..
Я взял из шкафа бритву.
- Ты никогда меня не слушаешь, - обиделась Алина.
Я включил бритву. Шум моторчика скрадывал звук ее голоса. А вдобавок еще и за окном, на улице, поднялся неимоверный грохот. Бульдозерист завел свою махину. До чертиков надоела эта вечная стройка. Одно ломают, другое возводят. Я молча смотрел на жену, как она закрывает и открывает красивый аккуратный рот, и хорошо себе представлял, о чем она говорит. Не надо писать такие статьи. О родном крае. О земляках. Так трудно быть беспристрастным. Нельзя же только хвалить. Надо писать и о недостатках. Но как раз этого-то никто и не любит. И земляки обидятся в первую очередь. Ты, например, просто хотел написать, что нужно беречь уникальную природу края, кедровые леса и чистейшие горные реки, как бы изрекая на всякий случай вечные истины, а земляки поймут это как намек, что у них плохо поставлена охрана природы. А Бээн - он тоже человек. С эмоциями. И ему тоже будет неприятно, если на всю страну прозвучит какая-нибудь критика в адрес земляков, а стало быть, в его собственный адрес, даже если критика эта будет завуалирована, так сказать...
Я выключил бритву.
- Послушай, Аля, мне совсем не хочется ссориться. Мне просто некогда, понимаешь?
- Пожалуйста, я вообще могу ничего не говорить.
- Ну да! Это ты можешь!..
Я кое-как завязал галстук.
В дверь позвонили.
На пороге стоял незнакомый мужчина. Верзила. Амбал...
- Георгий Георгиевич? - незнакомец улыбался. - Я за вами. Я только что вам звонил... Я слушатель Академии...
Ну и так далее.
Мээн тиснул мою руку.
- Может, пройдете на минутку? - Мне стало неловко, что я так сурово встретил земляка.
- С удовольствием бы. Но в другой раз. А то опоздаем к самолету.
И тут в прихожую вышла Алина. Чего ей, конечно, не следовало делать. В ногах у нее, цепляясь за халат, путался Юр и к.
Мээн во все глаза смотрел на Алину.
- О!.. - только и сказал он и поспешно протянул Алине руку, словно боясь, что она, как диковинная бабочка в ярком халате, упорхнет сейчас обратно.
Алина с улыбкой подала ему свою руку.
Во взгляде Мээна нетрудно было уловить застарелый, не утоленный и к зрелым годам интерес к хорошенькой женщине - разумеется, к незнакомой и молодой.
Я знал мужчин такого типа.
Впрочем, под обычное определение "бабники" они подходили далеко не все. Напротив, иные из них слыли добропорядочными семьянинами, не изменявшими жене. Просто они были неравнодушны к красоте и женскому обаянию. И не считали предосудительным заговаривать с симпатичной особой, где бы она им ни встретилась. Причем некоторые из них, начитанные, даже цитировали при этом Ромена Роллана, где-то сказавшего, что, если в толпе ты увидел лицо, которое показалось тебе интересным, подойди к этому человеку и заговори с ним, потому что другого случая может не быть.
И многие нынче так и делают, и эта привычка стала для них своеобразной игрой, в которой был свой азарт, заводивший иных чересчур далеко, к чему, в общем-то, не призывал великий француз.
Глядя на Алину и Мээна, которые, улыбаясь друг другу, обменивались необязательными фразами, я почувствовал острое желание выставить вон этого порученца, демона.
Алина вовремя почувствовала мое агрессивное настроение. Обычно она резко менялась, как бы даже демонстративно переходя на жесткий, не сказать грубоватый, тон, чтобы у меня не было повода упрекнуть ее в легкомысленном поведении. И я злился еще больше. Потому что даже дураку было ясно, что причина такой перемены, бросавшейся сразу в глаза, связана с ревностью мужа. Но сегодня Алина продолжала улыбаться, как ни в чем не бывало. Она даже пригласила Мээна выпить чашку чая.
- Ты же знаешь, - сказал я, застегивая свое пальто, что нам некогда.
- Да, к сожалению, мы опаздываем, - еще шире улыбнулся Мээн.
Он как вошел в квартиру в своей фетровой роскошной шляпе, так и стоял в ней перед Алиной, даже не подумав ее снять.
- Приятно было познакомиться со своей землячкой, - млел и таял Мээн.
- Если вы имеете в виду родину мужа, - улыбнулась ему Алина, - то я, увы, не имею к ней никакого отношения.
- Неужели, Георгий Георгиевич?! - картинно изумился Мээн. - А я думал, что вы оба оттуда. Но все равно, - он так и ел глазами Алину, - приезжайте к нам летом. Угостим вас настоящими сибирскими пельменями.
