– Но мы не обещали сообщать ему, что ты приходишь позднее в школу. Мы ничего ему не скажем, если ты задержишься. Не говори нам, где ты была, потому что, если он спросит, мы будем вынуждены ему ответить, но если не будем знать, то и говорить будет не о чем.
Муди, который никак не мог справиться с простудой, с каждым днем становился все ленивее и постепенно ограничивал свою слежку за нами. Он был убежден в том, что иранские учительницы будут сторожить меня строго в соответствии с его желаниями.
Как-то я приехала в школу немного позже, только на несколько минут, чтобы проверить реакцию учителей. Никто не прореагировал. Ханум Шахин сдержала слово. Я же использовала это время на звонок Хелен, которая еще раз предупредила меня о двух таинственных женщинах, настаивавших на том, чтобы помочь мне. Она сказала, что хотела бы встретиться со мной, но я не была уверена, могу ли позволить себе такую длительную и рискованную поездку. Непредвиденная пробка в городском движении могла привести к роковому опозданию.
Однако потребность в действии становилась все настоятельнее. К примеру, меня очень беспокоили игры Махтаб и Мариам. Девочки усаживали своих кукол и играли в дом. Они весело подражали хозяйкам дома. Вдруг Мариам объявляла по-персидски: «Идет мужчина!», и обе быстренько закутывались в чадру.
Однажды утром я решилась. По дороге в школу мы с Махтаб добрались до улицы Шариата, где обычно останавливали оранжевое такси. Несколько раз я оглянулась, желая убедиться, что Муди или кто-нибудь другой не следит за нами.
– Махтаб, – сказала я, – сегодня мы едем в посольство. Папе ничего говорить нельзя.
– Чашм, – согласилась Махтаб, неосознанно поддакивая по-персидски, что еще больше убедило меня в необходимости действовать как можно быстрее.
Махтаб более чем когда-либо хотела уехать из Ирана, но, по-детски быстро, усваивала иранскую культуру. Я знала, что через какое-то время она ассимилируется, даже вопреки своему желанию.
Мы нашли диспетчерскую, где вызвали такси по телефону. Я назвала пункт назначения. Махтаб помогала переводить. После очень долгой езды по городу, после изнурительной процедуры проверки документов и досмотра мы наконец попали к Хелен.
Я с жадностью прочитала письма Джо, Джона, мамы и папы. Письмо Джона было особенно трогательным.
«Прошу тебя, мама, смотри за Махтаб и держи ее все время при себе», – писал он.
– Они что-то предпринимают, – сказала Хелен. – Департамент штата знает, где вы, и делает все возможное.
«Но слишком уж ограничены их действия», – подумала я.
– Какая-то женщина связалась с американским посольством во Франкфурте по вашему делу, – сообщила Хелен.
Юди!
– Они делают все, что могут, – повторила Хелен.
Мне хотелось кричать: «Так почему мы с Махтаб все еще здесь?»
– Единственное, что в наших силах, это сделать для вас новые американские паспорта, – сказала Хелен. – Их выдаст посольство США в Швейцарии. В них, разумеется, не будет соответствующих виз, но, возможно, когда-нибудь они вам пригодятся. Мы будем хранить их для вас.
Полчаса ушло на то, чтобы выписать новые паспорта.
– Сейчас я должна поговорить с вами о тех двух женщинах, которые интересовались вами, – сказала Хелен. – Они связались с вашими родственниками в Штатах. Но будьте осторожны. Они не имеют представления о том, что говорят. Прошу вас, не делайте того, что они предлагают, потому что у вас могут быть серьезные неприятности.
Женщины были американками, женами иранцев. Муж одной из них, Триш, – летчик, второй, Сьюзан, – высокое должностное лицо. Обе свободно передвигались по всей стране и могли выезжать из Ирана, они сочувствовали мне и хотели помочь.
– Как мне с ними связаться? – спросила я. Хелен нахмурилась, недовольная, что я все-таки намерена воспользоваться этой возможностью. Но меня все больше мучила мысль, что официальным путем мне не удастся выбраться. Она могла увидеть на моем лице выражение озабоченности и отчаяния.
– Пойдемте со мной, – сказала она.
Она привела нас к своему шефу, господину Винкопу, вице-консулу посольства.
– Это авантюра чистейшей воды, – предостерег он. – Они просто сумасшедшие. Сказали нам, что предполагают украсть вас на улице и вывезти из страны, но не знают, как это сделать. Такая операция обречена на провал.
