На торжество освящения церкви Никон пригласил самого государя с царским семейством и синклитом и освятил ее сам со всем освященным Собором 18 октября 1657 г. во имя Живоносного Воскресения Христова. После освящения царь, обходя монастырь, поднялся на одну из возвышенностей к востоку от монастыря, называемую ныне Елеоном, и, любуясь живописными окрестностями, воскликнул: "Воистину Сам Бог уготовал место сие на создание монастыря оно прекрасно, подобно Иерусалиму". А чрез два дня прислал Никону из Сторожевского монастыря, где на время остановился, письмо, в котором благодарил патриарха за угощение, не отказывался посещать и впредь его новую обитель и назвал ее Новым Иерусалимом, что весьма обрадовало Никона, так как вполне соответствовало его желаниям, которые, без сомнения, он открыл государю еще прежде. Патриарх Никон положил это письмо государя в серебряный ковчежец и велел хранить на память потомкам, а монастырь приказал называть Новым Иерусалимом. В тот самый день, когда совершилось освящение деревянной церкви, Никон заложил основание и для нового, каменного храма в своей Воскресенской обители. Этот каменный храм в Новом Иерусалиме Никон задумал создать по образцу той величественной церкви Воскресения Господня, которая находится в древнем Иерусалиме и модель которой будто бы принес оттуда в Москву старец Арсений Суханов. Но постройка заложенного Никоном каменного храма, продолжавшаяся много лет, будет предметом дальнейшей истории. А здесь нам остается сказать только, какими материальными средствами наделили новую обитель и царь и сам Никон. Царь пожаловал "в Новый Иерусалим, в монастырь Живоносного Воскресения", как сам выражался в жалованных грамотах, половину села Ивановского с крестьянами и всеми угодиями в Московском уезде (18 декабря 1657 г.), село Еднево с пустошами в Рузском уезде (16 марта 1658 г.), половину оброчных погостов Поноя и Еконги, равно как половину рек Поноя и Лахты с рыбными ловлями в Кольском уезде (27 марта 1658 г.), и велел приписать к этому монастырю Пятницкую Берендееву пустынь в Дмитровском уезде (1658). А патриарх Никон купил для этого монастыря село Юркино и деревню Козлобородово с пустошами в Звенигородском уезде (6 марта 1658 г.) и отдал монастырю в Москве бесприходную церковь Воскресения в Панех с принадлежавшею ей землею и лавками для устройства здесь монастырского подворья (октябрь 1657 г.). Но надобно присовокупить, что кроме девяти вотчин, купленных Никоном на имя то одного, то другого, то третьего из его монастырей, он накупил в тот же промежуток времени еще до двадцати вотчин на свое собственное имя и что купчие на все эти вотчины записаны были в актовую книгу Воскресенского монастыря, вероятно потому, что для него преимущественно вотчины и назначались, вследствие чего за ним, как увидим, зачислены почти все эти вотчины и на Соборе 1667 г. А если так, то следует заключить, что монастырь Воскресенский, или Новый Иерусалим, с первых лет своей жизни был обеспечен имениями едва ли даже не более, чем монастыри Иверский и Крестный, и во всяком случае, подобно им, принадлежал к числу монастырей самых богатых.
Три монастыря патриарха Никона - три памятника его чрезвычайного могущества. Много было у него вотчин и всякого рода имений как у патриарха, даже слишком много; немало было у него как у патриарха и домовых монастырей, принадлежавших патриаршей кафедре. Но царь Алексей Михайлович позволял ему еще созидать новые монастыри; жаловал ему на эти монастыри новые села, деревни, целые волости; приписывал к этим монастырям другие, прежде основанные монастыри с их владениями и разрешал Никону вопреки действовавшему Уложению покупать и на свое имя и на имя созданных им обителей многочисленные вотчины. И все это делалось лично для Никона. Монастыри его "строения" не принадлежали к домовым монастырям патриаршей кафедры, а принадлежали ему лично, были его собственностию. И все вотчины их составляли отдельно от патриарших вотчин особую обширную область, в которой являлся он лично полноправным владельцем и хозяином. Потому-то, как увидим впоследствии, когда он оставил патриаршую кафедру и когда все патриаршие вотчины и домовые монастыри были описаны и отданы под особый надзор, три монастыря Никона со всеми их вотчинами были оставлены за ним и находились в его полном распоряжении. Сам он на случай своей смерти просил царя и Собор архипастырей приписать эти три монастыря с их имениями "к царствующему граду Москве в область, а не в дом патриарш". И Собор 1667 г. действительно не приписал их к домовым патриаршим монастырям, а признал наряду с самостоятельными монастырями.
