Мужчин Эллен боялась. Мужчины большие, страшные и обзывают тебя курвой.
– Дэниэл! – кричала Эллен. – Не надо! Пусти меня! Пусти! – И все равно льнула к нему.
Он двигался внутри нее.
– Вот я. Вот я. Здесь. Я пришел.
Он кончил. Но не с обычным воплем радости и облегчения. На этот раз он просто взвыл – так исступленно, что Эллен готова была его простить. Он упал на нее без сил. Отодвинулся. Обхватил колени руками. Сгорая от стыда, сжал голову.
– Прости меня. Прости. Прости. Я не хотел.
– Нет, хотел!
В комнате было холодно, но Эллен и не пыталась укрыться. «Замерзну, посинею от холода, буду дрожать как осиновый лист. Все из-за него, мерзавца».
– Будь ты проклят! – сказала она вслух, понимая, как глупо выглядит.
Дэниэл лежал с ней рядом не шевелясь. Шумно вздыхал, глядя перед собой.
– А ну хватит, – шикнула на него Эллен. – Или уходи, или ложись по-человечески. Мне нужно поспать.
Дэниэл повернулся к ней. Эллен клялась его не прощать, но все равно обнимала его, гладила по волосам. Целовала в макушку. Не могла вынести его боли.
– Подлец. Совсем не умеешь жить. Еще хуже, чем я. – Эллен прижалась губами к его шее, лизнула ее. Соленая. От пота. – Ты весь мокрый. Раздевайся. – И сама помогла ему раздеться. – Ну вот, совсем другое дело.
В голосе ее звучала материнская забота, Эллен сама удивилась. Она не подозревала, что в ней живут такие чувства. Эллен и Дэниэл лежали обнявшись.
– Когда я была маленькая, мама мне сказала, что я ей не нужна, – призналась Эллен.
– Она не со зла, – отозвался Дэниэл. – Держу пари, не со зла.
Это была их старая игра. Дурацкие споры, из которых Дэниэл выходил победителем. Слушая радио, Эллен могла сказать: «Ставлю минет против пятидесяти фунтов, что сейчас будет "Ю2"». «Идет, – соглашался Дэниэл. – Спорим». Эллен всегда проигрывала. Каждый раз.
– Тебе не понять, что такое скачки, – объяснял он ей. – От них бросает в дрожь и не знаешь, на каком ты свете. Ты ставишь на карту все, что имеешь, ради какого-то ненужного выигрыша. Ведь главное – не деньги, а победа. Не могу описать, что при этом чувствуешь. Не просто выходишь за пределы своего «я», а понимаешь, что тебе плевать на все, что у тебя есть. И на себя самого.
– Что это на тебя нашло? – спросила Эллен.
– Я негодяй, – сказал Дэниэл. – Сама знаешь. – Он прижался к ней. – Мы могли бы просто лежать в обнимку, ласкать друг друга. Необязательно заниматься любовью.
Эллен не поверила.
– У нас с тобой никогда так не получалось, Дэниэл. Я всегда считала, что ты мой. Не могла делить тебя с другими. – Это могло быть иначе.
Все звуки казались громче, отчетливей. Шорох простынь, движения сплетенных тел. Его дыхание. Он так нужен ей, но он подлец – и подлецом останется. В глазах у нее стояли слезы.
– Давай поспорим, – сказала Эллен. – Ставлю все, квартиру, все, что у меня есть, что теперь ты больше не вернешься.
Дэниэл не ответил, не поймал ее на слове. Просто растворился в ней. Эллен открыла глаза. Все Мадонны Дэниэла глядели на них со стен. «Чего они только не насмотрелись на своем веку, – думала Эллен, – видели все, что творилось в этой спальне год за годом. На их лицах написана такая безмятежность. А я перед ними – с задранными ногами».
Глава пятая
Пьяная, голышом, в объятиях Дэниэла, Эллен вновь заснула. А когда открыла глаза, его не было. Утреннее солнце резало глаза. Его лучи пробивались в комнату между занавесками, и было в них что-то безжалостное. Дрожа от холода, Эллен укуталась в одеяло, залезла под него с головой. И стала вспоминать.
Вот уже несколько недель Эллен не навещала сиу. Наверное, они сидят у костра и говорят о ней: что-то давно наша Светлоглазка не выезжала из бунгало проведать нас. Эллен скучала по старой подруге миссис Робб. Может быть, сиу тоже скучают по ней. Гадают, куда она пропала.
Только вот нет никаких индейцев на поле для гольфа. Эллен – просто глупая девчонка, которая гарцует на невидимом коне, и все над ней смеются. При свете дня она это понимала. Но по ночам, в темноте, ложась спать под звуки телевизора за стеной и стараясь не думать об убийце в остроносых штиблетах и о даме в белом платье, Эллен все равно представляла себе сиу.