Что ж, моя жизнь все больше походила на события остросюжетного фильма. Все могло случиться. Почему я не должна хотя бы поговорить с этими женщинами? И вдруг мне в голову пришла другая мысль.
– А перебраться в Турцию? – спросила я, вспоминая знакомого Рашида, который переправлял людей через горы.
– Нет! – резко отреагировал господин Вин-коп. – Это очень опасно. Есть такие люди, которые скажут вам, что могут переправить вас за границу.
Возьмут у вас деньги, довезут до границы, надругаются, убьют или выдадут в руки властей. Вы не можете пойти на это, потому что подвергли бы жизнь дочери опасности. Это слишком рискованно.
Глаза Махтаб расширились от страха, а сердце мое готово было выскочить из груди. До сих пор Махтаб не понимала, что возвращение в Америку может быть сопряжено с физической опасностью. Она вся съежилась и прижалась ко мне.
Хелен рассказала нам, что совсем недавно одна иранка пыталась вместе с дочерью бежать этим путем, заплатив контрабандистам за переправу через границу. Те вывезли ее в Турцию и просто бросили в горах. Девочка умерла от истощения и холода. Женщина, едва живая, добралась до какой-то деревни. У нее выпали все зубы.
– Из всех путей из этой страны путь через Турцию самый опасный, – сказала Хелен. – Я отправлю вас в отделение Организации Объединенных Наций, и вы получите развод и разрешение на выезд из гуманных соображений. Тогда вы сможете вернуться в Америку.
– Только вместе с дочерью, – решительно ответила я.
– Вы не отдаете себе отчета в сложившейся ситуации, – сказала Хелен. И добавила: – Почему вы не уедете и не оставите ее здесь? Прошу вас, покиньте эту страну и забудьте о ней.
У меня не умещалось в голове, как Хелен может быть такой бесчувственной и говорить подобные вещи в присутствии Махтаб. У нее просто не было понятия о тех глубоких узах, которые связывают мать и ребенка.
– Мамочка, не уезжай в Америку без меня! – горько расплакалась Махтаб.
Я крепко прижала ее к себе, пообещав, что ни за что в жизни, никогда не оставлю ее. В эту минуту я утвердилась в мысли, что нужно действовать, и действовать немедленно!
– Я хочу связаться с этими женщинами, – заявила я решительно.
Глаза Хелен расширились, а господин Винкоп нервно раскашлялся. Я сама не верила своим словам, просто не допускала, что могу позволить себе так рисковать.
На какое-то время воцарилась тишина. Убедившись в серьезности моих намерений, господин Винкоп глубоко вздохнул и сказал:
– Наша обязанность – предоставить вам информацию, но я все-таки не советовал бы связываться с ними.
– Я намерена воспользоваться любой возможностью, – ответила я.
Он подал мне номер телефона Триш, и я сразу позвонила ей.
– Я звоню из посольства, от вице-консула, – представилась я.
Триш обрадовалась моему звонку.
– Вчера вечером я разговаривала с вашей мамой, – сообщила она. – Мы общаемся с ней ежедневно. Она все время плачет. Она в отчаянии, просит, чтобы мы чем-нибудь помогли вам, и мы обещали сделать все, что в наших силах. Мы ждали, пытались с вами связаться. Как нам встретиться?
Мы согласовали детали. Завтра утром я скажу Муди, что после школы мне нужно сделать покупки, так что мы возвратимся несколько позднее обычного. Если у него не появятся подозрения, я позвоню Триш и подтвержу встречу. Мы с Махтаб в 12 часов 15 минут будем у бокового выхода из парка Карош. Триш и Сьюзан подъедут туда на белой машине.
– Договорились! – сказала Триш. – Мы будем там.
Мне понравился ее энтузиазм, но я была насторожена. Что все это значит? Ей нужны деньги или это жажда острых ощущений? Я так хотела верить в искренность ее намерений, но какие у нее возможности? И все же ее оптимизм заражал, а это для меня сейчас было так важно.
Когда я положила телефонную трубку, Хелен долго не могла успокоиться.
Муди ничего не заподозрил. Чуть позже я спросила:
– Вы не хотели бы съесть на ужин пиццу?
– Очень хотели бы! – хором ответили Муди, Маммаль и Насерин.
