– Ай-ай-ай! Яко тать в нощи, как говорится. Да это так и есть, так и есть.
– Иосафат! – послышался из гостиной внезапный возглас дяди Фреда, сидевшего там за столом, и вслед затем раздался громкий хохот Стива Бауэрса. Господь, как доказывал отец Эльзы, не вменит человеку в вину, если он играет в карты по воскресеньям только потому, что слишком устает в остальные дни. Дядя Фред и отец большую часть воскресного дня проводили за игрой в пинокль. Накрывавшая на стол Эльза приостановилась на минуту и заглянула через дверь в гостиную. Отец откинулся на спинку стула и заливался смехом, глядя на дядю Фреда, который тихонько тряс головой и что-то мрачно бормотал, тасуя карты. А с кухни доносился писклявый голос Сары Филлипс, и ее старческое бормотание о смерти и о печальных событиях, которые подстерегают человека на его жизненном пути.
Как легко жизнь принимает праздничный вид, думала Эльза, вопреки бормотанию бедной старой Сары; вопреки тому, что там, у гнилого столба, целый день лежал человек, которого смерть застигла в разгаре работы; вопреки бесчисленным скорбям, которые так или иначе время заставляет забывать. Да вот, к примеру, тот ужасный августовский день четыре года тому назад, когда Эльза с утра до вечера боялась, что Риф никогда не проснется от забытья, в которое он впал после посещения доктора Олсона. Острое страдание того дня с течением времени постепенно смягчилось и могло бы быть совсем позабыто, если бы последней весной не напомнило о нем выражение глаз Рифа, когда он сообщил, что Бэлис Кэрью избран для произнесения прощальной речи от лица всего класса, кончавшего через месяц высшую школу в Гэрли. Эта честь, по всей справедливости, должна была принадлежать Рифу, а отнюдь не Кэрью. Выражение, которое Эльза уловила в глазах Рифа, не говорило ни о разочаровании, ни о зависти. Это было то же самое выражение, какое она подметила более четырех лет тому назад, когда Риф, уезжая в поле, взял из рук отца вожжи и попробовал править лошадьми, но через минуту должен был отказаться от этого, потому что не мог править телегой своей единственной рукой, тем более, что это была левая рука.
– Ах, если бы у меня были обе руки! – сказал он тогда, и это было все.
И вот тогда-то Эльза и подметила какое-то особое выражение в его глазах. То же самое было и теперь, когда он сообщил им о чести, выпавшей на долю Бэлиса Кэрью. Когда он рассказал об этом, все замолчали, и Эльза, внимательно наблюдавшая за ним, угадала, что он беззвучно прошептал в этот миг: «Ах, если бы у меня было две руки!». Но сейчас, когда Риф находился далеко, в юридической школе в Миннеаполисе, и это печальное воспоминание уже затуманилось.
Сейчас был воскресный ноябрьский вечер, с холодной телятиной и тыквенным пирогом на ужин, с игрой отца и дяди Фреда в пинокль в гостиной, и, несмотря на отсутствие чего-либо особенного, дом сиял и полнился бодрой жизнью. Он как будто хотел сказать: «Вот стою я здесь среди степей – четыре стены да крыша – и укрываю и согреваю человеческие существа, защищая их от ночного мрака и сурового ветра, дующего с желтеющих пустынь запада!». На стол была постлана белая скатерть, вместо другой, с красными полосами. Это значило, что сегодня воскресенье, и что в доме гостья, хотя бы только старая Сара Филлипс. По случаю праздника Эльза поставила также и хрустальную вазочку для варенья – она сказала как-то Лили Флетчер, что вазочка эта хрустальная, а теперь почти поверила в это сама, – положила и серебряную ложечку с замысловатой ручкой, ложечку, которую преподнесли в футляре, вместе с двумя другими, матери Эльзы во время прощального вечера в честь ее отъезда из Айовы.
В дверях появилась мать и бросила на стол одобрительный взгляд.
– Эльза, а воды-то на стол! сказала она, и в ее голосе звучали живость, веселье и удовлетворенность хозяйки.
– Стив, Фред, пожалуйста! – крикнула она. – Садитесь, миссис Филлипс! Иди же, Леон! Эльза, сними картошку с плиты.
Говоря это, мать поворачивала жестяной рефлектор на стенной лампе так, чтобы свет падал прямо на стол. Эльза уже давно перестала находить удовольствие в созерцании своей физиономии в кривом зеркале рефлектора, но Леон все еще строил гримасы, смотрясь в него.
