Нас здесь столько, говорила она, ты даже вообразить не можешь,
сколько нас здесь внизу - миллиарды и миллиарды, представляешь, некоторые из
них попали сюда еще во времена сотворения мира. В какую сторону ни
повернись, обязательно на кого-нибудь натолкнешься, потому что все здесь
заполнено. Но как выглядит это место? спрашивал я. Там есть поляны? Есть
растения, дома, реки? Что там у вас есть? Улицы с прохожими, автомобили,
трамваи и все остальное? Или там у вас пустыня, сплошной песок? Здесь
темнота, чернота, говорила Мириам, ничего не видно, мы даже друг друга не
видим. Послушай, куда же это ты попала, говорил я, как называется место, где
ты находишься? У него нет названия, говорила Мириам, а если и есть, нам оно
неизвестно, мы ничего не знаем и ничего не видим, время от времени
кто-нибудь, оступившись, срывается вниз, слышны крики падающих, потом и
крики перестают доноситься, такая там глубина. И тогда освобождается место
для вновь прибывших. Потому-то мы и цепляемся друг за друга: боимся
сорваться вниз, но время от времени все равно кто-нибудь падает. Тогда мы
поворачиваем в другую сторону, движемся в другом направлении. Но куда вы
идете, говорил я, почему не стоите на месте? Мы все время в движении,
отвечала Мириам, но не знаю для чего. Идем и идем, все никак не остановимся,
и никогда не отдыхаем. Каждый в своей группе, а рядом с его группой -
другая, а за ней еще и еще. Каждая группа движется сама по себе, и, те, кто
идут впереди, первыми срываются в провалы. Значит, говорил я себе, это
должно быть что-то вроде чистилища, в общем, место, где души умерших
приговорены к постоянному хождению. Неужели Мириам попала в такое странное
чистилище, откуда души спускаются все ниже и ниже, пока не окажутся в Аду?
Здесь сплошная борьба, говорила Мириам, все стараются держаться сзади,
но так, чтобы соседи не заметили. Там у вас внизу, наверно, такая же
неразбериха, как и здесь у нас, говорил я, но ты должна быть осторожной, не
исключено, что за вами следят, а вы не замечаете, не может же быть там так,
как у нас: что-то происходит, и никто ничего не замечает, а если случайно
кто-то что-то заметит, то все равно сразу забудет. Ты уж старайся не
раздражать своих соседей, говорил я, потому что это невыгодно. Вот, опять
кто-то сорвался, говорила Мириам, из провала доносятся крики. Скоро впереди
группы окажусь я, скоро наступит мой черед, говорила Мириам.
Бедная Мириам. Мне холодно, говорила она, здесь ледяной холод. Так что
же получается, говорил я, у вас есть только душа или еще что-нибудь при ней?
В общем, есть у вас тело с головой и руками, есть ноги, чтобы ходить? Не
знаю, отвечала Мириам, право, не знаю, но думаю, что у нас ничего этого нет.
- Donner Wetter!(*Немецкое ругательство) говорил я, как же ты тогда
ухитряешься мерзнуть? Нет, Мириам, по-моему, ты ошибаешься, у тебя должны
быть ноги, говорил я, я чувствую, как они замерзли, ну-ка, дай потрогать
руки. И руки ледяные. Пальтишко, которое ты прихватила с собой, слишком
легкое, и даже перчаток у тебя нет. Тебе бы хорошую меховую шубу и шерстяную
муфту, чтобы руки согреть. Ноги у тебя как ледышки, говорил я, тебе бы пару
туфель на толстой подошве без каблуков, я знаю, тебе не нравятся туфли на
низком каблуке, но в темноте их же никто не увидит.
А пока попробуй просунуть под кофточку газету, послушай меня, я знаю,
как бороться с холодом. Газета не пропускает воздуха и сохраняет тепло тела.
Хвост? Ты сказала "хвост"? Во что же ты превратилась, Мириам? Что там у вас
делается? Повтори, я не совсем понял. Может, ты пошутила? Почему ты не
отвечаешь? Я не слышу тебя, Мириам, говори громче.
Газету здесь не найдешь, жаловалась Мириам, здесь нет ничего, о чем
говорил ты, - ни меховых шуб, ни шерстяных муфт, ни туфель на толстой
подошве. Почему бы тебе не принести мне все это сюда? Тогда ты заодно мог бы
попросить у меня прощения за свой поступок. Минутку, говорил я, я же не знаю
дороги, не знаю, как туда попасть, а попав, не смогу тебя найти. Приходи,
говорила Мириам, спускайся сюда, увидишь, где-нибудь мы еще встретимся.