Никто из них не подозревал, что я что-то замышляю. Мною обуревали разные мысли, сомнения, которые лишали сна. Разумно ли я поступаю? Нужно ли мне слушать советы сотрудников посольства или попытаться вырваться на свободу любыми способами? Подвергаю ли я Махтаб опасности? Имею ли на это право? А если нас поймают? Отошлют ли меня к Муди или же, что еще хуже, депортируют из страны, а Махтаб передадут законному, по их пониманию, хозяину, то есть отцу? Это было страшнее всего: я не могла вернуться в Америку без Махтаб.
Почти невозможным оказалось продумать и предусмотреть ход событий предстоящего дня. Ранним утром, когда Муди поднялся к молитве, я продолжала думать, все еще не придя к окончательному решению. Нырнув снова в постель, Муди прижался ко мне, чтобы согреться и спрятаться от холода зимнего утра. Притворившись, что сплю, я уже знала, что сделаю: я должна убежать как можно дальше от этого омерзительного человека!
Спустя два часа, когда мы с Махтаб были уже готовы идти в школу, Муди все еще валялся в постели.
– Я вернусь сегодня немного позже, – бросила я как бы мимоходом, – я должна зайти в пиццерию за сыром.
– Ага, – промычал Муди.
Я приняла эту реплику как знак согласия.
Когда в полдень закончились уроки, Махтаб была так же взволнована, как и я, но, пожалуй, скрывала это лучше меня. Мы поймали такси и поехали в парк Карош, где нашли телефон-автомат.
– Мы уже на месте, – сказала я Триш.
– Через пять минут мы будем.
Вскоре появилась белая машина с двумя женщинами и несколькими расшумевшимися детьми. Та, что сидела на переднем сиденье, выскочила, схватила меня за руку и потащила в машину.
– Быстро! – скомандовала она. – Едем с нами. Я освободилась от нее.
– Нам нужно поговорить, – сказала я. – Что здесь происходит? Что все это значит?
– Неделю уже мы ищем тебя, а сейчас забираем.
Она снова дернула меня за плечо, а второй рукой поймала Махтаб, но та в страхе отскочила.
– Вы должны сейчас же ехать с нами. У вас нет выбора. Или сейчас же едем с нами, или мы не поможем вам.
– Послушай, я тебя вижу впервые. Скажи, как ты узнала обо мне? В чем заключается ваш план?
Женщина говорила быстро, пытаясь успокоить перепуганную Махтаб.
Она нервно оглядывалась вокруг, волнуясь, как бы эта сцена не привлекла внимания полиции или пасдаров.
– Я – Триш. Юди рассказала нам о тебе. Мы разговариваем с ней каждый день, а также с твоими близкими в Америке. Мы знаем, как освободить тебя отсюда.
– Как? – спросила я.
– Мы отвезем вас в одну квартиру. Возможно, вы будете прятаться там месяц, может, несколько дней или часов, не знаем. Но потом мы вывезем вас из страны.
Женщина, сидящая за рулем, вышла посмотреть, почему мы задерживаемся. Я узнала в ней «пациентку с диабетом». Триш представила ее как Сьюзан.
– Ну хорошо, расскажите мне о своем плане, – попросила я.
– Мы разработали его детально, – заверила меня Триш, – но не хотим сейчас вдаваться в подробности.
Я решила, что не сяду в машину, пока не услышу четко изложенного плана действий, так как у меня создалось впечатление, что они сами не до конца осознают, что затеяли и как это довести до логического конца.
– Поезжайте домой и доработайте свой план. Мы встретимся снова, и, когда план будет готов, я поеду с вами.
– Мы искали тебя днем и ночью. Мы хотим вырвать тебя отсюда, и сейчас у тебя есть шанс. Поедем с нами или забудь обо всем.
– Дайте мне двадцать четыре часа и доработайте свой план.
– Нет! Сейчас или никогда.
Еще некоторое время мы препирались на улице, но я была не готова отважиться на этот дерзкий скачок в сторону свободы. Что будет, если мы с Махтаб скроемся в какой-то квартире, а этим женщинам не удастся организовать побег? Как долго может американка с дочерью оставаться неузнанной в стране, где так ненавидят американцев?
– Ну хорошо. До свидания, – наконец сказала я. Триш, разозлившись, отвернулась и открыла дверцу машины.
– Ты не хочешь уходить от него и никогда его не покинешь. Твои слова пустые, и напрасно люди тебе верят, что ты хочешь уехать. Мы не верим тебе.
Машина помчалась в хаос перегруженных тегеранских улиц.