- Почему же только летом?
- Летом у меня отпуск. Уезжаю на родину. А зимой живу в Москве. Я же пока являюсь слушателем Академии...
- В таком случае приезжайте к нам на пельмени зимой, - улыбнулась Алина.
- Но какие же в Москве пельмени?! В пакетах которые? - Он, похоже, совсем забыл, куда собирался ехать, и не прочь был уже снять пальто, расстегнул машинально пуговицы. - Ну разве же это пельмени, Алина... Алина... - он близко заглядывал ей в глаза, как бы пытаясь по ним угадать ее отчество.
- Игоревна! - засмеялась она, засмеялась впервые за утро.
- Ну разве же это пельмени, Алина Игоревна! Которые в пачках-то! Это же штампованный ширпотреб! - Он тоже засмеялся, довольный своей шуткой.
Здоровенный, упитанный, розовощекий, в габардиновом дорогом пальто, Мээн стоял у дверей как монумент.
Такого и с места не сдвинешь.
Где уж там выкинуть вон!
Такой будет стоять у тебя над душой до скончания века, подумал я.
- А собственно говоря, - с удивлением произнесла Алина, - почему это вам некогда, а, Гей?
Она это нарочно меня злит, подумал я.
Она же прекрасно знает, что мы едем встречать Бээна.
Знает, что этот человек, нагрянувший к нам с утра пораньше, имеет к Бээну самое прямое отношение.
К тому Бээну, к которому то и дело улетал я.
Будто других маршрутов для командировок не было.
Алину почему-то выводило это из себя.
Стоило назвать фамилию Бээна, она моментально съеживалась.
Ей всегда не нравилось, что я уезжал из дома, хотя в моей работе это случалось довольно часто, но к моим поездкам к Бээну она относилась с особой настороженностью.
Бээн и Гей, как бы говорила она себе, что их может связывать в нашей жизни?
Между тем этот Мээн цепко держал руку Алины в своей лапище.
Все никак не мог проститься.
Ах, если бы прилетал кто-нибудь другой, не сам Бээн!
Уж тогда бы Мээн плюнул на аэропорт.
И угостился бы пельменями - московскими, но почти как сибирскими, а может, даже лучше сибирских.
Но - пока, пока, дорогая Алина Игоревна, его ждет долг, высокий долг!
И попробуй его не выполни, мысленно съехидничал я.
За спиной Мээна открыл я дверь и встал на пороге.
- Да-да, идем! - попятился Мээн.
Юрик прошмыгнул мимо него и уткнулся мне в колени.
- Поцелуй в щечку... - тихо сказал он.
Я поднял Юрика до уровня своего лица и нежно поцеловал его возле уха.
- И сюда... - стесняясь Мээна, попросил Юрик, показывая в другую свою щечку.
Мээн с улыбкой смотрел то на Алину, то на меня, то на Юрика.
- Ах, святое семейство! - вроде бы с неподдельной завистью произнес он и, еще раз пожав руку Алины, шагнул за порог.
Но пока дверь была не закрыта, лукавая Алина, как бы играя роль счастливой женщины святого семейства, слегка подалась ко мне и пропела:
- А меня-а?
- Тоже в щечку? - Я отошел от нее, чтобы нажать кнопку лифта.
- Тоже в щечку...
Кнопка лифта не зажигалась.
- В следующий раз! - сказал я и пошел по лестнице вниз.
Мээн молча топал сзади.
У подъезда стояла черная "Волга".
Странное дело, отметил я, меня совершенно не волнует эта ситуация, связанная с Бээном.
Я еду встречать самого Бээна - и абсолютно спокоен!
Прежде, случись такое, я бы сидел сейчас как на иголках!
- Вообще-то лично я считаю, - говорил в это время Мээн, оборачиваясь ко мне с переднего сиденья и пуская мне в лицо клубы табачного дыма, - лично я думаю, что-о... - Мээн сделал паузу, как бы еще раз взвешивая слова, которые он собирался произнести, - что ваша статья - это своевременная статья! Так что, я думаю, Бээну будет приятно, что вы встретите его в аэропорту... Но вообще-то, Георгий Георгиевич, хочешь откровенно? - Он вдруг перешел на "ты".
- Только так.
Мээн одобрительно улыбнулся:
- Я сразу понял, что с тобой можно откровенно...
Он стал говорить о том, о чем я уже написал в статье, и поэтому слушал его вполуха, пробуя представить как бы со стороны свои отношения с Алиной.
