Тот случай
в моем магазине был настолько чудовищным, что мне самому было трудно в него
поверить. Раньше я думал, что не способен на такое. Я не преувеличиваю. Ты
каннибал, говорил я себе. Прекрасно, ну и что дальше? Ведь существуют же на
свете каннибалы. Я смотрелся в зеркало и себя не узнавал. Не надо быть таким
впечатлительным, говорил я себе, непонятные факты происходят ежедневно. Но
не такие же, как этот, этот очень уж необычен, такое случается очень редко.
И очень редких фактов тоже хватает, говорил я себе, достаточно просмотреть
газетную хронику. Вон какая-то девушка отравилась, нанюхавшись цветущих
олеандров на бульваре Тициана, а один человек убил жену и скормил ее труп
собаке. За одними фактами всегда тянется цепочка других, и ни один из них
нельзя рассматривать без учета всего остального. Но что это - остальное?
спрашивал я себя. Остальное - это весь мир, вся Вселенная, в которой
находишься и ты сам, и девушка с бульвара Тициана, и тот тип, который убил
жену, а труп скормил собаке, и нечего тебе беспокоиться, потому что в конце
концов исчезнет и он, как исчезнет все остальное. Такая у меня была теория.
В ее рамки укладывалось и то, что произошло тогда у меня в магазине.
Умерла наконец и старуха с третьего этажа. Фулл бродил по виа Аренула и
нюхал асфальт. Он то и .дело останавливался перед моей витриной и улыбался.
Я-то надеялся, что старуха как-нибудь от него избавится, вышло же так, что
убралась она первая, а собака осталась. В газете сообщили, что умерла некая
Сапьенци - мать или тетушка той Сапьенци, что пела в кружке Фурио Стеллы. На
виа Тор Сан-Лоренцо шестидесятилетнего рабочего убило током, когда он
устанавливал водосток на крыше. На виа Салариа "Фиат-600" столкнулся с
автобусом, загорелся, и оба сидевших в нем человека превратились в
обугленные трупы. На виа дель Гамберо какой-то маляр во время приступа
сомнамбулизма выстрелил в жену. Женщина погибла, а он сдался полиции.
Опять-таки в Риме две девушки нашли на вершине Мойте Тестаччо
полуразложившийся труп мужчины лет пятидесяти, предположительно иностранца.
Старик из приюта для престарелых "Сан-Микеле" выбросился с пятого этажа и
упал на старуху, проходившую внизу. Погибли оба. Сообщения из-за рубежа тоже
были не лучше. В Бергхайме владелец трактира забил палкой до смерти
рабочего-турка, пристававшего к его жене. В Миттвальде, в Баварии, молодой
венгерский беженец вспорол ножом брюхо немцу двадцати одного года от роду,
ухаживавшему за его девушкой. В Буа-де-Булонь нашли трупик ребенка, а в
канале неподалеку от Нанси голого замерзшего мужчину. Какой-то банкир кончил
жизнь самоубийством, бросившись в Темзу. В Индии люди вообще мрут как мухи.
Я бы мог еще долго продолжать этот перечень сообщений из газет, стоило
лишь перевернуть страницу. Прямо какая-то цепь без конца и начала, тут тебе
и Италия, и другие страны. Глаза мои сами неустанно выискивали дурные вести,
как прежде они выискивали сообщения о том, кто выиграл сто двадцать три
миллиона в спортивную лотерею "Тотокальчо", или о людях, которые прозрели
после пересадки роговицы. Теперь я вычитывал сообщения о человеке, попавшем
под поезд, или о другом человеке, которому отрезало голову лопастью моторной
лодки, когда он купался в Санта-Маринелла. А сколько было преступлений на
любовной почве, сколько мужей убивало жен, и наоборот, а если это были не
мужья и жены, то просто мужчины и женщины, убивавшие друг друга. Бойня
какая-то! Иногда эти преступления были тщательно продуманы, полны тайны, и
тогда никак нельзя было понять, кто же виновен - любовник или муж. Поди
узнай. И убийца оставался безнаказанным. Иногда убийца допускал маленькую
оплошность, и тогда его арестовывали. В таком случае он становился героем
дня. Когда же преступление продумано до мелочей, никакой славы убийце не
достается. Совершенство анонимно.
Признайся, говорил я себе, по сравнению с тобой все эти типы из черной
хроники просто смехотворны.