– Принеси-ка сюда лампу из гостиной, папаша! – сказала миссис Бауэрс. – Не понимаю, почему бы нам не освещать прилично нашу комнату по воскресеньям?
Иногда в голосе миссис Бауэрс звучала жалобная нотка, как будто она ожидала только неохотного исполнения желаний со стороны тех, к кому она обращалась.
Наконец, все уселись, и Леон с видом жертвы произнес молитву, торопливо и глухо бормоча слова. После этого отец Эльзы начал снова посмеиваться, указывая дяде Фреду его ошибки в игре. Дядя Фред был совсем подавлен своим поражением. Он тряс головой и, как заметила Эльза, казался очень старым и усталым. Как бы его тоже не нашли в один прекрасный день мертвым в поле или около столба изгороди над неоконченной работой.
– Говорят, будто Флоренс Кэрью в январе выходит замуж за Мейлона Брина, – сообщила старая Сара Филлипс.
Стив Бауэрс перестал изводить дядю Фреда и прислушался к сплетням старухи.
– Флоренс Кэрью выходит замуж за банкира? – с изумлением воскликнул он. – Как так? Да ведь Флоренс еще девочка!
– Достаточно взрослая, мне думается, – перебила его мать Эльзы. – Года на два старше Бэлиса, а ему… – обернулась она к Эльзе.
– Девятнадцать, – подсказала та.
– Да, я знаю это, – произнес отец, – да Мейлону-то Брину за сорок, черт возьми!
Мать Эльзы улыбнулась кривой, жесткой улыбкой и сказала:
– Стив Бауэрс, ты никогда не допускаешь, что другие люди могут действовать не так, как ты. Кэрью умеют выдвигаться в свете, и если Сет Кэрью выдаст свою дочь замуж за банкира из Сендауэра, то это все равно, что…
– Ух, маменька! – перебил отец. – Ты всегда говоришь так, как будто имеешь зуб против этих Кэрью. А какой вред они нам сделали? И, право, я желаю этому старому тунеядцу, Мейлону Брину, полного счастья, если только это правда…
– О, это правда, наверняка! – пропищала старая Сара.
Но Стив Бауэрс продолжал:
– Если бы я не получил ссуды от Брина этим летом, Рифу пришлось бы надсаживаться сейчас у нас на ферме, а не учиться в юридической школе в Миннеаполисе.
– В то время, как молодой Бэлис околачивается у себя дома, – заметила мать, и Эльза увидела, что приподнятое хлопотами об ужине настроение ее матери перешло теперь снова в недовольство жизнью.
– Да нам-то какое до этого дело? – возразил с легким нетерпением отец.
Дядя Фред уставился в свою тарелку, а затем, наморщив высокий и узкий лоб, сказал:
– Я подозреваю, что сегодня ранним утром кое-что важное произошло в большом доме, хотя, впрочем, это тоже не наше дело.
Отец украдкой взглянул на мать. Ему было решительно все равно, что бы ни пришло в голову Кэрью. И все-таки он спросил:
– Что такое? В чем дело, Фред?
– Утром я встретил на дороге их работника, Дэва Миллера, – продолжал дядя Фред. – Оказывается, мисс Хилдред уехала сегодня еще до рассвета в серой повозке по Гэрлейской дороге. А когда солнце взошло, она вернулась, и рядом с ней на сиденье сидел он, не способный…
– Он? Кто, Фред? – прервала мать Эльзы.
– Кто? – обернувшись к ней, ворчливо переспросил дядя Фред. – Да разве я не сказал, кто? Кто же это мог быть? Сет уехал в Миннеаполис, никто не знает зачем. И это не мог быть мальчик Сета, Майкл, потому что он не дома, а в школе. Точно так же и не молодой Бэлис. Так кому же быть, как не Питеру Кэрью?
– Ну, конечно! Что же случилось? – ахнула мать Эльзы.
– Да многое, я думаю, – решил дядя Фред. – Мисс Хилдред подцепила его где-нибудь на дороге в Гэрли и притащила домой. Дэв Миллер рассказывал, что сама Грэс, жена Питера, выскочила из дома и повела его в комнаты. Однако Дэв говорит, что Питера в прошлую ночь вовсе не было в Гэрли, потому что Дэв сам был там и не видел за весь вечер ни следа Кэрью. Можете сами строить какие угодно предположения.
Он значительно пожевал губами, перекосив свое худощавое лицо.
– К югу от Гэрли, бьюсь об заклад! – воскликнул, забываясь на миг, отец. – К югу, с этой сворой цыганских собак, бьюсь на доллар, с их…
– Прикуси-ка язык, папаша! – спокойно сказала мать.
