И пока сам он еще не замечал меня. Пока гибкое тело стюардессы разделяло нас - пилотка с головкой уже уплыла в сторону, а тело еще не успело. Какой-то миг!
Но вот черное кожаное мое пальто обозначилось у входа в салон, и Пророков тотчас глянул в мою сторону.
Я рывком протянул ему руку.
Мне хотелось, наверно, скорее помочь Пророкову.
А он смешался.
И руку протянул мне машинально.
Она была вялая.
Может, он принял меня за кого другого?
Сдуру я вырядился во все кожаное, черное, и перепутать меня с кем-то было немудрено.
Однако он сразу же, конечно, узнал меня.
И улыбнулся.
Сначала в улыбке его отразилось смущение, а затем уже - радость.
Он так никогда не улыбался мне!
- Ты чего там понаплел? - с мягким укором спросил он меня без всякого предисловия.
- Где? - растерялся теперь я.
- В своем выступлении.
- В Сибири, что ли? На совещании? - для чего-то уточнил я, хотя и без того все было ясно.
Ну, - совсем так же нукнул Пророков, как нукали в его области.
Судя по всему, я плохо управлял мышцами лица, предоставляя их воле своих эмоции.
Стыдно себе представить, до чего же, вероятно, тошно смотреть на такую физиономию...
Улыбка Пророкова на нет сошла с лица, словно улыбнулся он мне по ошибке.
Освободив себя от ремней самолетного кресла, Пророков грузно поднялся, молча сунул руку тому человеку, который повышал в столице свою квалификацию, и двинулся к трапу.
Все еще не понимая толком, что со мной происходит и как мне надо бы поступить единственно возможным в данной ситуации образом, я покорно пошел вслед за ним, как за гипнотизером.
- Я не поняла, - снова усмехнулась Алина. - Будущее или прошлое воссоздаете вы из этих самых... как их... атомов и молекул?
Гей поднял бокал и посмотрел сквозь него на просвет.
И тоже усмехнулся.
- Будущее из прошлого, - сказал он.
Бог ты мой, говорил себе Адам, но ведь когда-то, лет двадцать назад, Ева казалась ему воплощением чистоты, красоты, нежности, верности, святости и всего такого прочего, хотя он жил с нею совсем не просто.
Адам знал тогда, что любит Еву.
Он был от нее без ума.
Впрочем, он точно знал и теперь, что любит свою Еву, более того, ему часто казалось, что любит он ее ничуть не меньше, чем тогда, двадцать лет назад, напротив, любит сейчас куда сильнее, осмысленнее, хотя, как ни странно, временами она теперь не воспринималась им ни чистой, ни красивой, ни нежной, ни верной, ни святой.
- Тебя словно подменили, причем произошло это на моих глазах, но скрытно от меня, и после такого превращения от прежней Евы ничего не осталось, кроме цвета волос, и ты поэтому перекрасила их, стала фиолетовой, чтобы метаморфоза была полной, - говорил он Еве задумчиво, отрешенно как бы.
- Ты просто перестал меня любить, - отвечала она привычной формулой, отвечала тоже как бы задумчиво и отрешенно, однако вполне язвительно, зная прекрасно, что это неправда, и тем самым раздражая его и уходя от разговора.
ПРОСТО!
Адама так и корежило от этого непереносимого слова, и если машинка была уже разбита, то есть уже послужила орудием его экстремистской выходки, он разражался монологом, которому позавидовал бы любой трагик.
- Я ПРОСТО не переставал! - делал он ударение на противном для него слове. - Хотя ПРОСТО жить я ПРОСТО не умею и не желаю уметь! Зато ты все стала делать ПРОСТО! ПРОСТО поступаешь там, где все НЕПРОСТО, и наши отношения ПРОСТО перестают быть отношениями, и все это называется ПРОСТО ЖИТЬ!..
В ответ Ева произнесла одно-единственное слово.
Трудноуловимое на слух, оно было похоже сразу на два слова, совершенно несовместимых.
Первое слово было вроде как шутливое, сказанное на манер Анисьи, бабушки Гея: "Окстись!" То есть перекрестись, "приди в себя, в свой ум. Хорошее слово.
Второе же слово было ближе к чему-то жаргонному, сленговому, в семье Адама не принятому, но произносимому Евой тоже будто бы игриво: "Заткнись!"
Адаму казалось, что Ева произносит эти два слова одновременно, образуя некое новое звуковое и смысловое значение.
Потрясенный, он долго размышлял о таких удивительных лингвистических способностях Евы, но сам, сколько ни пробовал, так и не смог изобрести неологизм из сочетания этих двух слов.
