– Тосты снова накрылись, – новость поползла дальше вдоль стола.
– Эта жирная свинья Эймон! – с горечью пробормотал кто-то. Я с удивлением поняла, что это Чаки.
Поскольку подавали тошнотворные яйца с беконом и сосиски, я почти ничего не ела, что, безусловно, было к лучшему. Я чувствовала себя такой уставшей и измочаленной, что только поздним вечером сообразила, что на завтрак не дали никаких фруктов. Ни кусочка. Ни единого ушибленного яблока, почерневшего банана, уж не говоря о богатом выборе тропических фруктов, на который я так рассчитывала.
18
Я целый день не могла войти в колею. Меня мутило, кружилась голова, и вообще, я так и не проснулась окончательно.
Мысли о Люке не оставляли ни на минуту. Я слишком устала для того, чтобы четко сформулировать что-то, но боль, подобно зуммеру, постоянно сверлила мозг. Все казалось странным и враждебным, словно я на другой планете.
После отвратительного завтрака мне пришлось отмывать от жира несколько больших сковородок. Потом я все-таки добралась до своей комнаты и посвятила минут двадцать макияжу. Руки не слушались.
При недосыпе у меня на лице проступают пятна красноватой сыпи. Их очень трудно замазать. Даже если бы я наложила на эти места тонны тонального крема, кожа все равно шелушилась бы, обнажая красноту. Несмотря на все старания, цвет лица у меня был, как у покойницы.
Я спустилась вниз, изобразив на лице вымученную улыбку, и тут же нос к носу столкнулась с Мисти О'Мэлли. У нее физиономия была весьма кислая и совершенно не накрашенная. Мое лицо напоминало глазированное яблоко. Мы друг друга стоили.
Ко мне подлетел Дон и схватил меня за рукав.
– Вы помыли руки? – взволнованно спросил он.
– Зачем?
– Потому что сейчас начнутся занятия по кулинарии! – заверещал он, выпучив глаза. – По субботам, с утра – час хобби!
Иллюзия того, что все острые углы сглажены и к моим нуждам отнесутся с пониманием, улетучилась. Я снова почувствовала себя глубоко несчастной. От урока кулинарии до, например, плетения корзин и склеивания картонных коробочек – один шаг.
– Это очень занятно, – сказал кто-то рядом, когда нас загнали в кухню и выдали нам фартуки.
– Бетти вам понравится, – пообещал мне кто-то.
Бетти, преподавательница кулинарии, оказалась ослепительной блондинкой, которая, видимо, пользовалась всеобщей любовью. Сталин, например, схватил ее в объятия и закружил в вальсе.
– Дорогуша моя! – воскликнул он. Кларенс толкнул меня локтем в бок.
– Ну разве она не прелесть? – прошептал этот полудурок. – Что за чудесные волосы!
– Ну, начнем, пожалуй! – Бетти хлопнула в ладоши.
И мы уже собрались начать, когда вдруг вошел доктор Биллингс, поманил пальцем Эймона, плотоядно поглядывавшего на кулек изюма, и увел его.
– Куда это он его? – спросила я Майка.
– Ему не разрешают печь, – пояснил Майк. – На прошлой неделе он озверел и слопал целый тазик теста… Даже испечь не успели.
Видимо, ему больно было вспоминать об этом.
– На это смотреть было невозможно! – сказал он.
– Просто жуть! – согласился Сталин, передернувшись. – Напоминало кормление зверей в зоопарке. Я потом ночь не спал.
– И где же он сейчас? – спросила я. Мне что-то не понравилась та властность, с которой увели Эймона.
– Не знаю, – пожал плечами Майк. – Вероятно, занимается чем-нибудь другим.
– Может, пиво варит, – предположил паренек Барри.
Это вызвало взрыв хохота. Они лупили себя по ляжкам и ржали:
– Пиво варит! Самое оно!
– Или… или… – Кларенс так хохотал, что не мог договорить, – или дегустирует вина, – ему наконец удалось закончить фразу.
Коричневые джемперы бились в конвульсиях. Они просто визжали от радости. Им приходилось держаться друг за друга, чтобы не упасть.
– А я бы съел миску теста, если бы мне за это разрешили дегустировать вина, – хрюкнул Майк.
Новый приступ истерического хохота.
Я не смеялась. Я мечтала лечь и заснуть надолго. И еще мне совсем не улыбалось что-нибудь выпекать. Они радостно смеялись и подкалывали друг друга, а мне хотелось умереть. Я, конечно, слышала, о чем они говорят, но их голоса как будто доносились издалека.