Я не знал, кто они, эти люди, чьи имена я вычитывал из газет, я не знал
их, но ощущение было такое, словно я каждый из них. Я был мужем, наносившим
ножевые раны жене, и я же был женой, умиравшей от ножевых ран, нанесенных
мужем, я был тем, кто подстерегал в подворотне с пистолетом в руке своего
соперника, а когда тот показывался, выпускал в него всю обойму. И в то же
самое время я был соперником, найденным на тротуаре в луже крови, о котором
писала газета "Джорнале д Италия". По какому-то волшебству, чего раньше со
мной никогда не случалось, я раздувался, если можно так сказать, до такой
степени, что превращался сразу во всех этих людей, участвовал во всех
преступлениях - и как преступник, и как жертва.
Каждый вечер я ложился в постель и читал газеты. Прежде это было
отдыхом, развлечением, теперь стало пыткой. Я метался, покрывался испариной,
стонал. Иногда я вставал, одевался и выходил на улицу, чтобы глотнуть
свежего воздуха, или шел в аптеку и покупал упаковку мягкодействующего
снотворного "доридена". Перестань читать газеты, говорил я себе. И все же
продолжал читать каждый вечер, не мог устоять перед искушением не поддаться
этому своеобразному пороку. И каждый раз происходило волшебство, о котором я
уже говорил.
Нередко бывало еще и по-другому: когда я входил в роль мужчины, то
девушку или жену я представлял себе в облике Мириам. Когда же женой или
девушкой был я, мужчина представлялся мне в виде Бальдассерони. Путаница
возникала из-за того, что иногда убивал я, иногда убивали меня, то погибала
Мириам, то Бальдассерони. Резня, бойня! И я всегда был в центре этих
преступлений. Повертевшись в постели и не выдержав, я вставал и выходил на
улицу подышать свежим воздухом или купить себе снотворного, чтобы забыться.
Тебе мало того, что ты уже сделал? говорил я. Пребывая в постоянном
напряжении, я шатался по улицам, заходил в бар выпить чашку кофе,
возвращался к себе в магазин и принимался листать газеты, снова выходил,
чтобы прогуляться по набережной, и все время твердил себе: вот так выглядит
каннибал, то есть если посмотреть со стороны, в нем нет совершенно ничего
необыкновенного. А что творится в душе человека, знающего, что он каннибал?
спрашивал ,я себя. Как-то в мой магазин вошла девчонка лет двадцати, чтобы
купить австрийских марок, я смотрел на нее и думал, что мог бы съесть ее
запросто. Но особенно это чувствовалось, когда на улице мое внимание
обращала на себя шедшая впереди девушка. Я припускал за ней и говорил то,
что в подобных случаях говорят все мужчины: ах, какие ножки, ну что за
бедра, какая дивная синьорина! Это если у синьорины были красивые ноги и
красивые бедра. Ах, какая прекрасная грудь, какие красивые руки, какая
чудесная кожа, и продолжал смотреть на нее и тащиться за ней, пока она не
приходила куда ей было нужно, ну допустим, к подъезду какого-нибудь дома, и
не начинала подниматься по ступенькам. А я, как оглушенный, оставался на
тротуаре и возвращался назад.
Молоденькие девушки разжигают мой аппетит, но совсем не тот аппетит,
который свойствен прочим мужчинам. Особенно сильным это ощущение бывало во
время обеда и ужина, и мне приходилось брать себя в руки. Если мужчине,
увидевшему на улице приятную девушку, трудно удовлетворить свое естественное
желание, то насколько же труднее при виде этой же девушки было утолить мой
аппетит, то есть аппетит каннибала. Да, я сознавал себя каннибалом, и это
уже было нечто совсем несообразное.