Как ни крути, получалось одно и то же.
Сначала надо перекреститься, а затем - заткнуться.
А может, просто заткнуться с самого начала и даже не пробовать перекреститься.
Но почему же Гей так и не спросил у Пророкова о том, о чем он спросил у Бээна?
Может, потому, что ответ Бээна уже содержал в себе элементы истины, которую Гею сказал бы и Пророков?
Вряд ли у Бээна и Пророкова было две истины.
Они делали одно и то же дело.
Хотя и по-разному, наверно.
Поэтому истина была одна.
Так зачем же, говорил себе Гей, спрашивать еще и у Пророкова?
Итак, говорил себе Адам, надо просто жить.
Но в таком случае, думал он, количество вариантов одной жизни, то есть жизни одной особи человеческой, возрастет до невероятной цифры, ибо сама особь человеческая будет задавать по своему усмотрению тот или иной вариант своей жизни.
Следовательно, вздыхал Адам, не такая уж простенькая эта формула - просто жить.
Жить в свое удовольствие.
Несмотря ни на что.
Вопреки всему.
Жить, жить, жить...
- С кем угодно, где угодно, когда угодно! - однажды в сердцах сказал Адам своей Еве.
В ответ она произнесла одно-единственное слово.
- Эти райские люди становятся ПРОСТО невыносимы, - сказала Алина.
Она протянула руку к телевизору и вслепую нажала клавишу.
Адам и Ева вмиг исчезли.
Превратились в атомы и молекулы.
Гей чувствовал себя виноватым перед Алиной.
Он смотрел на нее, стоящую у окна, и мысленно говорил себе, что ее жест, возможно, был превратно истолкован.
Подумаешь, провела по его щеке своей ладонью!..
Пауза становилась невыносимой, Алина молча пила из своего бокала, и Гей, нервно расхаживая по комнате, машинально включил телевизор, как делал это десятки, сотни тысяч раз у себя дома, в Москве.
Хмурый Адам сидел на тахте рядом с Евочкой.
"Она его охмуряет, что ли?" - удивился Гей, словно забыв содержание фильма.
Адам как бы оправдывался перед Евочкой, рассказывая ей, что однажды он вышел из кабинета на звонок, чего обычно не делал, и увидел, как Ева, открыв дверь, впустила Эндэа и тотчас, будто истосковавшись, провела рукой по щеке Эндэа, по шее... такое ласкательное движение, говорит Адам.
- Или просто дружеское, - смеется Евочка, - ведь он был самым близким другом вашей семьи, незаменимым другом Адама, то есть твоим незаменимым другом!
- Такое нежное оглаживающее движение... - чуть не плачет Адам.
- ...просто жест гостеприимства! - хохочет Евочка.
- ...какого я и сам давно не знал!
- Естественно, все естественно!
- Но если бы она знала, что я вижу эту сцену, она бы даже не прикоснулась к нему!
- Господи, ну естественно же!
- Кстати, он моим другом и не был, этот самый близкий друг нашей семьи, Эндэа, то есть незаменимый друг Адама, то есть мой друг... тьфу ты, запутался! - говорит Адам смеющейся Евочке.
- Естественно! Я это знала!
- Более того, и Ева тоже знала обо всем этом! - воскликнул Адам в отчаянии.
- Ну естественно!
- То есть она прекрасно знала, что этот человек - разрушитель нашей семьи!
- Господи, ну естественно же, естественно!
Потом он тихо, потрясенно спросил:
- И при этом ты полагаешь, что тот жест Евы... ну, когда она оглаживала щеку и шею Эндэа, встречая его в прихожей, можно воспринимать неоднозначно?
- А разве сама Ева считает иначе?
Незнакомец подошел к Алине, когда она остановилась у парапета набережной.
- Exuse me, please! But J...
Алина испуганно обернулась.
- Вы мне?!
- Jes! - кивнул незнакомец. - То есть да! - сказал он по-русски.
- Но я плохо говорю по-английски!.. - Алина, кажется, испугалась еще больше, когда увидела, что незнакомец не просто напоминает Гея, но похож на него, как двойник. - J speak English very bad... - произнесла она поспешно, как бы отгоняя наваждение, хотя говорила по-английски весьма сносно.
- А вам и не надо говорить по-английски, - смутился незнакомец. - Я говорю по-русски.
- И даже слишком хорошо... - произнесла Алина с сомнением, пристально вглядываясь в незнакомца.
