Посол США в Таиланде, любитель стервозных шуточек, окрестил эту парочку «Летающие братья Педофилы», причем оба против прозвища всячески возражали. Когда Свиттерс пожаловался, что это, дескать, подлая клевета, Бобби отвечал: «Еще бы нет! Ну ладно, ты педрила – но твой брат?!»
Бобби Кейс, агент ЦРУ, любитель «посидеть» (то есть помедитировать), был отнюдь не столь уникален, как предположили бы несведущие. Лет тридцать – сорок назад в Лэнгли провели серию экспериментов, опробовав на сравнительно большом числе своих служащих медитацию, йогу, парапсихологию и психоделические наркотики, проверяя, нельзя ли использовать эти чужеродные подспорья и методики – все или хотя бы некоторые – в военных или разведывательных целях.
Так, например, не получится ли задействовать ЛСД в качестве механизма контроля, не может ли захваченный в плен агент США с помощью медитации противодействовать попыткам «промывания мозгов»?
Эксперименты обернулись против самих же экспериментаторов. Как только морским свинкам убрали шоры и сняли завесу с глаз, нежданно столкнув с истинной сутью бытия, едва они взглянули, не обремененные ни догмой, ни эго, в недвижное сердце того, «чегойнее» чего ничего нет и быть не может, они не могли не осознать, сколь смешны и нелепы ковбои-боссы, ими командующие, а также выпускники «Лиги плюща», командующие их боссами, и сколь мелка и банальна – если не порочна! – их собственная миссия. Многие уволились, кое-кто ушел в ашрамы или восточные монастыри. (Один такой отступник написал «Немой разум» – книгу номер один на тему медитации.) Но кое-кто остался в Лэнгли. Эти исполняли свой долг примерно так же, как и прежде, но теперь – сострадательно и с полным осознанием того, что делают. Они уже не «пердели в небеса», как Бобби Кейс описал майа , неспособность осознать иллюзорность материального мира. Они по-прежнему практиковали медитацию. А порой обучали медитации многообещающих коллег. Знание передавалось от одного к другому, преемственность жила. Число ангелов неуклонно росло, традиция поддерживалась.
Бобби, некогда восприявший мудрость агента более старшего, с первого же взгляда распознал в Свиттерсе ангела. Не всякий ангел проявлял склонность к медитации. Некоторые даже чуждались наркотиков. Объединяли их всех два общих качества – циничное недоверие к политико-экономическим системам и презрение к тому, что выдавалось за «патриотизм» в глазах одурманенных масс. Их благословенный дар и их проклятие состояли в том, что они действительно верили в свободу, хотя Свиттерс и Скверный Бобби, было дело, размышляли о том, что сама эта вера, возможно, тоже своего рода оковы.
К слову сказать, а не отдавало ли противопоставление ковбоев и ангелов вопиющей элитарностью? Возможно. Однако Свиттерса это не беспокоило. В юности он усвоил от Маэстры Не-Зови-Меня-Бабулей одну простую истину: как только слово «элитарность» в устах американцев стало ругательным, возможность развития высокой культуры в этой стране была удавлена в колыбели. Маэстра процитировала Томаса Джефферсона: «Есть ложная аристократия, основанная на происхождении, собственности и унаследованном богатстве. Но есть также и аристократия истинная, основанная на интеллекте, таланте и добродетели». Свиттерс в ту пору не преминул отметить: дескать, в любом случае выходит, что аристократия – это вопрос везения. «Добродетель в поганую лотерею не выиграешь», – ядовито ответствовала Маэстра. А годы спустя Бобби сказал ему так: «То, что лентяи называют «везением», «старики» определяют как карму». Ну что ж, если цэрэушные ангелы – это истинная элита среди элиты ложной, тем лучше: принято считать, что истинное всегда предпочтительнее фальшивки. На самом деле Свиттерсу было все равно. Имело значение лишь то, что избранная профессия с ее опасной неоднозначностью пьянила его, словно амброзия. Принадлежность к ангелам стала для него чем-то вроде сиропа «вау!». Так в башку и шибало.
В общем, в тот день, проведенный на прыткой южноамериканской речке, Свиттерс разделся до трусов. Это были обычные мужские трусы на резинке, и, если не считать нарисованных мультяшных бурундучков, они практически не отличались от тех, в которых щеголяли Инти и его ребята. Свиттерс уселся, скрестив ноги, положил руки на голени ладонями вверх. Маэстра (для него – непререкаемый авторитет на протяжении всей жизни) не знала даже азов медитации, в то время как старина Кейс-с-Неприятностями, вдохновитель и наставник, непременно отчитал бы его за посадку столь прагматичную, столь целенаправленную: нельзя же использовать Дзадзен как своего рода суррогат бутерброда с тунцом!
