В одной руке у меня был теннисный мяч, а другая лежала на голове сынишки.
Обеими руками я чувствовал живую плоть, без которой давно бы уж не было меня самого на белом свете.
Я чувствовал, как через ладони и руки идет ко мне живительный ток.
Ощущение чистоты, тепла и покоя.
Было самое время поговорить с Алиной.
- Почему ты не пускал меня? - вдруг спрашивает Юрик.
- Я работал...
- Ты играл с мячиками! - Юрика захлестывает обида. - Играл один, без меня!
- Я хотел работать, Юрик...
- Ты бездарный! - говорит он мне в лицо, бездумно повторяя то слово, которым я наградил однажды Шурика из Дедова, сделав это, увы, заглазно, в разговоре с Алиной.
- Какой-какой? - переспрашиваю я, обалдев.
- Бездарный, - как бы убежденно повторяет Юрик.
На пороге стоят Гошка и Алина.
Гошка давится от смеха.
- Ничего смешного тут нет, - мать на всякий случай заступается за отца. Тебе забава, а люди что подумают?
- Люди подумают, - легко сказал я, - что хоть у одного человека в нашей семье, а именно у Юрика, хороший вкус. В шестимесячном возрасте - помните? он подмочил мою рукопись, а теперь научился все называть своими словами.
- Вы все бездарные, - заявил Юрик.
Теперь и мы с Алиной засмеялись тоже, посматривая друг на друга. Однако я тут же вспомнил про письма и перестал смеяться. И не только про письма я подумал - нас с Алиной подстерегла еще одна забота. Для других это счастье, а нам вот - забота...
Алина силой уводит Юрика.
- Все равно бездарный!.. - кричал он за дверью.
Ах, Юрик, Юрик! Чистый, святой человек. Именно Юрик был продолжателем той жизни, которой я отдал вот уже больше сорока лет, то есть больше половины, гораздо больше. Не только по времени, но и по силе. Главное, оборонить бы Юрика от зла и бед. И Гошку бы сберечь. И конечно, Алину. Бог даст, у Гошки все наладится. Давление после осенней драки мало-помалу приходит в норму. Шестеро на одного. Это уже не драка. Да и Гошка никого из них не знал. Выдержит ли он тетерь нагрузку во время экзаменов в институт? Вот смеется сейчас, а голова у самого небось болит. Впрочем, на недавней комиссии его признали вполне годным для строевой службы.
Но как же поговорить с Алиной?
Я открыл ящик стола и, не веря себе, обнаружил, что газетного свертка с клочками разорванных писем там нет и вроде как не было совсем. А может, и правда не было? Не было этого нелепого сна, не было ничего...
И весь день до глубокой ночи, пока не затихла жизнь, какая бы она ни была, я долго сидел за столом, перебирая в уме то, что тревожило, дергало, злило меня и радовало.
И все были мной прощены в конце концов, все - кроме самого себя.
В музыке пауза явилась, смена декораций.
И Гей словно очнулся.
Сколько же времени продолжалось это воссоздание?
Всего несколько минут.
Время исполнения одной части рок-оперы.
Наивная Алина!
Она, увы, не учла, что в ядерной войне дотла сгорит вся бумага, в том числе и та, которая была предварительно разорвана архивариусом - в тщетной, завуалированной надежде сохранить для истории нечто документально важное, в данный момент подлежащее полному, то есть бесследному, а главное, незаметному уничтожению в связи с некими чрезвычайными ситуациями, не всегда, разумеется, понятными.
Сгорит вся бумага, какая ни на есть на белом свете!
Включая, конечно, приказы начать ядерную войну.
Сгорит все.
Начиная от букварей и кончая Шекспиром, Пушкиным, Евтушенко и Юлианом Семеновым, а также прочими книгами, которые получают по талонам за макулатуру.
Сгорит все, за исключением, как полагал Гей, Красной Папки.
Гей пытался представить себе, что останется на земле после третьей мировой воины.
Только пепел...
Пепел, пепел, пепел...
Горячий или, может быть, уже остывший.
Пепел, пепел на всем белом свете...
Уж лучше бы ветер на всем белом свете!
И Гей с ужасом пытался представить себе, что останется в душах иных людей.
Только пепел...
Пепел, пепел, пепел...
Скорее всего, остывший.
Пепел, пепел почти на всем белом свете...
И он снова услышал музыку.
Но теперь она как бы разрушала что-то, крушила своими синкопами.
Хотя нельзя было сказать, что и первая часть ее что-то строила.
Он будто падал сейчас, падал куда-то...
Падал всю жизнь.