Завтра в школу. Теперь уже не поскачешь вместе с ними. Придется носить школьную форму и тесные трусики, подвязки будут натирать ноги, а тяжелые школьные туфли – мешать бегать. Не быть ей больше быстроногой Эллен.
За окном летняя ночь. На небе звезды. Мама легла спать и уже похрапывает. Где-то скачут сиу. Длинной вереницей едут верхом по Уэйкфилд-авеню, приближаются к дому. Звякают поводья, стучат копыта по асфальту. Вот они выстроились на тротуаре, замерли в свете фонарей, ждут ее.
Эллен вынырнула из постели, оделась и вылезла в окно. Верный Гром подставил спину, и Эллен взобралась на него. Держась за гриву, поскакала по садовой дорожке поприветствовать индейцев. Величавый вождь в головном уборе из перьев, увидев ее, поднял руку. Они поскакали бок о бок, ведя за собой племя.
Теплая летняя земля, ни ветерка. Свитер не нужен. Эллен сняла его и швырнула наземь. Она была счастлива. Безмерно счастлива. Ей казалось, что если постараться, то услышишь, как в небе движутся и сталкиваются звезды, как мнется трава под ногами. Чье это дыхание сзади? Эллен обернулась. Вскрикнула. Он стоял у нее за спиной. Мистер Мартин, шпион, в плаще, желтом свитере и клетчатых брюках. У Эллен замерло сердце. Она побледнела, затряслась.
– Вот, смотри, – сказал мистер Мартин. И распахнул полы плаща.
Между ног у него торчало что-то большое, розовое. Господи, что это? Ну и гадость! Гадость! Ошеломленная Эллен взглянула еще разок и пустилась бежать. Во весь дух. Где же Гром? И куда делись сиу? Их и след простыл. Есть у нее только маленькие ножки, которые от страха будто налились свинцом. Тяжелые шаги все ближе, грубая ручища схватила Эллен за голое плечо.
– Иди сюда! – гаркнул мистер Мартин. – Хочешь потрогать?
– Пустите меня! Пустите! – Эллен открыла рот, чтобы позвать на помощь, но от страха у нее пропал голос. Девочка юркнула в траву, к лазейке в заборе у миссис Робб.
Мистер Мартин, дыша ей в затылок, окликнул ее по имени:
– Эллен! Тебе понравится, Эллен. Очень понравится. Ты ведь этого хочешь, разве нет? Иначе зачем бегаешь одна по ночам?
Где же лазейка? Эллен металась туда-сюда, как затравленный зверек.
– Забор починили, – сказал мистер Мартин, нагнав ее. – Нет больше твоей лазейки. Глянь-ка! Смотри, что у меня есть!
Он снова показал огромную розовую штуку. Бросился к Эллен. Та ринулась прочь, к воротам поля для гольфа. Со всех ног, без оглядки. Из горла рвались испуганные всхлипы.
– Боже, что ты здесь делаешь?
Мама. На священной земле сиу стояла мама в розовом халате и пушистых тапочках.
Эллен остановилась и, задыхаясь, указала назад. А там – никого. У мистера Мартина, похоже, была своя лазейка – в нее-то он и улизнул, завидев разъяренную Жанин.
– За мной гнались, – выдохнула Эллен. – Гнались.
– Кто гнался? Никого нет. – Жанин взяла дочь за руку и потащила домой.
– Гнались! – кричала Эллен – Гнались! Мать хорошенько отшлепала Эллен и отправила спать.
– С тобой хлопот не оберешься. Ну и бестолочь ты… бестолочь… бестолочь…
Вся дрожа от боли и стыда, Эллен забилась под одеяло. Она бестолочь, с ней хлопот не оберешься. Нет ни сиу, ни вороного скакуна с гладкими боками.
Глава шестая
Лучшее средство от похмелья – прогулка, считала Кора. В воскресенье, после ночи «Кровавой Мэри», она встала в шесть, налила полную фляжку кофе, собрала рюкзак и отправилась в горы. От Эдинбурга до Глен-Долл и Джокс-роуд – почти три часа езды. Кора любила эти места: здесь все время кто-то гуляет, есть кому улыбнуться, кивнуть. Полное одиночество в глухих местах – далеко не всегда хорошо.
Кора остановила машину, надела дорожные ботинки и скорым шагом двинулась по лесной дороге. Ей хотелось успеть углубиться в лес, подальше от других гуляющих, а она знала, что как только начинаешь думать (на прогулке вечно всякие мысли лезут в голову), шаг замедляется. Чем сложнее мысли, тем медленней шаг. Когда воспоминания обрушивались на Кору лавиной, она останавливалась, хваталась за голову и стонала: «О боже, боже! Что я наделала!»