Ты напугала меня, Мириам, этой историей с хвостом. Скажи, что ты
пошутила, скажи, что это была просто шутка. Спускайся сюда, говорила Мириам.
Впечатление было такое, что теперь она командует мной. Нельзя обижать
умерших, говорил я себе. Не могу же я явиться туда вот так, ни с того ни с
сего, говорил я, не думай, что я трушу, но вдруг мне не удастся тебя найти?
Тогда найду тебя я, говорила Мириам, не беспокойся, приходи.
Дай мне подумать, говорил я, когда я решусь, мы с тобой договоримся о
встрече, но только не так сразу. не сейчас, у меня тут уйма всяких забот, я
должен как-то подготовиться перед уходом, привести в порядок свои дела,
магазин и все остальное. Не тяни, говорила Мириам, я умираю от тоски, здесь
такая скучища. Попробуй думать о чем-нибудь другом, говорил я, делай, как
делаю я, оставшись один. Я научился этому во время войны. Представь себе,
что ты оказалась в холодном и темном подземном убежище с людьми, которых ты
не знаешь и с которыми не можешь разговаривать, потому что они иностранцы и
их язык тебе непонятен. Я научился сам себе составлять компанию в темном и
холодном убежище среди незнакомых людей, говоривших на непонятном языке. А в
это время у нас над головой рвались бомбы. Да, я знаю, отвечала Мириам, но
здесь все по-другому, те, кто окружают меня, вообще не говорят ни на каком
языке, они кричат - это да, но никогда не разговаривают, не плачут, не
смеются, какой уж тут смех. Не думай об этом, говорил я, смех полезен всем,
даже здесь, у нас.
Ну вот, говорила Мириам, вот наступил мой черед, теперь я иду впереди
группы и первая упаду вниз. Ты пока не волнуйся, говорил я, держись за свое
место, увидишь, я скоро приду, а пока старайся не наживать себе врагов среди
своих соседей, ведь они теперь станут твоими вековечными врагами. Давай
рассуждать спокойно, говорил я, впереди у тебя столько времени. Времени?
говорила Мириам, здесь нет времени, нет ни часов, ни минут, нет даже дней и
недель, ничего нет. Странно, говорил я, как это может быть? Не понимаю. В
темноте времени не существует, говорила Мириам.
Да, говорил я, в таком случае тебе там действительно плохо. Ужасное
место, говорил я. Даже так его назвать нельзя, говорила Мириам, мы же его не
видим, может, здесь очень даже красиво, но нам не видно. Здесь есть провалы
и очень холодно, но в остальном - место как место. Никак не могу понять,
говорил я, почему вы падаете вниз, в эти самые провалы. Выходит, у вас есть
вес и вы не можете удерживаться в воздухе, значит, и там есть сила земного
притяжения и она тянет вас вниз. Выходит, летать не можете даже вы. Мы так
слабы, говорила Мириам, что с трудом держимся на ногах, и именно поэтому все
время цепляемся друг за друга. Ты обещал мне меховую шубу. Принеси. И
шерстяную муфту, чтобы я могла согреть руки. И еще пару шерстяных чулок, да
смотри же, не заставляй себя ждать, приходи скорее. Конечно, я приду,
говорил я, но имей терпение, потому что нетерпеливость до добра не доводит.
Приходи скорее, говорила она, я жду тебя, жду.
Время от времени Мириам принималась кричать, ее крики долетали до меня
словно из глубины земли и отзывались во мне болью, меня трясло от них, как
при землетрясении, это было что-то ужасное. А кричала она, когда прилетали
летучие мыши. Летучие мыши, кричала Мириам, вот они, вот! Скорее, скорее
сюда! Но это невозможно, отвечал я, нельзя же явиться к вам так вот сразу.
Спокойнее, спокойнее, говорил я. Я слышу, как они летают вокруг и хлопают
крыльями, они уже здесь! кричала Мириам. Летучие мыши никому не причиняют
зла, говорил я, это безвредные твари, и нечего их бояться. Они вцепляются в
волосы, кричала Мириам, у них мохнатые лапы и мохнатая голова, они как
крысы, это ужасно!