Мы с Махтаб остались одни. Слова Триш звучали у меня в ушах. Почему я не бросилась в этот водоворот, ведущий к свободе? Могло ли быть зерно правды в ее осуждении? Неужели я сама ошибаюсь, веря, что когда-нибудь нам с Махтаб удастся сбежать?..
Это были мрачные мысли. Мы могли бы уже сейчас мчаться в белой машине навстречу неизвестному, возможно, опасному будущему. Вместо этого мы поспешили в пиццерию за сыром, чтобы приготовить отменный ужин для моего мужа.
Мы стали регулярно встречаться с семьей Хакимов. Я искренне полюбила «господина в тюрбане». Муди тоже любил его. С помощью своих связей в кругу старых знакомых ага Хаким старался помочь Муди найти какую-нибудь работу в медицинских учреждениях или, по крайней мере, преподавателя. Он уговаривал Муди взяться за работу дома и начать переводить на английский труды их дедушки, которые Хаким перевел с арабского на персидский.
Муди купил пишущую машинку, сообщил мне, что я буду его секретаршей, и начал переводить трактат «Отец и ребенок», представляющий взгляды Тагати Хакима на эту проблему.
Стол в столовой Маммаля, практически не используемый, в скором времени был завален горой бумаг. Муди сидел в одном конце стола, писал и подавал мне страницы для перепечатки.
В ходе этой работы я начала лучше понимать позицию Муди. По мнению Тагати Хакима, отец полностью отвечал за воспитание ребенка. Он должен был заботиться, чтобы его ребенок правильно и достойно себя вел, «правильно» думал и жил в соответствии с законами ислама. Мать в этом процессе не играла никакой роли.
За этой кропотливой работой проходили недели. Дедушка Муди писал убористым почерком и тяжелым стилем нравоучений. Каждый день, когда я приводила Махтаб из школы, возле машинки уже лежала стопка бумаг для печатания, а Муди ждал, что я тотчас же сяду за работу, так как придавал своей деятельности огромное значение.
Однажды слова Тагати Хакима глубоко тронули меня. Он писал о долге ребенка по отношению к отцу и приводил историю об умирающем отце, который хотел в последний раз увидеть сына. Слезы текли по моим щекам. Текст расплывался… Мой собственный отец умирал, и я должна была быть возле него.
Муди увидел мои слезы.
– Что случилось? – спросил он.
– История об умирающем отце… – разрыдалась я. – Как ты можешь держать меня вдали от моего отца, когда он умирает? Ты не выполняешь долг, о котором писал твой собственный дедушка.
– Разве твой отец – мусульманин? – иронично спросил он.
– Разумеется, нет.
– В таком случае, это не имеет значения. Он не в счет.
Я убежала в спальню, чтобы выплакаться. Я так глубоко ощущала свое собственное одиночество, что почти не могла дышать. С закрытыми глазами я представила лицо папы и услышала его голос: «Помни: хотеть – значит мочь».
«Должен же быть какой-то способ. Ну просто должен!» – твердила я себе.
В один из визитов Хакимы подбросили мысль, чтобы я начала вместе с Махтаб ходить на лекции по Корану для англоязычных женщин. Они проводились по четвергам в полдень в мечети Хосайни Эршада. Это предложение было еще одним доказательством добрых намерений ко мне. Кроме того, они советовали Муди позволить мне чаще встречаться с людьми, которые говорят на моем родном языке. Хакимы были бы в восторге, если бы я стала послушной мусульманской женой, но исключительно из моих собственных побуждений.
Это предложение мгновенно придало мне сил. Я воспрянула духом. У меня не было желания изучать Коран, но перспектива регулярных встреч с женщинами, говорящими по-английски, была восхитительной.
Муди воспринял это сдержанно. Однако я знала, что он должен согласиться. Каждое Пожелание аги Хакима для Муди было равнозначно приказу.
В следующий четверг Муди, хотя и неохотно, отвез нас на такси в мечеть. Он попытался войти в класс, но решительная англичанка преградила ему дорогу.
– Я хотел только посмотреть, что здесь происходит, – сказал он. – Хочу увидеть, как здесь все организовано.
– Нет, – резко ответила она, – сюда приходят только женщины. Мужчинам вход воспрещен.
Я испугалась, что Муди придет в ярость и именно сейчас впервые пойдет против воли аги Хакима. Он прищурил глаза, присматриваясь к собирающимся на лекцию женщинам. Все были закрыты соответствующим образом, большинство в чадре. Выглядели послушными мусульманками, хотя говорили по-английски. Ни одна не напоминала агента CIA.