И когда он за что-то цеплялся, на мгновение задерживая свое падение, то ему казалось, что он поднимается и стоит на ногах, и жизнь в этот момент была прекрасна, какая бы она ни была!
- Папа, ты хорошо сегодня выглядишь... - слышал он и стоял на ногах уже так крепко, что ему казалось, он и не падал никогда, не швыряло его в разные стороны.
И вдруг он совсем другой голос услышал:
- О, да он тут совсем окоченел!
Это был очень русский голос, не слависта, нет, более того - нотки этого очень русского голоса выдавали нечто вроде приятельства, может быть даже давнего, которое связывало окоченевшего, то есть Гея, и окоченевателя, то есть человека с очень русским голосом, как бы проверявшего теперь, сколь сильно подействовали его флюиды на окоченевшего.
И такая жуткая была музыка!..
Гея передернуло, флюиды глубин сердца достигли, и он испуганно вскинул голову.
Перед ним стоял Феникс. Но только без галифе. Гею даже показалось, что Феникс перед ним стоял почти нагишом. Новоявленный Адам. И до того непривычно было видеть крабообразного соседа в трусах и майке, сквозь которую проступала душа, что Гей растерялся. Но он все же успел отметить, что душа у Феникса была как нечто инородное, вроде железного сердца того американца, которому после пересадки, уже почти мертвому, удалось прожить еще несколько месяцев. И музыка, которая теперь исходила как бы из Феникса, была словно реквием по его железной душе.
- Недолговечен!.. - со вздохом облегчения сказал себе Гей, глядя на железную душу Феникса.
Значит, скоро в доме будут перемены.
Один сосед уедет, другой сосед приедет.
- Какую он тут музычку слушает!.. - донесся до Гея еще один голос, который тоже принадлежал не просто соотечественнику, а как бы другу бывшему, который, естественно, тоже посылал свои флюиды.
Это был Шурик из Дедова. И тоже в галифе. С алым кантом.
Шурик ноги расставил широко и руку вперед вытянул.
- Двое тут мы,
Я
и Гей.
Фотографией
на серой скале!..
провыл он.
И лишь когда все засмеялись, Гей понял, что компания собралась большая.
Правда, смеялись все одинаково - и немцы, и евреи, и русские, и кто тут еще был.
Смеялись над Геем.
Что и говорить - смешно!
Человек сидел на камне и стал точно камень.
Гей поманил рукой Мээна, не удивившись тому, что и он тоже здесь.
- Мотя, друг, - сказал он глухим голосом, будто из камня идущим, - откуда эти тут взялись? - И он указал взглядом на Феникса и Шурика.
- Так ведь мероприятие же. Вопрос прорабатываем, Насчет масок. Чтобы, значит, их ликвидировать сначала в масштабе если уж не всего человечества, то в отдельно взятых странах. Чтобы, значит, проявить духовное начало, от которого все и зависит, в том числе и вечный мир внутри вида, особи то есть, и мир всеобщий, на планете Земля.
Ай да демон! Как складно поведал он про боль душевную Гея!
Феникс и Шурик подошли к Гею близко-близко и одновременно, с двух сторон к нему наклонясь, поцеловали его в щеки.
- Вы что?! - Гей ошалело вскочил с камня.
Он знал, конечно, что нынче модно, стало обмениваться поцелуями. Нет-нет, для этого вовсе не обязательно, чтобы встреча была долгожданной. Может, в последний раз виделись не позже чем вчера. Какая разница! Все равно с этим человеком вы не дружите, более того, не разделяете его убеждений, да мало ли что еще не разделяете, это не имеет никакого значения, вы просто тешите сами себя, что ваша неискренность, смахивающая на коварство, сойдет за чистую монету, что никто не раскусит этот ваш маневр, и вам вроде как обеспечены фланги, и самое замечательное, конечно, состоит в том, что и ваш партнер по этому фарсу, или как там его назвать, думает в это время точно так же, как и вы.
Гей знал про все это, но он и представить себе не мог, что Шурик с Фениксом будут соблюдать этот дешевый ритуал здесь, да еще и при иностранцах.
Гей огляделся.
Всюду были маски...
Да, но с чего он взял, что это были иностранцы?
Это были элементарные маски.
Даже без определенного гражданства.
Точнее, интернациональные маски.
Бедный социолог Адам! Он бы вконец растерялся при виде такого количества двойников.
Хотя как социолог он знал наверняка, что весь мир состоит из людей, которые внешне мало чем отличаются один от другого.
HOMO SAPIENS.
ЧЕЛОВЕК ОБЫКНОВЕННЫЙ.