Глупости, говорил я. Все эти истории с летучими мышами, которые
вцепляются женщинам в волосы, рассказывают девчонкам, чтобы они не шатались
по ночам. Народное поверье, и больше ничего. На помощь! кричала Мириам, вот
они, вот они! Когда они вцепляются в волосы, говорила Мириам, никто не может
оторвать их, у многих женщин в волосах запуталась летучая мышь, и некому
вытащить ее, приходится ждать, когда она умрет, только тогда ее можно
отцепить. Но зачем летучим мышам все это нужно? У летучих мышей, говорил я,
есть своеобразный локатор, с его помощью они как бы видят. К тому же, уверяю
тебя, летучие мыши безвредные существа, они, как и обыкновенные мыши, никому
не причиняют зла.
Нет, они ненавидят нас, говорила Мириам, потому что мы здесь отнимаем у
них место. Они первые поселились внизу, тогда еще здесь никого не было. Они
могли спокойно летать куда угодно, а теперь здесь мы, и еще такую сутолоку
устроили, никогда не стоим на месте, летучие мыши слышат крики падающих в
провалы. С тех пор как мы здесь, у них нет покоя, и потому они нас
ненавидят. Вот она, кричала Мириам, я коснулась ее рукой, она кружит надо
мной, она самая большая из всех: я слышу, как она тяжело хлопает крыльями.
Спокойно, говорил я, спокойно, не надо терять голову, этим делу не поможешь.
Я, конечно, приду, приду, но прежде чем пуститься в такое путешествие,
надо узнать столько вещей. Кто там у вас, к примеру, командует? Должен же
кто-то вами командовать? Или вы ходите как бог на душу положит? Я знаю, что
везде и всегда кто-нибудь командует. Я не могу так долго разговаривать,
отвечала Мириам, я так слаба, и мы очень далеко, мне страшно трудно говорить
на таком расстоянии. А вот это, по-моему, предлог, просто предлог, говорил
я, у меня впечатление, что кто-то там за вами все-таки следит и не разрешает
разговаривать. Я устала, говорила Мириам.
Кстати, чем вы питаетесь? Вы вообще едите? Кто вас кормит? Мне очень
трудно разговаривать на таком расстоянии, кричала она, а если я сорвусь
вниз, то станет еще труднее, так как расстояние увеличится.
Кстати, говорил я, как вы там организованы? Мужчины отдельно, женщины
отдельно, или вы ходите все вместе без разбора? За тобой кто-нибудь
ухаживает? Как вообще у вас там, внизу, с этим? Как обстоит дело между
мужчинами и женщинами? Ничего этого нет, отвечала Мириам, и перестань
задавать такие вопросы. Тогда я переходил на другую тему. Скажи-ка, говорил
я, есть там среди вас знакомые или знаменитости? Киноактеры, например, ну,
скажем, Тайрон Пауэр? Вот недавно умер папа. Ты случайно не слыхала, он тоже
там, с вами? Или его поместили в особое место? Ничего на этот счет не
слыхала? Нет? Приходи сюда сам и не задавай столько вопросов-, говорила
Мириам, и по голосу чувствовалось, что она начинает сердиться. Почему она
больше не отвечает? Наверное, и впрямь на меня рассердилась, говорил я себе.
Да, Мириам мне больше не отвечала.
Сведения о шаре. Новенькая сверкающая машина въехала во двор
предприятия на виа Салариа. Она была шарообразная: увидев ее, все просто
обалдели. Это была самая прекрасная и самая совершенная машина из всех,
какие только существовали на свете, но никто не знал, каково ее
предназначение, для чего она.
Машина была совершенна - вот что главное. Говорили, что она, машина,
может производить другие машины, такие же совершенные, но не исключено, что
люди преувеличивали. Вскоре руководителей предприятия, рассыпавшихся в
похвалах машине, стали одолевать сомнения. Первым делом они начали
критиковать ее форму, потом дошли до того, что стали опасаться, как бы
машина не взорвалась. Кто-то даже утверждал, будто от нее воняет. В общем,
чего только о ней не говорили! Как водится, дело не обошлось без газет.
Какая-то вечерняя газета писала, что машине не хватает человечности. Одного
этого утверждения уже было достаточно, чтобы ее дискредитировать. Как-то
ночью машину выволокли на идущую под горку улицу и подтолкнули. В конце
концов она оказалась на дне канала, где и лежит до сих пор. Узнав об этом,
конструктор машины перерезал себе вены бритвенным лезвием. Сегодня о
шарообразной машине все забыли, никто о ней больше не говорит. Но может, про
нее все-таки еще вспомнят?
Глава 14
Я, нижеподписавшийся, признаю, что действовал в здравом уме и ясной
памяти.