«Адское пламя! – фыркнул бы Бобби. – Да это хуже, чем пить отменное виски в медицинских целях – или еще какая-нибудь сраная хрень в том же духе». Но Свиттерсу было все равно. Он выпрямил спину, сел так, чтобы нос и пупок находились на одной линии, опустил взгляд и выровнял дыхание, выжидать не стал – в конце концов, это же только проба, – а сразу взялся за отсыревшие и грязные складки картона, что должны были послужить ему дзабутоном в пробной поездке, так сказать. И все перещелкнулось – вот только щелчка не было слышно. Он был готов. Когда угаснет последнее эхо завтрака и гастрокамерный оркестр заиграет увертюру к ленчу, он погрузится в аморфный поток забвения.
Чего Свиттерс не ждал, так это демонов.
* * *
Демоны явились в обличье мошки. Такие, строго говоря, зовутся кровососущими двукрылыми. Simulium vittatum. Мелкое Вельзевулово отродье. Должно быть, ночью вылупился новый выводок крохотных вампирчиков, потому что нежданно-негаданно налетел целый рой – плотный, как толпа покупателей, голодный, как студенты в кампусе, упорный, как коммивояжеры. Свиттерс яростно зашлепал по себе ладонями, но враги брали численностью. Скольких бы он ни прихлопнул, неизменно накатывала новая волна – пронзая его плоть и выкачивая плазму.
Один из индейцев вручил ему толстый желтый корень – натереться по всему телу. В сочетании с испариной образовалась густая паста, благодаря которой болезненные уколы и осушение вен заметно сократились, однако тучи черного гнуса по-прежнему реяли вокруг его головы, и каждые пять секунд или около того какой-нибудь отдельно взятый демон-камикадзе покидал ряды собратьев и влетал ему в рот, в глаз или в одну из ноздрей.
Атака продолжалась несколько часов. О медитации не было и речи. Концентрация, диаметральная противоположность таковой, тоже немало пострадала.
Примерно в то же время, когда случилось нашествие мошки, река сузилась. Возможно, эти два события как-то соотносились между собой. До сих пор Укаяли была так широка, что Свиттерсу казалось, будто они на озере или в спокойном и гладком заливе цвета бронзы. А теперь он мог добросить банан с середины реки до любого из берегов. Точнее, мог бы, будь он в хорошей форме. Ему едва исполнилось тридцать шесть, а бицепсы уже теряли былое великолепие. Он несколько раз пытался пристыдить себя и заставить взять абонемент в тренажерный зал, но, под каким соусом это дело ни подай, тренировки – тоже техническое обслуживание, а техническое обслуживание – такое занудство!
Наконец-то появилось стойкое ощущение реки – и это было отрадно. Реки – главные автострады жизни. Еще на заре времен они несли в себе грезы человеческие и – в своем завораживающем движении куда-то в запредельную даль – питали нашу жажду странствий, подражали нашим артериям, очаровывали наше воображение так, как никогда не удалось бы недвижному пруду или бескрайнему, яростному океану. Реки переносили на себе целые культуры, вбирали слезы покоренных народов, взбивали ту пену, которой суждено было оплодотворить царства будущего. Перегороженные плотинами, оскверненные, они швыряли современному человеку в лицо его же собственное бессмысленное отражение – и текли дальше, напевая нескончаемую песню мира.
Свиттерс догадался, что они покинули Укаяли и вошли в Абухао. Инти подтвердил, что да, они уже на второй реке, но название «Абухао» ничего ему не говорило.
Исчезли последние следы скотоводческих ранчо. Лес – густой, влажный, зеленый, увитый лианами, крытый листвою – вздымался вверх едва ли не на две сотни футов, стеной ограждая реку с обеих сторон. Непроницаемая завеса, угрожающая, однообразная; джунгли вибрировали на безветренной жаре, капля по капле сочились докучной влажностью и быстро приелись своей монотонностью, разве что вспархивала стайка попугаев, да то и дело вспыхивал яркий цвет – каскад пятнистых, как леопарды, орхидей или дерево, усыпанное алыми венчиками, огромными, точно баскетбольные мячи.
