Едва распробовав вкус шоколада, я тут же проглотила его. Наслаждение было коротким.
К тому времени, как был проглочен последний кусочек, проснулась совесть. Поспешно и виновато я укутывала оставшуюся половину в фольгу. Больше и смотреть на это яйцо не хотелось. Как я ни старалась, оно теперь выглядело каким-то кособоким и помятым. А когда я попыталась пригладить фольгу ногтем, она порвалась! Моя жажда сладкого была удовлетворена, и снова появился страх, который она на время заглушила.
Я горько пожалела, что вообще дотронулась до этого яйца. Лучше бы я никогда в жизни и не слыхала про пасхальные яйца! Маргарет сразу все поймет. А если даже не поймет Маргарет, Бог-то, он все видит. Я отправлюсь прямо в ад. Я буду гореть там и шкворчать, как картошка, которую мама жарила каждую пятницу.
Меня тошнило от сладкого и от тоски по той жизни, которая кончилась десять минут назад, когда яйцо было еще нетронутым. Я, как могла, замаскировала дырочку в фольге и положила яйцо обратно в коробочку. Но оно теперь отказывалось стоять прямо, потому что у него не было второй половинки. А клейкая лента больше не была клейкой, к тому же к ней пристала крышка от коробки.
Вот когда я по-настоящему испугалась. Сильно-сильно испугалась. Я все бы отдала за то, чтобы отмотать время назад, туда, где я еще не трогала яйца. Все, что угодно!
«Господи, помоги мне! – взмолилась я. – Я стану хорошей, я больше никогда так не буду! И на следующий год я отдам ей свое пасхальное яйцо. И каждое воскресенье буду отдавать ей свои эклерчики „Кэдбери". Только сделай так, чтобы меня не поймали. Господи!»
Итак, я с грехом пополам закрыла коробочку и взгромоздила ее на шкаф. Мне даже удалось убедить себя, что все выглядит замечательно. Спереди вообще все было безупречно. Нипочем не скажешь, что у этого яйца нет зада! Хотя, честно говоря, пасхальное яйцо Маргарет напоминало того человека, которого нашли на болоте О'Лири. У него был проломлен череп, но спереди мертвец выглядел вполне прилично. Эта находка вызвала большой переполох на нашей дороге и в окрестностях. Но мы все-таки были в центре внимания, потому что именно наш сосед, отец Дэна Бурка, обнаружил труп. Сначала мистер Бурк подумал, что мужчина просто прилег отдохнуть, потому что лицо его выглядело нормально. Но когда он поднял ему голову, то мозги вывалились прямо ему на ладонь. Дэн Бурк потом говорил, что это было так отвратительно, что отцу стало плохо.
Нам не полагалось это обсуждать, мама говорила: «Ш-ш-ш! И стены имеют уши», и хмурила брови. Но Дэн Бурк, конечно, все нам рассказал. Он сказал, что голову убитому проломили кочергой, и я после этого всерьез заинтересовалась нашей кочергой. Неужели ею тоже можно вышибить человеку мозги? Я спросила об этом у мамы, и она сказала, что нет, что наша кочерга – это кочерга порядочных людей.
Это не помешало нам часть лета играть в «мертвеца в трясине О'Лири», используя в качестве реквизита нашу кочергу. Игра была незамысловатая. Одна из нас «била» другую по голове, та падала и должна была долго лежать, пока третья, изображавшая мистера Бурка, не подходила и не делала вид, что ее тошнит. Однажды Клер так вошла в образ, что ее и в самом деле стошнило. Это было здорово.
Узнав о наших играх, мама отняла кочергу, и нам пришлось довольствоваться деревянной ложкой, а это было далеко не так правдоподобно. Так случилось, что изъятие кочерги совпало с тем, что у семьи Шоу появился гребной пруд, а у Хильды Шоу – естественно, великое множество новых лучших подруг.
Мы с Клер и Маргарет тоже попытали счастья. Я, разумеется, не попала даже в шорт-лист, а Клер и Маргарет были удостоены второй встречи, а затем получили по конверту с приглашением.
Итак, они лебедями уплыли в гости в своих розовых одеяниях с фестончиками на попках, а мне, как аутсайдеру, пришлось остаться дома и играть в старую как мир игру «Доведи маму до белого каления».
– Мама, а почему небо?
– Что – почему небо, Рейчел?
– Просто – почему небо?
– Так нельзя спрашивать «почему небо», это непонятно.
– Почему непонятно?
– Непонятно и все.
– Почему?
– Перестань повторять «почему», Рейчел, не доводи меня!
– Почему?
– Иди погуляй с Клер и Маргарет.