Дядя Фред усмехнулся с видом человека, знающего, в чем дело, и продолжал:
– Уж будьте покойны, что он там побывал. Мало того, Грэс и Хилдред обе знают это и стараются скрыть. Сегодня утром все они были в церкви в Сендауэре – две старших и две младших. Дэв говорит, что когда они вернулись оттуда домой, Питер был на дворе и осматривал своих лошадей, и он был свеж, как только что снесенное яичко, как будто ничего худого и не было. Грэс и Хилдред подошли и поцеловали его, точно на свадьбе. Так вот и рассказывал Дэв.
Сара Филлипс перевела разговор на Нэта Брэзелла и Фанни Ипсмиллер, которые купили дом Нилса Лендквиста. Эльза слушала разговор, но его звуки терялись для нее из-за мыслей о Питере Кэрью и о темных намеках дяди Фреда на то, как этот Питер провел прошлую ночь. В сознании Эльзы Питер Кэрью постепенно вырос в мрачную великолепную фигуру, благодаря толкам о нем в доме вообще и за столом. Питер Кэрью был бронзовый и массивный, и, казалось, что он всегда смеется. Он ездил верхом, как никто другой в округе. Он часто проезжал верхом мимо Бауэрсов, направляясь в Стендауэр или в Гэрли. И всегда останавливался поболтать с кем придется. Однажды, когда Эльза бродила по канаве около дороги, Питер Кэрью показался на своем чудесном, нервном буром коне и крикнул: «Осторожнее, маленькая девочка, не то промочишь ножки!». Эльза посмотрела на него в упор и ответила: «Я и хочу промочить ноги!». Тогда он расхохотался и, удаляясь, помахал ей, все еще смеясь на славу. Эльза сгорала от стыда и злилась на свою глупость, когда обдумывала все наедине, но потом, когда она вспоминала о Питере Кэрью, ей казалось, что он лишь немного проскакал по дороге, а затем поднялся на воздух и помчался среди голубовато-белых кучевых облаков, которые были в тот день на небе.
В мрачный субботний день в конце ноября Эльза проезжала через Эльдерскую балку в старом бауэрском тарантасе. Вороны, собираясь черными зловещими стаями, каркали среди оголенных полей, и мертвые листья, тихие и плоские, поблескивали со дна дождевых луж и в канавах вдоль дороги. В начале осени мать Эльзы выписала из города вязальную машину в надежде снабжать своих соседей шерстяными чулками, носками и вязаными шарфами, чтобы иметь лишние деньжонки при поездках в Сендауэр или Гэрли. Прошел уже месяц с тех пор, как она объездила весь округ и переговорила с хозяйками. На сиденье рядом с Эльзой лежала коробка вязаных вещей, завернутых в белую бумагу. На свертках мать написала имена покупательниц, которым их нужно было доставить.
Мысль о том, что можно будет провести целый день среди соседей, нравилась Эльзе до тех пор, пока мать не сказала, что недурно было бы заехать к Кэрью и показать им образцы.
– В худшем случае они скажут «нет», – оборонительным тоном заметила при этом мать.
Но Эльза чувствовала, что именно так они и скажут, и боялась этого визита.
Девочка выехала из дому сейчас же после полудня. Она была тепло одета – в красном вязаном колпаке и овчинной куртке Рифа, потому что тарантас был открытый, без верха. В полях гулял сильный ветер, свежий и сырой от ночного дождя, носившийся холодными волнами в воздушном море. Когда налетали порывы этого ветра, Эльзе казалось, что рушится весь мир. В пустом поле торчали пучки засохшего тростника, они раскачивались и гнулись по ветру, а их верхушки, подобно флажкам, трепетали одиноким засохшим листочком. Всякий раз как лошади на минуту замедляли шаг на вершине бугра, Эльза поднимала голову и прислушивалась. Ее слух привык к звукам земли и воздуха, и сейчас она различила смутный шум полета. Это был полет дикой утки, уносившейся вместе с ветром.
Спустившись с бугра, она переехала по мосту через медленный, поросший рогозой ручей, а затем направилась по неровной дороге к дому, где жил доктор Петерсен, о котором говорили, что он ничего не умеет вырастить на своей ферме, кроме детей. Когда Эльза в этот ноябрьский день въехала в его двор, дети бросились ей навстречу, словно пробились прямо из этой каменистой земли около ворот, как поздняя, жалкая, заросшая плевелами жатва. Они были в длинных полотняных платьицах, потрепанных костюмчиках из одного куска ткани. Дети последовали за Эльзой к дому, молча уставившись на нее. Их было пятеро. А сколько их было еще в доме, трудно даже сказать! «Мои дети никогда, кажется, не дорастут до того возраста, когда от них мог бы быть прок!», – частенько жаловался доктор. А знакомые и не напоминали ему о том, что двое из его детей уже выросли, потому что эти двое покинули его и пошли по худой дороге. Миссис Петерсен подошла к двери и приняла пакет чулок со смущением и большим интересом. Она пришлет денег с одним из мальчиков, сказала она Эльзе, смотря на нее сквозь чуть-чуть приоткрытую дверь. Из-под передника выглядывал малыш с красной ссадиной под носом.