После нескольких минут колебаний Муди пришлось признать, что ага Хаким был прав и это действительно поможет мне ассимилироваться в Тегеране.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Муди, который никак не мог справиться с простудой, с каждым днем становился все ленивее и постепенно ограничивал свою слежку за нами. Он был убежден в том, что иранские учительницы будут сторожить меня строго в соответствии с его желаниями.
Как-то я приехала в школу немного позже, только на несколько минут, чтобы проверить реакцию учителей. Никто не прореагировал. Ханум Шахин сдержала слово. Я же использовала это время на звонок Хелен, которая еще раз предупредила меня о двух таинственных женщинах, настаивавших на том, чтобы помочь мне. Она сказала, что хотела бы встретиться со мной, но я не была уверена, могу ли позволить себе такую длительную и рискованную поездку. Непредвиденная пробка в городском движении могла привести к роковому опозданию.
Однако потребность в действии становилась все настоятельнее. К примеру, меня очень беспокоили игры Махтаб и Мариам. Девочки усаживали своих кукол и играли в дом. Они весело подражали хозяйкам дома. Вдруг Мариам объявляла по-персидски: «Идет мужчина!», и обе быстренько закутывались в чадру.
Однажды утром я решилась. По дороге в школу мы с Махтаб добрались до улицы Шариата, где обычно останавливали оранжевое такси. Несколько раз я оглянулась, желая убедиться, что Муди или кто-нибудь другой не следит за нами.
– Махтаб, – сказала я, – сегодня мы едем в посольство. Папе ничего говорить нельзя.
– Чашм, – согласилась Махтаб, неосознанно поддакивая по-персидски, что еще больше убедило меня в необходимости действовать как можно быстрее.
Махтаб более чем когда-либо хотела уехать из Ирана, но, по-детски быстро, усваивала иранскую культуру. Я знала, что через какое-то время она ассимилируется, даже вопреки своему желанию.
Мы нашли диспетчерскую, где вызвали такси по телефону. Я назвала пункт назначения. Махтаб помогала переводить. После очень долгой езды по городу, после изнурительной процедуры проверки документов и досмотра мы наконец попали к Хелен.
Я с жадностью прочитала письма Джо, Джона, мамы и папы. Письмо Джона было особенно трогательным.
«Прошу тебя, мама, смотри за Махтаб и держи ее все время при себе», – писал он.
– Они что-то предпринимают, – сказала Хелен. – Департамент штата знает, где вы, и делает все возможное.
«Но слишком уж ограничены их действия», – подумала я.
– Какая-то женщина связалась с американским посольством во Франкфурте по вашему делу, – сообщила Хелен.
Юди!
– Они делают все, что могут, – повторила Хелен.
Мне хотелось кричать: «Так почему мы с Махтаб все еще здесь?»
– Единственное, что в наших силах, это сделать для вас новые американские паспорта, – сказала Хелен. – Их выдаст посольство США в Швейцарии. В них, разумеется, не будет соответствующих виз, но, возможно, когда-нибудь они вам пригодятся. Мы будем хранить их для вас.
Полчаса ушло на то, чтобы выписать новые паспорта.
– Сейчас я должна поговорить с вами о тех двух женщинах, которые интересовались вами, – сказала Хелен. – Они связались с вашими родственниками в Штатах. Но будьте осторожны. Они не имеют представления о том, что говорят. Прошу вас, не делайте того, что они предлагают, потому что у вас могут быть серьезные неприятности.
Женщины были американками, женами иранцев. Муж одной из них, Триш, – летчик, второй, Сьюзан, – высокое должностное лицо. Обе свободно передвигались по всей стране и могли выезжать из Ирана, они сочувствовали мне и хотели помочь.
– Как мне с ними связаться? – спросила я. Хелен нахмурилась, недовольная, что я все-таки намерена воспользоваться этой возможностью. Но меня все больше мучила мысль, что официальным путем мне не удастся выбраться. Она могла увидеть на моем лице выражение озабоченности и отчаяния.
– Пойдемте со мной, – сказала она.
Она привела нас к своему шефу, господину Винкопу, вице-консулу посольства.
– Это авантюра чистейшей воды, – предостерег он. – Они просто сумасшедшие. Сказали нам, что предполагают украсть вас на улице и вывезти из страны, но не знают, как это сделать. Такая операция обречена на провал.
Что ж, моя жизнь все больше походила на события остросюжетного фильма. Все могло случиться. Почему я не должна хотя бы поговорить с этими женщинами? И вдруг мне в голову пришла другая мысль.