Я стал поистине раритетом. А вот в Африке типы вроде тебя вовсе не
такая уж редкость, говорил я себе. И в Океании, и в Азии, и в Америке. Зато
в Европе такой ты один, говорил я себе, и это производило на меня сильнейшее
впечатление. В Африке есть племена, которые уже на грани исчезновения,
потому что эти люди при первом же удобном случае поедают друг друга, и скоро
у них не останется в живых никого. В Восточной Малекуле (*Здесь и далее
герой романа смешивает названия существующих и несуществующих народностей,
приписывая им всем каннибализм) вождь племени сожрал, по словам миссионеров,
сто двадцать человек, а король Фотуны - больше тысячи. У одних племен
принято поедать пленников, у других дети съедают родителей, а у третьих -
родители детей и вообще любых родственников, а иногда даже и друзей - в знак
особой привязанности. Нередко одно племя покупает покойников у другого
племени. В Северной Нигерии есть племя сура, так оно съедает женщин,
изобличенных в супружеской неверности, зато племя бакунду в наказание
съедает того, кто хотя бы раз попробовал мясо цыпленка, что у них строжайше
запрещено. Племя вангала съедает всех, кто ведет себя вызывающе, проще
говоря, они постоянно едят друг друга.
У некоторых народностей принято съедать воров и должников,
отказывающихся платить долг. Почти все съедают пленников, захваченных в бою.
В Либерии негры гбала, прежде чем съесть своих пленников, хорошенько их
откармливают. Каннибалы народностей бангала, монго, нгомбе, бокате едят
своих рабов, тоже предварительно как следует их откормив. Такой же обычай
существует у асонге и батетела. В некоторых случаях пленников и рабов
сначала кастрируют, чтобы они скорее обрастали жирком. Какое-то племя батом
убивает пленников, заливая им в глотку кипящее масло: от этого их мясо
становится нежнее. А вангала перебивают своим жертвам кости рук и ног, а
потом два-три дня вымачивают их в воде, тогда кожа отстает легче и мясо
вкуснее. Племя манджемма обожает мясо с тухлинкой, как, впрочем, и фанг: у
них принято выкрадывать мертвецов с кладбищ. А есть племена, предпочитающие
мясо с дымком (народности буллом, темне и томма). Негры племени мангбетту
нарезают мясо тонкими полосками и коптят его или вялят на солнце. Копченое
человечье мясо обладает непревзойденным вкусом. Так, во всяком случае,
утверждает бельгийский миссионер, знакомый с обычаями этих народностей.
Бабуфуки и многие другие племена, обитающие в долине Нигера, считают, что
самая вкусная часть - это подушечки пальцев рук и ног, а также ладони и
подошвы. Хотя васонгола, например, с ними не согласны и говорят, что самая
вкусная часть - грудина. Варенга обожают внутренности. И все согласны, что
лучше съесть противника, чем дать ему пропасть. Враги всегда едят друг
друга. Все эти сведения я привожу не для того, чтобы оправдаться, просто я
вычитал их из книг и специализированных журналов.
В Европе ничего подобного не бывает, в Европе есть только один каннибал
- я, если исключить редчайшие случаи каннибализма, имевшие место в годы
войны среди потерпевших кораблекрушение или при осаде древних крепостей. В
средневековье и в Европе, во время знаменитой осады Парижа, например, люди
ели человечину.
Африканские каннибалы презирают белых за то, что они не каннибалы.
Кое-кто утверждает, будто каннибализм - это своеобразный магический и
религиозный ритуал, что-то вроде Святой Мессы, если такое сравнение
допустимо. Так, в Северной Нигерии воины пьют кровь своей жертвы. А в
Полинезии вождь племени съедает левый глаз побежденного. Он считает, что в
левом глазу обретается душа врага.
Я бродил бесцельно по улицам, возвращался на набережную и проходил по
мосту, с которого бросился вниз старик-оборванец. Бедный оборванец, говорил
я себе, как плохо он кончил. А все-таки интересно: каннибал сможет полететь
или нет? Теперь я был прежде всего каннибалом, к чему отрицать? Хотя с виду
это не было заметно, во всяком случае, никто мне ничего на говорил, значит,
никто ничего не заметил.
Иногда по вечерам мое внимание привлекали кулинарные рецепты в газетах;
я-то знаю ход своих мыслей. Я был хуже последнего африканца из долины
Нигера. Тебе не следует посещать места, где люди слишком легко одеты,
говорил я себе, например пляжи, бассейны, теннисные корты, спортплощадки:
там ты видишь обнаженные руки и ноги девушек. Старайся не вводить себя во
искушение, держи себя в руках, ибо каннибализм может стать такой же дурной
привычкой, как курение, говорил я себе.
