу тебя.
— Почему я не должен к нему идти?
— Он тебя не впустит. Он заперся.
— Что он делает?
— Ничего.
— Как ничего?
— Сидит. Потом встает. Опять садится. Сжимает голову руками. А когда я к нему подхожу…
— Когда ты подходишь?
— Кричит: «Иди прочь!» А потом колотит кулаком по двери. Колотит! Колотит! И глаза у него горят огнем.
Наступило молчание. Ивоа перестала петь, провела кончиками пальцев по бедру Авапуи и, откинув голову назад, чтобы лучше ее видеть, проговорила:
— У тебя кожа нежная, как шелк, Авапуи. И улыбка у тебя нежная. И глаза тоже.
Парсел взглянул на Ивоа. Хотела ли она переменить тему беседы или просто не слушала их?
— Твои слова приятно слушать, — медленно произнесла Авапуи. Она погладила волосы Ивоа и сказала: — Пусть Эатуа наградит тебя сыном. Пусть даст ему крикливый голос, чтоб он звал тебя, когда ты заснешь, и крепкие губы, чтобы он сосал твою грудь.
Она замолчала. Ивоа обхватила руками грудь и закрыла глаза, рассеянно улыбаясь. Ей чудилось, что ребенок уже здесь, он прижимается к ней, голенький и теплый, а губы у него даже вспухли, так жадно он тянет молоко. Авапуи замолчала. Она тоже видела маленького сына Ивоа, но он не лежал на руках у матери, он уже стоял на ножках. Теперь он принадлежал всем и переходил с рук на руки — он стал радостью их острова. Он бродил повсюду, этот малыш. Вот он появляется, голенький, удивленно тараща глазенки, из-за поворота тропинки, а сам чуть повыше ростом, чем трава в подлеске. Ах, ребенок! Ребенок! Как сладко касаться его!
— А теперь, — с сияющим от счастья лицом сказала Авапуи, — я пойду плясать.
— Ты не сможешь, — заметил Парсел.
— Смогу, — ответила она, вставая.
Парсел снова уселся на пень. Авапуи сделала несколько шагов и вскрикнула. Она повернулась к Адамо с легкой гримаской.
— Пойди ляг, — проговорил он.
— Нет, — ответила она, и лицо ее вдруг стало печальным. — Нет, я не хочу.
Она вернулась к нему, села у его правой ноги и прижалась спиной к колену.
Между Парселом и танцующими вдруг легла тень. Он поднял глаза. Перед ним стоял Мэсон с ружьем под мышкой. Он подошел встал и прислонился к кокосовой пальме в двух шагах от Парсела. Мэсон не смотрел на него. И даже когда начал говорить, глаза его тревожно бегали по сторонам. Позади него в тени другой пальмы еле заметно вырисовывались неподвижные фигуры Маклеода и Смэджа. Оба тоже были вооружены. Парсел не слышал, как они подошли.
— Мистер Парсел, — сказал Мэсон отрывисто, — не возьметесь ли вы образумить Бэкера? Этот сумасшедший заперся у себя и прогнал нас. Однако после убийства Джонса он мог бы понять, что его место с нами.
— Он не впустит и меня, — ответил Парсел, покачав головой. — Дайте ему время прийти в себя.
— Время! Время! — буркнул Мэсон. — Этой ночью у нас будет три человека под ружьем против четырех. И все из-за этого безумца! — И прибавил сухо: — Полагаю, вы не возьметесь за оружие?..
— Нет, капитан.
— Вы нас покидаете, — сказал Мэсон презрительным тоном. — Если черные нападут этой ночью, нас будет всего трое.
— Успокойтесь, сегодня ночью они не нападут.
— Откуда вы знаете? — подозрительно спросил Мэсон.
— Они не нападают в те ночи, когда женщины оплакивают мертвых.
— Оплакивают! — возмущенно воскликнул Мэсон. — Вы называете это «оплакивать»! Никогда в жизни я не видел ничего более отвратительного! У этих дикарей нет ни одного благородного чувства! У них нет ничего здесь! — он хлопнул себя по груди. — Ровно ничего, вот в чем дело. Эти их песни — еще куда ни шло; слов я не понимаю, но думаю, что они поручают своих покойников милости спасителя. Но пляски! Скажите на милость, мистер Парсел, как можно плясать, потеряв мужа?
— Эти пляски, вероятно, имеют значение, которого мы…
— Они отвратительны! — отрезал Мэсон, отчеканивая каждый слог. — Они отвратительны, вот и все. И я счастлив, что миссис Мэсон не принимает в этих плясках участия. Миссис Мэсон — настоящая леди. Она поет, но, как видите, не пляшет.