– Не могу, они пошли к Хильде Шоу.
Пауза.
– Мама, а почему трава?
– Что – почему трава, Рейчел…
Ну, в общем, пасхальное яйцо Маргарет прекрасно смотрелось на шкафу. Так, по крайней мере, мне казалось. Успокоившись, я отправилась искать маму. Она в саду разговаривала с миссис Нейгл, нашей соседкой слева. О чем, интересно, они разговаривают? И как можно это делать так долго? Взрослые – такие странные. Вот, например, их боязнь разбить или сломать что-нибудь. И еще, им совсем не нравится щипаться!
Я долго отиралась поблизости, цеплялась за мамину юбку. Кажется, она и не думала уходить, и чтобы поторопить ее, я пожаловалась: «Мам, я какать хочу!», хотя на самом деле ничего такого мне не хотелось.
– Ну вот! – воскликнула мама. – Прямо не отойти! Пошли.
Но как только мы вошли в дом, она тут же занялась Анной. Мне опять не удалось привлечь ее внимание к себе. С кем же мне играть? И у меня мелькнула мысль о второй половинке яйца Маргарет. Оно там, наверху. Стоит только подняться по лестнице. Всего несколько шагов. Так близко. Так просто…
Нет! Нельзя.
«А почему, собственно, нельзя? – нашептывал мне коварный голос. – Давай, ей же все равно!»
И я вернулась на место преступления. К шкафу. И подставила стул, и сняла со шкафа коробку с пасхальным яйцом.
На этот раз я съела все, и уже нечего было выставлять, завернув в фольгу. Ко мне вернулись страх и стыд, и на сей раз они были гораздо, гораздо ужаснее, чем в первый раз. Слишком поздно. Я это сделала!
С колотящимся от страха сердцем я поняла, что не могу просто оставить на шкафу пустую коробку. Сожалея о том, что вообще родилась на свет, я стала искать место, куда бы спрятать вещественное доказательство своего преступления. Под кровать? Нет, не пойдет. Большая часть наших игр разворачивалась именно под кроватью. Под кушеткой в другой комнате? Нет, когда я недавно спрятала там куклу Клер. Синди, предварительно укоротив ей волосы, ее очень быстро нашли. И, в конце концов, я остановилась на погребе для угля. Ведь им больше не пользовались. Я была слишком мала, чтобы уразуметь связь между тем, что стоит теплая погода, и тем, что перестали топить.
Потом я озаботилась тем, что сказать, когда Маргарет обнаружит пропажу своего сокровища. Разумеется, у меня не было ни малейшего желания признаваться. Наоборот. Если бы я могла свалить все на кого-нибудь другого, я без колебаний сделала бы это. Но это обычно не срабатывало. Например, когда я попыталась обвинить Дженнифер Нейгл в том, что она оторвала голову кукле Маргарет, все кончилось ужасно.
Я, пожалуй, скажу, что яйцо украл какой-то чужой дядька. Страшный дядька в черном капюшоне, который ходит по домам и крадет пасхальные яйца.
– Что ты тут делаешь? – мамин голос заставил меня подпрыгнуть, а мое колотящееся сердце – замереть. – Иди, Анна уже в коляске, если ты не поторопишься, мы опоздаем забрать Клер и Маргарет из школы.
Я молилась, правда, без особой надежды на успех, чтобы, когда мы придем в школу, выяснилось, что Маргарет сломала ногу, или умерла, или что-нибудь в этом роде. Нет, шансы были невелики.
Тогда, уже на обратном пути, я стала молиться о том, чтобы мне самой сломать ногу или умереть. Вообще-то, я часто молилась о том, чтобы сломать ногу, – все приносят тебе конфеты и ласково с тобой обращаются.
Я дошла до дома целой и невредимой, но дрожащей от ужаса. Был краткий миг, когда я подумала, что спасена – мама сначала не смогла открыть заднюю дверь. Ключ ерзал туда-сюда в замочной скважине, и ничего не происходило. Она потянула ручку на себя и попробовала снова, но дверь не открывалась. Мне вдруг стало жутко.
Мамино невнятное бормотанье становилось все громче и постепенно перешло в крик.
– Что такое, мама? – взволнованно спросила я.
– Да этот чертов замок сломался! – ответила она. Вот когда мне стало по-настоящему страшно!
Моя мама никогда не говорила «чертов». И когда папа говорил, всегда его одергивала и заставляла говорить «фигов» вместо «чертов». Значит, дело плохо. Я была глубоко, непоколебимо уверена, что во всем виновата я. Все это было как-то зловеще связано с тем, что я съела яйцо Маргарет. Я совершила страшный грех, может быть, даже смертный грех, и теперь меня наказывают. Меня и всю мою семью.
