После жуткой дороги мы, наконец, добрались до Рея и выбрались из машины прямо в одетую в черное толкающуюся и кричащую толпу пилигримов. Мы с Махтаб автоматически устремились к входу, предназначенному для женщин.
– Махтаб может идти со мной, – сказал Муди. – Я возьму ее на руки.
– Нет, – возразила она.
Он взял ее за руку, но она вырвалась. Люди оглядывались, чтобы увидеть, что там за замешательство. Махтаб кричала:
– Не-е-е-т!
Возмущенный этим сопротивлением, Муди сильно потянул ее за руку и оторвал от меня, одновременно ударив ее по спине.
– Нет! – крикнула я.
Стесненная тяжелой чадрой, я бросилась за дочуркой. Муди тотчас же направил свой гнев на меня, выкрикивая разные английские проклятия, какие только мог вспомнить. Я расплакалась, бессильная против этой ярости.
Сейчас Махтаб пыталась прийти мне на помощь и протиснулась между нами. Муди посмотрел на нее сверху, как бы не понимая, откуда она появилась. Ослепленный злобой, он сильно ударил ее ладонью по лицу. Из рассеченной верхней губы ребенка потекла кровь.
– Наджес! – начали роптать люди вокруг нас. Кровь в Иране считается нечистой субстанцией и должна быть тотчас же смыта. Однако ни один человек не вмешивался в то, что явно было семейной ссорой. Ни Амми Бозорг, ни кто-либо из родственников даже не пытались успокоить Муди.
Махтаб плакала от боли и обиды. Я подняла ее и старалась углом чадры вытереть кровь, а Муди продолжал выкрикивать грубые оскорбления, каких я никогда прежде не слышала от него. Сквозь слезы я видела его лицо, полное ненависти.
– Нужно найти где-нибудь немного льда, чтобы положить ей на губы! – попросила я.
Вид крови, размазанной по всему лицу Махтаб, немного усмирил его. Муди взял себя в руки. Мы вместе поискали продавца, который согласился отколоть несколько кусочков льда от большого грязного блока и продал нам вместе с чашкой.
Махтаб плакала. Муди не только не раскаивался, но и казался обиженным, а я пыталась согласиться с мыслью, что я жена сумасшедшего, задержанная в стране, где согласно закону он имеет надо мной абсолютную власть.
Прошло около месяца с тех пор, как Муди превратил нас в пленниц. Чем дольше длилось наше пребывание в Иране, тем в большей степени мой муж подвергался магнетическому притяжению своей национальной культуры. В его личности был какой-то страшный порок. Я должна была выбраться вместе с дочерью из этого кошмара, пока он не убил нас.
Несколько дней спустя, когда Муди не было дома, я решилась на отчаянный побег на свободу. Достав из тайника свой запас иранских риалов, я с Махтаб спокойно вышла из дому. Если мне не удастся дозвониться до посольства, я как-нибудь туда доберусь. Завернувшись в манто и русари, я надеялась, что во мне не узнают иностранку.
– Куда мы идем, мама? – спросила меня Махтаб.
– Сейчас я тебе скажу. Пойдем скорее.
Мне не хотелось обнадеживать ее, пока я не смогу убедиться, что мы в безопасности.
Мы шли быстро, оглушенные шумом поглотившего нас города, не зная, куда идти. Сердце выскакивало у меня от страха. Я представляла себе ярость Муди, когда он узнает, что мы сбежали, но не собиралась возвращаться. Я позволила себе хоть чуточку расслабиться, почувствовать хоть незначительное облегчение при мысли, что мы уже никогда его не увидим.
Наконец мы нашли здание, на котором виднелась вывеска на английском языке «Taxi». Мы заказали такси и минут через пять были уже на пути к свободе.
Я пыталась объяснить шоферу, чтобы он отвез нас в Отделение США при посольстве Швейцарии, но он не понимал. Я повторила адрес, который мама передала мне по телефону: «Парковая аллея и Семнадцатая улица». Лицо его просветлело, когда он услышал название «Парковая аллея».
– Мама, куда мы едем? – снова спросила Махтаб.
– В посольство, – ответила я. Сейчас я уже могла вздохнуть свободнее. – Там мы будем в безопасности. Оттуда поедем домой.
Махтаб радостно вскрикнула.
После получасовой езды по запруженным машинами улицам Тегерана мы высадились перед нашей безопасной пристанью, большим современным зданием из бетона с вывеской «Отделение США при посольстве Швейцарии». Вход охранялся полицейским.