Ведь странно, говорил я себе, уже через неделю, если нас разлучает поездка, я скучаю по Алине и люблю ее так, словно никогда и не было между нами недомолвок, ссор, холодности, а то и враждебности. И уже рвусь домой. И встречает меня Алина с тем же ответным чувством, и я вижу всякий раз, что она тоже любит меня. И несколько дней после этого все идет как нельзя лучше. И нет взаимного раздражения. Мы ласковы друг к другу. И дети чувствуют это, конечно, и тоже меняются на глазах, даже Юрик почти не капризничает. Однако стоит хоть раз сорваться одному из нас, мне или Алине, как все летит прахом, и снова начинается, как мрачно шутит Гошка, затяжной период холодной войны. Внутривидовой...
Почему же они срываются? Неужели их настолько заедает этот проклятый быт, что даже самые светлые чувства не спасают их отношений? А если все-таки дело только в них самих, когда неустроенность быта - только повод для раздражения?
- Да ты не слушаешь меня, Георгий! - воскликнул Мээн, близко заглядывая мне в лицо.
- Что вы сказали?
- Я говорю, вы опять провалились... - Алина смотрела на него с укором. Опять воссоздаете из атомов и молекул?
Он виновато улыбнулся.
И сказал, пожимая Плечами:
- Да, но где взять такую прорву дефицита?
Увы, Георгий был прав!
Уроки графомании.
Из Красной Папки эти страницы надо, пожалуй, изъять.
Именно так это называется.
А оставить лишь момент встречи с Бээном.
Впрочем, нет. Как материал о нашем СОВРЕМЕННИКЕ следует оставить только две странички - уже момент отъезда из аэропорта.
Потому что Бээн, по сути дела, так ничего и не сказал, когда Гей поднялся к нему по трапу в салон самолета.
Обронил как бы шутливо только одну фразу:
- Ты чего там понаплел в своей статье?
И стал спускаться на землю.
Где кроме Мээна было еще два человека Бээна - из его епархии.
Директор завода и председатель райисполкома из Лунинска.
Подоспели в последний момент.
Тоже, видимо, были слушателями.
А может, еще кем-то.
И Бээн, увидев их, сказал вместо приветствия:
- Вот это да! А как же мы поедем?
До пяти он считал быстрее всех.
Непривычный для Бээна вопрос.
И все замялись.
Бээн сказал Мээну:
- Надо было две машины заказывать...
Гей готов был провалиться на месте.
- Я поеду на такси, - сказал он.
- Не надо никаких такси, - махнул рукой Бээн. - Одной машиной уедем...
Гей поглядел на директора. Этот директор был такой же комплекции, как и Бээн. Мээн и предрик были тоже выше средней упитанности. Им и четверым, не считая шофера, тесно будет в машине, куда же впихнуть его, Гея? Разве что в багажник...
- Первым рейсом поедешь ты и ты, - буднично, как бы между прочим, уточнил Бээн, указывая взглядом, и открыл переднюю дверцу, приноравливаясь, как бы втиснуть себя в машину. - А они приедут потом, - это уже предназначалось больше для шофера, как приказание вернуться на аэродром после того, как машина отвезет самого Бээна в гостиницу.
Четверо, не считая Бээна и шофера, переглянулись.
Четверо - это "ты и ты" и "они".
"Ты и ты" - это Мээн и предрик.
Следовательно, "они" - это директор и Гей.
Компания, конечно, приличная, и все же Гей решил уйти на стоянку автобуса, как только уедет Бээн.
Ах, как права была Алина!
И зачем ему нужен этот Бээн?
Но тут, пока Бээн умащивался на переднее сиденье, Мээн что-то сказал ему быстрым полушепотом в вопросительной интонации.
Вроде этого: "Мобыть, Брис Николаич, возьмем с собой этого... социолога?"
Во всяком случае, всем своим напряженным существом Гей уловил и усвоил именно эти звукосочетания.
И самое удивительное было в том, что Бээн сразу же, словно только и ждал этого лепета Мээна, утвердительно кивнул: "Пускай едет".
Все еще не понимая толком, что с ним происходит и как ему надо бы поступить единственно возможным в данной ситуации образом, Гей покорно подчинился свойскому похлопыванию по плечу, с которым Мээн усадил его в машину, открыв перед ним дверцу.
Мээн честно зарабатывал на пельмени!
А Гей так и не спросил Бээна в Москве...
И пока Гей шел с Алиной в свой номер, прислушиваясь к тому, как ощущение тревоги разрастается в нем, будто некая кристаллическая решетка, он вдруг вспомнил, как играл с Бээном в шахматы.
Собственно говоря, Бээн играл точно так же, как и Пророков. У них была одна школа. Одна манера. Один уровень игры. И Гей не мог определить, кто из них был сильнее. Старью соперники!