Изо дня в день, годами терзалась она, что была плохой матерью. Ей казалось, что всю жизнь она только и знала, что поучать да командовать. «Нельзя!» «Где ты шлялся до поздней ночи?» «Пока не выучишь уроки, гулять не пойдешь». И так далее и тому подобное. Если у тебя есть дети – хочешь не хочешь, приходится их воспитывать. Когда у Коры родился малыш, никто ее не предупредил, что в конце концов он вырастет.
Кора шагала и громко перечисляла все самое ненавистное:
– Кроссовки. Откуда мне было знать, что они понадобятся?
Пройдя через ворота вольера с оленями, Кора пошла по тропинке. Деревья-великаны, густой смолистый запах, лесная прохлада. Следы оленей на мягкой земле у края тропки.
– Барахло, – продолжала Кора. – Всякая детская дребедень, о которой я понятия не имела, пока ее у меня не стали клянчить. Как они здорово врали: «Ах, у всех есть, а у меня нет!» Игровые приставки, трансформеры, горные велосипеды. Господи. Никто мне о них не рассказывал!
Кора очутилась у развилки: одна тропа круто взбиралась вверх сквозь густые заросли, а другая, широкая, вела дальше в лес. Кора выбрала ту, что потруднее, и пустилась вверх по склону холма в чащу. Дышать стало трудно, заныли икры.
Утром, перед уходом, Кора, встав на четвереньки, сунула голову в холодильник в поисках чего-нибудь съестного, и тут в кухню зашел Сэм.
– Что ты делаешь?
– Стою на четвереньках, ищу, чем бы поживиться, и ругаюсь последними словами. Я мать как-никак – чего же ты еще ждал?
– От тебя, мам, ничего другого.
– Не смей мамкать.
– Прости.
– Перестань со мной так разговаривать.
– Как?
– Свысока. Как сейчас. Этого я не потерплю.
Он засмеялся.
– Мне нечего взять на прогулку, – вздохнула Кора.
Сэм принес ей из своей комнаты шоколадный батончик и бутылку воды:
– Вот, возьми. Только не вздумай есть, пока не доберешься до леса. Я же тебя знаю! Вечно тебе не терпится!
Год назад Сэм ушел из дома и поселился с подружкой. А когда они расстались, вернулся. Но стал чужой, взрослый. Больше им не покомандуешь. А жаль. Поэтому Колу доставалось за двоих, ведь Коре нужно было кого-то воспитывать.
Тяжело дыша, Кора продиралась сквозь чащу. Впереди ждут чудесные картины, награда за тяжкий путь.
– Родительский день! – продолжала свой список она. – Терпеть его не могла! Торчишь на жестком стуле и ждешь, когда с тобой заговорят, как с маленькой. (Раз-два, вдох-выдох.) Ох уж эти мальчишки. Неряхи, оболтусы!
Наконец Кора выбралась из зарослей, и перед ней открылся удивительный мир, который был спрятан за густой стеной сосен. Река, бурые холмы с остатками пурпура – октябрь как-никак. Слабый ветерок принес запах горных вершин, до которых ей сегодня не добраться. Идти стало приятней, вернулась желанная легкость. Как по утрам, когда Кора бегала по Лейт-Линкс, вся жизнь свелась к движению. В такие моменты все было просто и ясно. Кора ни о чем не думала. Оставались лишь ее тело и мир вокруг. Лишь стук сердца, бодрящий воздух в легких и размеренный топот ног по дорожке. Кора любила это состояние, очищавшее душу, помогавшее пребывать в здравом уме.
– Они писали в банки из-под кока-колы! Брр… Липкие руки, грязные штанишки!
Кора стремительно поднималась по горному склону, тропа поддавалась под ногой, в стороны летели мелкие камушки. Из горы выступали глыбы кварца; заяц метнулся вверх по склону.
– Спагетти «Алфабетти»! – кричала Кора, и голос ее дробился о скалы. – Прощайте! – Она втянула носом воздух. – Картофельные вафли, жареная картошка, сосиски «Ви-Вилли-Винки», фасоль, до свидания! – До свидания. До свидания. До свидания.
Горное эхо отвечало Коре, все дальше разнося ее слова. Кора опустилась на землю, залюбовалась видом.
– Гамбургеры, – вздохнула она, – молочные коктейли, карамельный йогурт, хрустящий картофель с томатным соусом, вишневая кола, рыбные палочки, курятина – прощай, все жирное и липкое! Скучать не буду!
Кора двинулась в обратный путь, на ходу жуя батончик. Два часа. Еще два часа идти до стоянки и три часа ехать. Домой она доберется уже в темноте, а фары у машины скверные.
За рулем Кора слушала Рахманинова, к которому с недавних пор пристрастилась. По субботам, после «грибной охоты», Эмили Бойл каждый раз выстукивала на столе Третий концерт для фортепиано с оркестром, и сейчас, слушая записи, Кора поняла, до чего хорошо та играет. Стук пальцев по дереву звучал почти как музыка.