В лице Никона власть Русского патриарха достигала такой степени, какой она не достигала ни прежде, ни после. Если патриарх Филарет Никитич пользовался некоторыми чрезвычайными преимуществами в государстве, то пользовался как отец царствовавшего тогда государя. А Никон, один из подданных, сын простого поселянина, силою своего ума и личных достоинств умел покорить себе сердце царя, возвысился до патриаршего престола, удостоился имени великого государя и сделался первым и самым могущественным после царя деятелем государственным, которому покорялись вся и все. В своих же церковных делах достиг совершенной самостоятельности и независимости от мирских властей и казался всем действительно верховным архипастырем, и полновластным владыкою, и главою управляемой им Церкви. Впрочем, как ни далеко простиралась власть патриаршая в лице Никона, она никогда резко не выступала из пределов по отношению к царской власти. Никон помнил, что он подданный государя, обращался к нему, когда считал нужным, с челобитьем и не обнаруживал прямо никаких чрезмерных притязаний, когда все благоприятствовало его могуществу. Но обстоятельства изменились, когда он почувствовал себя в царской опале; тогда, как увидим, он уже не стеснялся ничем, чтобы высказывать свои притязания во всей широте, и не полагал никаких границ этим заносчивым притязаниям. Но, сделав столько для себя как патриарха, для своей самостоятельности и независимости, что сделал Никон для независимости всей своей Церкви, для независимости прочих архипастырей и всего духовенства? Что сделал он для освобождения их от унизительной для них подсудности светским властям в Монастырском приказе, которому подчинило их Уложение? Впоследствии Никон писал Цареградскому патриарху Дионисию: "И о той проклятой книге (Уложении) многажды глаголахом царскому величеству, чтобы искоренить ее, и да держит Божественныя и св. Евангелия заповеди, и св. апостол и св. отец правила, и древних благочестивых царей законы ради освященнаго чина митрополитов, архиепископов и епископов, архимандритов и игуменов, и попов и диаконов, и всего церковнаго причта: да не судят (их) мирские люди и в суд да не влекут их нуждею в мирския судилища". Но есть достоверное свидетельство, что Никон действительно ратовал против Уложенной книги, публично укорял ее, называл недоброю, даже попирал посохом. При всем том царь Алексей Михайлович не согласился ни отложить ее, ни упразднить Монастырский приказ. Может быть, Никон ходатайствовал об этом не с такою смелостию, решительностию и настойчивостию, с какими умел он ходатайствовать пред государем в других случаях; может быть, боялся слишком раздражить против себя сильных бояр, которые всячески отстаивали Уложение, опасаясь подвергнуться гневу самого государя. По крайней мере враги Никона укоряли его, что он не был подобен в этом случае тем боголюбцам, которые "скорби и смерти не боялися, за истину страдали и стояли крепко" Может быть даже, Никон, довольный тем, что для него лично как бы не существовали ни Монастырский приказ, ни Уложенная книга, что ему лично не было отказа ни в чем, что служило к независимости, возвышению и проявлению его патриаршей власти, недовольно позаботился о независимости других русских архиереев и с тою целию, чтобы тем более и яснее открывалось его верховенство и преобладание над ними и всею Церковию. Но если и допустить все это, если согласиться, что старания Никона, направленные против Уложения, были недовольно сильны, все же они не остались бесплодными. Собор 1667 г., как увидим, признал их справедливыми, и Монастырский приказ по решению этого Собора был упразднен царем Алексеем Михайловичем.