Но самое замечательное было в том, что и шахматы у них были одинаковые. Нигде больше Гей не видел подобных шахмат. Их делали умельцы Комбината. Мастера на все руки.
Ах, какие это были шахматы!
На малахитовых ножках покоилась большая, из оникса, матово-молочная столешница, разделенная на шестьдесят четыре квадрата, которые, как и фигуры каждая величиной с бутылку, были сделаны из камня. Белый мрамор, черный лабрадорит...
Лобное место Бээна.
Так, в шутку конечно, Гей называл этот стол.
Разумеется, заглазно.
Хотя его частенько подмывало поведать об этом названии самому Бээну. То-то бы повеселился Борис Николаевич!
Да уж и лобное...
Гей все время проигрывал Бээну.
За исключением последнего случая...
Гей усмехнулся, вспомнив, как он играл с Бээном в шахматы.
Стоило сделать удачный ход, как Бээн изумленно восклицал:
- Постой-постой! Ты откуда пошел?.. Ага, отсюда... Ну-ка давай мы поставим эту хреновину на место... - И Бээн переставлял фигуру Гея туда, где она, может, и не стояла никогда. А потом, уже бодро и даже снисходительно, говорил как бы сам себе: - А на хрена все это нам нужно? А мы возьмем и походим вот так!.. - И он делал второй ход подряд, хотя это считалось, что он всего-навсего перехаживает.
Тут уж с Бээном не смог бы тягаться даже гоголевский Ноздрев. Или тот известный гроссмейстер, который, проигрывая дилетанту, награждал его жетоном с надписью "Победитель".
Словом, Гей, конечно, всегда проигрывал.
- Да ты не расстраивайся, - говорил ему Бээн, - мне и не такие проигрывают, разные там чемпионы...
Но в последний свой приезд к нему Гей сказал:
- Будем играть по правилам.
- А разве мы играем не по правилам? - удивился Бээн, расставляя фигуры.
- Нет, почему же. По правилам. Только у каждого правило - свое. И ваше правило оказывается выше всяких других правил.
- А ну поясни свою мысль...
Гей сжался, но отступать было некуда.
- Я человек плановый, - сказал Гей. - Я родился в стране, где все планируется, даже рождаемость детей. Эта плановость вошла в мои гены. И поэтому я тоже хочу планировать все на много ходов вперед. И меня лихорадит как от простуды, когда мои планы кто-то нарушает, кто признает плановое начало только на словах. То есть кто признает лишь свои планы. Короче, я - за плановую игру. Чтобы не перехаживать!
Бээн долго молчал, будто обдумывал первый ход.
Потом вдруг спросил:
- А почему всегда начинаю я?
- По традиции... - Гей усмехнулся.
- А кто ее устанавливал, эту традицию?
- Вы, кто же еще.
Бээн заерзал в кресле.
- Давай разыграем... - вдруг предложил он, пряча за спину две фигуры разного цвета.
Гею выпало начинать, и Бээн получил мат на семнадцатом ходу.
Бээн ушел в тот раз не попрощавшись...
В номере Гея телевизор был, оказывается, тоже включен.
Адам и Ева...
- Ну знаете! - сказала Алина.
И она ринулась было к этому адскому ящику, чтобы выключить его хотя бы на время, но Гей умоляюще воскликнул:
- Не надо!.. Ради бога, еще несколько минут... Сейчас пойдут любопытные кадры фильма...
Он знал, что говорил.
Он был опытным социологом.
Дело в том, что в поисках самого свежего, оригинального материала социолог Адам наткнулся однажды на статью... где бы вы думали?.. в "Литературной газете"!
Да, да, в той самой, которая выходит в Советском Союзе!
Гей глазам своим не поверил, когда увидел на экране - титульную страницу милой его сердцу "Литературки" с профилями Пушкина и Горького.
Широко образованный Адам, знавший, оказывается, русский язык, купил "Литературку" в центре Парижа, в магазине "Глобус", во время турне по Европе.
Помешивая ложечкой кофе, который сварила ему притихшая Ева, - точнее, как бы что-то осознающая, - Адам сидел в кухне и читал задумчивой Еве отрывки из статьи.
Но сначала, глядя в газету, он риторически произнес:
- Отчего распадаются браки?
Ева вздрогнула.
- Ты спрашиваешь меня?
Адам покачал головой:
- Нет. Я прочитал заголовок. - И он повторил: - Отчего распадаются браки?
Ева опять вздрогнула.
Адам усмехнулся и стал читать:
У двадцатого века множество ярких примет. Это век великих социальных революций и национально-освободительных движений, век кибернетики и атомной энергии, век лазеров и нейтронной бомбы, век научно-технической революции и космонавтики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Я взял из шкафа бритву.