– Слышите? – объясняла Эмили. – Всего три движения – и вот вам вступление. Здорово придумано, правда?
Кора и Эллен кивали.
– Верно, – соглашались они. – Надо же! Не глядя на них, миссис Бойл с улыбкой добавляла:
– Сдается мне, вы обе за дурочку меня держите. Но вы погодите немного – увидите.
Может быть, она и вправду знала Рахманинова, рассуждала про себя Кора. Машина громыхала по долине через Кирриемуир; у Гламиса – поворот направо, а дальше – через Перт, по скоростному шоссе и домой.
– Уже недолго, – подбодрила себя Кора.
В машине гремела музыка. «Интересно, давно ли миссис Бойл живет одна? И кто был мистер Бойл? Скоро и я останусь одна. Мальчишки уйдут из дома, и пусть не будет больше разора, грязи и всякого хлама с улицы, все равно буду по ним скучать. Очень скучать». Пленка кончилась. Музыка оборвалась, заорало радио.
– Золотые хиты! – радостно тараторил диск-жокей. – Мелодии из прошлого!
– Еще чего! – воскликнула Кора. – Вас тут не хватало. Только не это! Хватит с меня мелодий из прошлого. – Кора перевернула кассету и громогласно объявила: – Рапсодия на тему Паганини. Опус сорок третий! – Она, как и Эллен, любила изображать миссис Бойл.
Дом без ребят опустеет. Будут ли они приходить к ней? Для сыновей она сделала все, что могла.
– Я им больше не нужна.
Звучал строгий мотив Рахманинова. Кора прибавила громкость, открыла окно. Топнула ногой.
– Вот бы сейчас умереть, – выпалила Кора с неожиданной страстью, не задумываясь. – Под эту мелодию. Прямо сейчас. Умру под Рахманинова.
На полной скорости Кора резко вывернула руль. Такой маневр «пердулету» был не по силам. Машина накренилась и перевернулась. И еще раз. И еще. Мерзкий скрежет смятого железа, рев мотора – и тишина. Кора падала вместе с искалеченным автомобилем и видела себя как бы со стороны. Ясно, отчетливо. Видела, как катится кубарем. Сзади затормозила машина, оттуда выбежали люди, бросились к Коре. И тут все кончилось. «Пердулет» завалился в кювет. «Ну и чудной же отсюда вид!» – подумалось Коре. Кассета выпала из магнитофона, взревело радио:
– Мелодия из прошлого, помните? «Богемская рапсодия».
– Под нее умирать? Еще чего! – возмутилась Кора. – Ненавижу «Богемскую рапсодию»! – Свесившись набок, почти вниз головой, Кора отчаянно пыталась дотянуться до панели. «Скарамуш, Скарамуш…» – Заткнись! Не желаю под это умирать!
Провисела Кора, должно быть, всего пару минут. Чьи-то руки подхватили ее, перерезали ремень безопасности и стали вынимать из машины. Тащили ее через открытое окно. Встав на ноги, Кора первым делом вежливо попросила: «Будьте любезны, выключите, пожалуйста, чертово радио». Машина разбилась в лепешку, но Кору волновала только музыка.
– Вам повезло, – заметил кто-то из Кориных спасителей.
Кора подняла на него спокойные глаза.
– Не собираюсь умирать под эту музыку, – пробормотала она.
Кору доставили к врачу, признали здоровой, подвезли до Перта, где она успела на последний автобус в Эдинбург. Домой она добралась за полночь.
– Где тебя носило! – От волнения Сэм был в бешенстве.
Кора удивленно глянула на него. Чего он так переполошился?
– Я попала в аварию, – тихо сказала она. – Машина всмятку.
Села, разулась, потерла ступни.
– Залезу-ка я в ванну.
– Ты цела? – Все это время он места себе не находил, придумывая всякие ужасы. – Могла бы хоть позвонить. Я уже собрался больницы прочесывать.
– Со мной все отлично, – невозмутимо отвечала Кора. – Все отлично. Ни царапины. Просто не захотелось умирать под «Богемскую рапсодию».
– В каком смысле?
– По радио крутили «Куин», когда машина съехала с дороги и перевернулась. Под нее умирать я не желаю. Под Рахманинова – еще куда ни шло. Только не под «Куин».
Качая головой, Кора пошла в ванную. Сэм застыл на месте, не веря своим ушам. Неужели мать сошла с ума?
– Она рехнулась, – пробормотал он про себя. – Совсем с катушек съехала.
На другое утро Кора встала чуть свет, надела спортивный костюм, кроссовки и вышла на пробежку. В голове не было ни одной мысли. В душе – спокойствие и отрешенность, Кора будто смотрела на себя со стороны. В наушниках звучал Моцарт. Мне сейчас не до рок-н-ролла, решила Кора. Мне хочется совершенства. Рок негармоничен. Это просто шум, который подходит к твоему настроению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
– Дэниэл! – кричала Эллен. – Не надо! Пусти меня! Пусти! – И все равно льнула к нему.