А если на него надеть еще униформу...
И заставить маршировать...
Тогда это будет уже как бы другая биологическая особь
HOMO PREKATASTROFILIS.
ЧЕЛОВЕК ДОКАТАСТРОФИЧЕСКИЙ.
То есть последняя стадия эволюции, оборванная, ПРЕСЕЧЕННАЯ всеобщей ядерной войной.
Рок-опера Пинка Флойда была смятенным голосом ада.
Но, может быть, эта последняя стадия человеческой эволюции пойдет своим чередом, ее не ПРЕСЕЧЕТ никакая злая воля, и homo prekatastrofilis в один прекрасный момент снимет с себя униформу и перестанет маршировать, и стадия завершится великолепным венцом биологической эволюции?
Ах, если бы!..
HOMO GODEY.
ЧЕЛОВЕК БОЖЕСТВЕННЫЙ.
HOMO CENTENARIAN.
ЧЕЛОВЕК ВЕЧНЫЙ.
- Ты отнесла? - тихо спросил он Алину, указывая взглядом на вершину Рысы.
- Да.
Что же, дело было сделано.
Я ВАМ ДОКЛАДЫВАЮ, ТОВАРИЩ ЛЕНИН...
Музыка достигла своего апогея.
Стена рухнула.
- А я думал, это сон, - сказал Гей, открыв глаза.
Он все так же сидел на камне, а перед ним стоял Мээн.
- Ты что тут делаешь? - спросил Мээн.
- Я?.. Работаю.
- Уж не над очерком ли?
- Да, над книгой, - неожиданно для себя сказал Гей.
Он оглядел компанию.
- А где же Феникс и Шурик? - спросил он Мээна.
- А я почем знаю? Наверно, в Москве... - был ответ. - Совещание социологов там на днях состоится. По радио передавали. А может, отбыли в Карповы Вары. По обменному фонду. Здоровье поправить. Как обычно.
Гей еще раз оглядел всю компанию. Алина сидела на камне, рядом. Красная Папка лежала у нее на коленях.
- Хорошо, что ты не ушла, - сказал Гей. - Я должен сам отнести Красную Папку!
Он взял у Алины Красную Папку. Мээн покосился на нее и спросил:
- Ну и как твоя работа над книгой?
- Она, по сути, готова... - буркнул Гей.
- Когда же ты успел ее создать?! - удивился Мээн.
- Воссоздать, - поправил его Гей. - Атомов и молекул оказалось более чем достаточно... - Он посмотрел на Алину. - И музыка, любая, какая бы ни была, тоже погибнет...
- Да, - кивнула Алина. - Как ни жаль...
Она знала, о чем он думал. И сказала ему как бы в утешение:
- Но эту музыку, может быть, удастся сохранить... - Она щелкнула клавишей магнитофона и достала кассету. - Вот, возьмите!
Гей с недоумением вертел в руках магнитофонную кассету фирмы BASF.
- Положите ее в свою Красную Папку, - сказала Алина.
И вдруг его осенило. Он понял, как можно сохранить Красную Папку, сберечь се от уничтожения в ядерной войне. С помощью элементарного, но конгениального, как говорил один банальный остряк, способа! То есть с помощью надувных шариков. Тех самых, которые Гей надувал по праздникам для своих Юриков. Несколько таких праздничных шариков, думал Гей, если их наполнить газом, способны поднять Красную Папку высоко в небо.
Может, и выше Седьмого.
Если, конечно, ее запустить вовремя, до начала ядерной войны, чтобы лазерное оружие не спалило шарики вместе с Красной Папкой.
А потом, когда кончится самая ужасная в истории человечества война, которая поставит последнюю точку в этой истории, газ постепенно выйдет из праздничных шариков, и Красная Папка благополучно спустится на землю.
Хотя бы и на мертвую.
И Красная Папка будет ждать своего часа, когда будущая жизнь будущего человечества начнет мало-помалу воссоздавать себя из атомов и молекул.
Поначалу преимущественно розового цвета.
...23 марта 1983 года президент произнес речь о космической войне, которая, безусловно, представляет собой наиболее рискованную и опасную из всех военных затей нынешней администрации.
...Советский Союз и его союзники были бы поставлены перед совершенно новой военной и политической дилеммой. Иными словами, космическое оружие - это провокационное оружие, это, безусловно, casus belli ядерной войны.
Контролировать космическую систему человеческий разум был бы не в состоянии. Решения надо было бы принимать в считанные секунды и учитывать при этом тысячи компонентов. Эти решения придется передоверить компьютерам. Роботы приобретут абсолютную власть над судьбами рода человеческого. Наши меньшие братья - животные - будут наконец отомщены за вековое господство над ними человека. Машинный мозг решит, быть или не быть человечеству на планете Земля.