Я ожидала, что небо сейчас потемнеет, как я видела на картинах, изображающих Страстную пятницу, день, когда умер Иисус.
– Правда, ужасно, Рейчел? – подло подзуживала Клер. – Мы больше никогда не увидим нашего уютного домика!
После этих слов я разразилась громким, виноватым, ужасным ревом.
– Прекрати дразнить ее. Клер! – прикрикнула мама. – Ей и так хватает.
– Мы найдем кого-нибудь, кто починит нам замок, – наскоро утешила меня она. – Оставайтесь здесь и присматривайте за Анной, а я пока сбегаю к миссис Эванс, позвоню.
Не успела мама уйти, как Маргарет и Клер обрушили на мою голову целый водопад историй про маленьких девочек, их одноклассниц, у которых заело замки, и которые после этого никогда больше не увидели своей комнаты!
– И тогда ей пришлось жить на свалке, – вещала Клер, – и носить рваную одежду…
– …а под голову, вместо подушки, подкладывать коробку из-под кукурузных хлопьев, – подливала масла в огонь Маргарет.
–.. а ее единственной игрушкой стал клочок бумаги, а ведь дома у нее было так много красивых кукол!
Я заливалась слезами от ужаса. Именно я виновата в том, что вся моя семья осталась без крова. Потому что я такая свинья.
– А разве мы не можем найти другой дом? – умоляюще спросила я.
– О, нет, – сокрушенно покачали головами обе мои сестры. – Дома стоят кучу денег.
– Но у меня есть деньги в копилке, – предложила я. Да я бы жизнь свою отдала – не только новенькие пятьдесят пенсов в красной жестянке, которые подарила мне тетя Джулия.
– Но твоя копилка – внутри, – возразила Клер, и они обе залились зловредным издевательским смехом.
Вернулась мама и сказала, что мы должны оставаться здесь, чтобы человек, который придет чинить замок, нас заметил. Соседи предлагали нам побыть пока у них и выпить чаю, но мама сказала, что лучше нам быть там, где мы есть. Тогда миссис Эванс послала нам тарелку сэндвичей с бананами, которые Маргарет и Клер уплели за милую душу.
Я и думать не могла о еде. Я теперь больше никогда не буду есть. Уж пасхальные яйца – точно.
Соседи с интересом поглядывали на нас, возвращаясь из школы или с работы пешком, как это было принято в начале семидесятых. Они шли мимо нас в своих акриловых костюмчиках к своему картофельному пюре быстрого приготовления и неизбежно следующему за ним суфле быстрого приготовления, напевая себе под нос песенки Дэвида Кэссиди, в ожидании конца войны во Вьетнаме и нефтяного кризиса.
В другое время я почувствовала бы себя униженной тем, что все смотрят, как моя семья сидит под дверью дома и ест банановые сэндвичи. Летом бы еще ничего, но в сентябре, когда все снова ходят в школу… Это было просто неприлично. Мне всегда было очень важно, что подумают обо мне другие люди. Но в тот раз мне было все равно. Мне было наплевать. Я смотрела на прохожих запавшими от горя глазами.
– А этот человек действительно впустит нас обратно в наш дом? – в который раз спрашивала я маму.
– Да-а! Господи боже мой, Рейчел, да-а!
– И нам не придется жить на помойке?
– Откуда ты это взяла, насчет помойки?
– А он и в самом деле придет, этот человек?
– Конечно, придет.
Но он не пришел. Наступил вечер, тени удлинились, похолодало. Я поняла, что нужно делать: во всем признаться.
Папа пришел домой раньше того человека. Оказалось, что с замком все в порядке, мама просто перепутала ключ. Но, конечно, было уже поздно. Я уже успела вывернуть душу наизнанку, пытаясь поправить урон, нанесенный мною мирозданию.
38
Я решила не писать про пасхальное яйцо. Побоялась, что в этой истории предстану в не слишком выгодном для себя свете. Так что, когда на следующее утро группа собралась, мне было практически нечего ей предложить. Джозефина разозлилась.
– Простите, – извинилась я, вновь почувствовав себя школьницей, не сделавшей домашнего заданья, – но это оказалось очень трудно.
Большая ошибка! Огромная, чудовищная, ошибка. Глаза Джозефины сверкнули, как у тигра, наметившего себе жертву.
– Я хотела сказать… Просто в столовой было… слишком шумно, – чуть не крикнула я. – В этом смысле трудно. Я обещаю написать сегодня вечером.
Но это ее не устроило.
– Мы обсудим все сейчас, – сказала она. – Не надо писать, просто расскажите нам своими словами.