— Согласен, с первого взгляда все это производит довольно странное впечатление, но у каждого народа свои…
— Нет, мистер Парсел, я тоже немало поездил по свету. И я нигде не видел, чтобы женщина крутила нижней частью тела, оплакивая мужа. Я шокирован, мистер Парсел, — закончил Мэсон яростно. — Шокирован свыше всякой меры!
Он выпрямился и замолк с суровым и оскорбленным видом.
— Ну, вы идете? — спросил он резко.
— Нет, капитан.
— Вы хотите сказать, что собираетесь провести ночь у себя дома?
Парсел утвердительно кивнул головой. Мэсон искоса взглянул на него.
— Вы, очевидно, уверены, что черные не причинят вам зла? — спросил он, и в голосе его прозвучало подозрение.
— Совсем не уверен, — спокойно ответил Парсел.
Последовало молчание, затем Мэсон сказал:
— Вы могли бы стать на стражу у одной из бойниц. Надо караулить с четырех сторон. А нас только трое. Даже безоружный вы могли бы нам помочь.
— Нет, — твердо ответил Парсел. — На меня не рассчитывайте. Я не стану вам помогать.
— Как! — в бешенстве вскричал Мэсон. — Вы хотите оставаться нейтральным? Даже после всех этих убийств!
— Вот именно. Когда британцы убивают таитян, это только устрашающий пример. Но когда таитяне убивают британцев, это уже убийство.
— Даже теперь! — повторил Мэсон яростно.
Парсел поглядел на него. Угрозы, шантаж, игра на благородных чувствах — все было пущено в ход.
— Даже теперь! — ответил Парсел решительно.
Мэсон высокомерно выпрямился.
— Это бесчестно с вашей стороны, мистер Парсел, — прогремел он. Но сразу же умолк. Все равно этот вой не перекричишь, сколько ни возмущайся.
— Мы еще вернемся к этому вопросу! — проговорил он со скрытой угрозой.
Неуклюже повернувшись кругом, он зашагал по улице Нордоста. Маклеод и Смэдж последовали за ним. Прошло несколько минут. Парсел положил руки на голову Ивоа.
— Я пойду спать.
— Я тоже.
— А я нет, — печально отозвалась Авапуи.
Когда Адамо и Ивоа отошли, она села на пень и посмотрела им вслед. Как она завидовала Ивоа! Она ждет ребенка, а ее танэ обладает самым лучшим из всех мужских качеств: он добр. Авапуи подпевала, глядела на пляшущих женщин, но вскоре почувствовала себя одинокой. Она запела громче, хлопая в ладоши в такт песне. Но все равно одиночество было с ней. Она встала, подошла к Ваа и села возле нее. Авапуи недолюбливала Ваа, но, к ее удивлению, та повернула голову и улыбнулась. Быть может, Ваа тоже чувствует себя одинокой с тех пор, как ее танэ заперся в доме таитян? Ваа сидела, прислонившись спиной к кокосовой пальме. Она подпевала, не раскрывая рта, и глаза ее были печальны. Быть может, ее танэ будет убит. Быть может, мой! Ауэ! Какие мы, женщины, несчастные! Авапуи просунула руку под локоть Ваа и, увидев, что та не противится, опустила голову к ней на плечо.
Парсел не сделал и десяти шагов по улице Пассатов, когда Ивоа сказала чуть слышно:
— Свернем в рощу.
Парсел остановился и, напрягая слух, прошептал:
— Ты что-нибудь слышишь?
— Нет. — И добавила: — Я боюсь, что они в тебя выстрелят.
— Не выстрелят.
Но им тоже овладел страх. Он прислушался, вглядываясь Б темноту. Ничто не шевелилось, только высоко над головой колыхались верхушки кокосовых пальм, а позади на базарной площади, мерцали огоньки доэ-доэ. Вероятно, сейчас он представляет собой отличную мишень, вырисовываясь черным силуэтом на светлом фоне. И он вошел за Ивоа в рощицу.
— Кто «они» ? — спросил он, понизив голос. — Мои соотечественники?
— И наши тоже.
Ивоа сжала ему руку, чтобы он замолчал, и уверенно повела его в темноте.
Когда они легли на кровать в хижине, затворив дверь и кое-как закрепив веревками раздвижные стены, Ивоа сказала, не поворачивая головы:
— Меани тебя не убьет. Тетаити, пожалуй, тоже. Но Тими и Оху — да.