Я расплатилась с таксистом и нажала кнопку домофона у входа. Раздался щелчок открывающейся двери. Мы с Махтаб оказались на территории Швейцарии. Не Ирана.
Говорящий по-английски иранец вышел нам навстречу и попросил паспорта.
– У нас нет с собой паспортов, – ответила я.
Он внимательно смерил нас взглядом, придя к выводу, что мы американки, и позволил нам войти. Нас подвергли личному досмотру. С каждой минутой моя душа устремлялась ввысь при мысли, что мы свободны.
Наконец нас пустили на территорию Отделения, где серьезная, но доброжелательно настроенная иранская армянка Хелен Баласанян спокойно выслушала нашу историю. Высокая, стройная, лет сорока, одетая в европейский костюм с юбкой до колен и с непристойно непокрытой головой, она смотрела на нас сочувствующе.
– Спрячьте нас здесь, предоставьте нам убежище, – умоляла я, – а затем найдите возможность отправить нас домой.
– О чем вы говорите? Вам нельзя здесь оставаться!
– Но мы не можем вернуться в тот дом.
– Вы гражданка Ирана, – мягко сказала Хелен.
– Нет, я гражданка Соединенных Штатов.
– Вы гражданка Ирана, – повторила она, – и вы должны подчиняться местным законам.
Вежливо, но решительно она объяснила, что выйдя замуж за иранца, я в соответствии с законами Ирана стала гражданкой этой страны. Значит, и я, и Махтаб были иранками.
По моему телу пробежал озноб.
– Я не хочу быть иранкой. Я родилась американкой. Я хочу быть гражданкой Соединенных Штатов.
Хелен покачала головой.
– Вы должны вернуться к мужу, – объяснила она мягко.
– Он убьет меня! – крикнула я и, указывая на Махтаб, добавила: – Он убьет нас!
Хелен прочувствовала нашу ситуацию, но была бессильна нам помочь.
– Нас держали в том доме, – говорила я, а слезы градом текли по моим щекам, – нам удалось убежать через парадный вход. Мы не можем вернуться. Я боюсь: что будет с нами?!
– Совершенно не понимаю, почему так поступают американки, – проворчала себе под нос Хелен и сказала, обращаясь ко мне: – Я могу дать вам одежду, могу отправить письма, могу связаться с семьей и сообщить, что вы хорошо себя чувствуете. Это все, что я могу сделать для вас, но не более.
Леденящий кровь факт был реальностью: я и Махтаб полностью были во власти закона этой фанатичной патриархии.
Следующий час пребывания в посольстве прошел для меня в шоке. И все же кое-что нам удалось! Я позвонила в Штаты.
– Я пытаюсь выбраться отсюда! – кричала я маме, находящейся за сотни миль. – Подумай, что можно сделать там, на месте.
– Я уже связалась с Департаментом штата, – сообщила мама срывающимся голосом. – Делаем все, что в наших силах.
Хелен помогла мне написать письмо в Департамент штата. Его должны были переслать через Швейцарию. В нем сообщалось, что меня держат в Иране насильно и что я не хочу, чтобы мой муж снимал наши деньги со счетов в Штатах.
Хелен заполнила анкету, детально расспрашивая меня о Муди. Особенное внимание она уделила вопросу о его гражданстве. Муди не получил американского гражданства, поскольку вмешался в дела иранской революции. Хелен поинтересовалась его зеленой картой – официальным разрешением на проживание и работу в Штатах. Еще сейчас он мог вернуться в США и получить работу, но если будет медлить, то срок разрешения истечет и у него уже не будет права работать по специальности в Америке.
– Я очень боюсь, что он начнет работать здесь, – сказала я. – Если ему позволят здесь заниматься врачебной практикой, то мы окажемся в западне. Если он не сможет найти здесь работу, то, возможно, решится вернуться в Америке.
Сделав все, что было в ее силах, Хелен дала мне совет, но для меня он прозвучал страшным приговором.
– А сейчас вы должны возвращаться, – сказала она спокойно. – Мы будем делать все возможное, чтобы помочь вам. Потерпите.
Она вызвала такси. Когда машина подъехала, Хелен вышла на улицу, чтобы поговорить с шофером. Я назвала адрес недалеко от дома Амми Бозорг. Нам лучше немного пройти пешком, чтобы Муди не заметил, что мы высаживаемся из такси.
Все во мне сжималось, когда мы с Махтаб снова оказались на улицах Тегерана. Нам некуда было больше идти. У нас не было никого, кроме отца и мужа, который принял роль нашего всемогущего тюремного охранника.