Полицейский комиссар сидел за своей старенькой черной машинкой
"Оливетти" в зале с высоченными сводчатыми потолками и бело-золотой
лепниной, изображавшей ангелов с трубами и крылышками. Улыбающиеся ангелы
роились над окнами, дверьми и вокруг зеленых стенных панелей. У комиссара
был хриплый, огрубевший от курения голос, зато у ангельских труб звук был
чистый и светлый, и их музыка, перекрывавшая слова комиссара, уносила меня
куда-то далеко-далеко, заглушая мысли о признании. А я ведь пришел именно
для того, чтобы признаться. Комиссар вырвал из каретки лист бумаги, заменил
его другим, в верхнем правом углу поставил дату. Он писал, повторяя вслух
каждое слово и не отрывая глаз от листа. Дело подвигалось медленно, с
трудом.
- Давайте по порядку, - говорил он. - Так когда же имел место этот
факт? "Я, нижеподписавшийся, заявляю, что факт этот произошел вскоре после
двадцати четырех часов вышеуказанного дня, запятая, в вышеуказанном месте".
Но у нас с вами нет ничего вышеуказанного, - говорил он, - так что опять
придется начинать все сначала.
Комиссар поднял глаза и, прежде чем вставить в машинку новый лист,
долго смотрел на меня.
- Вы признаетесь в содеянном, - говорил он, - но содеянные вами факты
слишком запутаны, не прояснив их, я ничего не могу запротоколировать. Они
запутаны по своей сути, понимаете? Вы состояли в связи с указанной женщиной?
Какого рода была эта связь? Надо уточнить. Иначе, что я напишу? Вы меня
понимаете?
Я прекрасно его понимал и говорил:
- Готов ответить на все ваши вопросы.
- За истекший месяц в Риме не зарегистрировано ни единого случая
исчезновения девушки, - говорил он.
- Предположим, - говорил я.
- Нет, тут необходима точность, - говорил он. - Факты нужны, факты.
- Допустим, что я бросил ее труп в Тибр, - выпалил я, чтобы он не успел
меня перебить.
Комиссар снова поднял глаза и посмотрел на меня, а я поднял свои, чтобы
посмотреть на ангелов с трубами и крылышками. Звуки их труб сливались с
шумом уличного движения на Корсо Витторио, забитом машинами и мотоциклами.
Окна были открыты.
- Нельзя ли закрыть окна?
Комиссар вызвал дневального и велел ему закрыть окна.
- Давайте по порядку, - сказал он. - Итак... "поддерживал любовную
связь с жертвой, запятая, но не помнит ее анкетных данных".
- Совершенно верно, - подтвердил я.
- Может, жертва была женщиной, скажем, легкого поведения?
Это он о Мириам!
- Жертва была ангелом, - сказал я, - вы знаете, что такое ангелы?
- Тогда так, - сказал комиссар, печатая на своей старой черной
"Оливетти", - тогда, значит, жертва не была женщиной легкого поведения.
- Она была ангелом. Можно написать, что она была ангелом?
- В протоколе - нельзя, - сказал комиссар и снова посмотрел на меня. -
Пошли дальше.
- Две капли на стакан воды. Действие мгновенное, потеря сознания,
смерть. - Я говорил, как живая телеграмма, то есть телеграфным стилем.
- Две капли чего? "Нижеподписавшийся утверждает, что он не помнит". Это
странно, - сказал комиссар.
Я все время сбивался, говорил не то и не о том, терял мысль и снова
находил ее, старался изъясняться убедительно, но фразы у меня получались
какие-то уродливые, неуверенные и слишком короткие, да, слишком короткие, не
связанные между собой. Мне было мучительно трудно. Какая путаница, какое
вавилонское столпотворение мыслей! Моя речь подчинялась закону притяжения,
как все предметы на нашей Земле, ей нужен был изначальный толчок, чтобы
одолеть земное притяжение. Начиная что-то говорить, я спешил выпалить все
сразу, чтобы вполне использовать первоначальный импульс, пока речь моя не
начала снова угасать. Потому что у речи тоже есть такая особенность -
угасать, и нужно долго упражняться, чтобы достичь равновесия между
изначальным толчком и силой притяжения. Все это я пытался объяснить
комиссару.