– А перебраться в Турцию? – спросила я, вспоминая знакомого Рашида, который переправлял людей через горы.
– Нет! – резко отреагировал господин Вин-коп. – Это очень опасно. Есть такие люди, которые скажут вам, что могут переправить вас за границу.
Возьмут у вас деньги, довезут до границы, надругаются, убьют или выдадут в руки властей. Вы не можете пойти на это, потому что подвергли бы жизнь дочери опасности. Это слишком рискованно.
Глаза Махтаб расширились от страха, а сердце мое готово было выскочить из груди. До сих пор Махтаб не понимала, что возвращение в Америку может быть сопряжено с физической опасностью. Она вся съежилась и прижалась ко мне.
Хелен рассказала нам, что совсем недавно одна иранка пыталась вместе с дочерью бежать этим путем, заплатив контрабандистам за переправу через границу. Те вывезли ее в Турцию и просто бросили в горах. Девочка умерла от истощения и холода. Женщина, едва живая, добралась до какой-то деревни. У нее выпали все зубы.
– Из всех путей из этой страны путь через Турцию самый опасный, – сказала Хелен. – Я отправлю вас в отделение Организации Объединенных Наций, и вы получите развод и разрешение на выезд из гуманных соображений. Тогда вы сможете вернуться в Америку.
– Только вместе с дочерью, – решительно ответила я.
– Вы не отдаете себе отчета в сложившейся ситуации, – сказала Хелен. И добавила: – Почему вы не уедете и не оставите ее здесь? Прошу вас, покиньте эту страну и забудьте о ней.
У меня не умещалось в голове, как Хелен может быть такой бесчувственной и говорить подобные вещи в присутствии Махтаб. У нее просто не было понятия о тех глубоких узах, которые связывают мать и ребенка.
– Мамочка, не уезжай в Америку без меня! – горько расплакалась Махтаб.
Я крепко прижала ее к себе, пообещав, что ни за что в жизни, никогда не оставлю ее. В эту минуту я утвердилась в мысли, что нужно действовать, и действовать немедленно!
– Я хочу связаться с этими женщинами, – заявила я решительно.
Глаза Хелен расширились, а господин Винкоп нервно раскашлялся. Я сама не верила своим словам, просто не допускала, что могу позволить себе так рисковать.
На какое-то время воцарилась тишина. Убедившись в серьезности моих намерений, господин Винкоп глубоко вздохнул и сказал:
– Наша обязанность – предоставить вам информацию, но я все-таки не советовал бы связываться с ними.
– Я намерена воспользоваться любой возможностью, – ответила я.
Он подал мне номер телефона Триш, и я сразу позвонила ей.
– Я звоню из посольства, от вице-консула, – представилась я.
Триш обрадовалась моему звонку.
– Вчера вечером я разговаривала с вашей мамой, – сообщила она. – Мы общаемся с ней ежедневно. Она все время плачет. Она в отчаянии, просит, чтобы мы чем-нибудь помогли вам, и мы обещали сделать все, что в наших силах. Мы ждали, пытались с вами связаться. Как нам встретиться?
Мы согласовали детали. Завтра утром я скажу Муди, что после школы мне нужно сделать покупки, так что мы возвратимся несколько позднее обычного. Если у него не появятся подозрения, я позвоню Триш и подтвержу встречу. Мы с Махтаб в 12 часов 15 минут будем у бокового выхода из парка Карош. Триш и Сьюзан подъедут туда на белой машине.
– Договорились! – сказала Триш. – Мы будем там.
Мне понравился ее энтузиазм, но я была насторожена. Что все это значит? Ей нужны деньги или это жажда острых ощущений? Я так хотела верить в искренность ее намерений, но какие у нее возможности? И все же ее оптимизм заражал, а это для меня сейчас было так важно.
Когда я положила телефонную трубку, Хелен долго не могла успокоиться.
Муди ничего не заподозрил. Чуть позже я спросила:
– Вы не хотели бы съесть на ужин пиццу?
– Очень хотели бы! – хором ответили Муди, Маммаль и Насерин.
Никто из них не подозревал, что я что-то замышляю. Мною обуревали разные мысли, сомнения, которые лишали сна. Разумно ли я поступаю? Нужно ли мне слушать советы сотрудников посольства или попытаться вырваться на свободу любыми способами? Подвергаю ли я Махтаб опасности? Имею ли на это право? А если нас поймают? Отошлют ли меня к Муди или же, что еще хуже, депортируют из страны, а Махтаб передадут законному, по их пониманию, хозяину, то есть отцу? Это было страшнее всего: я не могла вернуться в Америку без Махтаб.