Пожалуй, больше всего ее удивило не то, что этот усатый человек похож был на Гея, иной раз такое случается, даже существует предположение как бы даже научного толка, что у каждого есть двойник. Ее поразило обстоятельство, само по себе менее странное, казалось, - совершенно одинаковая одежда! - но в данном случае воспринимавшееся чуть ли не как проявление неких мистических сил. Это лишь с литературным демоном такое могло произойти, подумала Алина уже с усмешкой, понимая, что незнакомец не примерещился ей, это вполне земной человек, она видела, как он волнуется. Тому демону, если бы он захотел, ничего не стоило вырядиться точно в такой же пуловер, как и у Гея, в такую же рубашку, в такие же джинсы...
И все дело в том, что тот Гей, который сжег себя сегодня, тоже был одет точно так же!
Может быть, это актер? - спросила себя Алина, открыто разглядывая незнакомца.
И затевается какая-то провокация?
Ей, вообще-то, говорили...
Она с тоской посмотрела в сторону гостиницы.
Нигде не видно было ни одного человека!
А ведь только что, казалось, когда она стояла на балконе, тут бродило несколько парочек.
- Что вам от меня нужно? - с тревогой спросила Алина, чувствуя, как дрожит ее голос.
- Ничего... Прошу извинить меня!
Он был, похоже, слишком смущен.
И голос его дрожал тоже.
- Да, но вы подошли и заговорили со мной! - От волнения она осмелела. - Вы думали, что я англичанка?
- Нет, я так не думал...
Пожалуй, он вовсе никакой не актер.
Но и не пьяный.
Вполне, нормальный мужик... Как говорит у нас на родине.
Она улыбнулась, не зная, что делать.
- Значит, вы поняли, что я русская?
- Извините меня, пожалуйста, - сказал он. - Я не буду вам говорить, что подошел к вам потому, что вы напоминаете мне одну знакомую женщину... молодую женщину... весьма молодую... такую же красивую... очаровательную... - Он будто старательно подбирал слова в чужом для него языке, хотя, судя по всему, русский язык он знал не хуже русского человека. - Я подошел к вам потому, что...
Ну говори же, говори! - мысленно приказала ему Алина.
Она вовсе не хотела бы так думать, что слова, которые он только что произнес, великолепный набор великолепных слов, были всего-навсего его устным упражнением, попыткой выразить свою мысль, для обозначения которой этому иностранцу не хватило соответствующих слов и он употребил слова расхожие, которые выучил первыми, а может, лишь эти слова и выучил, как всякий банальный ловелас.
- Я подошел к вам потому, что...
- Я хочу пить, - вдруг сказала Алина.
- Пить?
- Да. Если это возможно...
Она снова оглядела набережную, хотя знала, что никаких кафе тут поблизости нет.
Разве что на мосту, во вращающейся башне.
Или в отеле.
В ресторане.
В ночном баре...
Он как будто сумел прочитать ее мысли.
- Может быть, там? - кивнул он в сторону моста.
- Нет-нет!.. Это слишком далеко.
- Но у меня машина!
- Ну что вы... спасибо!
- Спасибо "да" или спасибо "пет"?
Увы, он говорил даже лучше русского!
- Спасибо "нет", - улыбнулась она.
- Тогда, может быть, в ресторане отеля?
Он кивнул на "Девин".
Алина мгновение раздумывала.
Это был, во всяком случае, способ уйти с набережной.
- Нет, - сказала она. - Спасибо. Спасибо "нет"! - улыбнулась она снова.
Он осмелел.
- Тогда остается только ночной бар!
Он улыбнулся тоже и, как бы уже уверенный в том, что от этого третьего места она не откажется, сделал движение рукой, не то предлагая пойти, не то спрашивая, нужна ли ей будет его рука.
- Только не бар! - сказала она с испугом, прижимаясь я к холодному камню парапета. - Это банально...
Он был озадачен.
- Хм... Итак, - пожал он плечами, - не пить же нам из Дуная!
- А почему бы и нет? - спросила она с улыбкой, спросила только для того, чтобы показать, что их общение на этом не прекращается.
- Вы серьезно?!
- Конечно! - Теперь она уже видела, что он и сам не воспринимает ее отказ как знак конца этого случайного разговора.
- Что вы! - Он не то удивился, не то восхитился. - Дунай - отравленная река! Купаться запрещено категорически. Как здесь, в Словакии, так и у нас, он кивнул куда-то в сторону Дуная и дальше.
- У вас?.. - переспросила Алина, давая понять, что хотела бы знать поточнее, где же именно.
- Да, в Германии.
Алина опять слегка подалась назад.
- В какой Германии? - спросила она как эхо.