Он двигался внутри нее.
– Вот я. Вот я. Здесь. Я пришел.
Он кончил. Но не с обычным воплем радости и облегчения. На этот раз он просто взвыл – так исступленно, что Эллен готова была его простить. Он упал на нее без сил. Отодвинулся. Обхватил колени руками. Сгорая от стыда, сжал голову.
– Прости меня. Прости. Прости. Я не хотел.
– Нет, хотел!
В комнате было холодно, но Эллен и не пыталась укрыться. «Замерзну, посинею от холода, буду дрожать как осиновый лист. Все из-за него, мерзавца».
– Будь ты проклят! – сказала она вслух, понимая, как глупо выглядит.
Дэниэл лежал с ней рядом не шевелясь. Шумно вздыхал, глядя перед собой.
– А ну хватит, – шикнула на него Эллен. – Или уходи, или ложись по-человечески. Мне нужно поспать.
Дэниэл повернулся к ней. Эллен клялась его не прощать, но все равно обнимала его, гладила по волосам. Целовала в макушку. Не могла вынести его боли.
– Подлец. Совсем не умеешь жить. Еще хуже, чем я. – Эллен прижалась губами к его шее, лизнула ее. Соленая. От пота. – Ты весь мокрый. Раздевайся. – И сама помогла ему раздеться. – Ну вот, совсем другое дело.
В голосе ее звучала материнская забота, Эллен сама удивилась. Она не подозревала, что в ней живут такие чувства. Эллен и Дэниэл лежали обнявшись.
– Когда я была маленькая, мама мне сказала, что я ей не нужна, – призналась Эллен.
– Она не со зла, – отозвался Дэниэл. – Держу пари, не со зла.
Это была их старая игра. Дурацкие споры, из которых Дэниэл выходил победителем. Слушая радио, Эллен могла сказать: «Ставлю минет против пятидесяти фунтов, что сейчас будет "Ю2"». «Идет, – соглашался Дэниэл. – Спорим». Эллен всегда проигрывала. Каждый раз.
– Тебе не понять, что такое скачки, – объяснял он ей. – От них бросает в дрожь и не знаешь, на каком ты свете. Ты ставишь на карту все, что имеешь, ради какого-то ненужного выигрыша. Ведь главное – не деньги, а победа. Не могу описать, что при этом чувствуешь. Не просто выходишь за пределы своего «я», а понимаешь, что тебе плевать на все, что у тебя есть. И на себя самого.
– Что это на тебя нашло? – спросила Эллен.
– Я негодяй, – сказал Дэниэл. – Сама знаешь. – Он прижался к ней. – Мы могли бы просто лежать в обнимку, ласкать друг друга. Необязательно заниматься любовью.
Эллен не поверила.
– У нас с тобой никогда так не получалось, Дэниэл. Я всегда считала, что ты мой. Не могла делить тебя с другими. – Это могло быть иначе.
Все звуки казались громче, отчетливей. Шорох простынь, движения сплетенных тел. Его дыхание. Он так нужен ей, но он подлец – и подлецом останется. В глазах у нее стояли слезы.
– Давай поспорим, – сказала Эллен. – Ставлю все, квартиру, все, что у меня есть, что теперь ты больше не вернешься.
Дэниэл не ответил, не поймал ее на слове. Просто растворился в ней. Эллен открыла глаза. Все Мадонны Дэниэла глядели на них со стен. «Чего они только не насмотрелись на своем веку, – думала Эллен, – видели все, что творилось в этой спальне год за годом. На их лицах написана такая безмятежность. А я перед ними – с задранными ногами».
Глава пятая
Пьяная, голышом, в объятиях Дэниэла, Эллен вновь заснула. А когда открыла глаза, его не было. Утреннее солнце резало глаза. Его лучи пробивались в комнату между занавесками, и было в них что-то безжалостное. Дрожа от холода, Эллен укуталась в одеяло, залезла под него с головой. И стала вспоминать.
Вот уже несколько недель Эллен не навещала сиу. Наверное, они сидят у костра и говорят о ней: что-то давно наша Светлоглазка не выезжала из бунгало проведать нас. Эллен скучала по старой подруге миссис Робб. Может быть, сиу тоже скучают по ней. Гадают, куда она пропала.
Только вот нет никаких индейцев на поле для гольфа. Эллен – просто глупая девчонка, которая гарцует на невидимом коне, и все над ней смеются. При свете дня она это понимала. Но по ночам, в темноте, ложась спать под звуки телевизора за стеной и стараясь не думать об убийце в остроносых штиблетах и о даме в белом платье, Эллен все равно представляла себе сиу.