– Я испеку потрясающий хлеб, такой, какой я ел в Исламабаде, – пробормотал едкий Фергус.
– А у тебя есть какие-нибудь экзотические специи? – спросил Винсент.
– Нет, – признался Фергус.
– Ну тогда это будет совсем не тот хлеб, что ты ел в Тимбукту.
Фергус отвернулся, глаза его стали абсолютно пустыми.
– Видела бы меня сейчас моя женушка! Ах-ха-ха! – громыхал Сталин, отмеряя нужное количество сахарного песку. – Я дома даже чайник ни разу не вскипятил.
– Не удивительно, что она держала тебя в черном теле, – послышался голос Мисти О'Мэлли.
Все зашушукались: «О, Мисти пришла!», но весьма добродушно. Только агрессивный Винсент заметил:
– Это не потому, что он не готовил, а потому, что он ей ребра ломал.
У меня зазвенело в ушах, мне показалось, что я сейчас потеряю сознание. Нет, этого быть не может! Сталин – такой милый, дружелюбный человек. Он не мог никому ребра ломать. Должно быть, Винсент шутит. Но на сей раз никто и не подумал засмеяться. Все замолчали. Прошло довольно много времени, прежде чем разговор возобновился. Сталин же не произнес больше ни слова.
Меня по-прежнему мутило. Как после качки на корабле. К счастью. Бетти была со мной очень мила. Она спросила, что я хотела бы приготовить.
– Что-нибудь попроще, – пробормотала я.
– Как насчет булочек с кокосом? Их можно испечь с закрытыми глазами.
Это мне как раз подходило.
– Я думал об этом блюде всю неделю, – сияя, заявил Майк и указал на картинку в поваренной книге, – это татин.
– А что это такое? – поинтересовался Питер.
– Такое французское блюдо. «Перевернутый пирог» с яблоками.
– А что, нельзя его сделать неперевернутым? – поинтересовался Питер и громко расхохотался, как будто сказал что-то очень смешное.
Бетти прохаживалась по кухне: там поможет, здесь подскажет. («Хватит масла, Майк, а то у вас будет плохо с сердцем», «Нет, Фергус. Вам придется воспользоваться обычной духовкой. Правила пожарной безопасности не позволяют нам выпекать хлеб между двух кирпичей. Мне тоже очень жаль, что он будет „не настоящий". Нет, извините, но нет! Нет, Фергус, я вовсе не давлю на вас. Нет, я ничего не имею против наркоманов. Чтоб вы знали, я даже один раз попробовала покурить травку. Нет, нет, я затягивалась!»)
И как ни ужасно я себя чувствовала, было что-то успокаивающее и умиротворяющее в просеивании муки и отмеривании сахарного песку и кокосовой стружки (как это называет моя мама), в разбивании яиц (с паузами, чтобы похихикать над очередной шуткой), перемешивании всего этого в миске, раскладывании полученной клейкой массы по формочкам с выдавленными в них веточками остролиста. Я вспомнила, как маленькой девочкой помогала маме. Она тогда еще что-то пекла.
Я старалась держаться подальше от Криса, потому что знала, что он отшатнется от меня, если увидит вблизи мое лицо трупного цвета с красными пятнами. После нашего вчерашнего вечернего разговора мне стало гораздо легче противостоять тягостным мыслям о Люке. Ведь если другой мужчина стремится со мной общаться, значит, я не такая никчемная, как мне пытался внушить Люк. Я исподтишка наблюдала за Крисом, который замешивал тесто, намереваясь выпечь простой серый хлеб. Я вздохнула: если бы он такими же движениями ласкал мою грудь!
Один раз я заметила, что он разговаривает с Мисти О'Мэлли, и, видимо, она сказала что-то забавное, потому что он засмеялся. Его смех и голубая вспышка его взгляда просто обожгли меня. Это я должна была рассмешить его! Я испытала жгучую ревность, почувствовала себя отвергнутой, тут же вспомнила о том, что меня бросил Люк, и депрессия вновь накатила на меня и потащила за собой вниз.
После урока кулинарии был ланч, потом – фильм о пьяницах, потом чай. Все это я воспринимала, как дурной сон.
Что я здесь делаю? Этот вопрос периодически вспыхивал у меня в мозгу. И всякий раз я гасила его, напомнив себе о знаменитостях, очистке организма и общем великолепии Клойстерса. Но не успевала я толком порадоваться своей необыкновенной удаче, как мой взгляд недоуменно упирался в какого-нибудь невзрачного мужчину среднего возраста или в желтую обшарпанную стену, утопал в густом тумане сигаретного дыма, в тусклости всего окружающего, и все это снова возвращало меня к тому же вопросу: «Что я здесь делаю?» Все равно что носить обувь на скользкой подошве: шаг вперед – два шага назад.