С другой стороны, несомненно, что по крайней мере в делах собственно церковных Никон действительно освободил и прочих архиереев от подчинения светской власти. Как сами они в этих делах подлежали власти только своего патриарха, так и в своих епархиях пользовались независимою властию по отношению к подведомому духовенству. "Он, патриарх Никон, и власти, свидетельствует один из современников, хотя и неприязненный Никону за его исправления церковных книг, - пишутся и называются великими государями и свободными архиереями: мы-де суду царскому не подлежим, судит-де нас отец наш патриарх. Они ж в своих паствах поставляют архимандритов, и игуменов, и протопопов самовольством, кто им годен, без указу великого государя, потому они называются свободными. А что они царскому суду не подлежат, и то есть свобода ж". К сожалению, и по делам церковным, предоставив епархиальным архиереям некоторую долю независимости от светской власти, Никон пользовался тою же светскою властию, чтобы порабощать архиереев себе еще более и нарушать их права в их собственных епархиях. Мы видели, как действовал Никон при устроении трех своих монастырей: Иверского, Крестного и Воскресенского - и как по его ходатайству государь не только жаловал этим монастырям или утверждал за ними разные вотчины и угодья, но приписывал к ним целые монастыри с их вотчинами и угодьями. Таких монастырей приписано было четырнадцать, в том числе семь приписано к одному Иверскому монастырю. Все они находились не в епархии патриаршей, а в епархиях других архиереев, Тверского и Новгородского, и все, лишь только приписывались к монастырям Никонова строения, переходили из-под власти своих епархиальных архиереев под власть самого Никона. Вместе с тем многие из вотчин Никоновых и приписанных к ним монастырей находились также в чужих епархиях, и все приходские церкви в этих вотчинах, числом до 50, поступали также под власть Никона. У архиереев не только отнималось принадлежавшее им право правления и суда по отношению к тем монастырям с их настоятелями и братиею и к тем приходским церквам с их духовенством и прихожанами по делам духовным, но отнимались в некоторой степени и материальные средства к жизни, потому что все годичные дани и разнообразные пошлины, какие прежде означенные монастыри и их настоятели, равно приходские церкви и их духовенство, вносили своим епархиальным владыкам, теперь должны были поступать в казну самого патриарха. Пока Никон находился на своей кафедре, архиереи и монастыри молчали и повиновались. Но, когда пал, они подали на него за такое злоупотребление власти много жалоб. И Собор, судивший Никона, нашел жалобы справедливыми и возвратил все те приписные монастыри и все приходские церкви в вотчинах Никоновых монастырей под власть местных епархиальных архиереев, а Никона признал виновным в том, что он поступал в этом случае вопреки церковным правилам и не объявлял тех правил царю государю, чрез что и вводил его в заблуждение.
IV
Кроме двух главных дел, которым было посвящено недолговременное патриаршествование Никона и о которых мы доселе говорили, оно ознаменовалось и другими деяниями его как верховного пастыря Русской Церкви. Никон имел от природы ум светлый, твердый и обширный, и этот ум успел обогатить чрез чтение книг разнородными познаниями в слове Божием, в писаниях святых отцов, в церковной истории и особенно в канонах Церкви. При таком уме и познаниях он обладал еще редким даром слова и голосом чистым, сильным, приятным, мог говорить даже без приготовления разумно, назидательно, сладко. Этим-то даром слова и достоинствами своей беседы Никон прежде всего и покорил себе сердце молодого царя Алексея Михайловича и потом обратил на себя особенное внимание Иерусалимского патриарха Паисия, когда был еще архимандритом. Сделавшись митрополитом Новгородским, Никон кроме чтения готовых церковных поучений, положенных на воскресные дни и праздники, начал и от себя проповедовать в церкви - что было тогда совершенною новостию - и своими проповедями привлекал к себе толпы слушателей. Между современными архипастырями не было не только равного, но и подобного ему в этом отношении. Надобно, однако ж, заметить, что такой отзыв о Никоне делает приверженный к нему клирик его Шушерин и что у нас были уже в то время и другие лица в духовенстве, которые не ограничивались только чтением готовых проповедей в церкви, но предлагали при этом и от себя поучения к народу и даже славились своими поучениями, каковы были, как мы отчасти и видели, известные протопопы - соперники Никона: Иоанн Неронов московский, Аввакум юрьевский и Логгин муромский.