- В ФРГ.
Час от часу не легче.
Мало того, что этот человек был похож на Гея, в такой же одежде, как и на муже, так он еще и не словаком оказался, представителем братского народа из страны социализма, как Алина думала поначалу, а иностранцем, немцем, чего доброго, может, и неонацистом.
Такие дела.
Алина опять огляделась.
- Значит, вы немец? - для чего-то уточнила она.
- Да, из Мюнхена.
- Значит, из Мюнхена...
Она чувствовала, что говорит не то, что можно было бы сказать в подобной ситуации, но что именно следовало сказать сейчас, она не знала.
Однако странно, подумала Алина, ведь он так и не сказал, что является немцем, на вопрос он ответил как бы уклончиво.
Из Мюнхена...
Мало ли кто живет в Мюнхене!
- А русский? - вдруг быстро спросила она. - Откуда вы так хорошо знаете русский? Вы были у нас в плену?
- Ну что вы! - Он улыбнулся. - Во время войны я был совсем еще маленьким ребенком.
- Тогда, может быть, вы эмигрант? Второе, третье поколение, а?
- Да нет же!
- Тогда, может быть... - Алина сжалась. - Диссидент?
Он перестал улыбаться.
- Это что такое... дис-си-дент? - произнес он по слогам.
Она удивилась:
- Как... вы не знаете, что такое диссидент? А мне казалось, что у вас, на Западе, только и говорят о диссидентах. Как заводите разговор о Советском Союзе, так сразу: "Диссиденты!.. Диссиденты!.."
- Я такой разговор не завожу... - Он попробовал улыбнуться, однако лицо его снова стало серьезным, даже озабоченным. - Да, но что это такое диссидент?
Алина смотрела на него с недоверием.
Может быть, это и есть начало провокации?
Ее как бы исподволь втягивают в дискуссию...
- Диссидент - это инакомыслящий.
- А! Так, да? - Он даже просиял. Загадка была простой. - А что такое инакомыслящий - это я хорошо знаю.
- Откуда? - Алина была настороже.
- Я изучал русский язык в Советском Союзе.
- Вот как?!
- Да. В пятидесятые годы. Я учился в Московском университете. Имени Ломоносова. Там было много иностранцев. Особенно много было китайцев. Они ходили в синей униформе, такой же, как у Мао Цзэдуна... Но были также из капиталистических стран. Не так много, наверно. Тогда в Москве был только один университет. А теперь, я знаю, еще есть имени Патриса Лумумбы, - он говорил отрывисто, быстро, торопясь убедить ее в том, что говорит правду. - Но тогда был один. А здания - два. На Моховой и на Ленинских горах. Я учился на Моховой. В старом здании. Тогда еще не было нового корпуса филологического факультета на Ленинских горах. Позже я видел его. Стиль модерн. - Он пожал плечами, как бы прося извинить его. - Не гармонирует с основным комплексом университета...
- Вот как... - произнесла она неопределенно.
- Но тогда, в пятидесятые годы, никаких диссидентов - я правильно говорю это слово? - у вас не было.
- Да, кажется... - Алина смущенно улыбнулась. - Тогда я была маленькой девочкой...
- О, понимаю!
Алина сухо покашляла, похлопав себя по горлу пальцами.
Он оживился.
- Так, - он посмотрел на часы, - напиться можно лишь в двух местах... Он отметил про себя, что волнуется. - Во-первых, в вашем номере в отеле... - Он посмотрел на верхний этаж, посмотрел так, как если бы это был небоскреб и туда, на последний этаж, предстояло идти по лестнице, и тут уж невольно улыбнулась Алина, проследив за его взглядом движением головы. - И, во-вторых, в моем номере в этом же отеле... - Он просветлел и сделал выражение лица если не самого гостеприимного, то одного из самых гостеприимных хозяев, готового принять любого гостя и когда угодно. - Но ведь ко мне в номер вы тоже не пойдете! К ужасному капиталисту, западному буржуа...
Алина рассмеялась:
- Ну что вы! Я не такая ханжа, как вам показалось. Идем к вам.
- В самом деле?! - Он ей не поверил.
- Ну вот... А теперь вы удивляетесь... Что же здесь такого странного?
Он молчал. Он как будто вспоминал нечто подобное, что уже было в его жизни. А может, в жизни его жены. Хотя разве жизнь жены и жизнь мужа, если только это и в самом деле муж и жена, не взаимосвязаны?
Алину задело его молчание.
- Кажется, это вы испугались пригласить в свой номер ужасную коммунистку из Советского Союза...
Он встрепенулся:
- Вы коммунистка?