Я продолжал читать рецепты, изучал секреты знаменитой французской
кухни, кухни русской и итальянской, вернее, рецепты разных областей Италии,
сохранившиеся еще со времен античности. Голова моя была забита рецептами, я
запоминал их наизусть, но и это не давало мне возможности вырваться из плена
своих, мыслей. Я продолжал чувствовать себя очень странно после того, что
сделал. Я и жалел себя и в то же время удивлялся себе. Бывают на свете еще
более странные люди, говорил я себе в утешение, кто-то ест хрустальные
стаканы, кто-то бритвенные лезвия и гвозди, а есть даже пожиратели огня,
камней и автомобильных шестерен. Один сицилиец решил съесть на спор целый
автомобиль ("Фиат-500"). По частям, конечно. Есть вегетарианцы, а есть
каннибалы, выступающие против каннибализма. Не надо волноваться, говорил я
себе, найдется в этом мире место и для тебя.
Пожалуй, это слишком - подчинять свои поступки воле птицы, к какой бы
породе она ни принадлежала. Это было бы нелепо, просто даже смешно. Но птицы
все же много лучше черепах и скарабеев. Чтобы извлечь какую-то пользу из
наблюдения за птицами, нужно затаиться и внимательно следить. Причем сидеть
надо неподвижно, не то объект наблюдения может испугаться и улететь. Для
этой цели годятся любые птицы, даже голуби с площади Сан-Марко в Венеции,
даже некоторые тропические пернатые, занимающие место где-то посередине
между птицами и насекомыми. Исключение составляют летучие мыши и такие
нелетающие птицы, как страусы. В некоторых случаях полезно пользоваться
биноклем. Если бинокля у тебя нет, можешь пристроиться за кустом и ждать.
Или замаскироваться под куст. Одни птицы не приносят тебе никакой вести,
вести других не поддаются расшифровке, третьи сообщают тебе что-то очень
путаное, что не суть важно, поскольку главное не весть, а ее носитель.
Поэтому постарайся с ними подружиться, если тебе это удастся, конечно.
Многие злые люди съедают своего вестника.

Глава 13
Так что же, говорил я, у вас есть только душа или еще что-нибудь при
ней?
По ту сторону витрины толпа снова стала напряженно-беспорядочной. Все
куда-то бежали. Почему они бегут? Что случилось? Куда они? спрашивал я себя.
Остановите их. Может, теперь и Мириам смешалась с толпой и тоже бежит вместе
с остальными? Она почти каждый день проходила мимо магазина, я видел, как
она остановилась однажды перед киоском и купила газету, я выбежал на улицу,
но Мириам исчезла. Так что же все-таки происходит? спрашивал я себя.
Мириам мерещилась мне везде, она являлась, как отражение, в стекле
витрины, в огоньке горящей спички, между страницами альбома для марок,
внезапно появлялась на рекламном плакате, когда я шел по улице, даже под
мостом Сикста я видел ее отражение в желтой воде Тибра, в мокром после дождя
асфальте, среди прохожих на улице. Я говорил: вот Мириам, да вот же она,
вот, но всегда это оказывалась другая девушка. Я видел ее отражение на дне
стакана, утром, бреясь, находил ее в уголке, зеркала, или под стеклом часов,
или под лупой, через которую я рассматриваю марки, - так или иначе она
всегда ухитрялась заглянуть на этот свет. Мириам, говорил я, что ты здесь
делаешь? А она сразу же исчезала, казалось, она гоняется за мной и в то же
время прячется. Например, сижу я в баре, пью кофе и чувствую затылком ее
дыхание. Оборачиваюсь, а ее нет, вообще никого нет. Но дыхание-то было ее,
дыхание женщины всегда узнаешь. Иногда я слышал в себе ее голос, я почти мог
с ней говорить. Да, я слышал ее голос, но фразы были какими-то
неразборчивыми - стоны, невнятные слова, долетающие издали, неизвестно
откуда.
Я приклеил к витрине объявление: закрыто на переучет. В иные дни я
опускал даже жалюзи, а то и запирал дверь на ключ. Очень постаравшись, можно
разговаривать и с умершими, даже если поначалу они бесчувственны, как мумии.
Но наступает момент, и они начинают оттаивать, вступать с вами в общение. В
темноте и холоде подземного царства умершие нуждаются в нас (впрочем, разве
мы сами в себе не нуждаемся?).
Как ты там себя чувствуешь? спрашивал я. А она отвечала: так себе, ни
хорошо, ни плохо, только очень непривычно находиться среди такого множества
людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19