Александр неохотно покорился новому своему назначению и прибыл на Вятку в город Хлынов только 4 апреля 1658 г. Для наблюдения за духовенством в Москве Никон имел своего рода полицию. Его подьяки ходили по всем соборам и церквам, и если кого из причта не было в церкви или там происходило какое бесчиние, то виновные немедленно подвергались наказаниям, а патриаршие стрельцы постоянно ездили по улицам города и, лишь только встречали пьяного священника или монаха, тотчас тащили его в темницу, где на ноги и на шею накладывали ему кандалы и приковывали его к тяжелой колоде. Никон не давал пощады никому: ни протопопам, ни настоятелям монастырей, ни самим архиереям - и, например, Сибирскому архиепископу Симеону на целый год (с 25 декабря 1656 г. по 25 декабря 1657 г.) запрещал священнослужение за то, как можно догадываться, что он несправедливо предал проклятию одного из дьяков своих, Ивана Струну, и жестоко поступил с боярским сыном Бекетовым, несчастно скончавшимся. Из частных распоряжений Никона нельзя не упомянуть о распоряжениях его относительно татей, разбойников и всяких воровских людей. В 1656 г. он приказал в отсутствие государя из Москвы разослать (от 16 августа) грамоты по всей России и объявить по городам и селам, на площадях и торжищах, на улицах и перекрестках и в других местах, чтобы тати, разбойники и всякие воровские люди без боязни являлись к местным воеводам, старостам и в съезжие избы и приносили покаяние в своих винах пред Богом и государем и что если они таким образом покаются, то государь пожалует их, не велит их казнить, а вместо смерти дарует им живот. Когда же с течением времени оказалось, что эта кроткая мера не принесла пользы, то Никон, рассчитывая подействовать на тех же самых людей страхом, запретил священникам принимать от них исповедь и удостаивать их святого причастия даже пред смертию, на которую они будут осуждены, за что и сам впоследствии на Соборе 1667 г. подвергся осуждению.
Но не одною строгостию и суровостию по делам церковного управления и суда Никон возбуждал против себя недовольство, особенно в духовенстве. В челобитной, поданной царю в 1658 г. неприязненными Никону лицами, на управление его высказывались еще следующие жалобы: 1) отменил он прежние пошлины с духовенства за поставление на церковные степени, а установил новый порядок: велел ставленникам привозить отписки от своих местных десятильников и поповских старост, но для этого тратится каждым ставленником от двух до четырех недель, да на харч рубль и два. Прибыв с отписками в Москву, ходят ставленники на патриарший двор, ждут там до глубокой ночи да насилу недели в две дождутся слушанья, т. е. испытанья, и затем проживают в Москве еще по 15 и по 30 недель, пока будут поставлены, так что поповство обходится по пяти и по шести рублей кроме харчей и посулов архидиакону и дьякам. 2) При прежних патриархах, кроме Иосифа, ставленники все ночевали в хлебной патриаршей безденежно и невозбранно ходили рано и поздно до самых крестовых сеней патриарха, к казначею, ризничему, в Казенный приказ, а зимнею порою все дожидались в крестовой. Теперь совсем не то: страшно приблизиться и к воротам патриарха, которые постоянно заперты; священники не смеют входить к нему даже в церковь, чтобы принять благословение, а ставленникам не велят стоять и в сенях, и зимою мучатся бедные на крыльце. 3) По отдаленности некоторых мест патриаршей епархии от Москвы прежде попы ставились там от ближайших соседних архиереев и получали перехожие в местных десятильнических дворах. Патриарх Иосиф, желая собрать себе имение, запретил это и велел всем ставиться и получать перехожие в самой Москве, что соединено для духовенства с крайними издержками и тратою времени. Того же самого постоянно держится и Никон. 4) Велел Никон во всей своей области по городам и уездам переписать духовенство и вновь обложил данью: назначил с попова двора по восьми денег, с дьяконова по алтыну, с дьячкова, Пономарева и просвирнина по грошу, с нищенского по две деньги, с четверти земли по шести денег, с копны сена по две деньги и пр. Насколько верны все эти жалобы против Никона и нет ли тут преувеличений, определить нет возможности.