Она внимательно смотрела на него.
- Вы не поняли меня!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Но вот черное кожаное мое пальто обозначилось у входа в салон, и Пророков тотчас глянул в мою сторону.
Я рывком протянул ему руку.
Мне хотелось, наверно, скорее помочь Пророкову.
А он смешался.
И руку протянул мне машинально.
Она была вялая.
Может, он принял меня за кого другого?
Сдуру я вырядился во все кожаное, черное, и перепутать меня с кем-то было немудрено.
Однако он сразу же, конечно, узнал меня.
И улыбнулся.
Сначала в улыбке его отразилось смущение, а затем уже - радость.
Он так никогда не улыбался мне!
- Ты чего там понаплел? - с мягким укором спросил он меня без всякого предисловия.
- Где? - растерялся теперь я.
- В своем выступлении.
- В Сибири, что ли? На совещании? - для чего-то уточнил я, хотя и без того все было ясно.
Ну, - совсем так же нукнул Пророков, как нукали в его области.
Судя по всему, я плохо управлял мышцами лица, предоставляя их воле своих эмоции.
Стыдно себе представить, до чего же, вероятно, тошно смотреть на такую физиономию...
Улыбка Пророкова на нет сошла с лица, словно улыбнулся он мне по ошибке.
Освободив себя от ремней самолетного кресла, Пророков грузно поднялся, молча сунул руку тому человеку, который повышал в столице свою квалификацию, и двинулся к трапу.
Все еще не понимая толком, что со мной происходит и как мне надо бы поступить единственно возможным в данной ситуации образом, я покорно пошел вслед за ним, как за гипнотизером.
- Я не поняла, - снова усмехнулась Алина. - Будущее или прошлое воссоздаете вы из этих самых... как их... атомов и молекул?
Гей поднял бокал и посмотрел сквозь него на просвет.
И тоже усмехнулся.
- Будущее из прошлого, - сказал он.
Бог ты мой, говорил себе Адам, но ведь когда-то, лет двадцать назад, Ева казалась ему воплощением чистоты, красоты, нежности, верности, святости и всего такого прочего, хотя он жил с нею совсем не просто.
Адам знал тогда, что любит Еву.
Он был от нее без ума.
Впрочем, он точно знал и теперь, что любит свою Еву, более того, ему часто казалось, что любит он ее ничуть не меньше, чем тогда, двадцать лет назад, напротив, любит сейчас куда сильнее, осмысленнее, хотя, как ни странно, временами она теперь не воспринималась им ни чистой, ни красивой, ни нежной, ни верной, ни святой.
- Тебя словно подменили, причем произошло это на моих глазах, но скрытно от меня, и после такого превращения от прежней Евы ничего не осталось, кроме цвета волос, и ты поэтому перекрасила их, стала фиолетовой, чтобы метаморфоза была полной, - говорил он Еве задумчиво, отрешенно как бы.
- Ты просто перестал меня любить, - отвечала она привычной формулой, отвечала тоже как бы задумчиво и отрешенно, однако вполне язвительно, зная прекрасно, что это неправда, и тем самым раздражая его и уходя от разговора.
ПРОСТО!
Адама так и корежило от этого непереносимого слова, и если машинка была уже разбита, то есть уже послужила орудием его экстремистской выходки, он разражался монологом, которому позавидовал бы любой трагик.
- Я ПРОСТО не переставал! - делал он ударение на противном для него слове. - Хотя ПРОСТО жить я ПРОСТО не умею и не желаю уметь! Зато ты все стала делать ПРОСТО! ПРОСТО поступаешь там, где все НЕПРОСТО, и наши отношения ПРОСТО перестают быть отношениями, и все это называется ПРОСТО ЖИТЬ!..
В ответ Ева произнесла одно-единственное слово.
Трудноуловимое на слух, оно было похоже сразу на два слова, совершенно несовместимых.
Первое слово было вроде как шутливое, сказанное на манер Анисьи, бабушки Гея: "Окстись!" То есть перекрестись, "приди в себя, в свой ум. Хорошее слово.
Второе же слово было ближе к чему-то жаргонному, сленговому, в семье Адама не принятому, но произносимому Евой тоже будто бы игриво: "Заткнись!"
Адаму казалось, что Ева произносит эти два слова одновременно, образуя некое новое звуковое и смысловое значение.
Потрясенный, он долго размышлял о таких удивительных лингвистических способностях Евы, но сам, сколько ни пробовал, так и не смог изобрести неологизм из сочетания этих двух слов.
Как ни крути, получалось одно и то же.