Сделавшись патриархом, Никон еще усугубил свою ревность в проповедании слова Божия и почти за каждою своею службою обращался с назидательными беседами к народу. Иногда он только читал сам поучения из святых отцов и других книг, для того назначенных, следуя общему правилу, соблюдавшемуся тогда в нашей Церкви. В этих случаях он выходил из алтаря на амвон, диаконы выносили и развертывали пред ним книгу, и он прочитывал то, что следовало или что желал прочитать. В другое время Никон не ограничивался одним лишь прочтением готовых поучений, а делал к ним собственные пояснения и дополнения. В неделю мясопустную 1655 г., когда Никон в первый раз совершил литургию вместе с двумя патриархами, он по окончании ее "не только прочел поучение на тот день, но и сам проповедовал и пояснял прочитанное предстоящим". В неделю православия того же года он "не только прочел всю соответствующую дню Беседу о поклонении св. иконам от начала до конца, но присоединил к ней свои объяснения и увещания, очень обширные". Иногда же Никон не довольствовался и одними пояснительными дополнениями к прочитанным проповедям, а произносил свои самостоятельные поучения. Например, в ту же неделю православия кроме прочитанной Беседы о поклонении святым иконам и своих дополнений к ней Никон сказал еще Слово о том, как должно слагать персты для крестного знамения. В неделю мясопустную 1656 г., "после обедни (в Успенском соборе), как только патриарх Никон прочел поучение на тот день и сказал проповедь, одна из монахинь выступила вперед и объявила царю и патриарху, что она с давнего уже времени была больна и что она в прошлую ночь, оставшись в соборе, уснула у раки святителя Филиппа. Ночью он явился ей во всем облачении с двумя диаконами, кадившими ему, и, назвав ее по имени, велел ей встать - и она тотчас же выздоровела. Выслушав рассказ, царь пролил обильные слезы, а патриарх начал поучать народ и поучал долго по поводу совершившегося чуда". Этот последний случай показывает, что Никон способен был говорить поучения к народу, даже длинные, без всякого приготовления. А при такой способности, вероятно, он никогда предварительно не писал своих проповедей, и становится понятным, почему ни одна из них не дошла до нас. Не дошли до нас и речи Никона, которые говорил он царю Алексею Михайловичу каждый раз, когда провожал его на войну и потом встречал его по возвращении с войны в столице. Об одной из этих речей сохранилось сказание свидетеля-очевидца, тем более любопытное, что оно дает основание заключать и вообще о характере проповедей Никона. В 1655 г., 11 марта, пред отправлением государя на войну, патриархи совершили ему в Успенском соборе напутственное молебствие при бесчисленном стечении народа. Когда молебствие окончилось, "патриарх Никон стал пред царем и, призывая ему от Бога благословение и помощь для победы над врагами, начал громким голосом красноречивое Слово, в котором приводил многие примеры такой помощи из древней истории и новой, каковы: победа Моисея над фараоном, Константина Великого над Максимианом и Максентием и другие в том же роде. Речь его была обильна и плодовита и походила на поток, богатый водою. Если он ошибался или путался в словах и запинался, то немедленно оправлялся и продолжал с новою силою. Никто, казалось, не замечал его ошибок и не уставал его слушать. Все молчали и внимали ему, как бы рабы пред господином. Наиболее же возбуждало удивление то, что царь стоял с непокрытою головою, а патриарх был в митре; один со смирением сложил свои руки на груди, а другой в жару ораторства поднимал свои руки, как бы отдавая приказания; царь в молчании склонил свою обнаженную главу к земле, а патриарх, говоря к нему, гордо возносил главу свою, увенчанную митрою; первый как бы притаил свое дыхание и сдерживал чувства, голос же последнего раздавался громко по храму, подобно звону колокола;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Три монастыря патриарха Никона - три памятника его чрезвычайного могущества. Много было у него вотчин и всякого рода имений как у патриарха, даже слишком много; немало было у него как у патриарха и домовых монастырей, принадлежавших патриаршей кафедре. Но царь Алексей Михайлович позволял ему еще созидать новые монастыри; жаловал ему на эти монастыри новые села, деревни, целые волости; приписывал к этим монастырям другие, прежде основанные монастыри с их владениями и разрешал Никону вопреки действовавшему Уложению покупать и на свое имя и на имя созданных им обителей многочисленные вотчины. И все это делалось лично для Никона. Монастыри его "строения" не принадлежали к домовым монастырям патриаршей кафедры, а принадлежали ему лично, были его собственностию. И все вотчины их составляли отдельно от патриарших вотчин особую обширную область, в которой являлся он лично полноправным владельцем и хозяином. Потому-то, как увидим впоследствии, когда он оставил патриаршую кафедру и когда все патриаршие вотчины и домовые монастыри были описаны и отданы под особый надзор, три монастыря Никона со всеми их вотчинами были оставлены за ним и находились в его полном распоряжении. Сам он на случай своей смерти просил царя и Собор архипастырей приписать эти три монастыря с их имениями "к царствующему граду Москве в область, а не в дом патриарш". И Собор 1667 г. действительно не приписал их к домовым патриаршим монастырям, а признал наряду с самостоятельными монастырями.