- Есть люди, - говорил я, - которые могут развивать свою мысль, не
переводя дыхания, и прекрасно удерживают равновесие. Я же сразу резко
забираю вверх, а потом начинаю опускаться все ниже и ниже. Я вообще человек
молчаливый, а молчание - враг слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
сколько нас здесь внизу - миллиарды и миллиарды, представляешь, некоторые из
них попали сюда еще во времена сотворения мира. В какую сторону ни
повернись, обязательно на кого-нибудь натолкнешься, потому что все здесь
заполнено. Но как выглядит это место? спрашивал я. Там есть поляны? Есть
растения, дома, реки? Что там у вас есть? Улицы с прохожими, автомобили,
трамваи и все остальное? Или там у вас пустыня, сплошной песок? Здесь
темнота, чернота, говорила Мириам, ничего не видно, мы даже друг друга не
видим. Послушай, куда же это ты попала, говорил я, как называется место, где
ты находишься? У него нет названия, говорила Мириам, а если и есть, нам оно
неизвестно, мы ничего не знаем и ничего не видим, время от времени
кто-нибудь, оступившись, срывается вниз, слышны крики падающих, потом и
крики перестают доноситься, такая там глубина. И тогда освобождается место
для вновь прибывших. Потому-то мы и цепляемся друг за друга: боимся
сорваться вниз, но время от времени все равно кто-нибудь падает. Тогда мы
поворачиваем в другую сторону, движемся в другом направлении. Но куда вы
идете, говорил я, почему не стоите на месте? Мы все время в движении,
отвечала Мириам, но не знаю для чего. Идем и идем, все никак не остановимся,
и никогда не отдыхаем. Каждый в своей группе, а рядом с его группой -
другая, а за ней еще и еще. Каждая группа движется сама по себе, и, те, кто
идут впереди, первыми срываются в провалы. Значит, говорил я себе, это
должно быть что-то вроде чистилища, в общем, место, где души умерших
приговорены к постоянному хождению. Неужели Мириам попала в такое странное
чистилище, откуда души спускаются все ниже и ниже, пока не окажутся в Аду?
Здесь сплошная борьба, говорила Мириам, все стараются держаться сзади,
но так, чтобы соседи не заметили. Там у вас внизу, наверно, такая же
неразбериха, как и здесь у нас, говорил я, но ты должна быть осторожной, не
исключено, что за вами следят, а вы не замечаете, не может же быть там так,
как у нас: что-то происходит, и никто ничего не замечает, а если случайно
кто-то что-то заметит, то все равно сразу забудет. Ты уж старайся не
раздражать своих соседей, говорил я, потому что это невыгодно. Вот, опять
кто-то сорвался, говорила Мириам, из провала доносятся крики. Скоро впереди
группы окажусь я, скоро наступит мой черед, говорила Мириам.
Бедная Мириам. Мне холодно, говорила она, здесь ледяной холод. Так что
же получается, говорил я, у вас есть только душа или еще что-нибудь при ней?
В общем, есть у вас тело с головой и руками, есть ноги, чтобы ходить? Не
знаю, отвечала Мириам, право, не знаю, но думаю, что у нас ничего этого нет.
- Donner Wetter!(*Немецкое ругательство) говорил я, как же ты тогда
ухитряешься мерзнуть? Нет, Мириам, по-моему, ты ошибаешься, у тебя должны
быть ноги, говорил я, я чувствую, как они замерзли, ну-ка, дай потрогать
руки. И руки ледяные. Пальтишко, которое ты прихватила с собой, слишком
легкое, и даже перчаток у тебя нет. Тебе бы хорошую меховую шубу и шерстяную
муфту, чтобы руки согреть. Ноги у тебя как ледышки, говорил я, тебе бы пару
туфель на толстой подошве без каблуков, я знаю, тебе не нравятся туфли на
низком каблуке, но в темноте их же никто не увидит.
А пока попробуй просунуть под кофточку газету, послушай меня, я знаю,
как бороться с холодом. Газета не пропускает воздуха и сохраняет тепло тела.
Хвост? Ты сказала "хвост"? Во что же ты превратилась, Мириам? Что там у вас
делается? Повтори, я не совсем понял. Может, ты пошутила? Почему ты не
отвечаешь? Я не слышу тебя, Мириам, говори громче.
Газету здесь не найдешь, жаловалась Мириам, здесь нет ничего, о чем
говорил ты, - ни меховых шуб, ни шерстяных муфт, ни туфель на толстой
подошве. Почему бы тебе не принести мне все это сюда? Тогда ты заодно мог бы
попросить у меня прощения за свой поступок. Минутку, говорил я, я же не знаю
дороги, не знаю, как туда попасть, а попав, не смогу тебя найти. Приходи,
говорила Мириам, спускайся сюда, увидишь, где-нибудь мы еще встретимся.