– Смотрите, как зима-то надвигается, а? – произнесла миссис Петерсен.
Как это было мило со стороны миссис Бауэрс, что она уступила чулки подешевле. Бог знает, сколько ей приходится покупать для семьи. Прямо, что воду лить в решето. Малыш засопел, потянув мокрыми ноздрями и верхней губой. Дверь закрылась.
У Мэгнюсонов и Флетчеров Эльза остановилась на минутку и поболтала с их девочками, своими сверстницами, о делах школы в Эльдерской балке, о празднике благодарения на следующей неделе, о новой учительнице, поступившей этой осенью в эльдерскую школу и об ее пенсне, которое все девочки примеряли при каждом удобном случае, Миссис Мэгнюсон заплатила за чулки и выразила надежду, что дождь, шедший этой ночью, был последним перед снегом. Нора Мэгнюсон показала Эльзе свое новое платье из шерсти в белую и черную клетку с красными шнурочками и красным якорем на рукаве. Хорошенькое, подумала Эльза, но это, вероятно, будет единственным платьицем маленькой Норы, которое ей придется носить этой зимой и в церковь и в школу. На половине и без того маленького земельного участка Мэгнюсонов, по словам соседей, ничего не росло.
На ферме Флетчеров Эльза остановилась подольше, чтобы поболтать с Лили и Клэрис. Лили она считала своей закадычной школьной подругой. Обе девочки Флетчер были миловидны. Они завивали волосы и ходили на танцы, хотя были только годом или двумя старше Эльзы. Из школы они возвращались в сопровождении мальчишек, зубоскалили с ними и обменивались секретными знаками. Одного из мальчиков Уитни исключили из школы в Эльдерской балке за какие-то неподходящие разговоры с девочками, услышанные учительницей. Теперь он ходил в школу в Сендауэр.
И вот снова дорога, снова порывы ветра и длинная груда серых громоздящихся у горизонта облаков. У одного из них голубовато-серая середина – это признак снега! Зима уже наложила на небо свою печать.
Теперь нужно поехать к Фанни Ипсмиллер, или, вернее, к Фанни Лендквист. Впрочем, по поводу последнего имени по соседству начали говорить что-то странное. Об этой самой Фанни Ипсмиллер отец и мать всегда таинственно шептались, когда им казалось, что Эльза может слышать их. Они все еще поступали так, хотя Риф сообщил ей вполне определенно, что Фанни попала к Нильсу через посредство брачного бюро, о чем знает вся округа. Существовали различные мнения по поводу того, почему Фанни вовсе не думала венчаться с Нильсом, но от нее самой люди слыхали, что она согласна содержать в порядке дом Нильса и воспитывать его подрастающего сына, но что она ни за что не выйдет замуж за такого тяжелого человека, каким оказался Нильс с первого же дня пребывания ее в его доме. И хотя Эльза при разговоре относилась к такому положению вещей лишь с некоторым удивлением, особенно когда об этом толковали в школе старшие девочки, тем не менее сейчас, сходя с экипажа и направляясь к двери дома Фанни, она почувствовала некоторую робость.
Фанни заказала матери Эльзы яркий желтый шарф. Увидев его, она воскликнула:
– Ах, какая прелесть! Это будет мне рождественским подарком от Нильса, вот оно как! А до сих пор он не должен и знать об этом.
Она от всего сердца рассмеялась раскатистым смехом, который, казалось, лился из каждой частички ее большого худощавого тела, и твердыми шагами направилась к зеркалу полюбоваться шарфом на своей шее. Через минуту она вернулась к Эльзе и бросила шарф на кухонный стол.
– А ты привезла чулки для маленького Нильса? – спросила она Эльзу.
Она нетерпеливо смотрела, покуда Эльза развертывала пакет, затем схватила чулки своими большими ловкими руками и напялила чулок на одну из них, растягивая швы и тщательно осматривая их. «Она смотрит на них голодным взглядом», – подумала Эльза.