- Ты никогда меня не слушаешь, - обиделась Алина.
Я включил бритву. Шум моторчика скрадывал звук ее голоса. А вдобавок еще и за окном, на улице, поднялся неимоверный грохот. Бульдозерист завел свою махину. До чертиков надоела эта вечная стройка. Одно ломают, другое возводят. Я молча смотрел на жену, как она закрывает и открывает красивый аккуратный рот, и хорошо себе представлял, о чем она говорит. Не надо писать такие статьи. О родном крае. О земляках. Так трудно быть беспристрастным. Нельзя же только хвалить. Надо писать и о недостатках. Но как раз этого-то никто и не любит. И земляки обидятся в первую очередь. Ты, например, просто хотел написать, что нужно беречь уникальную природу края, кедровые леса и чистейшие горные реки, как бы изрекая на всякий случай вечные истины, а земляки поймут это как намек, что у них плохо поставлена охрана природы. А Бээн - он тоже человек. С эмоциями. И ему тоже будет неприятно, если на всю страну прозвучит какая-нибудь критика в адрес земляков, а стало быть, в его собственный адрес, даже если критика эта будет завуалирована, так сказать...
Я выключил бритву.
- Послушай, Аля, мне совсем не хочется ссориться. Мне просто некогда, понимаешь?
- Пожалуйста, я вообще могу ничего не говорить.
- Ну да! Это ты можешь!..
Я кое-как завязал галстук.
В дверь позвонили.
На пороге стоял незнакомый мужчина. Верзила. Амбал...
- Георгий Георгиевич? - незнакомец улыбался. - Я за вами. Я только что вам звонил... Я слушатель Академии...
Ну и так далее.
Мээн тиснул мою руку.
- Может, пройдете на минутку? - Мне стало неловко, что я так сурово встретил земляка.
- С удовольствием бы. Но в другой раз. А то опоздаем к самолету.
И тут в прихожую вышла Алина. Чего ей, конечно, не следовало делать. В ногах у нее, цепляясь за халат, путался Юр и к.
Мээн во все глаза смотрел на Алину.
- О!.. - только и сказал он и поспешно протянул Алине руку, словно боясь, что она, как диковинная бабочка в ярком халате, упорхнет сейчас обратно.
Алина с улыбкой подала ему свою руку.
Во взгляде Мээна нетрудно было уловить застарелый, не утоленный и к зрелым годам интерес к хорошенькой женщине - разумеется, к незнакомой и молодой.
Я знал мужчин такого типа.
Впрочем, под обычное определение "бабники" они подходили далеко не все. Напротив, иные из них слыли добропорядочными семьянинами, не изменявшими жене. Просто они были неравнодушны к красоте и женскому обаянию. И не считали предосудительным заговаривать с симпатичной особой, где бы она им ни встретилась. Причем некоторые из них, начитанные, даже цитировали при этом Ромена Роллана, где-то сказавшего, что, если в толпе ты увидел лицо, которое показалось тебе интересным, подойди к этому человеку и заговори с ним, потому что другого случая может не быть.
И многие нынче так и делают, и эта привычка стала для них своеобразной игрой, в которой был свой азарт, заводивший иных чересчур далеко, к чему, в общем-то, не призывал великий француз.
Глядя на Алину и Мээна, которые, улыбаясь друг другу, обменивались необязательными фразами, я почувствовал острое желание выставить вон этого порученца, демона.
Алина вовремя почувствовала мое агрессивное настроение. Обычно она резко менялась, как бы даже демонстративно переходя на жесткий, не сказать грубоватый, тон, чтобы у меня не было повода упрекнуть ее в легкомысленном поведении. И я злился еще больше. Потому что даже дураку было ясно, что причина такой перемены, бросавшейся сразу в глаза, связана с ревностью мужа. Но сегодня Алина продолжала улыбаться, как ни в чем не бывало. Она даже пригласила Мээна выпить чашку чая.
- Ты же знаешь, - сказал я, застегивая свое пальто, что нам некогда.
- Да, к сожалению, мы опаздываем, - еще шире улыбнулся Мээн.
Он как вошел в квартиру в своей фетровой роскошной шляпе, так и стоял в ней перед Алиной, даже не подумав ее снять.
- Приятно было познакомиться со своей землячкой, - млел и таял Мээн.
- Если вы имеете в виду родину мужа, - улыбнулась ему Алина, - то я, увы, не имею к ней никакого отношения.
- Неужели, Георгий Георгиевич?! - картинно изумился Мээн. - А я думал, что вы оба оттуда. Но все равно, - он так и ел глазами Алину, - приезжайте к нам летом. Угостим вас настоящими сибирскими пельменями.