Почти невозможным оказалось продумать и предусмотреть ход событий предстоящего дня. Ранним утром, когда Муди поднялся к молитве, я продолжала думать, все еще не придя к окончательному решению. Нырнув снова в постель, Муди прижался ко мне, чтобы согреться и спрятаться от холода зимнего утра. Притворившись, что сплю, я уже знала, что сделаю: я должна убежать как можно дальше от этого омерзительного человека!
Спустя два часа, когда мы с Махтаб были уже готовы идти в школу, Муди все еще валялся в постели.
– Я вернусь сегодня немного позже, – бросила я как бы мимоходом, – я должна зайти в пиццерию за сыром.
– Ага, – промычал Муди.
Я приняла эту реплику как знак согласия.
Когда в полдень закончились уроки, Махтаб была так же взволнована, как и я, но, пожалуй, скрывала это лучше меня. Мы поймали такси и поехали в парк Карош, где нашли телефон-автомат.
– Мы уже на месте, – сказала я Триш.
– Через пять минут мы будем.
Вскоре появилась белая машина с двумя женщинами и несколькими расшумевшимися детьми. Та, что сидела на переднем сиденье, выскочила, схватила меня за руку и потащила в машину.
– Быстро! – скомандовала она. – Едем с нами. Я освободилась от нее.
– Нам нужно поговорить, – сказала я. – Что здесь происходит? Что все это значит?
– Неделю уже мы ищем тебя, а сейчас забираем.
Она снова дернула меня за плечо, а второй рукой поймала Махтаб, но та в страхе отскочила.
– Вы должны сейчас же ехать с нами. У вас нет выбора. Или сейчас же едем с нами, или мы не поможем вам.
– Послушай, я тебя вижу впервые. Скажи, как ты узнала обо мне? В чем заключается ваш план?
Женщина говорила быстро, пытаясь успокоить перепуганную Махтаб.
Она нервно оглядывалась вокруг, волнуясь, как бы эта сцена не привлекла внимания полиции или пасдаров.
– Я – Триш. Юди рассказала нам о тебе. Мы разговариваем с ней каждый день, а также с твоими близкими в Америке. Мы знаем, как освободить тебя отсюда.
– Как? – спросила я.
– Мы отвезем вас в одну квартиру. Возможно, вы будете прятаться там месяц, может, несколько дней или часов, не знаем. Но потом мы вывезем вас из страны.
Женщина, сидящая за рулем, вышла посмотреть, почему мы задерживаемся. Я узнала в ней «пациентку с диабетом». Триш представила ее как Сьюзан.
– Ну хорошо, расскажите мне о своем плане, – попросила я.
– Мы разработали его детально, – заверила меня Триш, – но не хотим сейчас вдаваться в подробности.
Я решила, что не сяду в машину, пока не услышу четко изложенного плана действий, так как у меня создалось впечатление, что они сами не до конца осознают, что затеяли и как это довести до логического конца.
– Поезжайте домой и доработайте свой план. Мы встретимся снова, и, когда план будет готов, я поеду с вами.
– Мы искали тебя днем и ночью. Мы хотим вырвать тебя отсюда, и сейчас у тебя есть шанс. Поедем с нами или забудь обо всем.
– Дайте мне двадцать четыре часа и доработайте свой план.
– Нет! Сейчас или никогда.
Еще некоторое время мы препирались на улице, но я была не готова отважиться на этот дерзкий скачок в сторону свободы. Что будет, если мы с Махтаб скроемся в какой-то квартире, а этим женщинам не удастся организовать побег? Как долго может американка с дочерью оставаться неузнанной в стране, где так ненавидят американцев?
– Ну хорошо. До свидания, – наконец сказала я. Триш, разозлившись, отвернулась и открыла дверцу машины.
– Ты не хочешь уходить от него и никогда его не покинешь. Твои слова пустые, и напрасно люди тебе верят, что ты хочешь уехать. Мы не верим тебе.
Машина помчалась в хаос перегруженных тегеранских улиц.
Мы с Махтаб остались одни. Слова Триш звучали у меня в ушах. Почему я не бросилась в этот водоворот, ведущий к свободе? Могло ли быть зерно правды в ее осуждении? Неужели я сама ошибаюсь, веря, что когда-нибудь нам с Махтаб удастся сбежать?..