Я продолжала думать, что как только закончу делать то, что сейчас вынуждена делать, займусь чем-нибудь стоящим. Но из этого ничего не получалось. Как только заканчивалось одно никчемное занятие, тут же начиналось другое. У меня не хватало сил противостоять этому. Куда легче просто следовать за стадом.
И еще у меня в голове все время вертелась какая-то мысль, которую я никак не могла поймать за хвост.
19
Днем ко мне подошел симпатичный молодой человек, которого я прежде не видела.
– Как жизнь? – спросил он. – Меня Нейлом звать. Я тоже в группе Джозефины. А вчера я к зубному ходил.
Вообще-то я бы не стала тратить время на общение с кем бы то ни было, кто представляется: «Меня Нейлом звать». Но что-то в нем было такое, что сразу к нему располагало. Приветливый, улыбчивый и очень молодой. Я сделала над собой усилие, немного распрямилась и поговорила с ним. Хотя поняла, что он женат, еще до того, как увидела обручальное кольцо у него на пальце. Дело, вероятно, было в его брюках и джемпере. Чувствовалось, что их недавно стирали и гладили. Меня обдало холодком разочарования.
– Ну и как вам тут, среди этих дефективных? – он выразительно обвел глазами собравшихся в комнате мужчин в коричневых джемперах.
Мне стало тепло и уютно. Наконец-то! Хоть один нормальный человек!
– Они ничего, – хихикнула я, – для дефективных, конечно.
– А как вам показалась Джозефина?
– Жутковатая особа, – призналась я.
– Тоже клинический случай, – кивнул он. – Вкладывает свои мысли людям в головы и заставляет своих пациентов сознаваться в том, чего они не совершали.
– Правда? То-то я смотрю, она странная какая-то.
– Да, вы это скоро на собственной шкуре почувствуете, – интригующе пообещал он. – Кстати, а вы почему здесь?
– Наркотики. – Я состроила рожу, которая должна была дать ему понять, что на самом деле со мной все в порядке.
Он понимающе усмехнулся:
– Ясно. Я и сам тут из-за якобы алкоголизма. Моя бедная глупая жена не пьет вообще и потому считает, что если я выпиваю четыре пинты в субботу вечером, то я уже алкоголик. Я и сюда-то сдался, только чтобы отвязалась. По крайней мере, теперь она наконец поймет, что со мной все в порядке.
И мы вдвоем вволю посмеялись над дуростью всех остальных.
Пару раз я замечала, что Кислая Капуста и Селин, дневная медсестра, говорят обо мне. Во время чая, перед пиршеством с жареной картошкой, Селин подошла ко мне и сказала:
– Можно вас на два слова, Рейчел?
Черные тучи собирались над моей головой. Пациенты дружно загалдели: «У-у. Рейчел, кажется, ты пролетела!» и «А можно я съем твою картошку?». Селин повела меня в сестринскую. Это было все равно что быть вызванной в учительскую в школе. Но, к моему большому удивлению, Селин вовсе не была мною недовольна.
– Вы неважно выглядите, – сказала она. – Вы весь день сегодня неважно выглядите.
– Я плохо спала, – с облегчением призналась я. – Поэтому у меня, может быть, рассеянный вид.
– Почему же вы ничего мне не сказали?
– Не знаю, – улыбнулась я. – Вероятно, я привыкла не спать по ночам, а потом паршиво себя чувствовать. На работе вообще был сущий ад… – Я резко замолчала, увидев выражение ее лица. Нет, с этой лучше было не говорить о бессонных ночах, проведенных у стойки бара.
– А почему вы плохо себя чувствовали на работе? На какой-то миг ее непринужденный тон почти обманул меня, но, к счастью, я вовремя спохватилась.
– Я по натуре не жаворонок, – бодро отрапортовала я.
Она улыбнулась. Ей хватило одного взгляда на меня, чтобы составить обо мне впечатление. Она знает, подумала я, и мне стало неуютно. Она знает обо мне все.
– По-моему, вам лучше полежать после чая, – сказала она. – Мы с дежурным врачом посоветовались и решили, что ничего страшного, если вы сегодня вечером пропустите игры.
– Какие игры?
– По субботам у нас вечером бывают игры: музыкальные стулья, твистер, красный пират и другие.
Неужели она это серьезно? С ума сойти!
– Это очень забавно и увлекательно, – улыбнулась она.
«Бедная ты, скучная женщина, – подумала я, – вот как ты понимаешь развлечения!»