— Почему?
— Один из них застрелил Ропати. Либо Оху, чтобы получить Амурею, либо Тими, чтобы Амурея досталась Оху.
— А меня зачем им убивать?
— Они знают, как ты любил Ропати, и боятся, что ты будешь мстить за него. Но прежде они убьют Уилли.
— Почему Уилли?
— Потому что Уилли они боятся еще больше.
Она замолчала. Теперь было уже не так темно, как когда они шли с Блоссом-сквера. Через щели раздвижной стенки в комнату просачивалось слабое сияние. Повернув голову, Парсел смутно различал лицо Ивоа. Весь свет, казалось, сосредоточился на ее животе. Большой, круглый, блестящий, он выступал из мрака, словно купол.
— Не могу я поверить, что Ропати умер, — сказал Парсел.
Ивоа долго молчала, и он подумал, что она уже спит. Но тут он увидел, что ее рука легко скользит по раздавшимся бедрам.
— И я тоже, — наконец сказала она, и рука ее остановилась. — Но я мало думаю о нем.
— Почему?
— Потому что я думаю о моем ребенке.
Парсел не ответил, и она спросила:
— Это плохо?
— Нет, не плохо.
Через минуту она заметила:
— Смотри, он толкает меня ножками.
— Я ничего не вижу.
— Дай мне руку.
И она прижала его ладонь к своему животу.
— Вот! Ты чувствуешь?
Он был испуган силой толчка.
— Он не делает тебе больно ?
— Да, немножко, — ответила она, смеясь счастливым смехом.
Ивоа перестала смеяться, и снова наступило молчание. Вдруг она сказала изменившимся голосом:
— Много мужчин умрет, прежде чем он родится.
Парсел похолодел, услышав эти слова, звучавшие как предсказание. С пересохшим ртом и сильно бьющимся сердцем он попрежнему молчал. Он старался побороть свой страх. Прошло несколько минут, потом он прижался лбом к плечу Ивоа и глубоко вздохнул. Ему стало немного легче. Но когда он заговорил, голос его был еще беззвучен и прерывался от волнения.
— Быть может, и я.
Что это — бравада? Вызов судьбе? Он почувствовал презрение к себе, как только произнес эти слова.
— Нет! — ответила Ивоа с необыкновенной твердостью, как будто это зависело только от нее. — Нет. Не ты!
— Почему не я?
— Потому что я тебя защищу, — ответила она убежденно.
Он засмеялся, но, как это ни казалось нелепо, слова Ивоа успокоили его. А между тем что могла она сделать?
Опять наступило долгое молчание. Страх понемногу отхлынул, как море во время отлива, и Парселом вновь овладели мысли, занимавшие его весь этот вечер.
— Ивоа, — спросил он, — почему эти пляски?
— Почему у тебя так много «почему», о мой танэ перитани?
Она нежно улыбнулась ему в темноте. О Адамо! Адамо! Никогда он не бывает доволен, что живет как таитянин. Никогда не знает покоя. Вечно тревожится. Вечно чего-то ищет. Вечно хочет все знать.
— Почему эти пляски, Ивоа?
Она пожала своими красивыми плечами.
— А что можно сделать? — ответила она, вздохнув. — Они уходят, с ними прощаются.
— Но почему… именно эти пляски?
Он оперся на локоть, стараясь в темноте разглядеть ее лицо.
— У нас других нет, — ответила Ивоа.
Он был обескуражен. Объяснение ровно ничего не объясняло. Голова его снова опустилась на подушку.
Прошла минута, потом он нащупал в темноте ее руку и, сжав в своей, уснул. Повернувшись, Ивоа вглядывалась в лицо мужа. Адамо всегда засыпал сразу, будто захлопывалась дверь.
Когда дыхание его стало медленным и мерным, Ивоа бесшумно поднялась с кровати и, выйдя из дому, отправилась в пристройку за ружьем, данным ей Ваа. Это было одно из тех ружей, которые вождь перитани хранил у себя, и Ваа показала Ивоа, как его заряжать. Ваа знала, как обращаться с оружием. Она даже стрелять умела. Ее научил вождь.