Как раз в эту минуту вошел «маленький» Нильс, волоча ноги и пачкая безукоризненно чистый пол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
– Иосафат! – послышался из гостиной внезапный возглас дяди Фреда, сидевшего там за столом, и вслед затем раздался громкий хохот Стива Бауэрса. Господь, как доказывал отец Эльзы, не вменит человеку в вину, если он играет в карты по воскресеньям только потому, что слишком устает в остальные дни. Дядя Фред и отец большую часть воскресного дня проводили за игрой в пинокль. Накрывавшая на стол Эльза приостановилась на минуту и заглянула через дверь в гостиную. Отец откинулся на спинку стула и заливался смехом, глядя на дядю Фреда, который тихонько тряс головой и что-то мрачно бормотал, тасуя карты. А с кухни доносился писклявый голос Сары Филлипс, и ее старческое бормотание о смерти и о печальных событиях, которые подстерегают человека на его жизненном пути.
Как легко жизнь принимает праздничный вид, думала Эльза, вопреки бормотанию бедной старой Сары; вопреки тому, что там, у гнилого столба, целый день лежал человек, которого смерть застигла в разгаре работы; вопреки бесчисленным скорбям, которые так или иначе время заставляет забывать. Да вот, к примеру, тот ужасный августовский день четыре года тому назад, когда Эльза с утра до вечера боялась, что Риф никогда не проснется от забытья, в которое он впал после посещения доктора Олсона. Острое страдание того дня с течением времени постепенно смягчилось и могло бы быть совсем позабыто, если бы последней весной не напомнило о нем выражение глаз Рифа, когда он сообщил, что Бэлис Кэрью избран для произнесения прощальной речи от лица всего класса, кончавшего через месяц высшую школу в Гэрли. Эта честь, по всей справедливости, должна была принадлежать Рифу, а отнюдь не Кэрью. Выражение, которое Эльза уловила в глазах Рифа, не говорило ни о разочаровании, ни о зависти. Это было то же самое выражение, какое она подметила более четырех лет тому назад, когда Риф, уезжая в поле, взял из рук отца вожжи и попробовал править лошадьми, но через минуту должен был отказаться от этого, потому что не мог править телегой своей единственной рукой, тем более, что это была левая рука.
– Ах, если бы у меня были обе руки! – сказал он тогда, и это было все.
И вот тогда-то Эльза и подметила какое-то особое выражение в его глазах. То же самое было и теперь, когда он сообщил им о чести, выпавшей на долю Бэлиса Кэрью. Когда он рассказал об этом, все замолчали, и Эльза, внимательно наблюдавшая за ним, угадала, что он беззвучно прошептал в этот миг: «Ах, если бы у меня было две руки!». Но сейчас, когда Риф находился далеко, в юридической школе в Миннеаполисе, и это печальное воспоминание уже затуманилось.
Сейчас был воскресный ноябрьский вечер, с холодной телятиной и тыквенным пирогом на ужин, с игрой отца и дяди Фреда в пинокль в гостиной, и, несмотря на отсутствие чего-либо особенного, дом сиял и полнился бодрой жизнью. Он как будто хотел сказать: «Вот стою я здесь среди степей – четыре стены да крыша – и укрываю и согреваю человеческие существа, защищая их от ночного мрака и сурового ветра, дующего с желтеющих пустынь запада!». На стол была постлана белая скатерть, вместо другой, с красными полосами. Это значило, что сегодня воскресенье, и что в доме гостья, хотя бы только старая Сара Филлипс. По случаю праздника Эльза поставила также и хрустальную вазочку для варенья – она сказала как-то Лили Флетчер, что вазочка эта хрустальная, а теперь почти поверила в это сама, – положила и серебряную ложечку с замысловатой ручкой, ложечку, которую преподнесли в футляре, вместе с двумя другими, матери Эльзы во время прощального вечера в честь ее отъезда из Айовы.
В дверях появилась мать и бросила на стол одобрительный взгляд.
– Эльза, а воды-то на стол! сказала она, и в ее голосе звучали живость, веселье и удовлетворенность хозяйки.
– Стив, Фред, пожалуйста! – крикнула она. – Садитесь, миссис Филлипс! Иди же, Леон! Эльза, сними картошку с плиты.
Говоря это, мать поворачивала жестяной рефлектор на стенной лампе так, чтобы свет падал прямо на стол. Эльза уже давно перестала находить удовольствие в созерцании своей физиономии в кривом зеркале рефлектора, но Леон все еще строил гримасы, смотрясь в него.
– Принеси-ка сюда лампу из гостиной, папаша! – сказала миссис Бауэрс. – Не понимаю, почему бы нам не освещать прилично нашу комнату по воскресеньям?