Дерьмо!
– Я бы лучше подумала и написала, – возразила я.
Я прекрасно знала: рассказывать все равно придется. Будь у меня хоть немного здравого смысла, я бы притворилась, что счастлива ее предложением рассказать о себе. Тогда она бы, несомненно, отказалась от этой идеи.
– Незачем откладывать, – улыбнулась Джозефина, и мне показалось, что у нее в каждом глазу – по острию ножа. – Итак, – начала она, – вас, кажется, в воскресенье навещала сестра. Правильно?
Я кивнула и поняла, что уже говорю на языке своего тела. При упоминании Хелен я вся сжалась, обхватила себя руками, стиснула колени. Так не пойдет. Джозефина черт знает что себе нафантазирует, поглядев на то, как я сижу.
Я заставила себя опустить руки вдоль тела, раздвинула колени и расслабилась. То-то Майк, наверно, обрадовался. Представив себе, как он сейчас пожирает глазами мою промежность, я снова сдвинула колени.
– Кажется, ваша сестра произвела здесь некоторый переполох, – заметила Джозефина.
– С ней всегда так, – небрежно ответила я.
Не надо было! Я прямо чуяла охотничий азарт Джозефины.
– Правда? Я слышала, она очень привлекательная молодая женщина.
Я вздрогнула. Ничего не смогла с собой поделать. Меня не так волновало, что сестры красивее меня. Меня выводило из себя то, что когда это выяснялось, другие люди тут же начинали меня жалеть.
– А какая у вас разница в возрасте?
– Шесть лет. Ей скоро будет двадцать один, – ответила я, стараясь говорить безразличным тоном, как будто мой голос не имеет ко мне самой никакого отношения.
– Вы так расстроенно об этом говорите, – заметила Джозефина. – Ее молодость огорчает вас?
Я криво улыбнулась. Теперь уже было все равно, что я делаю. В любом моем жесте она прочитала бы негатив. Джозефина вопросительно смотрела на меня.
– Ничего, я стараюсь держаться, – пошутила я.
– Я знаю, – с убийственной серьезностью кивнула она.
– Да нет же, я просто пошутила…
– Вероятно, вы сильно ревновали, когда Хелен родилась, – не дослушала Джозефина.
– Вообще-то, нет, – удивленно ответила я. Я удивилась, потому что это было явно мимо цели. Ей не удастся заставить меня размазывать сопли, как она это проделала с Нейлом и Джоном Джоуи.
Тра-ля-ля! Надеюсь, она умеет проигрывать.
– Честно говоря, я вообще не помню, когда она родилась, – ответила я абсолютно искренне.
– Хорошо, тогда расскажите нам о том времени, когда родилась Анна. – Сколько вам было лет?
И вдруг вся моя уверенность в себе куда-то испарилась. Мне вовсе не хотелось говорить об Анне.
– Так сколько вам было лет?
Я была раздосадована: не ответив сразу, я обнаружила свои чувства.
– Три с половиной, – отозвалась я.
– До появления Анны вы были самой младшей?
– Угу.
– И вы ревновали, когда родилась Анна?
– Нет!
Откуда она знает? Я совершенно выпустила из виду, что она просто действует методом тыка. Она ведь задавала мне тот же вопрос о Хелен. Вот и вся ее система.
– И вы не щипали Анну? Не доводили ее до слез? Я уставилась на нее, потрясенная. Откуда, черт возьми, она это знает? И почему об этом нужно рассказывать всему свету? Все в комнате подобрались. Даже Майк оставил наконец старания разглядеть мои трусики.
– Наверно, вы ненавидели Анну за то, что она отнимает у вас внимание родителей? – предположила Джозефина.
– Вовсе нет.
– Конечно, да.
Мне стало жарко. Я вся взмокла. Меня распирало от злости и страха. Зачем меня возвращают в тот ужасный мир, где мои поступки всегда имели катастрофические последствия? Я бы предпочла, чтобы она зачитала отзыв Люка, честное слово.
Я не желала этого вспоминать! Хотя я постоянно жила с этим, но помнила лишь наполовину – помнила и не помнила.
– Рейчел, вам было три года. В этом возрасте, как утверждают все психологи, дети очень тяжело переносят появление нового члена семьи. Ваша ревность была совершенно естественна, – Джозефина была сама нежность. – Что вы сейчас чувствуете? – спросила она.
Я открыла рот, собираясь сказать ей, чтобы отвязалась от меня, и вдруг со слезами выдавила:
– Мне стыдно.
– А почему вы тогда не сказали матери, что вы чувствуете?