Сначала надо перекреститься, а затем - заткнуться.
А может, просто заткнуться с самого начала и даже не пробовать перекреститься.
Но почему же Гей так и не спросил у Пророкова о том, о чем он спросил у Бээна?
Может, потому, что ответ Бээна уже содержал в себе элементы истины, которую Гею сказал бы и Пророков?
Вряд ли у Бээна и Пророкова было две истины.
Они делали одно и то же дело.
Хотя и по-разному, наверно.
Поэтому истина была одна.
Так зачем же, говорил себе Гей, спрашивать еще и у Пророкова?
Итак, говорил себе Адам, надо просто жить.
Но в таком случае, думал он, количество вариантов одной жизни, то есть жизни одной особи человеческой, возрастет до невероятной цифры, ибо сама особь человеческая будет задавать по своему усмотрению тот или иной вариант своей жизни.
Следовательно, вздыхал Адам, не такая уж простенькая эта формула - просто жить.
Жить в свое удовольствие.
Несмотря ни на что.
Вопреки всему.
Жить, жить, жить...
- С кем угодно, где угодно, когда угодно! - однажды в сердцах сказал Адам своей Еве.
В ответ она произнесла одно-единственное слово.
- Эти райские люди становятся ПРОСТО невыносимы, - сказала Алина.
Она протянула руку к телевизору и вслепую нажала клавишу.
Адам и Ева вмиг исчезли.
Превратились в атомы и молекулы.
Гей чувствовал себя виноватым перед Алиной.
Он смотрел на нее, стоящую у окна, и мысленно говорил себе, что ее жест, возможно, был превратно истолкован.
Подумаешь, провела по его щеке своей ладонью!..
Пауза становилась невыносимой, Алина молча пила из своего бокала, и Гей, нервно расхаживая по комнате, машинально включил телевизор, как делал это десятки, сотни тысяч раз у себя дома, в Москве.
Хмурый Адам сидел на тахте рядом с Евочкой.
"Она его охмуряет, что ли?" - удивился Гей, словно забыв содержание фильма.
Адам как бы оправдывался перед Евочкой, рассказывая ей, что однажды он вышел из кабинета на звонок, чего обычно не делал, и увидел, как Ева, открыв дверь, впустила Эндэа и тотчас, будто истосковавшись, провела рукой по щеке Эндэа, по шее... такое ласкательное движение, говорит Адам.
- Или просто дружеское, - смеется Евочка, - ведь он был самым близким другом вашей семьи, незаменимым другом Адама, то есть твоим незаменимым другом!
- Такое нежное оглаживающее движение... - чуть не плачет Адам.
- ...просто жест гостеприимства! - хохочет Евочка.
- ...какого я и сам давно не знал!
- Естественно, все естественно!
- Но если бы она знала, что я вижу эту сцену, она бы даже не прикоснулась к нему!
- Господи, ну естественно же!
- Кстати, он моим другом и не был, этот самый близкий друг нашей семьи, Эндэа, то есть незаменимый друг Адама, то есть мой друг... тьфу ты, запутался! - говорит Адам смеющейся Евочке.
- Естественно! Я это знала!
- Более того, и Ева тоже знала обо всем этом! - воскликнул Адам в отчаянии.
- Ну естественно!
- То есть она прекрасно знала, что этот человек - разрушитель нашей семьи!
- Господи, ну естественно же, естественно!
Потом он тихо, потрясенно спросил:
- И при этом ты полагаешь, что тот жест Евы... ну, когда она оглаживала щеку и шею Эндэа, встречая его в прихожей, можно воспринимать неоднозначно?
- А разве сама Ева считает иначе?
Незнакомец подошел к Алине, когда она остановилась у парапета набережной.
- Exuse me, please! But J...
Алина испуганно обернулась.
- Вы мне?!
- Jes! - кивнул незнакомец. - То есть да! - сказал он по-русски.
- Но я плохо говорю по-английски!.. - Алина, кажется, испугалась еще больше, когда увидела, что незнакомец не просто напоминает Гея, но похож на него, как двойник. - J speak English very bad... - произнесла она поспешно, как бы отгоняя наваждение, хотя говорила по-английски весьма сносно.
- А вам и не надо говорить по-английски, - смутился незнакомец. - Я говорю по-русски.
- И даже слишком хорошо... - произнесла Алина с сомнением, пристально вглядываясь в незнакомца.