Иногда в голосе миссис Бауэрс звучала жалобная нотка, как будто она ожидала только неохотного исполнения желаний со стороны тех, к кому она обращалась.
Наконец, все уселись, и Леон с видом жертвы произнес молитву, торопливо и глухо бормоча слова. После этого отец Эльзы начал снова посмеиваться, указывая дяде Фреду его ошибки в игре. Дядя Фред был совсем подавлен своим поражением. Он тряс головой и, как заметила Эльза, казался очень старым и усталым. Как бы его тоже не нашли в один прекрасный день мертвым в поле или около столба изгороди над неоконченной работой.
– Говорят, будто Флоренс Кэрью в январе выходит замуж за Мейлона Брина, – сообщила старая Сара Филлипс.
Стив Бауэрс перестал изводить дядю Фреда и прислушался к сплетням старухи.
– Флоренс Кэрью выходит замуж за банкира? – с изумлением воскликнул он. – Как так? Да ведь Флоренс еще девочка!
– Достаточно взрослая, мне думается, – перебила его мать Эльзы. – Года на два старше Бэлиса, а ему… – обернулась она к Эльзе.
– Девятнадцать, – подсказала та.
– Да, я знаю это, – произнес отец, – да Мейлону-то Брину за сорок, черт возьми!
Мать Эльзы улыбнулась кривой, жесткой улыбкой и сказала:
– Стив Бауэрс, ты никогда не допускаешь, что другие люди могут действовать не так, как ты. Кэрью умеют выдвигаться в свете, и если Сет Кэрью выдаст свою дочь замуж за банкира из Сендауэра, то это все равно, что…
– Ух, маменька! – перебил отец. – Ты всегда говоришь так, как будто имеешь зуб против этих Кэрью. А какой вред они нам сделали? И, право, я желаю этому старому тунеядцу, Мейлону Брину, полного счастья, если только это правда…
– О, это правда, наверняка! – пропищала старая Сара.
Но Стив Бауэрс продолжал:
– Если бы я не получил ссуды от Брина этим летом, Рифу пришлось бы надсаживаться сейчас у нас на ферме, а не учиться в юридической школе в Миннеаполисе.
– В то время, как молодой Бэлис околачивается у себя дома, – заметила мать, и Эльза увидела, что приподнятое хлопотами об ужине настроение ее матери перешло теперь снова в недовольство жизнью.
– Да нам-то какое до этого дело? – возразил с легким нетерпением отец.
Дядя Фред уставился в свою тарелку, а затем, наморщив высокий и узкий лоб, сказал:
– Я подозреваю, что сегодня ранним утром кое-что важное произошло в большом доме, хотя, впрочем, это тоже не наше дело.
Отец украдкой взглянул на мать. Ему было решительно все равно, что бы ни пришло в голову Кэрью. И все-таки он спросил:
– Что такое? В чем дело, Фред?
– Утром я встретил на дороге их работника, Дэва Миллера, – продолжал дядя Фред. – Оказывается, мисс Хилдред уехала сегодня еще до рассвета в серой повозке по Гэрлейской дороге. А когда солнце взошло, она вернулась, и рядом с ней на сиденье сидел он, не способный…
– Он? Кто, Фред? – прервала мать Эльзы.
– Кто? – обернувшись к ней, ворчливо переспросил дядя Фред. – Да разве я не сказал, кто? Кто же это мог быть? Сет уехал в Миннеаполис, никто не знает зачем. И это не мог быть мальчик Сета, Майкл, потому что он не дома, а в школе. Точно так же и не молодой Бэлис. Так кому же быть, как не Питеру Кэрью?
– Ну, конечно! Что же случилось? – ахнула мать Эльзы.
– Да многое, я думаю, – решил дядя Фред. – Мисс Хилдред подцепила его где-нибудь на дороге в Гэрли и притащила домой. Дэв Миллер рассказывал, что сама Грэс, жена Питера, выскочила из дома и повела его в комнаты. Однако Дэв говорит, что Питера в прошлую ночь вовсе не было в Гэрли, потому что Дэв сам был там и не видел за весь вечер ни следа Кэрью. Можете сами строить какие угодно предположения.
Он значительно пожевал губами, перекосив свое худощавое лицо.
– К югу от Гэрли, бьюсь об заклад! – воскликнул, забываясь на миг, отец. – К югу, с этой сворой цыганских собак, бьюсь на доллар, с их…
– Прикуси-ка язык, папаша! – спокойно сказала мать.