– Не могла, – удивленно ответила я. Я ведь должна была обрадоваться новой сестренке, а не наоборот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
К тому времени, как был проглочен последний кусочек, проснулась совесть. Поспешно и виновато я укутывала оставшуюся половину в фольгу. Больше и смотреть на это яйцо не хотелось. Как я ни старалась, оно теперь выглядело каким-то кособоким и помятым. А когда я попыталась пригладить фольгу ногтем, она порвалась! Моя жажда сладкого была удовлетворена, и снова появился страх, который она на время заглушила.
Я горько пожалела, что вообще дотронулась до этого яйца. Лучше бы я никогда в жизни и не слыхала про пасхальные яйца! Маргарет сразу все поймет. А если даже не поймет Маргарет, Бог-то, он все видит. Я отправлюсь прямо в ад. Я буду гореть там и шкворчать, как картошка, которую мама жарила каждую пятницу.
Меня тошнило от сладкого и от тоски по той жизни, которая кончилась десять минут назад, когда яйцо было еще нетронутым. Я, как могла, замаскировала дырочку в фольге и положила яйцо обратно в коробочку. Но оно теперь отказывалось стоять прямо, потому что у него не было второй половинки. А клейкая лента больше не была клейкой, к тому же к ней пристала крышка от коробки.
Вот когда я по-настоящему испугалась. Сильно-сильно испугалась. Я все бы отдала за то, чтобы отмотать время назад, туда, где я еще не трогала яйца. Все, что угодно!
«Господи, помоги мне! – взмолилась я. – Я стану хорошей, я больше никогда так не буду! И на следующий год я отдам ей свое пасхальное яйцо. И каждое воскресенье буду отдавать ей свои эклерчики „Кэдбери". Только сделай так, чтобы меня не поймали. Господи!»
Итак, я с грехом пополам закрыла коробочку и взгромоздила ее на шкаф. Мне даже удалось убедить себя, что все выглядит замечательно. Спереди вообще все было безупречно. Нипочем не скажешь, что у этого яйца нет зада! Хотя, честно говоря, пасхальное яйцо Маргарет напоминало того человека, которого нашли на болоте О'Лири. У него был проломлен череп, но спереди мертвец выглядел вполне прилично. Эта находка вызвала большой переполох на нашей дороге и в окрестностях. Но мы все-таки были в центре внимания, потому что именно наш сосед, отец Дэна Бурка, обнаружил труп. Сначала мистер Бурк подумал, что мужчина просто прилег отдохнуть, потому что лицо его выглядело нормально. Но когда он поднял ему голову, то мозги вывалились прямо ему на ладонь. Дэн Бурк потом говорил, что это было так отвратительно, что отцу стало плохо.
Нам не полагалось это обсуждать, мама говорила: «Ш-ш-ш! И стены имеют уши», и хмурила брови. Но Дэн Бурк, конечно, все нам рассказал. Он сказал, что голову убитому проломили кочергой, и я после этого всерьез заинтересовалась нашей кочергой. Неужели ею тоже можно вышибить человеку мозги? Я спросила об этом у мамы, и она сказала, что нет, что наша кочерга – это кочерга порядочных людей.
Это не помешало нам часть лета играть в «мертвеца в трясине О'Лири», используя в качестве реквизита нашу кочергу. Игра была незамысловатая. Одна из нас «била» другую по голове, та падала и должна была долго лежать, пока третья, изображавшая мистера Бурка, не подходила и не делала вид, что ее тошнит. Однажды Клер так вошла в образ, что ее и в самом деле стошнило. Это было здорово.
Узнав о наших играх, мама отняла кочергу, и нам пришлось довольствоваться деревянной ложкой, а это было далеко не так правдоподобно. Так случилось, что изъятие кочерги совпало с тем, что у семьи Шоу появился гребной пруд, а у Хильды Шоу – естественно, великое множество новых лучших подруг.
Мы с Клер и Маргарет тоже попытали счастья. Я, разумеется, не попала даже в шорт-лист, а Клер и Маргарет были удостоены второй встречи, а затем получили по конверту с приглашением.
Итак, они лебедями уплыли в гости в своих розовых одеяниях с фестончиками на попках, а мне, как аутсайдеру, пришлось остаться дома и играть в старую как мир игру «Доведи маму до белого каления».
– Мама, а почему небо?
– Что – почему небо, Рейчел?
– Просто – почему небо?
– Так нельзя спрашивать «почему небо», это непонятно.
– Почему непонятно?
– Непонятно и все.
– Почему?
– Перестань повторять «почему», Рейчел, не доводи меня!
– Почему?
– Иди погуляй с Клер и Маргарет.
– Не могу, они пошли к Хильде Шоу.