Завтра в школу. Теперь уже не поскачешь вместе с ними. Придется носить школьную форму и тесные трусики, подвязки будут натирать ноги, а тяжелые школьные туфли – мешать бегать. Не быть ей больше быстроногой Эллен.
За окном летняя ночь. На небе звезды. Мама легла спать и уже похрапывает. Где-то скачут сиу. Длинной вереницей едут верхом по Уэйкфилд-авеню, приближаются к дому. Звякают поводья, стучат копыта по асфальту. Вот они выстроились на тротуаре, замерли в свете фонарей, ждут ее.
Эллен вынырнула из постели, оделась и вылезла в окно. Верный Гром подставил спину, и Эллен взобралась на него. Держась за гриву, поскакала по садовой дорожке поприветствовать индейцев. Величавый вождь в головном уборе из перьев, увидев ее, поднял руку. Они поскакали бок о бок, ведя за собой племя.
Теплая летняя земля, ни ветерка. Свитер не нужен. Эллен сняла его и швырнула наземь. Она была счастлива. Безмерно счастлива. Ей казалось, что если постараться, то услышишь, как в небе движутся и сталкиваются звезды, как мнется трава под ногами. Чье это дыхание сзади? Эллен обернулась. Вскрикнула. Он стоял у нее за спиной. Мистер Мартин, шпион, в плаще, желтом свитере и клетчатых брюках. У Эллен замерло сердце. Она побледнела, затряслась.
– Вот, смотри, – сказал мистер Мартин. И распахнул полы плаща.
Между ног у него торчало что-то большое, розовое. Господи, что это? Ну и гадость! Гадость! Ошеломленная Эллен взглянула еще разок и пустилась бежать. Во весь дух. Где же Гром? И куда делись сиу? Их и след простыл. Есть у нее только маленькие ножки, которые от страха будто налились свинцом. Тяжелые шаги все ближе, грубая ручища схватила Эллен за голое плечо.
– Иди сюда! – гаркнул мистер Мартин. – Хочешь потрогать?
– Пустите меня! Пустите! – Эллен открыла рот, чтобы позвать на помощь, но от страха у нее пропал голос. Девочка юркнула в траву, к лазейке в заборе у миссис Робб.
Мистер Мартин, дыша ей в затылок, окликнул ее по имени:
– Эллен! Тебе понравится, Эллен. Очень понравится. Ты ведь этого хочешь, разве нет? Иначе зачем бегаешь одна по ночам?
Где же лазейка? Эллен металась туда-сюда, как затравленный зверек.
– Забор починили, – сказал мистер Мартин, нагнав ее. – Нет больше твоей лазейки. Глянь-ка! Смотри, что у меня есть!
Он снова показал огромную розовую штуку. Бросился к Эллен. Та ринулась прочь, к воротам поля для гольфа. Со всех ног, без оглядки. Из горла рвались испуганные всхлипы.
– Боже, что ты здесь делаешь?
Мама. На священной земле сиу стояла мама в розовом халате и пушистых тапочках.
Эллен остановилась и, задыхаясь, указала назад. А там – никого. У мистера Мартина, похоже, была своя лазейка – в нее-то он и улизнул, завидев разъяренную Жанин.
– За мной гнались, – выдохнула Эллен. – Гнались.
– Кто гнался? Никого нет. – Жанин взяла дочь за руку и потащила домой.
– Гнались! – кричала Эллен – Гнались! Мать хорошенько отшлепала Эллен и отправила спать.
– С тобой хлопот не оберешься. Ну и бестолочь ты… бестолочь… бестолочь…
Вся дрожа от боли и стыда, Эллен забилась под одеяло. Она бестолочь, с ней хлопот не оберешься. Нет ни сиу, ни вороного скакуна с гладкими боками.
Глава шестая
Лучшее средство от похмелья – прогулка, считала Кора. В воскресенье, после ночи «Кровавой Мэри», она встала в шесть, налила полную фляжку кофе, собрала рюкзак и отправилась в горы. От Эдинбурга до Глен-Долл и Джокс-роуд – почти три часа езды. Кора любила эти места: здесь все время кто-то гуляет, есть кому улыбнуться, кивнуть. Полное одиночество в глухих местах – далеко не всегда хорошо.
Кора остановила машину, надела дорожные ботинки и скорым шагом двинулась по лесной дороге. Ей хотелось успеть углубиться в лес, подальше от других гуляющих, а она знала, что как только начинаешь думать (на прогулке вечно всякие мысли лезут в голову), шаг замедляется. Чем сложнее мысли, тем медленней шаг. Когда воспоминания обрушивались на Кору лавиной, она останавливалась, хваталась за голову и стонала: «О боже, боже! Что я наделала!»