- Почему же только летом?
- Летом у меня отпуск. Уезжаю на родину. А зимой живу в Москве. Я же пока являюсь слушателем Академии...
- В таком случае приезжайте к нам на пельмени зимой, - улыбнулась Алина.
- Но какие же в Москве пельмени?! В пакетах которые? - Он, похоже, совсем забыл, куда собирался ехать, и не прочь был уже снять пальто, расстегнул машинально пуговицы. - Ну разве же это пельмени, Алина... Алина... - он близко заглядывал ей в глаза, как бы пытаясь по ним угадать ее отчество.
- Игоревна! - засмеялась она, засмеялась впервые за утро.
- Ну разве же это пельмени, Алина Игоревна! Которые в пачках-то! Это же штампованный ширпотреб! - Он тоже засмеялся, довольный своей шуткой.
Здоровенный, упитанный, розовощекий, в габардиновом дорогом пальто, Мээн стоял у дверей как монумент.
Такого и с места не сдвинешь.
Где уж там выкинуть вон!
Такой будет стоять у тебя над душой до скончания века, подумал я.
- А собственно говоря, - с удивлением произнесла Алина, - почему это вам некогда, а, Гей?
Она это нарочно меня злит, подумал я.
Она же прекрасно знает, что мы едем встречать Бээна.
Знает, что этот человек, нагрянувший к нам с утра пораньше, имеет к Бээну самое прямое отношение.
К тому Бээну, к которому то и дело улетал я.
Будто других маршрутов для командировок не было.
Алину почему-то выводило это из себя.
Стоило назвать фамилию Бээна, она моментально съеживалась.
Ей всегда не нравилось, что я уезжал из дома, хотя в моей работе это случалось довольно часто, но к моим поездкам к Бээну она относилась с особой настороженностью.
Бээн и Гей, как бы говорила она себе, что их может связывать в нашей жизни?
Между тем этот Мээн цепко держал руку Алины в своей лапище.
Все никак не мог проститься.
Ах, если бы прилетал кто-нибудь другой, не сам Бээн!
Уж тогда бы Мээн плюнул на аэропорт.
И угостился бы пельменями - московскими, но почти как сибирскими, а может, даже лучше сибирских.
Но - пока, пока, дорогая Алина Игоревна, его ждет долг, высокий долг!
И попробуй его не выполни, мысленно съехидничал я.
За спиной Мээна открыл я дверь и встал на пороге.
- Да-да, идем! - попятился Мээн.
Юрик прошмыгнул мимо него и уткнулся мне в колени.
- Поцелуй в щечку... - тихо сказал он.
Я поднял Юрика до уровня своего лица и нежно поцеловал его возле уха.
- И сюда... - стесняясь Мээна, попросил Юрик, показывая в другую свою щечку.
Мээн с улыбкой смотрел то на Алину, то на меня, то на Юрика.
- Ах, святое семейство! - вроде бы с неподдельной завистью произнес он и, еще раз пожав руку Алины, шагнул за порог.
Но пока дверь была не закрыта, лукавая Алина, как бы играя роль счастливой женщины святого семейства, слегка подалась ко мне и пропела:
- А меня-а?
- Тоже в щечку? - Я отошел от нее, чтобы нажать кнопку лифта.
- Тоже в щечку...
Кнопка лифта не зажигалась.
- В следующий раз! - сказал я и пошел по лестнице вниз.
Мээн молча топал сзади.
У подъезда стояла черная "Волга".
Странное дело, отметил я, меня совершенно не волнует эта ситуация, связанная с Бээном.
Я еду встречать самого Бээна - и абсолютно спокоен!
Прежде, случись такое, я бы сидел сейчас как на иголках!
- Вообще-то лично я считаю, - говорил в это время Мээн, оборачиваясь ко мне с переднего сиденья и пуская мне в лицо клубы табачного дыма, - лично я думаю, что-о... - Мээн сделал паузу, как бы еще раз взвешивая слова, которые он собирался произнести, - что ваша статья - это своевременная статья! Так что, я думаю, Бээну будет приятно, что вы встретите его в аэропорту... Но вообще-то, Георгий Георгиевич, хочешь откровенно? - Он вдруг перешел на "ты".
- Только так.
Мээн одобрительно улыбнулся:
- Я сразу понял, что с тобой можно откровенно...
Он стал говорить о том, о чем я уже написал в статье, и поэтому слушал его вполуха, пробуя представить как бы со стороны свои отношения с Алиной.