Зато река так и бурлила всяческими неожиданностями. Упражняясь в «серфинге наоборот», летучие рыбы и пресноводные дельфины выпрыгивали из воды – прокатиться на лучах солнечного света. Бакланы, сложив крылья – так складывает руки прыгун с вышки, – штопором ввинчивались в воздух и ныряли в воду клювом вперед – по всей видимости, ни для чего другого, кроме как бакланского удовольствия ради, поскольку загарпунить рыбу им удавалось нечасто. На галечных отмелях кайманы с тяжелыми веками успешно подделывались под Роберта Митчума – с виду одновременно неповоротливые, зловещие и мертвецки пьяные. Салатовые черепахи, каждая весом с груженную салатом тачку, не иначе, соскальзывали с илистого берега и камней и карабкались обратно, в то время как лягушки всех расцветок и размеров плюхались в воду по обеим сторонам лодки, точно сбежав из хокку-мутанта. («Чересчур прытко» – пожаловался бы Басе на японском семнадцатого века). За поворотом три тапира, загадочные звери из картины Стэнли Кубрика «2001», переходили реку вброд. Если верить Хуану-Карлосу, тапиры Перу были по большей части перебиты охотниками, лишившими это животное права обитания в нашем мире и лишившими мир живого свидетельства тому, что получится, если скрестить скаковую лошадь с поросенком Порки.
Поскольку при низком уровне воды обнажилось немало камней, что в сезон дождей уходили в глубину, Инти приходилось постоянно маневрировать, и «Дева» уже не делала привычных шести узлов в час. Снижение скорости в сочетании с более многочисленными достопримечательностями Абухао дали Свиттерсу возможность войти с рекой в некий прежде недоступный диалоговый режим. Невзирая на его отвращение к непрекращающемуся бурлению жизни, характерному для южноамериканских тропиков, Свиттерс никоим образом не был невосприимчив к красотам природы и чувствовал, что возможности этой упускать нельзя. Правда, в бочке меда плавала муха. Simulium vittatum.
Его внимание отчасти притупилось в силу насущной необходимости яростно колотить по хоботкам крохотных дюрантиобразных дьяволят – и отгонять незваных гостей в лице насекомых более крупных, неопознанной породы. В энтомологическом царстве квест о ленче продолжался непрерывно. Здесь Свиттерс был – само сочувствие и понимание.
Ни тебе comida.
Ни тебе concentracion.
А о meditacion вообще речи не идет.
На следующее утро, когда Инти с мальчишками возвратились из кустов со второй опустошенной бутылью писко и сконфуженными физиономиями, Свиттерс протянул руку.
– Гоните коку, – проговорил он.
Внешне день номер два на оливковой Абухао явился зеркальным отражением дня номер один. На протяжении тринадцати часов, без перерыва на ленч, они шли зигзагом между затянутых мохом валунов, сквозь пропитанные влагой потоки душной жары, в сопровождении эскадрильи мошки, которая упрямо не желала оставить путешественников в покое – пока вечерний ливень в буквальном смысле слова не утопил кусачих тварей между небом и землей.
Но внутри обстановка изменилась. Свиттерс просто-таки бурлил энтузиазмом. Голод отступил, а в нем самом бушевало и рвалось на волю столько нерастраченной энергии, что хотелось прыгнуть в реку и наперегонки с лодкой поплыть в Бокичикос. Увы, это исключалось – из-за кайманов, шипастых зубаток, порой попадающихся в воде гадюк и того факта, что Свиттерс вновь облачился в шелковый костюм, дабы выставлять по возможности меньше плоти на потраву хищным южноамериканским тварям.
Заряженный энергией и при этом до странности умиротворенный, он полулежал на своем стремительно разлагающемся картонном ложе, умастив лицо, руки и ступни клейким корнем, в результате чего стал смахивать на китайца из комиксов (в реальности азиаты ничуть не более желтокожи, нежели белые в самом деле белы), а обрывок листика на его подбородке словно подмигивал – посылал привет! – необъятному зеленому буйству лесных духов по обоим берегам. Или так ему казалось. В какой-то момент он даже наладился поиграть с малышом-оцелотом.
То, что Свиттерс не был любителем домашних животных, мы уже установили. На протяжении нескольких дней он обращал больше внимания на диких попугаев в ветвях, нежели на беднягу Моряка в клетке под рукой. И все же, по правде говоря, он питал что-то вроде слабости к детенышам животного царства – к щенкам, и крольчатам, и совсем маленьким кискам. Ах, если бы они не вырастали! Порой Свиттерс мечтал, чтобы изобрели какую-нибудь сыворотку для впрыскивания щенятам и котятам – средство, способное задержать их рост и замедлить процесс взросления. Как ни странно, его приязнь к домашним зверушкам ограничивалась несколькими месяцами, пока те оставались резвы, игривы и бойки, – до того, как набирались осмотрительности и степенности, до того, как способность удивляться подавлялась жесткой требовательностью репродуктивного стимула и территориальных притязаний.