Пытаясь собраться с мыслями, я сказала Махтаб:
– Мы не должны рассказывать папе, где мы были. Скажем ему, что мы пошли на прогулку и заблудились. Если будет спрашивать, ничего не говори.
Махтаб кивнула головой. Жизнь вынуждала ее быстро взрослеть. Муди ждал нас.
– Где вы были? – рявкнул он.
– Вышли погулять, – солгала я, – и заблудились.
Муди с минуту анализировал мое объяснение, а потом отбросил его. Он знал, что я хорошо ориентируюсь на улицах. Глаза его горели, в них была явная угроза мусульманского мужчины, на пути которого встала женщина. Одной рукой он схватил меня за плечо, другой – за волосы. Так он тащил меня на глазах всех членов семьи, которые в полном составе сновали по холлу.
– Она не должна выходить из дома! – распорядился он.
А меня предупредил: – Если еще раз выйдешь из дому – убью!
И снова ограниченное пространство спальни, дни, полные небытия, полуобморочное состояние, тошнота и глубокая депрессия. Когда я выходила из комнаты, Амми Бозорг или одна из ее дочерей контролировали каждый мой шаг. Силы покидали меня. Я понимала, что скоро смирюсь с судьбой и навсегда останусь оторванной от своих близких и отчизны.
Отрезанная от мира, я с удивлением ловила себя на мысли, что меня беспокоят мелочи. Заканчивается последний месяц бейсбольного сезона, а я не знаю, на каком уровне держится команда «Тигров». Когда мы уезжали в Иран, она сохраняла место в своей лиге. Мне хотелось по возвращении домой взять отца на матч.
Охваченная ностальгическими чувствами, однажды в полуденный час я попыталась написать родителям письмо, не представляя себе, как смогу его отправить. К своему ужасу я обнаружила, что у меня слишком слабая рука: я была не в силах вывести даже собственное имя.
Проходили часы, а я анализировала ситуацию. Будучи больной, измученной, погруженной в глубокую депрессию, я утратила присущее мне чувство реальности. Муди выглядел удовлетворенным, что загнал меня в угол, и был уверен в том, что я не сумею восстать и бороться за свободу. Уходило лето. Скоро наступит зима. Поры года сольются в бесконечный ход времени. Чем дольше я здесь останусь, тем легче будет мне примириться с этим.
Я вспомнила излюбленное выражение моего папы: «Хотеть – значит мочь!». Но если я даже найду в себе силы сопротивляться, кто и каким образом нам поможет? Способен ли кто-нибудь вырвать меня и моего ребенка из этого пекла?
Постепенно я сама нашла ответ на свои вопросы.
Никто мне не поможет.
Только я сама могу вызволить нас отсюда.
Однажды вечером, когда я находилась в холле дома Амми Бозорг, в наступивших сумерках я услышала зловещий рев летящего низко бомбардировщика. Небо разрезали трассирующие снаряды противовоздушной артиллерии. Потом мы услышали глухое эхо взрывов.
«О Боже! Война в Тегеране», – подумала я.
Я схватила Махтаб на руки, чтобы вместе скрыться в безопасное место, но Маджид, увидев мое перепуганное лицо, успокоил:
– Это только демонстрация по случаю Недели войны.
Муди объяснил, что Неделя войны – это ежегодный праздник, проводимый в память исторических побед ислама. Он совпадает с войной с Ираком, а значит, и с Америкой, так как Ирак – это лишь марионетка, вооружаемая и контролируемая Соединенными Штатами.
– Мы собираемся на войну с Америкой, – произнес Муди с нескрываемым чувством гордости. – И это справедливо. Твой отец убил моего.
– О чем ты говоришь?
– А о том, что во время второй мировой войны, когда твой отец служил в американской армии в Абадане, на юге Ирана, мой отец, будучи полевым врачом, лечил страдающих малярией американских солдат, заразился и умер, – в его глазах была ненависть. – Сейчас ты за это заплатишь, – зло бросил мой муж. – Твой сын Джо погибнет на войне на Ближнем Востоке. Можешь быть уверена.
Я понимала, что Муди провоцирует меня, но я еще не умела отличить реальной угрозы от его садистского воображения. Просто это был не тот человек, которого я когда-то любила.
– Пошли, поднимемся на крышу, – сказал он.
– Зачем?
– Демонстрировать.
Это могла быть только антиамериканская демонстрация.
– Нет, я не пойду.
Муди грубо схватил Махтаб и вышел из комнаты. Захваченная врасплох и перепуганная Махтаб начала кричать, вырываться, но он, не выпуская ее, пошел за остальными членами семьи на крышу.