Пожалуй, больше всего ее удивило не то, что этот усатый человек похож был на Гея, иной раз такое случается, даже существует предположение как бы даже научного толка, что у каждого есть двойник. Ее поразило обстоятельство, само по себе менее странное, казалось, - совершенно одинаковая одежда! - но в данном случае воспринимавшееся чуть ли не как проявление неких мистических сил. Это лишь с литературным демоном такое могло произойти, подумала Алина уже с усмешкой, понимая, что незнакомец не примерещился ей, это вполне земной человек, она видела, как он волнуется. Тому демону, если бы он захотел, ничего не стоило вырядиться точно в такой же пуловер, как и у Гея, в такую же рубашку, в такие же джинсы...
И все дело в том, что тот Гей, который сжег себя сегодня, тоже был одет точно так же!
Может быть, это актер? - спросила себя Алина, открыто разглядывая незнакомца.
И затевается какая-то провокация?
Ей, вообще-то, говорили...
Она с тоской посмотрела в сторону гостиницы.
Нигде не видно было ни одного человека!
А ведь только что, казалось, когда она стояла на балконе, тут бродило несколько парочек.
- Что вам от меня нужно? - с тревогой спросила Алина, чувствуя, как дрожит ее голос.
- Ничего... Прошу извинить меня!
Он был, похоже, слишком смущен.
И голос его дрожал тоже.
- Да, но вы подошли и заговорили со мной! - От волнения она осмелела. - Вы думали, что я англичанка?
- Нет, я так не думал...
Пожалуй, он вовсе никакой не актер.
Но и не пьяный.
Вполне, нормальный мужик... Как говорит у нас на родине.
Она улыбнулась, не зная, что делать.
- Значит, вы поняли, что я русская?
- Извините меня, пожалуйста, - сказал он. - Я не буду вам говорить, что подошел к вам потому, что вы напоминаете мне одну знакомую женщину... молодую женщину... весьма молодую... такую же красивую... очаровательную... - Он будто старательно подбирал слова в чужом для него языке, хотя, судя по всему, русский язык он знал не хуже русского человека. - Я подошел к вам потому, что...
Ну говори же, говори! - мысленно приказала ему Алина.
Она вовсе не хотела бы так думать, что слова, которые он только что произнес, великолепный набор великолепных слов, были всего-навсего его устным упражнением, попыткой выразить свою мысль, для обозначения которой этому иностранцу не хватило соответствующих слов и он употребил слова расхожие, которые выучил первыми, а может, лишь эти слова и выучил, как всякий банальный ловелас.
- Я подошел к вам потому, что...
- Я хочу пить, - вдруг сказала Алина.
- Пить?
- Да. Если это возможно...
Она снова оглядела набережную, хотя знала, что никаких кафе тут поблизости нет.
Разве что на мосту, во вращающейся башне.
Или в отеле.
В ресторане.
В ночном баре...
Он как будто сумел прочитать ее мысли.
- Может быть, там? - кивнул он в сторону моста.
- Нет-нет!.. Это слишком далеко.
- Но у меня машина!
- Ну что вы... спасибо!
- Спасибо "да" или спасибо "пет"?
Увы, он говорил даже лучше русского!
- Спасибо "нет", - улыбнулась она.
- Тогда, может быть, в ресторане отеля?
Он кивнул на "Девин".
Алина мгновение раздумывала.
Это был, во всяком случае, способ уйти с набережной.
- Нет, - сказала она. - Спасибо. Спасибо "нет"! - улыбнулась она снова.
Он осмелел.
- Тогда остается только ночной бар!
Он улыбнулся тоже и, как бы уже уверенный в том, что от этого третьего места она не откажется, сделал движение рукой, не то предлагая пойти, не то спрашивая, нужна ли ей будет его рука.
- Только не бар! - сказала она с испугом, прижимаясь я к холодному камню парапета. - Это банально...
Он был озадачен.
- Хм... Итак, - пожал он плечами, - не пить же нам из Дуная!
- А почему бы и нет? - спросила она с улыбкой, спросила только для того, чтобы показать, что их общение на этом не прекращается.
- Вы серьезно?!
- Конечно! - Теперь она уже видела, что он и сам не воспринимает ее отказ как знак конца этого случайного разговора.
- Что вы! - Он не то удивился, не то восхитился. - Дунай - отравленная река! Купаться запрещено категорически. Как здесь, в Словакии, так и у нас, он кивнул куда-то в сторону Дуная и дальше.
- У вас?.. - переспросила Алина, давая понять, что хотела бы знать поточнее, где же именно.
- Да, в Германии.
Алина опять слегка подалась назад.
- В какой Германии? - спросила она как эхо.
- В ФРГ.
Час от часу не легче.