Пауза.
– Мама, а почему трава?
– Что – почему трава, Рейчел…
Ну, в общем, пасхальное яйцо Маргарет прекрасно смотрелось на шкафу. Так, по крайней мере, мне казалось. Успокоившись, я отправилась искать маму. Она в саду разговаривала с миссис Нейгл, нашей соседкой слева. О чем, интересно, они разговаривают? И как можно это делать так долго? Взрослые – такие странные. Вот, например, их боязнь разбить или сломать что-нибудь. И еще, им совсем не нравится щипаться!
Я долго отиралась поблизости, цеплялась за мамину юбку. Кажется, она и не думала уходить, и чтобы поторопить ее, я пожаловалась: «Мам, я какать хочу!», хотя на самом деле ничего такого мне не хотелось.
– Ну вот! – воскликнула мама. – Прямо не отойти! Пошли.
Но как только мы вошли в дом, она тут же занялась Анной. Мне опять не удалось привлечь ее внимание к себе. С кем же мне играть? И у меня мелькнула мысль о второй половинке яйца Маргарет. Оно там, наверху. Стоит только подняться по лестнице. Всего несколько шагов. Так близко. Так просто…
Нет! Нельзя.
«А почему, собственно, нельзя? – нашептывал мне коварный голос. – Давай, ей же все равно!»
И я вернулась на место преступления. К шкафу. И подставила стул, и сняла со шкафа коробку с пасхальным яйцом.
На этот раз я съела все, и уже нечего было выставлять, завернув в фольгу. Ко мне вернулись страх и стыд, и на сей раз они были гораздо, гораздо ужаснее, чем в первый раз. Слишком поздно. Я это сделала!
С колотящимся от страха сердцем я поняла, что не могу просто оставить на шкафу пустую коробку. Сожалея о том, что вообще родилась на свет, я стала искать место, куда бы спрятать вещественное доказательство своего преступления. Под кровать? Нет, не пойдет. Большая часть наших игр разворачивалась именно под кроватью. Под кушеткой в другой комнате? Нет, когда я недавно спрятала там куклу Клер. Синди, предварительно укоротив ей волосы, ее очень быстро нашли. И, в конце концов, я остановилась на погребе для угля. Ведь им больше не пользовались. Я была слишком мала, чтобы уразуметь связь между тем, что стоит теплая погода, и тем, что перестали топить.
Потом я озаботилась тем, что сказать, когда Маргарет обнаружит пропажу своего сокровища. Разумеется, у меня не было ни малейшего желания признаваться. Наоборот. Если бы я могла свалить все на кого-нибудь другого, я без колебаний сделала бы это. Но это обычно не срабатывало. Например, когда я попыталась обвинить Дженнифер Нейгл в том, что она оторвала голову кукле Маргарет, все кончилось ужасно.
Я, пожалуй, скажу, что яйцо украл какой-то чужой дядька. Страшный дядька в черном капюшоне, который ходит по домам и крадет пасхальные яйца.
– Что ты тут делаешь? – мамин голос заставил меня подпрыгнуть, а мое колотящееся сердце – замереть. – Иди, Анна уже в коляске, если ты не поторопишься, мы опоздаем забрать Клер и Маргарет из школы.
Я молилась, правда, без особой надежды на успех, чтобы, когда мы придем в школу, выяснилось, что Маргарет сломала ногу, или умерла, или что-нибудь в этом роде. Нет, шансы были невелики.
Тогда, уже на обратном пути, я стала молиться о том, чтобы мне самой сломать ногу или умереть. Вообще-то, я часто молилась о том, чтобы сломать ногу, – все приносят тебе конфеты и ласково с тобой обращаются.
Я дошла до дома целой и невредимой, но дрожащей от ужаса. Был краткий миг, когда я подумала, что спасена – мама сначала не смогла открыть заднюю дверь. Ключ ерзал туда-сюда в замочной скважине, и ничего не происходило. Она потянула ручку на себя и попробовала снова, но дверь не открывалась. Мне вдруг стало жутко.
Мамино невнятное бормотанье становилось все громче и постепенно перешло в крик.
– Что такое, мама? – взволнованно спросила я.
– Да этот чертов замок сломался! – ответила она. Вот когда мне стало по-настоящему страшно!
Моя мама никогда не говорила «чертов». И когда папа говорил, всегда его одергивала и заставляла говорить «фигов» вместо «чертов». Значит, дело плохо. Я была глубоко, непоколебимо уверена, что во всем виновата я. Все это было как-то зловеще связано с тем, что я съела яйцо Маргарет. Я совершила страшный грех, может быть, даже смертный грех, и теперь меня наказывают. Меня и всю мою семью.