Ивоа не вернулась в хижину. Она отошла всего шага на три от пристройки, проскользнула под громадные папоротники, села, прислонившись к толстому стволу, и, положив ружье поперек колен, стала караулить. Если они явятся, то непременно пройдут через сад. Тими будет нести в руке факел. Он вставит его в дощатую стену пристройки. Затем спрячется в чаще и будет ждать, нацелив ружье на раздвижную дверь, а Оху будет караулить перед второй дверью. «Нет, — подумала она с надеждой, — Оху сегодня не придет. Сегодня ночью у него Амурея». Если Тими придет один, Ивоа сумеет его убить. Даст ему подойти совсем близко, и прежде чем он успеет воткнуть факел, она упрется дулом ему в спину…
Сжав пальцами ружье, лежавшее у нее на коленях, выпрямив стан, опершись головой о ствол папоротника, она ждала. Ей не хотелось спать. Сон навалится на нее лишь под утро, и тогда ей придется бороться с ним изо всех сил. Ей предстоит ждать много долгих часов. И она будет ждать. Она ведь не одна. С ней ребенок, он шевелится у нее под сердцем. И Адамо рядом, он спит в хижине. Ее Адамо спит себе, как будто не началась война. У него даже нет ружья! Он никого не хочет убивать. Она сурово улыбнулась в темноте. «Спи, Адамо, — шепнула она, не разжимая губ. — Спи, мой танэ. Спи, мой красивый танэ маамаа…»
Когда Парсел проснулся, еще только рассветало. Ивоа стояла, наклонившись над ним.
— Все готово, — с улыбкой сказала она.
Обычно Парсел умывался в пристройке. Он встал, открыл дверь, вышел на крыльцо и, повернувшись, затворил за собой дверь. В тот же миг хлопнул выстрел, и пуля просвистела у него над ухом.
Это произошло так внезапно, что он секунду стоял ошеломленный, глядя на рощу, так и не поняв, что стреляли в него, и даже не думал вернуться в дом.
Дверь позади него распахнулась, рука Ивоа схватила его, и он опомнился, уже стоя в хижине за запертой дверью, прислонившись спиной к косяку. Он был совершенно спокоен.
Ивоа смотрела на него с посеревшим от страха лицом, губы ее дрожали. Вдруг она покачнулась, вытянув вперед руки. Он подхватил ее, поднял и отнес на кровать. Когда он положил ее и выпрямился, у него перехватило дыхание. Он смотрел на нее, и глаза его улыбались. Оба не проронили ни слова.
Он снова направился к двери.
— Не отворяй! — закричала Ивоа.
Он сделал отрицательный жест рукой и подошел к двери. Пуля не пробила толстой дубовой доски, и кончик ее торчал в косяке на высоте груди. Парсел взял ножик и попробовал ее извлечь. Все произошло как раз в ту секунду, когда он обернулся, чтобы затворить за собой дверь. Он повернулся боком, и пуля прошла в нескольких сантиметрах от него. Вытаскивая пулю из дерева, он сам удивился, что ничего не чувствует. Накануне, когда Ивоа сказала: «Много мужчин умрет, прежде чем он родится», Парсел пережил минуту панического страха. А теперь смерть почти коснулась его, а он ничего не испытал.
Тут послышался еще выстрел. Он сделал шаг назад.
— Адамо! — вскрикнула Ивоа.
Но нет, стреляли не по хижине. Парсел подбежал к окошечку и отважился бросить взгляд наружу. На Вест-авеню стоял Бэкер с ружьем в руках и вглядывался в рощу. Из дула его ружья шел дым.
Минуту спустя кто-то постучал. Парсел отворил дверь. В комнату ворвался Бэкер, таща за руку Амурею, растрепанную, задыхающуюся. Ивоа вскочила с постели, подбежала к ней и крепко обняла.
— Я привел ее сюда, чтоб вы перевели мне, что она говорит! — сказал Бэкер резким повелительным тоном.
Лицо его осунулось, глаза горели диким огнем, говорил он отрывисто, сжав зубы, едва сдерживая ярость.
— Полагаю, что эти мерзавцы метили в вас.
— Я тоже так думаю, — подтвердил Парсел.
Он повернулся к двери и снова взялся за дело. Ему не понравился тон Бэкера. В словах «метили в вас» прозвучала неприязнь.
— Я шел по тропинке с Амуреей, — продолжал Бэкер возбужденно, — и услышал выстрел. Увидев, что кто-то шевелится в рощице, я выстрелил.
Он уселся на табуретку и, разговаривая, стал перезаряжать свое ружье. Амурея и Ивоа сидели на кровати и переводили глаза с одного мужчины на другого. Парсел по-прежнему трудился над застрявшей в косяке пулей. Старая дубовая доска, которая пошла на изготовление двери, стада твердой как железо. Он работал ножом, время от времени точно и крепко ударяя ладонью по рукоятке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61