Ты напугала меня, Мириам, этой историей с хвостом. Скажи, что ты
пошутила, скажи, что это была просто шутка. Спускайся сюда, говорила Мириам.
Впечатление было такое, что теперь она командует мной. Нельзя обижать
умерших, говорил я себе. Не могу же я явиться туда вот так, ни с того ни с
сего, говорил я, не думай, что я трушу, но вдруг мне не удастся тебя найти?
Тогда найду тебя я, говорила Мириам, не беспокойся, приходи.
Дай мне подумать, говорил я, когда я решусь, мы с тобой договоримся о
встрече, но только не так сразу. не сейчас, у меня тут уйма всяких забот, я
должен как-то подготовиться перед уходом, привести в порядок свои дела,
магазин и все остальное. Не тяни, говорила Мириам, я умираю от тоски, здесь
такая скучища. Попробуй думать о чем-нибудь другом, говорил я, делай, как
делаю я, оставшись один. Я научился этому во время войны. Представь себе,
что ты оказалась в холодном и темном подземном убежище с людьми, которых ты
не знаешь и с которыми не можешь разговаривать, потому что они иностранцы и
их язык тебе непонятен. Я научился сам себе составлять компанию в темном и
холодном убежище среди незнакомых людей, говоривших на непонятном языке. А в
это время у нас над головой рвались бомбы. Да, я знаю, отвечала Мириам, но
здесь все по-другому, те, кто окружают меня, вообще не говорят ни на каком
языке, они кричат - это да, но никогда не разговаривают, не плачут, не
смеются, какой уж тут смех. Не думай об этом, говорил я, смех полезен всем,
даже здесь, у нас.
Ну вот, говорила Мириам, вот наступил мой черед, теперь я иду впереди
группы и первая упаду вниз. Ты пока не волнуйся, говорил я, держись за свое
место, увидишь, я скоро приду, а пока старайся не наживать себе врагов среди
своих соседей, ведь они теперь станут твоими вековечными врагами. Давай
рассуждать спокойно, говорил я, впереди у тебя столько времени. Времени?
говорила Мириам, здесь нет времени, нет ни часов, ни минут, нет даже дней и
недель, ничего нет. Странно, говорил я, как это может быть? Не понимаю. В
темноте времени не существует, говорила Мириам.
Да, говорил я, в таком случае тебе там действительно плохо. Ужасное
место, говорил я. Даже так его назвать нельзя, говорила Мириам, мы же его не
видим, может, здесь очень даже красиво, но нам не видно. Здесь есть провалы
и очень холодно, но в остальном - место как место. Никак не могу понять,
говорил я, почему вы падаете вниз, в эти самые провалы. Выходит, у вас есть
вес и вы не можете удерживаться в воздухе, значит, и там есть сила земного
притяжения и она тянет вас вниз. Выходит, летать не можете даже вы. Мы так
слабы, говорила Мириам, что с трудом держимся на ногах, и именно поэтому все
время цепляемся друг за друга. Ты обещал мне меховую шубу. Принеси. И
шерстяную муфту, чтобы я могла согреть руки. И еще пару шерстяных чулок, да
смотри же, не заставляй себя ждать, приходи скорее. Конечно, я приду,
говорил я, но имей терпение, потому что нетерпеливость до добра не доводит.
Приходи скорее, говорила она, я жду тебя, жду.
Время от времени Мириам принималась кричать, ее крики долетали до меня
словно из глубины земли и отзывались во мне болью, меня трясло от них, как
при землетрясении, это было что-то ужасное. А кричала она, когда прилетали
летучие мыши. Летучие мыши, кричала Мириам, вот они, вот! Скорее, скорее
сюда! Но это невозможно, отвечал я, нельзя же явиться к вам так вот сразу.
Спокойнее, спокойнее, говорил я. Я слышу, как они летают вокруг и хлопают
крыльями, они уже здесь! кричала Мириам. Летучие мыши никому не причиняют
зла, говорил я, это безвредные твари, и нечего их бояться. Они вцепляются в
волосы, кричала Мириам, у них мохнатые лапы и мохнатая голова, они как
крысы, это ужасно!