– Это дает возможность выпустить пар, – продолжала она. – В это время на отделении нет ни дежурных врачей, ни сестер, так что пациенты могут чувствовать себя совершенно свободно…
Когда она это сказала, я поняла, какая мысль преследовала меня весь день: пациентов почти никогда не оставляли одних. Даже во время еды всегда присутствовал кто-нибудь из персонала. Они просто тихо сидели с нами.
– Итак, после чая – в постель, – распорядилась Селин.
А может, мне сначала сделают массаж или позволят провести некоторое время в солярии?
– А нельзя ли мне… – робко начала я.
– В постель, – твердо сказала она. – Чай, а после чая – в постель. Вы устали, а мы вовсе не хотим, чтобы вы заболели.
Это было неправильно – оказаться в постели в семь часов в субботний вечер. В это время я обычно еще только поднималась после предыдущей бурной ночи (особенно если накануне засиживались допоздна и кокаин попадался качественный).
Ощущение полной изоляции, оторванности от всех, которое я испытывала весь день, еще усилилось. Сидя в постели, я вяло перелистывала журналы Чаки, в окно барабанил дождь, и стекло в облупленной раме дребезжало от ветра. Мне было одиноко и страшно. И еще было чувство поражения, потери. В субботний вечер положено наряжаться и идти развлекаться. А я проводила его в постели.
Но самой большой бедой был Люк. Никогда в жизни я еще не чувствовала себя столь беспомощной. Я была уверена, что сегодня он пойдет развлекаться и прекрасно проведет время без меня. Он даже может – у меня все задрожало внутри при этой мысли – он даже может встретить другую девушку. И привести ее к себе… И с ней…
От этой мысли меня охватило почти непреодолимое желание вскочить с кровати, напялить на себя первые попавшиеся тряпки и как-нибудь добраться до Нью-Йорка, чтобы помешать ему. Я лихорадочно схватила пригоршню «Принглз» и запихнула их в рот. «Принглз» меня несколько утешили. Их дал мне Нейл, узнав, что меня отсылают в постель. Я намеревалась съесть лишь несколько штучек, но в результате наелась до отвала. Мне вообще трудно заснуть, когда в доме есть доступная вкусная еда.
Конечно, я предпочла бы пару таблеток снотворного. Или валиума. В общем, чего-нибудь, что избавило бы меня от ужасного беспокойства, которое так терзало меня. Это было бесчеловечно – заставить меня без всяких лекарств преодолевать столь ужасную душевную боль. Никто не заслуживает таких страданий! И в нормальном мире, в том, который за стенами Клойстерса, никто не стал бы так страдать. Там просто приняли бы таблетку. Но у них ведь здесь культ воздержания.
Разумеется, я понимала, что жестоко было бы заставлять настоящих наркоманов обходиться без наркотиков, разрешив их людям вроде меня, то есть тем, у кого особых проблем нет. Это значило бы искушать и дразнить их. И все же…
Снизу доносился смех, громкие голоса, стук, топот. Там, прямо подо мной, играли в эти самые музыкальные стулья или еще во что-нибудь. Чаки пришла раскрасневшаяся и оживленная. Но ее хорошее настроение длилось недолго.
– Что-то я сегодня не видела тебя на мессе, – сказала она, поджав губы. (Каждую субботу приходил священник и служил мессу для желающих.)
– Верно. Меня там не было, – жизнерадостно подтвердила я.
Она сверкнула на меня глазами, а я нагло улыбнулась ей в лицо. Тогда она воинственно оседлала очередного своего любимого конька. На этот раз главным злом были объявлены работающие матери. Я демонстративно натянула одеяло на голову и объявила:
– Спокойной ночи.
Но на Чаки это не подействовало. Она должна была выговориться, и ее совершенно не волновало, слушают ее или нет.
– …И вот муж приходит домой после трудового дня в офисе… или в салоне красоты… – тут она позволила себе лукаво подмигнуть, – и что же он видит? В доме бедлам, дети орут…
– …обеда нет, – продолжала я из-под одеяла, надеясь сбить ее с мысли.
– Именно так, Рейчел, – она была приятно удивлена. – Нет обеда!
– …рубашки не выглажены, – продолжала я.
– Да, верно, рубашки не вы…
– …дети возвращаются из школы в пустой, холодный дом…
– Вот именно…
–.. жуют чипсы и печенье вместо горячей еды…
– Да-да…
– …смотрят по телику всякую порнографию, вследствие чего начинают трахаться с кем попало, потом поджигают дом, а так как поблизости нет матери, которая остановила бы их, то все… погибают!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56