В лице Никона власть Русского патриарха достигала такой степени, какой она не достигала ни прежде, ни после. Если патриарх Филарет Никитич пользовался некоторыми чрезвычайными преимуществами в государстве, то пользовался как отец царствовавшего тогда государя. А Никон, один из подданных, сын простого поселянина, силою своего ума и личных достоинств умел покорить себе сердце царя, возвысился до патриаршего престола, удостоился имени великого государя и сделался первым и самым могущественным после царя деятелем государственным, которому покорялись вся и все. В своих же церковных делах достиг совершенной самостоятельности и независимости от мирских властей и казался всем действительно верховным архипастырем, и полновластным владыкою, и главою управляемой им Церкви. Впрочем, как ни далеко простиралась власть патриаршая в лице Никона, она никогда резко не выступала из пределов по отношению к царской власти. Никон помнил, что он подданный государя, обращался к нему, когда считал нужным, с челобитьем и не обнаруживал прямо никаких чрезмерных притязаний, когда все благоприятствовало его могуществу. Но обстоятельства изменились, когда он почувствовал себя в царской опале; тогда, как увидим, он уже не стеснялся ничем, чтобы высказывать свои притязания во всей широте, и не полагал никаких границ этим заносчивым притязаниям. Но, сделав столько для себя как патриарха, для своей самостоятельности и независимости, что сделал Никон для независимости всей своей Церкви, для независимости прочих архипастырей и всего духовенства? Что сделал он для освобождения их от унизительной для них подсудности светским властям в Монастырском приказе, которому подчинило их Уложение? Впоследствии Никон писал Цареградскому патриарху Дионисию: "И о той проклятой книге (Уложении) многажды глаголахом царскому величеству, чтобы искоренить ее, и да держит Божественныя и св. Евангелия заповеди, и св. апостол и св. отец правила, и древних благочестивых царей законы ради освященнаго чина митрополитов, архиепископов и епископов, архимандритов и игуменов, и попов и диаконов, и всего церковнаго причта: да не судят (их) мирские люди и в суд да не влекут их нуждею в мирския судилища". Но есть достоверное свидетельство, что Никон действительно ратовал против Уложенной книги, публично укорял ее, называл недоброю, даже попирал посохом. При всем том царь Алексей Михайлович не согласился ни отложить ее, ни упразднить Монастырский приказ. Может быть, Никон ходатайствовал об этом не с такою смелостию, решительностию и настойчивостию, с какими умел он ходатайствовать пред государем в других случаях; может быть, боялся слишком раздражить против себя сильных бояр, которые всячески отстаивали Уложение, опасаясь подвергнуться гневу самого государя. По крайней мере враги Никона укоряли его, что он не был подобен в этом случае тем боголюбцам, которые "скорби и смерти не боялися, за истину страдали и стояли крепко" Может быть даже, Никон, довольный тем, что для него лично как бы не существовали ни Монастырский приказ, ни Уложенная книга, что ему лично не было отказа ни в чем, что служило к независимости, возвышению и проявлению его патриаршей власти, недовольно позаботился о независимости других русских архиереев и с тою целию, чтобы тем более и яснее открывалось его верховенство и преобладание над ними и всею Церковию. Но если и допустить все это, если согласиться, что старания Никона, направленные против Уложения, были недовольно сильны, все же они не остались бесплодными. Собор 1667 г., как увидим, признал их справедливыми, и Монастырский приказ по решению этого Собора был упразднен царем Алексеем Михайловичем.