За тот период, что Свиттерс и Бобби Кейс провели «под огнем» в Бангкоке, болтливые работники посольства не раз и не два наблюдали их в обществе тех, кого посол охарактеризовал как «несовершеннолетних» девочек. Однажды Скверный Бобби сам затронул тему их так называемой девиации.
– Мне гоняться за подросточками более чем естественно, – говорил он. – Я – незрелая, инфантильная личность средних лет, я не имею права связывать себя обязательствами, я панически боюсь близости, и – последнее, тем не менее важное – я «белый голодранец» из южного Техаса, этакие любят, чтобы дырка жала вроде ботинка на ноге. Но вот с тобой, Свит, все иначе. У меня такое ощущение, что тебя привлекает… пожалуй, придется даже сказать невинность. Не желая отрицать напрямую, Свиттерс уточнил:
– Привлекает невинность – потому что ее можно осквернить?
Бобби заулюлюкал и в поддельном ужасе воздел руки. Девочки в баре «Сафари» так и прыснули: ведь это рехнувшийся Бобби Кейс пьет со своим рехнувшимся приятелем Свиттерсом.
– Уж не пытаешься ли ты развить во мне комплекс вины? Если так, то я пошел домой, читать «Поминки по Финнегану».
– Покидаешь меня в час нужды? Тогда я пойду домой с тобою вместе и почитаю тебе «Поминки по Финнегану». Вслух.
– О нет, только не это! – завопил Бобби и отчаянно замахал рукой, требуя еще «Синг Ха». Девочки попытались было к ним присоседиться – девочки из «Сафари» просто обожали Бобби со Свиттерсом, – однако мужчины поставили им шампанского и шуганули прочь. Мужчин порочили со всех сторон, им требовалось поговорить по душам.
– Есть люди, – рассуждал Бобби, – которые считают секс делом грязным и мерзким, секс приводит их в ужас, в содрогание и бешенство, они не желают иметь с ним никакого дела и другим в нем пачкаться не позволяют. А есть люди, для которых секс – явление столь же естественное, здоровое и благостное, как мамочкин пирог с яблоками; они насчет секса вполне спокойны и раскованны и развлекаются напропалую даже по воскресеньям.
– Лично я, – с достоинством отозвался Свиттерс, – считаю секс делом грязным и мерзким – и развлекаюсь напропалую. Даже по воскресеньям.
– Угу. А особенно он мерзок, когда оно все из себя мило, свежо и невинно. Ведь для тебя, Свиттерс, это так и есть?
Парадокс, как сказали бы эти ваши лингвисты-канцеляристы. Парадокс! – проорал он во всю глотку, и девочки весело захихикали. – Или можно предположить, что невинность и мерзость живут в симбиозе. В симбиозе! Для знатоков из нашего круга. А также для молодняка, который просто лопается от мерзости все двадцать четыре часа в сутки – и совершенно невинно перед нею благоговеет.
– Вы неуравновешенная личность, капитан Кейс. Вы одержимы темными силами, которые я не могу одобрить, и в логическом их обосновании тоже участвовать не стану.
– Ну да, конечно, только не забывай, на кого мы работаем. Если бы мы с тобой не подгоняли логику под все на свете, пока задницы не треснут, мы бы и в зеркало не могли взглянуть, пока бреемся.
– Ты, между прочим, не брился уже неделю.
– Не имеет отношения к делу. К чему я веду – а веду, между прочим, ради тебя же и в твою защиту, поскольку мне никакой защитник не поможет, – к тому, что старое доброе траханье по обоюдному согласию, без изнасилования, само по себе никакой профанации не содержит, даже если речь идет о совсем молодых особях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Бобби Кейс, агент ЦРУ, любитель «посидеть» (то есть помедитировать), был отнюдь не столь уникален, как предположили бы несведущие. Лет тридцать – сорок назад в Лэнгли провели серию экспериментов, опробовав на сравнительно большом числе своих служащих медитацию, йогу, парапсихологию и психоделические наркотики, проверяя, нельзя ли использовать эти чужеродные подспорья и методики – все или хотя бы некоторые – в военных или разведывательных целях.
Так, например, не получится ли задействовать ЛСД в качестве механизма контроля, не может ли захваченный в плен агент США с помощью медитации противодействовать попыткам «промывания мозгов»?