Это были мрачные мысли. Мы могли бы уже сейчас мчаться в белой машине навстречу неизвестному, возможно, опасному будущему. Вместо этого мы поспешили в пиццерию за сыром, чтобы приготовить отменный ужин для моего мужа.
Мы стали регулярно встречаться с семьей Хакимов. Я искренне полюбила «господина в тюрбане». Муди тоже любил его. С помощью своих связей в кругу старых знакомых ага Хаким старался помочь Муди найти какую-нибудь работу в медицинских учреждениях или, по крайней мере, преподавателя. Он уговаривал Муди взяться за работу дома и начать переводить на английский труды их дедушки, которые Хаким перевел с арабского на персидский.
Муди купил пишущую машинку, сообщил мне, что я буду его секретаршей, и начал переводить трактат «Отец и ребенок», представляющий взгляды Тагати Хакима на эту проблему.
Стол в столовой Маммаля, практически не используемый, в скором времени был завален горой бумаг. Муди сидел в одном конце стола, писал и подавал мне страницы для перепечатки.
В ходе этой работы я начала лучше понимать позицию Муди. По мнению Тагати Хакима, отец полностью отвечал за воспитание ребенка. Он должен был заботиться, чтобы его ребенок правильно и достойно себя вел, «правильно» думал и жил в соответствии с законами ислама. Мать в этом процессе не играла никакой роли.
За этой кропотливой работой проходили недели. Дедушка Муди писал убористым почерком и тяжелым стилем нравоучений. Каждый день, когда я приводила Махтаб из школы, возле машинки уже лежала стопка бумаг для печатания, а Муди ждал, что я тотчас же сяду за работу, так как придавал своей деятельности огромное значение.
Однажды слова Тагати Хакима глубоко тронули меня. Он писал о долге ребенка по отношению к отцу и приводил историю об умирающем отце, который хотел в последний раз увидеть сына. Слезы текли по моим щекам. Текст расплывался… Мой собственный отец умирал, и я должна была быть возле него.
Муди увидел мои слезы.
– Что случилось? – спросил он.
– История об умирающем отце… – разрыдалась я. – Как ты можешь держать меня вдали от моего отца, когда он умирает? Ты не выполняешь долг, о котором писал твой собственный дедушка.
– Разве твой отец – мусульманин? – иронично спросил он.
– Разумеется, нет.
– В таком случае, это не имеет значения. Он не в счет.
Я убежала в спальню, чтобы выплакаться. Я так глубоко ощущала свое собственное одиночество, что почти не могла дышать. С закрытыми глазами я представила лицо папы и услышала его голос: «Помни: хотеть – значит мочь».
«Должен же быть какой-то способ. Ну просто должен!» – твердила я себе.
В один из визитов Хакимы подбросили мысль, чтобы я начала вместе с Махтаб ходить на лекции по Корану для англоязычных женщин. Они проводились по четвергам в полдень в мечети Хосайни Эршада. Это предложение было еще одним доказательством добрых намерений ко мне. Кроме того, они советовали Муди позволить мне чаще встречаться с людьми, которые говорят на моем родном языке. Хакимы были бы в восторге, если бы я стала послушной мусульманской женой, но исключительно из моих собственных побуждений.
Это предложение мгновенно придало мне сил. Я воспрянула духом. У меня не было желания изучать Коран, но перспектива регулярных встреч с женщинами, говорящими по-английски, была восхитительной.
Муди воспринял это сдержанно. Однако я знала, что он должен согласиться. Каждое Пожелание аги Хакима для Муди было равнозначно приказу.
В следующий четверг Муди, хотя и неохотно, отвез нас на такси в мечеть. Он попытался войти в класс, но решительная англичанка преградила ему дорогу.
– Я хотел только посмотреть, что здесь происходит, – сказал он. – Хочу увидеть, как здесь все организовано.
– Нет, – резко ответила она, – сюда приходят только женщины. Мужчинам вход воспрещен.
Я испугалась, что Муди придет в ярость и именно сейчас впервые пойдет против воли аги Хакима. Он прищурил глаза, присматриваясь к собирающимся на лекцию женщинам. Все были закрыты соответствующим образом, большинство в чадре. Выглядели послушными мусульманками, хотя говорили по-английски. Ни одна не напоминала агента CIA.
После нескольких минут колебаний Муди пришлось признать, что ага Хаким был прав и это действительно поможет мне ассимилироваться в Тегеране.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39