С другой стороны, несомненно, что по крайней мере в делах собственно церковных Никон действительно освободил и прочих архиереев от подчинения светской власти. Как сами они в этих делах подлежали власти только своего патриарха, так и в своих епархиях пользовались независимою властию по отношению к подведомому духовенству. "Он, патриарх Никон, и власти, свидетельствует один из современников, хотя и неприязненный Никону за его исправления церковных книг, - пишутся и называются великими государями и свободными архиереями: мы-де суду царскому не подлежим, судит-де нас отец наш патриарх. Они ж в своих паствах поставляют архимандритов, и игуменов, и протопопов самовольством, кто им годен, без указу великого государя, потому они называются свободными. А что они царскому суду не подлежат, и то есть свобода ж". К сожалению, и по делам церковным, предоставив епархиальным архиереям некоторую долю независимости от светской власти, Никон пользовался тою же светскою властию, чтобы порабощать архиереев себе еще более и нарушать их права в их собственных епархиях. Мы видели, как действовал Никон при устроении трех своих монастырей: Иверского, Крестного и Воскресенского - и как по его ходатайству государь не только жаловал этим монастырям или утверждал за ними разные вотчины и угодья, но приписывал к ним целые монастыри с их вотчинами и угодьями. Таких монастырей приписано было четырнадцать, в том числе семь приписано к одному Иверскому монастырю. Все они находились не в епархии патриаршей, а в епархиях других архиереев, Тверского и Новгородского, и все, лишь только приписывались к монастырям Никонова строения, переходили из-под власти своих епархиальных архиереев под власть самого Никона. Вместе с тем многие из вотчин Никоновых и приписанных к ним монастырей находились также в чужих епархиях, и все приходские церкви в этих вотчинах, числом до 50, поступали также под власть Никона. У архиереев не только отнималось принадлежавшее им право правления и суда по отношению к тем монастырям с их настоятелями и братиею и к тем приходским церквам с их духовенством и прихожанами по делам духовным, но отнимались в некоторой степени и материальные средства к жизни, потому что все годичные дани и разнообразные пошлины, какие прежде означенные монастыри и их настоятели, равно приходские церкви и их духовенство, вносили своим епархиальным владыкам, теперь должны были поступать в казну самого патриарха. Пока Никон находился на своей кафедре, архиереи и монастыри молчали и повиновались. Но, когда пал, они подали на него за такое злоупотребление власти много жалоб. И Собор, судивший Никона, нашел жалобы справедливыми и возвратил все те приписные монастыри и все приходские церкви в вотчинах Никоновых монастырей под власть местных епархиальных архиереев, а Никона признал виновным в том, что он поступал в этом случае вопреки церковным правилам и не объявлял тех правил царю государю, чрез что и вводил его в заблуждение.
IV
Кроме двух главных дел, которым было посвящено недолговременное патриаршествование Никона и о которых мы доселе говорили, оно ознаменовалось и другими деяниями его как верховного пастыря Русской Церкви. Никон имел от природы ум светлый, твердый и обширный, и этот ум успел обогатить чрез чтение книг разнородными познаниями в слове Божием, в писаниях святых отцов, в церковной истории и особенно в канонах Церкви. При таком уме и познаниях он обладал еще редким даром слова и голосом чистым, сильным, приятным, мог говорить даже без приготовления разумно, назидательно, сладко. Этим-то даром слова и достоинствами своей беседы Никон прежде всего и покорил себе сердце молодого царя Алексея Михайловича и потом обратил на себя особенное внимание Иерусалимского патриарха Паисия, когда был еще архимандритом. Сделавшись митрополитом Новгородским, Никон кроме чтения готовых церковных поучений, положенных на воскресные дни и праздники, начал и от себя проповедовать в церкви - что было тогда совершенною новостию - и своими проповедями привлекал к себе толпы слушателей. Между современными архипастырями не было не только равного, но и подобного ему в этом отношении. Надобно, однако ж, заметить, что такой отзыв о Никоне делает приверженный к нему клирик его Шушерин и что у нас были уже в то время и другие лица в духовенстве, которые не ограничивались только чтением готовых проповедей в церкви, но предлагали при этом и от себя поучения к народу и даже славились своими поучениями, каковы были, как мы отчасти и видели, известные протопопы - соперники Никона: Иоанн Неронов московский, Аввакум юрьевский и Логгин муромский.