Недолго управлял Церковью патриарх Никон: всего шесть лет. Но надобно удивляться, как и шесть лет мог он устоять на высоте своей святительской кафедры. С самого вступления на нее он принялся за исправление церковных книг и обрядов на основании древних греческих и славянских рукописей и вел дело с такою горячею ревностию и непреклонностию воли. Но истинное значение этого дела, его важность и настоятельную нужду для Церкви понимали тогда у нас вполне кроме самого Никона только весьма немногие. Все другие или мало понимали, или вовсе не понимали и покорялись Никону кто лишь по чувству страха пред ним, кто по чувству уважения к церковной власти, в частности к власти Восточных патриархов и Соборов, принимавших участие в этом деле. Некоторые же тотчас открыто протестовали против предприятия Никонова и говорили, что наши церковные книги, изданные при прежних патриархах, вовсе не требуют исправлений и содержат истинную православную веру, которою спасались наши предки, что Никон не правит, а портит книги, искажает старую веру и вводит новую, что он еретик - враг Божий. И при том грубом невежестве, какое господствовало у нас, при всеобщей слепой привязанности к церковным обрядам, как будто в них заключается самая вера, этот протест нашел себе тайное сочувствие во всех слоях нашего общества и всюду возбуждал неприязнь и ненависть к Никону. А те крутые и суровые меры, какие поспешил он употребить против своих противников (увы, Никон в этом отношении не был выше своего века), только еще более усилили общее сочувствие к мнимым страдальцам за веру и ненависть к их гонителю. Неудивительно, если в среде этих мнимых страдальцев, ожесточенных врагов Никона, весьма рано возникла мысль, как бы свергнуть его с патриаршего престола, и если главнейший из них - Неронов, имевший большие связи в самой Москве и даже при дворе государевом, еще в 1654 г. с уверенностию публично произнес в Вологде известные уже нам слова о Никоне: "Да будет время, и сам из Москвы побежишь никем же гоним, токмо Божиим изволением; да и ныне всем вам говорю, что он нас посылает вдаль, а вскоре и самому ему бегать". Возревновал Никон против икон латинского письма, но и тут поступил слишком круто и резко. Велел насильно отобрать латинские иконы из всех частных домов и на одних иконах совсем выскоблить лики святых, на других выколоть им глаза и в таком виде носить иконы по улицам Москвы. Православные, глубоко чтившие святые иконы и большею частию не умевшие хорошо различать своих икон от латинских, были поражены и увидели в Никоне иконоборца. И когда вскоре за тем в Москве открылся страшный мор, то толпы народа явились на площадях Кремля и, держа в руках иконы, выскобленные по приказанию Никона, вопили: вот за что постиг нас гнев Божий, так поступали иконоборцы, во всем виноват Никон, мирские люди должны постоять за такое поругание святыни. Никона хотели убить, и, может быть, благодаря тому одному, что его не было тогда в Москве, он спасся от неминуемой смерти.
Кроме этих общих причин, возбуждавших более или менее всех против Никона, духовенство и бояре имели еще особые побуждения питать к нему чувства неприязни. Над духовенством Никон властвовал с неограниченною волею и деспотически. Он держал себя высоко и малодоступно по отношению не только к низшему клиру, но и к самим архиереям: не хотел называть их братиями, особенно тех, которые от него получили рукоположение, не уважал их сана, что особенно показал в своем известном поступке с епископом Коломенским Павлом, нарушал их права, отнимая у них монастыри и приходские церкви, которые приписывал к своим излюбленным монастырям и брал под свою непосредственную власть. С беспощадною строгостию и суровостию преследовал всех в среде белого и монашествующего духовенства, кого считал виновными в чем-либо, постоянно наполнял ими свои темницы и наполнил даже отдаленные монастыри Сибири, которые до Никона были почти пусты. Все страшились его, трепетали пред ним и, без сомнения, были бы рады как-нибудь освободиться из-под его тяжелого ига. Для бояр невыносимым казалось уже то, что Никон возвышался над всеми ими своею близостию к государю, своим преобладающим влиянием в советах государя, своею необычайною властию, какой облек его государь. Но еще невыносимее было то, как проявлял Никон над ними эту свою власть, как гордо и повелительно обходился с ними. Еще в бытность его Новгородским митрополитом они говорили: "Неколи-де такого бесчестья не было, что ныне государь выдал нас митрополитом". Что же должны были они чувствовать, когда Никон сделался патриархом и как бы вторым "великим государем", начал давать свои приказы и указы, особенно в отсутствие государя, заставлял их стоять пред собою и с покорностию выслушивать его волю, публично обличал их за то или другое, не щадя их имени и чести? Могли ли они не употреблять всех своих усилий, чтобы свергнуть Никона?