Изо дня в день, годами терзалась она, что была плохой матерью. Ей казалось, что всю жизнь она только и знала, что поучать да командовать. «Нельзя!» «Где ты шлялся до поздней ночи?» «Пока не выучишь уроки, гулять не пойдешь». И так далее и тому подобное. Если у тебя есть дети – хочешь не хочешь, приходится их воспитывать. Когда у Коры родился малыш, никто ее не предупредил, что в конце концов он вырастет.
Кора шагала и громко перечисляла все самое ненавистное:
– Кроссовки. Откуда мне было знать, что они понадобятся?
Пройдя через ворота вольера с оленями, Кора пошла по тропинке. Деревья-великаны, густой смолистый запах, лесная прохлада. Следы оленей на мягкой земле у края тропки.
– Барахло, – продолжала Кора. – Всякая детская дребедень, о которой я понятия не имела, пока ее у меня не стали клянчить. Как они здорово врали: «Ах, у всех есть, а у меня нет!» Игровые приставки, трансформеры, горные велосипеды. Господи. Никто мне о них не рассказывал!
Кора очутилась у развилки: одна тропа круто взбиралась вверх сквозь густые заросли, а другая, широкая, вела дальше в лес. Кора выбрала ту, что потруднее, и пустилась вверх по склону холма в чащу. Дышать стало трудно, заныли икры.
Утром, перед уходом, Кора, встав на четвереньки, сунула голову в холодильник в поисках чего-нибудь съестного, и тут в кухню зашел Сэм.
– Что ты делаешь?
– Стою на четвереньках, ищу, чем бы поживиться, и ругаюсь последними словами. Я мать как-никак – чего же ты еще ждал?
– От тебя, мам, ничего другого.
– Не смей мамкать.
– Прости.
– Перестань со мной так разговаривать.
– Как?
– Свысока. Как сейчас. Этого я не потерплю.
Он засмеялся.
– Мне нечего взять на прогулку, – вздохнула Кора.
Сэм принес ей из своей комнаты шоколадный батончик и бутылку воды:
– Вот, возьми. Только не вздумай есть, пока не доберешься до леса. Я же тебя знаю! Вечно тебе не терпится!
Год назад Сэм ушел из дома и поселился с подружкой. А когда они расстались, вернулся. Но стал чужой, взрослый. Больше им не покомандуешь. А жаль. Поэтому Колу доставалось за двоих, ведь Коре нужно было кого-то воспитывать.
Тяжело дыша, Кора продиралась сквозь чащу. Впереди ждут чудесные картины, награда за тяжкий путь.
– Родительский день! – продолжала свой список она. – Терпеть его не могла! Торчишь на жестком стуле и ждешь, когда с тобой заговорят, как с маленькой. (Раз-два, вдох-выдох.) Ох уж эти мальчишки. Неряхи, оболтусы!
Наконец Кора выбралась из зарослей, и перед ней открылся удивительный мир, который был спрятан за густой стеной сосен. Река, бурые холмы с остатками пурпура – октябрь как-никак. Слабый ветерок принес запах горных вершин, до которых ей сегодня не добраться. Идти стало приятней, вернулась желанная легкость. Как по утрам, когда Кора бегала по Лейт-Линкс, вся жизнь свелась к движению. В такие моменты все было просто и ясно. Кора ни о чем не думала. Оставались лишь ее тело и мир вокруг. Лишь стук сердца, бодрящий воздух в легких и размеренный топот ног по дорожке. Кора любила это состояние, очищавшее душу, помогавшее пребывать в здравом уме.
– Они писали в банки из-под кока-колы! Брр… Липкие руки, грязные штанишки!
Кора стремительно поднималась по горному склону, тропа поддавалась под ногой, в стороны летели мелкие камушки. Из горы выступали глыбы кварца; заяц метнулся вверх по склону.
– Спагетти «Алфабетти»! – кричала Кора, и голос ее дробился о скалы. – Прощайте! – Она втянула носом воздух. – Картофельные вафли, жареная картошка, сосиски «Ви-Вилли-Винки», фасоль, до свидания! – До свидания. До свидания. До свидания.
Горное эхо отвечало Коре, все дальше разнося ее слова. Кора опустилась на землю, залюбовалась видом.
– Гамбургеры, – вздохнула она, – молочные коктейли, карамельный йогурт, хрустящий картофель с томатным соусом, вишневая кола, рыбные палочки, курятина – прощай, все жирное и липкое! Скучать не буду!
Кора двинулась в обратный путь, на ходу жуя батончик. Два часа. Еще два часа идти до стоянки и три часа ехать. Домой она доберется уже в темноте, а фары у машины скверные.
За рулем Кора слушала Рахманинова, к которому с недавних пор пристрастилась. По субботам, после «грибной охоты», Эмили Бойл каждый раз выстукивала на столе Третий концерт для фортепиано с оркестром, и сейчас, слушая записи, Кора поняла, до чего хорошо та играет. Стук пальцев по дереву звучал почти как музыка.