Ведь странно, говорил я себе, уже через неделю, если нас разлучает поездка, я скучаю по Алине и люблю ее так, словно никогда и не было между нами недомолвок, ссор, холодности, а то и враждебности. И уже рвусь домой. И встречает меня Алина с тем же ответным чувством, и я вижу всякий раз, что она тоже любит меня. И несколько дней после этого все идет как нельзя лучше. И нет взаимного раздражения. Мы ласковы друг к другу. И дети чувствуют это, конечно, и тоже меняются на глазах, даже Юрик почти не капризничает. Однако стоит хоть раз сорваться одному из нас, мне или Алине, как все летит прахом, и снова начинается, как мрачно шутит Гошка, затяжной период холодной войны. Внутривидовой...
Почему же они срываются? Неужели их настолько заедает этот проклятый быт, что даже самые светлые чувства не спасают их отношений? А если все-таки дело только в них самих, когда неустроенность быта - только повод для раздражения?
- Да ты не слушаешь меня, Георгий! - воскликнул Мээн, близко заглядывая мне в лицо.
- Что вы сказали?
- Я говорю, вы опять провалились... - Алина смотрела на него с укором. Опять воссоздаете из атомов и молекул?
Он виновато улыбнулся.
И сказал, пожимая Плечами:
- Да, но где взять такую прорву дефицита?
Увы, Георгий был прав!
Уроки графомании.
Из Красной Папки эти страницы надо, пожалуй, изъять.
Именно так это называется.
А оставить лишь момент встречи с Бээном.
Впрочем, нет. Как материал о нашем СОВРЕМЕННИКЕ следует оставить только две странички - уже момент отъезда из аэропорта.
Потому что Бээн, по сути дела, так ничего и не сказал, когда Гей поднялся к нему по трапу в салон самолета.
Обронил как бы шутливо только одну фразу:
- Ты чего там понаплел в своей статье?
И стал спускаться на землю.
Где кроме Мээна было еще два человека Бээна - из его епархии.
Директор завода и председатель райисполкома из Лунинска.
Подоспели в последний момент.
Тоже, видимо, были слушателями.
А может, еще кем-то.
И Бээн, увидев их, сказал вместо приветствия:
- Вот это да! А как же мы поедем?
До пяти он считал быстрее всех.
Непривычный для Бээна вопрос.
И все замялись.
Бээн сказал Мээну:
- Надо было две машины заказывать...
Гей готов был провалиться на месте.
- Я поеду на такси, - сказал он.
- Не надо никаких такси, - махнул рукой Бээн. - Одной машиной уедем...
Гей поглядел на директора. Этот директор был такой же комплекции, как и Бээн. Мээн и предрик были тоже выше средней упитанности. Им и четверым, не считая шофера, тесно будет в машине, куда же впихнуть его, Гея? Разве что в багажник...
- Первым рейсом поедешь ты и ты, - буднично, как бы между прочим, уточнил Бээн, указывая взглядом, и открыл переднюю дверцу, приноравливаясь, как бы втиснуть себя в машину. - А они приедут потом, - это уже предназначалось больше для шофера, как приказание вернуться на аэродром после того, как машина отвезет самого Бээна в гостиницу.
Четверо, не считая Бээна и шофера, переглянулись.
Четверо - это "ты и ты" и "они".
"Ты и ты" - это Мээн и предрик.
Следовательно, "они" - это директор и Гей.
Компания, конечно, приличная, и все же Гей решил уйти на стоянку автобуса, как только уедет Бээн.
Ах, как права была Алина!
И зачем ему нужен этот Бээн?
Но тут, пока Бээн умащивался на переднее сиденье, Мээн что-то сказал ему быстрым полушепотом в вопросительной интонации.
Вроде этого: "Мобыть, Брис Николаич, возьмем с собой этого... социолога?"
Во всяком случае, всем своим напряженным существом Гей уловил и усвоил именно эти звукосочетания.
И самое удивительное было в том, что Бээн сразу же, словно только и ждал этого лепета Мээна, утвердительно кивнул: "Пускай едет".
Все еще не понимая толком, что с ним происходит и как ему надо бы поступить единственно возможным в данной ситуации образом, Гей покорно подчинился свойскому похлопыванию по плечу, с которым Мээн усадил его в машину, открыв перед ним дверцу.
Мээн честно зарабатывал на пельмени!
А Гей так и не спросил Бээна в Москве...
И пока Гей шел с Алиной в свой номер, прислушиваясь к тому, как ощущение тревоги разрастается в нем, будто некая кристаллическая решетка, он вдруг вспомнил, как играл с Бээном в шахматы.
Собственно говоря, Бээн играл точно так же, как и Пророков. У них была одна школа. Одна манера. Один уровень игры. И Гей не мог определить, кто из них был сильнее. Старью соперники!