Дядя Фред усмехнулся с видом человека, знающего, в чем дело, и продолжал:
– Уж будьте покойны, что он там побывал. Мало того, Грэс и Хилдред обе знают это и стараются скрыть. Сегодня утром все они были в церкви в Сендауэре – две старших и две младших. Дэв говорит, что когда они вернулись оттуда домой, Питер был на дворе и осматривал своих лошадей, и он был свеж, как только что снесенное яичко, как будто ничего худого и не было. Грэс и Хилдред подошли и поцеловали его, точно на свадьбе. Так вот и рассказывал Дэв.
Сара Филлипс перевела разговор на Нэта Брэзелла и Фанни Ипсмиллер, которые купили дом Нилса Лендквиста. Эльза слушала разговор, но его звуки терялись для нее из-за мыслей о Питере Кэрью и о темных намеках дяди Фреда на то, как этот Питер провел прошлую ночь. В сознании Эльзы Питер Кэрью постепенно вырос в мрачную великолепную фигуру, благодаря толкам о нем в доме вообще и за столом. Питер Кэрью был бронзовый и массивный, и, казалось, что он всегда смеется. Он ездил верхом, как никто другой в округе. Он часто проезжал верхом мимо Бауэрсов, направляясь в Стендауэр или в Гэрли. И всегда останавливался поболтать с кем придется. Однажды, когда Эльза бродила по канаве около дороги, Питер Кэрью показался на своем чудесном, нервном буром коне и крикнул: «Осторожнее, маленькая девочка, не то промочишь ножки!». Эльза посмотрела на него в упор и ответила: «Я и хочу промочить ноги!». Тогда он расхохотался и, удаляясь, помахал ей, все еще смеясь на славу. Эльза сгорала от стыда и злилась на свою глупость, когда обдумывала все наедине, но потом, когда она вспоминала о Питере Кэрью, ей казалось, что он лишь немного проскакал по дороге, а затем поднялся на воздух и помчался среди голубовато-белых кучевых облаков, которые были в тот день на небе.
В мрачный субботний день в конце ноября Эльза проезжала через Эльдерскую балку в старом бауэрском тарантасе. Вороны, собираясь черными зловещими стаями, каркали среди оголенных полей, и мертвые листья, тихие и плоские, поблескивали со дна дождевых луж и в канавах вдоль дороги. В начале осени мать Эльзы выписала из города вязальную машину в надежде снабжать своих соседей шерстяными чулками, носками и вязаными шарфами, чтобы иметь лишние деньжонки при поездках в Сендауэр или Гэрли. Прошел уже месяц с тех пор, как она объездила весь округ и переговорила с хозяйками. На сиденье рядом с Эльзой лежала коробка вязаных вещей, завернутых в белую бумагу. На свертках мать написала имена покупательниц, которым их нужно было доставить.
Мысль о том, что можно будет провести целый день среди соседей, нравилась Эльзе до тех пор, пока мать не сказала, что недурно было бы заехать к Кэрью и показать им образцы.
– В худшем случае они скажут «нет», – оборонительным тоном заметила при этом мать.
Но Эльза чувствовала, что именно так они и скажут, и боялась этого визита.
Девочка выехала из дому сейчас же после полудня. Она была тепло одета – в красном вязаном колпаке и овчинной куртке Рифа, потому что тарантас был открытый, без верха. В полях гулял сильный ветер, свежий и сырой от ночного дождя, носившийся холодными волнами в воздушном море. Когда налетали порывы этого ветра, Эльзе казалось, что рушится весь мир. В пустом поле торчали пучки засохшего тростника, они раскачивались и гнулись по ветру, а их верхушки, подобно флажкам, трепетали одиноким засохшим листочком. Всякий раз как лошади на минуту замедляли шаг на вершине бугра, Эльза поднимала голову и прислушивалась. Ее слух привык к звукам земли и воздуха, и сейчас она различила смутный шум полета. Это был полет дикой утки, уносившейся вместе с ветром.
Спустившись с бугра, она переехала по мосту через медленный, поросший рогозой ручей, а затем направилась по неровной дороге к дому, где жил доктор Петерсен, о котором говорили, что он ничего не умеет вырастить на своей ферме, кроме детей. Когда Эльза в этот ноябрьский день въехала в его двор, дети бросились ей навстречу, словно пробились прямо из этой каменистой земли около ворот, как поздняя, жалкая, заросшая плевелами жатва. Они были в длинных полотняных платьицах, потрепанных костюмчиках из одного куска ткани. Дети последовали за Эльзой к дому, молча уставившись на нее. Их было пятеро. А сколько их было еще в доме, трудно даже сказать! «Мои дети никогда, кажется, не дорастут до того возраста, когда от них мог бы быть прок!», – частенько жаловался доктор. А знакомые и не напоминали ему о том, что двое из его детей уже выросли, потому что эти двое покинули его и пошли по худой дороге. Миссис Петерсен подошла к двери и приняла пакет чулок со смущением и большим интересом. Она пришлет денег с одним из мальчиков, сказала она Эльзе, смотря на нее сквозь чуть-чуть приоткрытую дверь. Из-под передника выглядывал малыш с красной ссадиной под носом.