Я ожидала, что небо сейчас потемнеет, как я видела на картинах, изображающих Страстную пятницу, день, когда умер Иисус.
– Правда, ужасно, Рейчел? – подло подзуживала Клер. – Мы больше никогда не увидим нашего уютного домика!
После этих слов я разразилась громким, виноватым, ужасным ревом.
– Прекрати дразнить ее. Клер! – прикрикнула мама. – Ей и так хватает.
– Мы найдем кого-нибудь, кто починит нам замок, – наскоро утешила меня она. – Оставайтесь здесь и присматривайте за Анной, а я пока сбегаю к миссис Эванс, позвоню.
Не успела мама уйти, как Маргарет и Клер обрушили на мою голову целый водопад историй про маленьких девочек, их одноклассниц, у которых заело замки, и которые после этого никогда больше не увидели своей комнаты!
– И тогда ей пришлось жить на свалке, – вещала Клер, – и носить рваную одежду…
– …а под голову, вместо подушки, подкладывать коробку из-под кукурузных хлопьев, – подливала масла в огонь Маргарет.
–.. а ее единственной игрушкой стал клочок бумаги, а ведь дома у нее было так много красивых кукол!
Я заливалась слезами от ужаса. Именно я виновата в том, что вся моя семья осталась без крова. Потому что я такая свинья.
– А разве мы не можем найти другой дом? – умоляюще спросила я.
– О, нет, – сокрушенно покачали головами обе мои сестры. – Дома стоят кучу денег.
– Но у меня есть деньги в копилке, – предложила я. Да я бы жизнь свою отдала – не только новенькие пятьдесят пенсов в красной жестянке, которые подарила мне тетя Джулия.
– Но твоя копилка – внутри, – возразила Клер, и они обе залились зловредным издевательским смехом.
Вернулась мама и сказала, что мы должны оставаться здесь, чтобы человек, который придет чинить замок, нас заметил. Соседи предлагали нам побыть пока у них и выпить чаю, но мама сказала, что лучше нам быть там, где мы есть. Тогда миссис Эванс послала нам тарелку сэндвичей с бананами, которые Маргарет и Клер уплели за милую душу.
Я и думать не могла о еде. Я теперь больше никогда не буду есть. Уж пасхальные яйца – точно.
Соседи с интересом поглядывали на нас, возвращаясь из школы или с работы пешком, как это было принято в начале семидесятых. Они шли мимо нас в своих акриловых костюмчиках к своему картофельному пюре быстрого приготовления и неизбежно следующему за ним суфле быстрого приготовления, напевая себе под нос песенки Дэвида Кэссиди, в ожидании конца войны во Вьетнаме и нефтяного кризиса.
В другое время я почувствовала бы себя униженной тем, что все смотрят, как моя семья сидит под дверью дома и ест банановые сэндвичи. Летом бы еще ничего, но в сентябре, когда все снова ходят в школу… Это было просто неприлично. Мне всегда было очень важно, что подумают обо мне другие люди. Но в тот раз мне было все равно. Мне было наплевать. Я смотрела на прохожих запавшими от горя глазами.
– А этот человек действительно впустит нас обратно в наш дом? – в который раз спрашивала я маму.
– Да-а! Господи боже мой, Рейчел, да-а!
– И нам не придется жить на помойке?
– Откуда ты это взяла, насчет помойки?
– А он и в самом деле придет, этот человек?
– Конечно, придет.
Но он не пришел. Наступил вечер, тени удлинились, похолодало. Я поняла, что нужно делать: во всем признаться.
Папа пришел домой раньше того человека. Оказалось, что с замком все в порядке, мама просто перепутала ключ. Но, конечно, было уже поздно. Я уже успела вывернуть душу наизнанку, пытаясь поправить урон, нанесенный мною мирозданию.
38
Я решила не писать про пасхальное яйцо. Побоялась, что в этой истории предстану в не слишком выгодном для себя свете. Так что, когда на следующее утро группа собралась, мне было практически нечего ей предложить. Джозефина разозлилась.
– Простите, – извинилась я, вновь почувствовав себя школьницей, не сделавшей домашнего заданья, – но это оказалось очень трудно.
Большая ошибка! Огромная, чудовищная, ошибка. Глаза Джозефины сверкнули, как у тигра, наметившего себе жертву.
– Я хотела сказать… Просто в столовой было… слишком шумно, – чуть не крикнула я. – В этом смысле трудно. Я обещаю написать сегодня вечером.
Но это ее не устроило.
– Мы обсудим все сейчас, – сказала она. – Не надо писать, просто расскажите нам своими словами.
Дерьмо!