Но самое замечательное было в том, что и шахматы у них были одинаковые. Нигде больше Гей не видел подобных шахмат. Их делали умельцы Комбината. Мастера на все руки.
Ах, какие это были шахматы!
На малахитовых ножках покоилась большая, из оникса, матово-молочная столешница, разделенная на шестьдесят четыре квадрата, которые, как и фигуры каждая величиной с бутылку, были сделаны из камня. Белый мрамор, черный лабрадорит...
Лобное место Бээна.
Так, в шутку конечно, Гей называл этот стол.
Разумеется, заглазно.
Хотя его частенько подмывало поведать об этом названии самому Бээну. То-то бы повеселился Борис Николаевич!
Да уж и лобное...
Гей все время проигрывал Бээну.
За исключением последнего случая...
Гей усмехнулся, вспомнив, как он играл с Бээном в шахматы.
Стоило сделать удачный ход, как Бээн изумленно восклицал:
- Постой-постой! Ты откуда пошел?.. Ага, отсюда... Ну-ка давай мы поставим эту хреновину на место... - И Бээн переставлял фигуру Гея туда, где она, может, и не стояла никогда. А потом, уже бодро и даже снисходительно, говорил как бы сам себе: - А на хрена все это нам нужно? А мы возьмем и походим вот так!.. - И он делал второй ход подряд, хотя это считалось, что он всего-навсего перехаживает.
Тут уж с Бээном не смог бы тягаться даже гоголевский Ноздрев. Или тот известный гроссмейстер, который, проигрывая дилетанту, награждал его жетоном с надписью "Победитель".
Словом, Гей, конечно, всегда проигрывал.
- Да ты не расстраивайся, - говорил ему Бээн, - мне и не такие проигрывают, разные там чемпионы...
Но в последний свой приезд к нему Гей сказал:
- Будем играть по правилам.
- А разве мы играем не по правилам? - удивился Бээн, расставляя фигуры.
- Нет, почему же. По правилам. Только у каждого правило - свое. И ваше правило оказывается выше всяких других правил.
- А ну поясни свою мысль...
Гей сжался, но отступать было некуда.
- Я человек плановый, - сказал Гей. - Я родился в стране, где все планируется, даже рождаемость детей. Эта плановость вошла в мои гены. И поэтому я тоже хочу планировать все на много ходов вперед. И меня лихорадит как от простуды, когда мои планы кто-то нарушает, кто признает плановое начало только на словах. То есть кто признает лишь свои планы. Короче, я - за плановую игру. Чтобы не перехаживать!
Бээн долго молчал, будто обдумывал первый ход.
Потом вдруг спросил:
- А почему всегда начинаю я?
- По традиции... - Гей усмехнулся.
- А кто ее устанавливал, эту традицию?
- Вы, кто же еще.
Бээн заерзал в кресле.
- Давай разыграем... - вдруг предложил он, пряча за спину две фигуры разного цвета.
Гею выпало начинать, и Бээн получил мат на семнадцатом ходу.
Бээн ушел в тот раз не попрощавшись...
В номере Гея телевизор был, оказывается, тоже включен.
Адам и Ева...
- Ну знаете! - сказала Алина.
И она ринулась было к этому адскому ящику, чтобы выключить его хотя бы на время, но Гей умоляюще воскликнул:
- Не надо!.. Ради бога, еще несколько минут... Сейчас пойдут любопытные кадры фильма...
Он знал, что говорил.
Он был опытным социологом.
Дело в том, что в поисках самого свежего, оригинального материала социолог Адам наткнулся однажды на статью... где бы вы думали?.. в "Литературной газете"!
Да, да, в той самой, которая выходит в Советском Союзе!
Гей глазам своим не поверил, когда увидел на экране - титульную страницу милой его сердцу "Литературки" с профилями Пушкина и Горького.
Широко образованный Адам, знавший, оказывается, русский язык, купил "Литературку" в центре Парижа, в магазине "Глобус", во время турне по Европе.
Помешивая ложечкой кофе, который сварила ему притихшая Ева, - точнее, как бы что-то осознающая, - Адам сидел в кухне и читал задумчивой Еве отрывки из статьи.
Но сначала, глядя в газету, он риторически произнес:
- Отчего распадаются браки?
Ева вздрогнула.
- Ты спрашиваешь меня?
Адам покачал головой:
- Нет. Я прочитал заголовок. - И он повторил: - Отчего распадаются браки?
Ева опять вздрогнула.
Адам усмехнулся и стал читать:
У двадцатого века множество ярких примет. Это век великих социальных революций и национально-освободительных движений, век кибернетики и атомной энергии, век лазеров и нейтронной бомбы, век научно-технической революции и космонавтики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47