– Смотрите, как зима-то надвигается, а? – произнесла миссис Петерсен.
Как это было мило со стороны миссис Бауэрс, что она уступила чулки подешевле. Бог знает, сколько ей приходится покупать для семьи. Прямо, что воду лить в решето. Малыш засопел, потянув мокрыми ноздрями и верхней губой. Дверь закрылась.
У Мэгнюсонов и Флетчеров Эльза остановилась на минутку и поболтала с их девочками, своими сверстницами, о делах школы в Эльдерской балке, о празднике благодарения на следующей неделе, о новой учительнице, поступившей этой осенью в эльдерскую школу и об ее пенсне, которое все девочки примеряли при каждом удобном случае, Миссис Мэгнюсон заплатила за чулки и выразила надежду, что дождь, шедший этой ночью, был последним перед снегом. Нора Мэгнюсон показала Эльзе свое новое платье из шерсти в белую и черную клетку с красными шнурочками и красным якорем на рукаве. Хорошенькое, подумала Эльза, но это, вероятно, будет единственным платьицем маленькой Норы, которое ей придется носить этой зимой и в церковь и в школу. На половине и без того маленького земельного участка Мэгнюсонов, по словам соседей, ничего не росло.
На ферме Флетчеров Эльза остановилась подольше, чтобы поболтать с Лили и Клэрис. Лили она считала своей закадычной школьной подругой. Обе девочки Флетчер были миловидны. Они завивали волосы и ходили на танцы, хотя были только годом или двумя старше Эльзы. Из школы они возвращались в сопровождении мальчишек, зубоскалили с ними и обменивались секретными знаками. Одного из мальчиков Уитни исключили из школы в Эльдерской балке за какие-то неподходящие разговоры с девочками, услышанные учительницей. Теперь он ходил в школу в Сендауэр.
И вот снова дорога, снова порывы ветра и длинная груда серых громоздящихся у горизонта облаков. У одного из них голубовато-серая середина – это признак снега! Зима уже наложила на небо свою печать.
Теперь нужно поехать к Фанни Ипсмиллер, или, вернее, к Фанни Лендквист. Впрочем, по поводу последнего имени по соседству начали говорить что-то странное. Об этой самой Фанни Ипсмиллер отец и мать всегда таинственно шептались, когда им казалось, что Эльза может слышать их. Они все еще поступали так, хотя Риф сообщил ей вполне определенно, что Фанни попала к Нильсу через посредство брачного бюро, о чем знает вся округа. Существовали различные мнения по поводу того, почему Фанни вовсе не думала венчаться с Нильсом, но от нее самой люди слыхали, что она согласна содержать в порядке дом Нильса и воспитывать его подрастающего сына, но что она ни за что не выйдет замуж за такого тяжелого человека, каким оказался Нильс с первого же дня пребывания ее в его доме. И хотя Эльза при разговоре относилась к такому положению вещей лишь с некоторым удивлением, особенно когда об этом толковали в школе старшие девочки, тем не менее сейчас, сходя с экипажа и направляясь к двери дома Фанни, она почувствовала некоторую робость.
Фанни заказала матери Эльзы яркий желтый шарф. Увидев его, она воскликнула:
– Ах, какая прелесть! Это будет мне рождественским подарком от Нильса, вот оно как! А до сих пор он не должен и знать об этом.
Она от всего сердца рассмеялась раскатистым смехом, который, казалось, лился из каждой частички ее большого худощавого тела, и твердыми шагами направилась к зеркалу полюбоваться шарфом на своей шее. Через минуту она вернулась к Эльзе и бросила шарф на кухонный стол.
– А ты привезла чулки для маленького Нильса? – спросила она Эльзу.
Она нетерпеливо смотрела, покуда Эльза развертывала пакет, затем схватила чулки своими большими ловкими руками и напялила чулок на одну из них, растягивая швы и тщательно осматривая их. «Она смотрит на них голодным взглядом», – подумала Эльза.
Как раз в эту минуту вошел «маленький» Нильс, волоча ноги и пачкая безукоризненно чистый пол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26