Спустя минуту я услышала врывающийся в открытые окна омерзительный крик вокруг.
– Марг бар Амрика! – призывал хор голосов на крышах соседних домов.
Я уже хорошо знала эти слова, которые повторялись в иранских новостях. Это означало «Смерть Америке!».
– Марг бар Амрика!
Я плакала о Махтаб, которая на крыше среди остальных членов семьи корчилась от боли в лапах обезумевшего отца.
– Марг бар Амрика!
В эту ночь в Тегеране четырнадцать миллионов голосов кричало, как мой муж. Этот крик перекатывался с крыши на крышу в нарастающем крещендо, доводя людей до религиозного экстаза. Отупляющий, страшный припев резал мне душу, как нож.
– Марг бар Амрика! Марг бар Амрика!
– Марг бар Амрика!
– Завтра едем в Кум, – объявил Муди.
– Что это такое?
– Кум – это столица теологии Ирана, святое место. Завтра первая пятница махарама, месяца траура. Едем на могилу. Наденешь черную чадру.
Мне вспомнилась наша поездка в Рей, кошмарное путешествие, которое завершилось избиением Махтаб собственным отцом. Зачем им таскать Махтаб и меня в эти свои паломничества?
– Мне не хочется ехать, – объяснила я.
– Поедем.
Я знала мусульманский закон, чтобы выдвинуть уважительную причину для отказа:
– Я не могу ехать к святой гробнице: у меня менструация.
Муди нахмурился. Каждый раз, когда у меня были месячные, он вспоминал, что после рождения Махтаб прошло уже пять лет, а я не могу подарить ему сына.
– Все равно едем, – распорядился он.
Мы с Махтаб проснулись на следующий день, удрученные ожидавшей нас перспективой. У Махтаб болел желудок. Я знала причину: результат сильного напряжения.
– Ребенок болен, – объяснила я Муди. – Нам нужно остаться дома.
– Едем, – повторил он резко.
Погруженная в глубокую меланхолию, я стала надевать предписанную одежду: черные брюки, длинные черные чулки, черное манто с длинными рукавами. Голову я закутала в черный платок. Сверху набросила ненавистную черную чадру.
Мы должны были ехать на машине Мортеза. Вместе с нами забрались Амми Бозорг, Ферест и Мортез с женой Настаран и дочуркой, маленькой веселой Нелюфар. Поездка продолжалась несколько часов, пока мы не выехали на автостраду, а потом еще часа два мы продвигались буфер в буфер с другими автомобилями.
Над городом Кум поднималась легкая бронзовая дымка. Улицы были немощеными, и машины вздымали клубы удушливой пыли. Когда мы вышли из автомобиля, толстый слой пыли покрывал нашу пропотевшую одежду.
Посередине центральной площади был огромный бассейн, окруженный кричащими паломниками, которые пытались пробраться к воде, чтобы исполнить обязательный ритуал омовения перед молитвой. Толпа не проявляла ни малейших признаков любви к ближнему. Работали локтями, а точно направленные пинки помогали некоторым удерживать позицию возле бассейна. Время от времени раздавался внезапный всплеск, а вслед за ним – злобный окрик паломника, который получил неожиданное крещение.
Ни Махтаб, ни я не собирались принимать участие в молитве, поэтому мы не спешили к грязной воде.
Потом нас разделили по половому отличию. Вместе с Амми Бозорг, Ферест, Настаран и Нелюфар мы направились в предназначенную для женщин часть святыни.
Махтаб, подталкиваемая со всех сторон, судорожно вцепилась в мою руку. Мы вошли в просторный зал, стены которого были увешаны зеркалами. Из громкоговорителей разносилась мусульманская музыка, но даже она не заглушала воплей тысяч одетых в черное и закрытых чадрой женщин, которые, сидя на полу, били себя в грудь и тянули молитвы. Слезы печали текли у них по щекам.
Большие зеркала были в золотых и серебряных рамах. Блеск благородных металлов отражался в зеркалах, и это великолепие резко контрастировало с черными одеждами молящихся женщин. Картина и звуки просто парализовали.
– Бишен, – произнесла Амми Бозорг. Махтаб и я сели. Настаран и Нелюфар присели возле нас.
– Бишен, – повторила Амми Бозорг.
С помощью жестов и нескольких основных персидских слов она объяснила, что мне следует смотреть в зеркала. Амми Бозорг с Ферест пошли в соседний зал к большому саркофагу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39