Копирайт
Федор Бурлацкий. "Литературная газета"
И все-таки с праздничными шариками шанс есть, думал Гей. Какой-никакой. И хорошо бы при случае купить несколько шариков, наполнить их газом, привязать к Красной Папке и нигде, никогда, ни при каких обстоятельствах не расставаться с этим праздничным украшением, чтобы при первых же признаках ядерной войны дать Красной Папке возможность взмыть куда-нибудь на Седьмое небо.
Только вот как угадать момент начала самой последней войны?
ЗАТРУБЯТ ЛИ АНГЕЛЫ ПЕРЕД ЯДЕРНОЙ АТАКОЙ?
Так называлась статья в "Литературной газете".
Копирайт
Владимир Симонов
Ангелы не затрубят, ясное дело.
Поэтому Красную Папку все-таки следует оставить здесь, на Рысы, загодя.
- Ну что, пошли к финишу? - Мээн уже стоял на тропе самым первым, как вожак.
Гей близко к нему подошел.
- Я же просил вас, Матвей Николаевич... - сказал он вполголоса.
- Да что ты заладил! Они все прекрасные люди! - горячим шепотом отвечал Мээн. - Ты вспомни, с каким сочувствием они к Адаму отнеслись - там, на вилле... Более того. Все они, как я выяснил, участвуют в антивоенном движении. Да ты и сам еще услышишь об этом! Я просил каждого из них сказать несколько слов - там, на вершине...
Гей снова оглядел всю компанию.
И ему теперь показалось, что эти люди вовсе не похожи на маски. В их лицах напряжение было. Каждый из них, судя по всему, о живом думал, о болящем, о мире и о войне, во всяком случае, так показалось Гею.
В толпе он и Алину заметил, она стояла рядом с каким-то мужчиной, но смотрела, как видел Гей, на него, и он хотел было тут же к ней подойти, но решил это сделать на вершине.
Гей спохватился, что в описании ВОСХОЖДЕНИЯ почти отсутствует пейзаж как элемент художественно-образной системы. Ну какой же роман без пейзажа?
Даже у классиков пейзаж был и сам по себе, и в связи с каким-то настроением героя, его состоянием.
Мрак на небе - мрак в душе.
Ассоциативный пейзаж.
Или, наоборот, амбивалентный пейзаж.
Когда все шиворот-навыворот.
На эту вечно живую, вечно кормящую тему сочинено множество теоретических опусов - разумеется, глубоко научных и глубоко содержательных, - авторы которых конечно же стали членами всевозможных клубов, потеснив там и самих создателей пейзажа.
И вот Гей лишал возможности очередных соискателей членского билета в тот или иной клуб сварганить очередной теоретический опус.
В самом деле, что он мог и должен был сказать о пейзаже во время восхождения?
Кругом были горы, скалы.
Цвет преимущественно серый.
Ну и, конечно, много тумана.
Что он уже отмечал.
А временами туман был сплошной. Эка невидаль!..
Да, и еще он фиксировал, что вершина, куда они устремлялись, все более розовой становилась. Как отражение солнца, лучи которого где-то сквозь туман пробивались.
Стало быть, много тут не выжмешь.
Но тем не менее можно было сказать, что душевное состояние кое-кого из участников этого восхождения было созвучно пейзажу.
То есть пейзаж был ассоциативный.
Он вызывал, например, в душе Гея чувства весьма противоречивые. То кромешная тьма, то просвет. Да оно и неудивительно. Рядом с ним шла Алина, отнюдь не театральный кассир и не библиотекарь, не говоря уже о работниках торговли и службы быта, но он толком не знал, какая именно Алина - то ли та, которая приехала из Братиславы на "мерседесе", то ли другая, которая приехала из Старого Смоковца на "вольво". Впрочем, совсем не исключено, что это была Алина какая-то третья, скажем невеста, а может, была еще и четвертая, только жаждавшая стать невестой.
Словом, Ева шла рядом с Адамом.
Чуть впереди и сбоку.
Как и положено современной Еве.
Значит, вот куда привело упражнение с пейзажем...
Мээн долго молчать не умел.
А Гей, напротив, молчать любил, а сейчас так и вовсе говорить ни о чем не хотел.
Он мысленно был еще там, в том февральском дне восемьдесят первого, который только что воссоздал из атомов и молекул, но уже как бы блочным, достойным деяний Бээна методом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47