– Я бы лучше подумала и написала, – возразила я.
Я прекрасно знала: рассказывать все равно придется. Будь у меня хоть немного здравого смысла, я бы притворилась, что счастлива ее предложением рассказать о себе. Тогда она бы, несомненно, отказалась от этой идеи.
– Незачем откладывать, – улыбнулась Джозефина, и мне показалось, что у нее в каждом глазу – по острию ножа. – Итак, – начала она, – вас, кажется, в воскресенье навещала сестра. Правильно?
Я кивнула и поняла, что уже говорю на языке своего тела. При упоминании Хелен я вся сжалась, обхватила себя руками, стиснула колени. Так не пойдет. Джозефина черт знает что себе нафантазирует, поглядев на то, как я сижу.
Я заставила себя опустить руки вдоль тела, раздвинула колени и расслабилась. То-то Майк, наверно, обрадовался. Представив себе, как он сейчас пожирает глазами мою промежность, я снова сдвинула колени.
– Кажется, ваша сестра произвела здесь некоторый переполох, – заметила Джозефина.
– С ней всегда так, – небрежно ответила я.
Не надо было! Я прямо чуяла охотничий азарт Джозефины.
– Правда? Я слышала, она очень привлекательная молодая женщина.
Я вздрогнула. Ничего не смогла с собой поделать. Меня не так волновало, что сестры красивее меня. Меня выводило из себя то, что когда это выяснялось, другие люди тут же начинали меня жалеть.
– А какая у вас разница в возрасте?
– Шесть лет. Ей скоро будет двадцать один, – ответила я, стараясь говорить безразличным тоном, как будто мой голос не имеет ко мне самой никакого отношения.
– Вы так расстроенно об этом говорите, – заметила Джозефина. – Ее молодость огорчает вас?
Я криво улыбнулась. Теперь уже было все равно, что я делаю. В любом моем жесте она прочитала бы негатив. Джозефина вопросительно смотрела на меня.
– Ничего, я стараюсь держаться, – пошутила я.
– Я знаю, – с убийственной серьезностью кивнула она.
– Да нет же, я просто пошутила…
– Вероятно, вы сильно ревновали, когда Хелен родилась, – не дослушала Джозефина.
– Вообще-то, нет, – удивленно ответила я. Я удивилась, потому что это было явно мимо цели. Ей не удастся заставить меня размазывать сопли, как она это проделала с Нейлом и Джоном Джоуи.
Тра-ля-ля! Надеюсь, она умеет проигрывать.
– Честно говоря, я вообще не помню, когда она родилась, – ответила я абсолютно искренне.
– Хорошо, тогда расскажите нам о том времени, когда родилась Анна. – Сколько вам было лет?
И вдруг вся моя уверенность в себе куда-то испарилась. Мне вовсе не хотелось говорить об Анне.
– Так сколько вам было лет?
Я была раздосадована: не ответив сразу, я обнаружила свои чувства.
– Три с половиной, – отозвалась я.
– До появления Анны вы были самой младшей?
– Угу.
– И вы ревновали, когда родилась Анна?
– Нет!
Откуда она знает? Я совершенно выпустила из виду, что она просто действует методом тыка. Она ведь задавала мне тот же вопрос о Хелен. Вот и вся ее система.
– И вы не щипали Анну? Не доводили ее до слез? Я уставилась на нее, потрясенная. Откуда, черт возьми, она это знает? И почему об этом нужно рассказывать всему свету? Все в комнате подобрались. Даже Майк оставил наконец старания разглядеть мои трусики.
– Наверно, вы ненавидели Анну за то, что она отнимает у вас внимание родителей? – предположила Джозефина.
– Вовсе нет.
– Конечно, да.
Мне стало жарко. Я вся взмокла. Меня распирало от злости и страха. Зачем меня возвращают в тот ужасный мир, где мои поступки всегда имели катастрофические последствия? Я бы предпочла, чтобы она зачитала отзыв Люка, честное слово.
Я не желала этого вспоминать! Хотя я постоянно жила с этим, но помнила лишь наполовину – помнила и не помнила.
– Рейчел, вам было три года. В этом возрасте, как утверждают все психологи, дети очень тяжело переносят появление нового члена семьи. Ваша ревность была совершенно естественна, – Джозефина была сама нежность. – Что вы сейчас чувствуете? – спросила она.
Я открыла рот, собираясь сказать ей, чтобы отвязалась от меня, и вдруг со слезами выдавила:
– Мне стыдно.
– А почему вы тогда не сказали матери, что вы чувствуете?
– Не могла, – удивленно ответила я. Я ведь должна была обрадоваться новой сестренке, а не наоборот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56