– Слышите? – объясняла Эмили. – Всего три движения – и вот вам вступление. Здорово придумано, правда?
Кора и Эллен кивали.
– Верно, – соглашались они. – Надо же! Не глядя на них, миссис Бойл с улыбкой добавляла:
– Сдается мне, вы обе за дурочку меня держите. Но вы погодите немного – увидите.
Может быть, она и вправду знала Рахманинова, рассуждала про себя Кора. Машина громыхала по долине через Кирриемуир; у Гламиса – поворот направо, а дальше – через Перт, по скоростному шоссе и домой.
– Уже недолго, – подбодрила себя Кора.
В машине гремела музыка. «Интересно, давно ли миссис Бойл живет одна? И кто был мистер Бойл? Скоро и я останусь одна. Мальчишки уйдут из дома, и пусть не будет больше разора, грязи и всякого хлама с улицы, все равно буду по ним скучать. Очень скучать». Пленка кончилась. Музыка оборвалась, заорало радио.
– Золотые хиты! – радостно тараторил диск-жокей. – Мелодии из прошлого!
– Еще чего! – воскликнула Кора. – Вас тут не хватало. Только не это! Хватит с меня мелодий из прошлого. – Кора перевернула кассету и громогласно объявила: – Рапсодия на тему Паганини. Опус сорок третий! – Она, как и Эллен, любила изображать миссис Бойл.
Дом без ребят опустеет. Будут ли они приходить к ней? Для сыновей она сделала все, что могла.
– Я им больше не нужна.
Звучал строгий мотив Рахманинова. Кора прибавила громкость, открыла окно. Топнула ногой.
– Вот бы сейчас умереть, – выпалила Кора с неожиданной страстью, не задумываясь. – Под эту мелодию. Прямо сейчас. Умру под Рахманинова.
На полной скорости Кора резко вывернула руль. Такой маневр «пердулету» был не по силам. Машина накренилась и перевернулась. И еще раз. И еще. Мерзкий скрежет смятого железа, рев мотора – и тишина. Кора падала вместе с искалеченным автомобилем и видела себя как бы со стороны. Ясно, отчетливо. Видела, как катится кубарем. Сзади затормозила машина, оттуда выбежали люди, бросились к Коре. И тут все кончилось. «Пердулет» завалился в кювет. «Ну и чудной же отсюда вид!» – подумалось Коре. Кассета выпала из магнитофона, взревело радио:
– Мелодия из прошлого, помните? «Богемская рапсодия».
– Под нее умирать? Еще чего! – возмутилась Кора. – Ненавижу «Богемскую рапсодию»! – Свесившись набок, почти вниз головой, Кора отчаянно пыталась дотянуться до панели. «Скарамуш, Скарамуш…» – Заткнись! Не желаю под это умирать!
Провисела Кора, должно быть, всего пару минут. Чьи-то руки подхватили ее, перерезали ремень безопасности и стали вынимать из машины. Тащили ее через открытое окно. Встав на ноги, Кора первым делом вежливо попросила: «Будьте любезны, выключите, пожалуйста, чертово радио». Машина разбилась в лепешку, но Кору волновала только музыка.
– Вам повезло, – заметил кто-то из Кориных спасителей.
Кора подняла на него спокойные глаза.
– Не собираюсь умирать под эту музыку, – пробормотала она.
Кору доставили к врачу, признали здоровой, подвезли до Перта, где она успела на последний автобус в Эдинбург. Домой она добралась за полночь.
– Где тебя носило! – От волнения Сэм был в бешенстве.
Кора удивленно глянула на него. Чего он так переполошился?
– Я попала в аварию, – тихо сказала она. – Машина всмятку.
Села, разулась, потерла ступни.
– Залезу-ка я в ванну.
– Ты цела? – Все это время он места себе не находил, придумывая всякие ужасы. – Могла бы хоть позвонить. Я уже собрался больницы прочесывать.
– Со мной все отлично, – невозмутимо отвечала Кора. – Все отлично. Ни царапины. Просто не захотелось умирать под «Богемскую рапсодию».
– В каком смысле?
– По радио крутили «Куин», когда машина съехала с дороги и перевернулась. Под нее умирать я не желаю. Под Рахманинова – еще куда ни шло. Только не под «Куин».
Качая головой, Кора пошла в ванную. Сэм застыл на месте, не веря своим ушам. Неужели мать сошла с ума?
– Она рехнулась, – пробормотал он про себя. – Совсем с катушек съехала.
На другое утро Кора встала чуть свет, надела спортивный костюм, кроссовки и вышла на пробежку. В голове не было ни одной мысли. В душе – спокойствие и отрешенность, Кора будто смотрела на себя со стороны. В наушниках звучал Моцарт. Мне сейчас не до рок-н-ролла, решила Кора. Мне хочется совершенства. Рок негармоничен. Это просто шум, который подходит к твоему настроению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25