Мало того, что этот человек был похож на Гея, в такой же одежде, как и на муже, так он еще и не словаком оказался, представителем братского народа из страны социализма, как Алина думала поначалу, а иностранцем, немцем, чего доброго, может, и неонацистом.
Такие дела.
Алина опять огляделась.
- Значит, вы немец? - для чего-то уточнила она.
- Да, из Мюнхена.
- Значит, из Мюнхена...
Она чувствовала, что говорит не то, что можно было бы сказать в подобной ситуации, но что именно следовало сказать сейчас, она не знала.
Однако странно, подумала Алина, ведь он так и не сказал, что является немцем, на вопрос он ответил как бы уклончиво.
Из Мюнхена...
Мало ли кто живет в Мюнхене!
- А русский? - вдруг быстро спросила она. - Откуда вы так хорошо знаете русский? Вы были у нас в плену?
- Ну что вы! - Он улыбнулся. - Во время войны я был совсем еще маленьким ребенком.
- Тогда, может быть, вы эмигрант? Второе, третье поколение, а?
- Да нет же!
- Тогда, может быть... - Алина сжалась. - Диссидент?
Он перестал улыбаться.
- Это что такое... дис-си-дент? - произнес он по слогам.
Она удивилась:
- Как... вы не знаете, что такое диссидент? А мне казалось, что у вас, на Западе, только и говорят о диссидентах. Как заводите разговор о Советском Союзе, так сразу: "Диссиденты!.. Диссиденты!.."
- Я такой разговор не завожу... - Он попробовал улыбнуться, однако лицо его снова стало серьезным, даже озабоченным. - Да, но что это такое диссидент?
Алина смотрела на него с недоверием.
Может быть, это и есть начало провокации?
Ее как бы исподволь втягивают в дискуссию...
- Диссидент - это инакомыслящий.
- А! Так, да? - Он даже просиял. Загадка была простой. - А что такое инакомыслящий - это я хорошо знаю.
- Откуда? - Алина была настороже.
- Я изучал русский язык в Советском Союзе.
- Вот как?!
- Да. В пятидесятые годы. Я учился в Московском университете. Имени Ломоносова. Там было много иностранцев. Особенно много было китайцев. Они ходили в синей униформе, такой же, как у Мао Цзэдуна... Но были также из капиталистических стран. Не так много, наверно. Тогда в Москве был только один университет. А теперь, я знаю, еще есть имени Патриса Лумумбы, - он говорил отрывисто, быстро, торопясь убедить ее в том, что говорит правду. - Но тогда был один. А здания - два. На Моховой и на Ленинских горах. Я учился на Моховой. В старом здании. Тогда еще не было нового корпуса филологического факультета на Ленинских горах. Позже я видел его. Стиль модерн. - Он пожал плечами, как бы прося извинить его. - Не гармонирует с основным комплексом университета...
- Вот как... - произнесла она неопределенно.
- Но тогда, в пятидесятые годы, никаких диссидентов - я правильно говорю это слово? - у вас не было.
- Да, кажется... - Алина смущенно улыбнулась. - Тогда я была маленькой девочкой...
- О, понимаю!
Алина сухо покашляла, похлопав себя по горлу пальцами.
Он оживился.
- Так, - он посмотрел на часы, - напиться можно лишь в двух местах... Он отметил про себя, что волнуется. - Во-первых, в вашем номере в отеле... - Он посмотрел на верхний этаж, посмотрел так, как если бы это был небоскреб и туда, на последний этаж, предстояло идти по лестнице, и тут уж невольно улыбнулась Алина, проследив за его взглядом движением головы. - И, во-вторых, в моем номере в этом же отеле... - Он просветлел и сделал выражение лица если не самого гостеприимного, то одного из самых гостеприимных хозяев, готового принять любого гостя и когда угодно. - Но ведь ко мне в номер вы тоже не пойдете! К ужасному капиталисту, западному буржуа...
Алина рассмеялась:
- Ну что вы! Я не такая ханжа, как вам показалось. Идем к вам.
- В самом деле?! - Он ей не поверил.
- Ну вот... А теперь вы удивляетесь... Что же здесь такого странного?
Он молчал. Он как будто вспоминал нечто подобное, что уже было в его жизни. А может, в жизни его жены. Хотя разве жизнь жены и жизнь мужа, если только это и в самом деле муж и жена, не взаимосвязаны?
Алину задело его молчание.
- Кажется, это вы испугались пригласить в свой номер ужасную коммунистку из Советского Союза...
Он встрепенулся:
- Вы коммунистка?
Она внимательно смотрела на него.
- Вы не поняли меня!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47