Глупости, говорил я. Все эти истории с летучими мышами, которые
вцепляются женщинам в волосы, рассказывают девчонкам, чтобы они не шатались
по ночам. Народное поверье, и больше ничего. На помощь! кричала Мириам, вот
они, вот они! Когда они вцепляются в волосы, говорила Мириам, никто не может
оторвать их, у многих женщин в волосах запуталась летучая мышь, и некому
вытащить ее, приходится ждать, когда она умрет, только тогда ее можно
отцепить. Но зачем летучим мышам все это нужно? У летучих мышей, говорил я,
есть своеобразный локатор, с его помощью они как бы видят. К тому же, уверяю
тебя, летучие мыши безвредные существа, они, как и обыкновенные мыши, никому
не причиняют зла.
Нет, они ненавидят нас, говорила Мириам, потому что мы здесь отнимаем у
них место. Они первые поселились внизу, тогда еще здесь никого не было. Они
могли спокойно летать куда угодно, а теперь здесь мы, и еще такую сутолоку
устроили, никогда не стоим на месте, летучие мыши слышат крики падающих в
провалы. С тех пор как мы здесь, у них нет покоя, и потому они нас
ненавидят. Вот она, кричала Мириам, я коснулась ее рукой, она кружит надо
мной, она самая большая из всех: я слышу, как она тяжело хлопает крыльями.
Спокойно, говорил я, спокойно, не надо терять голову, этим делу не поможешь.
Я, конечно, приду, приду, но прежде чем пуститься в такое путешествие,
надо узнать столько вещей. Кто там у вас, к примеру, командует? Должен же
кто-то вами командовать? Или вы ходите как бог на душу положит? Я знаю, что
везде и всегда кто-нибудь командует. Я не могу так долго разговаривать,
отвечала Мириам, я так слаба, и мы очень далеко, мне страшно трудно говорить
на таком расстоянии. А вот это, по-моему, предлог, просто предлог, говорил
я, у меня впечатление, что кто-то там за вами все-таки следит и не разрешает
разговаривать. Я устала, говорила Мириам.
Кстати, чем вы питаетесь? Вы вообще едите? Кто вас кормит? Мне очень
трудно разговаривать на таком расстоянии, кричала она, а если я сорвусь
вниз, то станет еще труднее, так как расстояние увеличится.
Кстати, говорил я, как вы там организованы? Мужчины отдельно, женщины
отдельно, или вы ходите все вместе без разбора? За тобой кто-нибудь
ухаживает? Как вообще у вас там, внизу, с этим? Как обстоит дело между
мужчинами и женщинами? Ничего этого нет, отвечала Мириам, и перестань
задавать такие вопросы. Тогда я переходил на другую тему. Скажи-ка, говорил
я, есть там среди вас знакомые или знаменитости? Киноактеры, например, ну,
скажем, Тайрон Пауэр? Вот недавно умер папа. Ты случайно не слыхала, он тоже
там, с вами? Или его поместили в особое место? Ничего на этот счет не
слыхала? Нет? Приходи сюда сам и не задавай столько вопросов-, говорила
Мириам, и по голосу чувствовалось, что она начинает сердиться. Почему она
больше не отвечает? Наверное, и впрямь на меня рассердилась, говорил я себе.
Да, Мириам мне больше не отвечала.
Сведения о шаре. Новенькая сверкающая машина въехала во двор
предприятия на виа Салариа. Она была шарообразная: увидев ее, все просто
обалдели. Это была самая прекрасная и самая совершенная машина из всех,
какие только существовали на свете, но никто не знал, каково ее
предназначение, для чего она.
Машина была совершенна - вот что главное. Говорили, что она, машина,
может производить другие машины, такие же совершенные, но не исключено, что
люди преувеличивали. Вскоре руководителей предприятия, рассыпавшихся в
похвалах машине, стали одолевать сомнения. Первым делом они начали
критиковать ее форму, потом дошли до того, что стали опасаться, как бы
машина не взорвалась. Кто-то даже утверждал, будто от нее воняет. В общем,
чего только о ней не говорили! Как водится, дело не обошлось без газет.
Какая-то вечерняя газета писала, что машине не хватает человечности. Одного
этого утверждения уже было достаточно, чтобы ее дискредитировать. Как-то
ночью машину выволокли на идущую под горку улицу и подтолкнули. В конце
концов она оказалась на дне канала, где и лежит до сих пор. Узнав об этом,
конструктор машины перерезал себе вены бритвенным лезвием. Сегодня о
шарообразной машине все забыли, никто о ней больше не говорит. Но может, про
нее все-таки еще вспомнят?
Глава 14
Я, нижеподписавшийся, признаю, что действовал в здравом уме и ясной
памяти.