Сделавшись патриархом, Никон еще усугубил свою ревность в проповедании слова Божия и почти за каждою своею службою обращался с назидательными беседами к народу. Иногда он только читал сам поучения из святых отцов и других книг, для того назначенных, следуя общему правилу, соблюдавшемуся тогда в нашей Церкви. В этих случаях он выходил из алтаря на амвон, диаконы выносили и развертывали пред ним книгу, и он прочитывал то, что следовало или что желал прочитать. В другое время Никон не ограничивался одним лишь прочтением готовых поучений, а делал к ним собственные пояснения и дополнения. В неделю мясопустную 1655 г., когда Никон в первый раз совершил литургию вместе с двумя патриархами, он по окончании ее "не только прочел поучение на тот день, но и сам проповедовал и пояснял прочитанное предстоящим". В неделю православия того же года он "не только прочел всю соответствующую дню Беседу о поклонении св. иконам от начала до конца, но присоединил к ней свои объяснения и увещания, очень обширные". Иногда же Никон не довольствовался и одними пояснительными дополнениями к прочитанным проповедям, а произносил свои самостоятельные поучения. Например, в ту же неделю православия кроме прочитанной Беседы о поклонении святым иконам и своих дополнений к ней Никон сказал еще Слово о том, как должно слагать персты для крестного знамения. В неделю мясопустную 1656 г., "после обедни (в Успенском соборе), как только патриарх Никон прочел поучение на тот день и сказал проповедь, одна из монахинь выступила вперед и объявила царю и патриарху, что она с давнего уже времени была больна и что она в прошлую ночь, оставшись в соборе, уснула у раки святителя Филиппа. Ночью он явился ей во всем облачении с двумя диаконами, кадившими ему, и, назвав ее по имени, велел ей встать - и она тотчас же выздоровела. Выслушав рассказ, царь пролил обильные слезы, а патриарх начал поучать народ и поучал долго по поводу совершившегося чуда". Этот последний случай показывает, что Никон способен был говорить поучения к народу, даже длинные, без всякого приготовления. А при такой способности, вероятно, он никогда предварительно не писал своих проповедей, и становится понятным, почему ни одна из них не дошла до нас. Не дошли до нас и речи Никона, которые говорил он царю Алексею Михайловичу каждый раз, когда провожал его на войну и потом встречал его по возвращении с войны в столице. Об одной из этих речей сохранилось сказание свидетеля-очевидца, тем более любопытное, что оно дает основание заключать и вообще о характере проповедей Никона. В 1655 г., 11 марта, пред отправлением государя на войну, патриархи совершили ему в Успенском соборе напутственное молебствие при бесчисленном стечении народа. Когда молебствие окончилось, "патриарх Никон стал пред царем и, призывая ему от Бога благословение и помощь для победы над врагами, начал громким голосом красноречивое Слово, в котором приводил многие примеры такой помощи из древней истории и новой, каковы: победа Моисея над фараоном, Константина Великого над Максимианом и Максентием и другие в том же роде. Речь его была обильна и плодовита и походила на поток, богатый водою. Если он ошибался или путался в словах и запинался, то немедленно оправлялся и продолжал с новою силою. Никто, казалось, не замечал его ошибок и не уставал его слушать. Все молчали и внимали ему, как бы рабы пред господином. Наиболее же возбуждало удивление то, что царь стоял с непокрытою головою, а патриарх был в митре; один со смирением сложил свои руки на груди, а другой в жару ораторства поднимал свои руки, как бы отдавая приказания; царь в молчании склонил свою обнаженную главу к земле, а патриарх, говоря к нему, гордо возносил главу свою, увенчанную митрою; первый как бы притаил свое дыхание и сдерживал чувства, голос же последнего раздавался громко по храму, подобно звону колокола;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67