Все могущество Никона основывалось на благоволении к нему государя. Царь-юноша с первого знакомства с Никоном подчинился его влиянию и предался ему всею душою. И эта преданность с течением времени не только не уменьшалась, но еще увеличивалась. Царь более и более облекал его своим доверием, честию и властию и удостаивал его называть даже своим "собинным другом". Но Никон при всем своем уме не умел поставить себя на такой высоте, как следовало бы, по отношению к своему царственному другу. Не умел сдерживать своей необузданной гордости и властолюбия и с упорством оставался верен тому началу, которое высказал еще при избрании его на патриаршую кафедру, т. е. чтобы сам царь слушался его во всем как патриарха. В самой дружбе с царем Никон желал быть лицом господствующим и позволял себе такие действия, которые не могли не оскорблять государя, и, повторяясь нередко, неизбежно должны были вести к столкновениям, к размолвкам и взаимному охлаждению друзей, и наконец привести к разрыву. Мы знаем два-три таких случая, но их было, судя по непреклонному характеру Никона, наверно гораздо больше. Первый случай был торжественный, при избрании Никона на патриаршество, когда он не внял никаким мольбам и убеждениям государя, вынудил его пасть пред собою на землю и исторгнул у государя, как и у всех бывших в соборной церкви, клятвенное обещание покоряться во всем новоизбранному патриарху.
В минуты возбуждения царь, конечно, не понимал, до какого всенародного унижения довел его Никон, но потом, в минуты спокойствия, не мог не сознать этого и не испытать чувства горечи. Прошел год, и Никон до того уже зазнался, что в присутствии целого Собора сказал протопопу Неронову, когда тот напомнил ему о царе: "Мне-де и царская помощь негодна и ненадобна, да тако-де на нее и плюю и сморкаю". Разумеется, никто из присутствовавших на Соборе не осмелился подтвердить этого, боясь Никона, и Никон старался уверить государя, что это клевета Неронова, но Неронов не переставал и впоследствии утверждать, как в письмах к самому государю, так и в своей челобитной Собору 1667 г., что Никон действительно учинил такое поругание царского величества. Прошло еще более двух лет. Никон постановил с Собором, чтобы на праздник Богоявления по всей России водосвятие совершалось вместо двух раз только однажды, накануне праздника. Антиохийский патриарх Макарий всячески убеждал не делать этого, не отступать от древнего обычая. Никон настоял на своем и выпросил у государя согласие на издание указа в том смысле, в каком желал, не сказав государю о несогласии и протесте Макария. Но лишь только Макарий уехал из Москвы (25 марта 1656 г., в воскресенье шестой седмицы Великого поста), кто-то открыл государю всю правду, и государь, полагавший доселе, что Никон поступил так с согласия и по совету Макария, чрезвычайно огорчился и на Страстной седмице, в Великую пятницу, после вечерни завел в церкви с Никоном горячий спор, в жару которого воскликнул: "Мужик, б... сын, глупый человек!" Никон возразил: "Я твой духовный отец, как же можешь ты так унижать меня?" Царь отвечал: "Вовсе не ты мой отец, а святой патриарх Антиохийский - вот кто подлинно мой отец, и я сейчас же пошлю воротить его с дороги". И действительно послал. Это рассказали Макарию при въезде его в Москву на Фоминой неделе встретившиеся ему греческие купцы, присовокупив, что главною причиною того спора было высокомерие патриарха Никона, его грубость и чрезвычайная надменность. И то обстоятельство, что царь именно в Великую пятницу и после вечерни послал гонца догонять Макария и воротить его, делает рассказ этот весьма вероятным, свидетельствуя, что с царем случилось тогда что-то особенное, если он решился в такой великий и святой день и в такое время дня (после вечерни) послать за Макарием, находившимся уже в Волхове, хотя сам царь ничего не сказал об этом Макарию по возвращении его в Москву, вероятно