Полицейский комиссар сидел за своей старенькой черной машинкой
"Оливетти" в зале с высоченными сводчатыми потолками и бело-золотой
лепниной, изображавшей ангелов с трубами и крылышками. Улыбающиеся ангелы
роились над окнами, дверьми и вокруг зеленых стенных панелей. У комиссара
был хриплый, огрубевший от курения голос, зато у ангельских труб звук был
чистый и светлый, и их музыка, перекрывавшая слова комиссара, уносила меня
куда-то далеко-далеко, заглушая мысли о признании. А я ведь пришел именно
для того, чтобы признаться. Комиссар вырвал из каретки лист бумаги, заменил
его другим, в верхнем правом углу поставил дату. Он писал, повторяя вслух
каждое слово и не отрывая глаз от листа. Дело подвигалось медленно, с
трудом.
- Давайте по порядку, - говорил он. - Так когда же имел место этот
факт? "Я, нижеподписавшийся, заявляю, что факт этот произошел вскоре после
двадцати четырех часов вышеуказанного дня, запятая, в вышеуказанном месте".
Но у нас с вами нет ничего вышеуказанного, - говорил он, - так что опять
придется начинать все сначала.
Комиссар поднял глаза и, прежде чем вставить в машинку новый лист,
долго смотрел на меня.
- Вы признаетесь в содеянном, - говорил он, - но содеянные вами факты
слишком запутаны, не прояснив их, я ничего не могу запротоколировать. Они
запутаны по своей сути, понимаете? Вы состояли в связи с указанной женщиной?
Какого рода была эта связь? Надо уточнить. Иначе, что я напишу? Вы меня
понимаете?
Я прекрасно его понимал и говорил:
- Готов ответить на все ваши вопросы.
- За истекший месяц в Риме не зарегистрировано ни единого случая
исчезновения девушки, - говорил он.
- Предположим, - говорил я.
- Нет, тут необходима точность, - говорил он. - Факты нужны, факты.
- Допустим, что я бросил ее труп в Тибр, - выпалил я, чтобы он не успел
меня перебить.
Комиссар снова поднял глаза и посмотрел на меня, а я поднял свои, чтобы
посмотреть на ангелов с трубами и крылышками. Звуки их труб сливались с
шумом уличного движения на Корсо Витторио, забитом машинами и мотоциклами.
Окна были открыты.
- Нельзя ли закрыть окна?
Комиссар вызвал дневального и велел ему закрыть окна.
- Давайте по порядку, - сказал он. - Итак... "поддерживал любовную
связь с жертвой, запятая, но не помнит ее анкетных данных".
- Совершенно верно, - подтвердил я.
- Может, жертва была женщиной, скажем, легкого поведения?
Это он о Мириам!
- Жертва была ангелом, - сказал я, - вы знаете, что такое ангелы?
- Тогда так, - сказал комиссар, печатая на своей старой черной
"Оливетти", - тогда, значит, жертва не была женщиной легкого поведения.
- Она была ангелом. Можно написать, что она была ангелом?
- В протоколе - нельзя, - сказал комиссар и снова посмотрел на меня. -
Пошли дальше.
- Две капли на стакан воды. Действие мгновенное, потеря сознания,
смерть. - Я говорил, как живая телеграмма, то есть телеграфным стилем.
- Две капли чего? "Нижеподписавшийся утверждает, что он не помнит". Это
странно, - сказал комиссар.
Я все время сбивался, говорил не то и не о том, терял мысль и снова
находил ее, старался изъясняться убедительно, но фразы у меня получались
какие-то уродливые, неуверенные и слишком короткие, да, слишком короткие, не
связанные между собой. Мне было мучительно трудно. Какая путаница, какое
вавилонское столпотворение мыслей! Моя речь подчинялась закону притяжения,
как все предметы на нашей Земле, ей нужен был изначальный толчок, чтобы
одолеть земное притяжение. Начиная что-то говорить, я спешил выпалить все
сразу, чтобы вполне использовать первоначальный импульс, пока речь моя не
начала снова угасать. Потому что у речи тоже есть такая особенность -
угасать, и нужно долго упражняться, чтобы достичь равновесия между
изначальным толчком и силой притяжения. Все это я пытался объяснить
комиссару.
- Есть люди, - говорил я, - которые могут развивать свою мысль, не
переводя дыхания, и прекрасно удерживают равновесие. Я же сразу резко
забираю вверх, а потом начинаю опускаться все ниже и ниже. Я вообще человек
молчаливый, а молчание - враг слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19