еще прежде примирившись с Никоном по случаю наступившего праздника Пасхи. Не надобно также забывать, что царь-юноша, подпавши под сильное влияние Никона, с каждым годом мужал и становился зрелее, что почти два года он провел на войне, вдали от Никона, и успел довольно отвыкнуть от него и от его непосредственного водительства, успел приобресть более опытности и знания людей и что эта война, сопровождавшаяся необычайными успехами, покрыла царя великою славою и возвысила его в его собственных понятиях, так что он естественно сделался чувствительнее к прерогативам своей власти и ко всякому ее умалению или оскорблению и не мог уже по-прежнему переносить горделивых притязаний патриарха Никона. Сам Никон писал впоследствии к Цареградскому патриарху Дионисию: "Тогда (т. е. по окончании литовской войны) нача (царь) помалу гордети, и выситися, и нами глаголемая от заповедей Божиих презирати, и во архиерейския дела вступатися". И можно судить, как должны были подействовать на царя слова, которые сказал ему в начале 1657 г. Неронов в Успенском соборе, указывая на Никона: "Доколе, государь, тебе терпеть такого врага Божия? Смутил всю землю Русскую, и твою царскую честь попрал, и уже твоей власти не слышат - от него, врага, всем страх" А подобные слова могли теперь говорить царю и другие, особенно из окружающих его бояр, когда заметили некоторое охлаждение его к патриарху. Алексей Михайлович не вдруг, впрочем, изменил свои отношения к прежнему любимцу. В 18-й день октября 1657 г. царь еще приезжал по приглашению Никона в его новую обитель, Воскресенскую, на освящение церкви со всем своим семейством и синклитом, провел здесь два дня, был очень внимателен к хозяину и, когда отъехал, благодарил его письмом, в котором называл его по-прежнему великим государем, самую обитель назвал Новым Иерусалимом, не отказываясь и впредь посещать ее. А ровно через месяц, 18 ноября, Никон писал в свою Иверскую обитель, что царь хочет пожаловать в нее после праздника Рождества Христова, и приказывал приготовить для встречи царя речи, певчих и все пр. Но дней через десять извещал уже, что в наступившую зиму царь Алексей Михайлович в монастырь Пречистой Богородицы Иверской "идти не изволил", почему и всякие приготовления для приема его должны быть прекращены. Даже в марте и апреле следующего 1658 г. царь еще жаловал по просьбе Никона новые села и угодья на его монастыри Крестный и Воскресенский. А в первых числах июля началась уже между царем и патриархом открытая распря.
В 6-й день июля Алексей Михайлович давал торжественный обед в честь прибывшего в Москву грузинского царевича Теймураза и против обыкновения не удостоил позвать на этот обед патриарха Никона с духовными властями, чем явно показал свое к нему неблаговоление. Никон послал своего боярина, князя Димитрия Мещерского, наблюсти при встрече царевича среди собравшейся толпы "чин церковный", т. е. чтобы кто-либо из духовенства не произвел какого-либо бесчиния. Царский окольничий и родственник Богдан Матвеевич Хитрово, расчищавший путь для царевича, может быть, ненамеренно ударил в толпе этого боярина палкою по голове без пощады. "Напрасно ты бьешь меня, Богдан Матвеевич, - сказал патриарший боярин, - мы пришли сюда не просто, а с делом". "Да кто ты такой?" - спросил окольничий. "Я патриарший человек и послан с делом", - отвечал князь Димитрий. Тогда Хитрово закричал: "Не величайся" - и ударил его по лбу так, что причинил ему большую язву. Боярин поспешил к патриарху, показал ему свою язву и со слезами жаловался на Хитрово. Никон написал к царю своею рукою и просил наказать виновного, а иначе грозил отметить ему своею духовною властию. Царь также прислал Никону собственноручное письмо с Афанасием Матюшкиным, и, когда Никон не удовлетворился, прислал ему и другое письмо, и обещался лично увидеться с патриархом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67