Эксперименты обернулись против самих же экспериментаторов. Как только морским свинкам убрали шоры и сняли завесу с глаз, нежданно столкнув с истинной сутью бытия, едва они взглянули, не обремененные ни догмой, ни эго, в недвижное сердце того, «чегойнее» чего ничего нет и быть не может, они не могли не осознать, сколь смешны и нелепы ковбои-боссы, ими командующие, а также выпускники «Лиги плюща», командующие их боссами, и сколь мелка и банальна – если не порочна! – их собственная миссия. Многие уволились, кое-кто ушел в ашрамы или восточные монастыри. (Один такой отступник написал «Немой разум» – книгу номер один на тему медитации.) Но кое-кто остался в Лэнгли. Эти исполняли свой долг примерно так же, как и прежде, но теперь – сострадательно и с полным осознанием того, что делают. Они уже не «пердели в небеса», как Бобби Кейс описал майа , неспособность осознать иллюзорность материального мира. Они по-прежнему практиковали медитацию. А порой обучали медитации многообещающих коллег. Знание передавалось от одного к другому, преемственность жила. Число ангелов неуклонно росло, традиция поддерживалась.
Бобби, некогда восприявший мудрость агента более старшего, с первого же взгляда распознал в Свиттерсе ангела. Не всякий ангел проявлял склонность к медитации. Некоторые даже чуждались наркотиков. Объединяли их всех два общих качества – циничное недоверие к политико-экономическим системам и презрение к тому, что выдавалось за «патриотизм» в глазах одурманенных масс. Их благословенный дар и их проклятие состояли в том, что они действительно верили в свободу, хотя Свиттерс и Скверный Бобби, было дело, размышляли о том, что сама эта вера, возможно, тоже своего рода оковы.
К слову сказать, а не отдавало ли противопоставление ковбоев и ангелов вопиющей элитарностью? Возможно. Однако Свиттерса это не беспокоило. В юности он усвоил от Маэстры Не-Зови-Меня-Бабулей одну простую истину: как только слово «элитарность» в устах американцев стало ругательным, возможность развития высокой культуры в этой стране была удавлена в колыбели. Маэстра процитировала Томаса Джефферсона: «Есть ложная аристократия, основанная на происхождении, собственности и унаследованном богатстве. Но есть также и аристократия истинная, основанная на интеллекте, таланте и добродетели». Свиттерс в ту пору не преминул отметить: дескать, в любом случае выходит, что аристократия – это вопрос везения. «Добродетель в поганую лотерею не выиграешь», – ядовито ответствовала Маэстра. А годы спустя Бобби сказал ему так: «То, что лентяи называют «везением», «старики» определяют как карму». Ну что ж, если цэрэушные ангелы – это истинная элита среди элиты ложной, тем лучше: принято считать, что истинное всегда предпочтительнее фальшивки. На самом деле Свиттерсу было все равно. Имело значение лишь то, что избранная профессия с ее опасной неоднозначностью пьянила его, словно амброзия. Принадлежность к ангелам стала для него чем-то вроде сиропа «вау!». Так в башку и шибало.
В общем, в тот день, проведенный на прыткой южноамериканской речке, Свиттерс разделся до трусов. Это были обычные мужские трусы на резинке, и, если не считать нарисованных мультяшных бурундучков, они практически не отличались от тех, в которых щеголяли Инти и его ребята. Свиттерс уселся, скрестив ноги, положил руки на голени ладонями вверх. Маэстра (для него – непререкаемый авторитет на протяжении всей жизни) не знала даже азов медитации, в то время как старина Кейс-с-Неприятностями, вдохновитель и наставник, непременно отчитал бы его за посадку столь прагматичную, столь целенаправленную: нельзя же использовать Дзадзен как своего рода суррогат бутерброда с тунцом!
«Адское пламя! – фыркнул бы Бобби. – Да это хуже, чем пить отменное виски в медицинских целях – или еще какая-нибудь сраная хрень в том же духе». Но Свиттерсу было все равно. Он выпрямил спину, сел так, чтобы нос и пупок находились на одной линии, опустил взгляд и выровнял дыхание, выжидать не стал – в конце концов, это же только проба, – а сразу взялся за отсыревшие и грязные складки картона, что должны были послужить ему дзабутоном в пробной поездке, так сказать. И все перещелкнулось – вот только щелчка не было слышно. Он был готов. Когда угаснет последнее эхо завтрака и гастрокамерный оркестр заиграет увертюру к ленчу, он погрузится в аморфный поток забвения.
Чего Свиттерс не ждал, так это демонов.
* * *
Демоны явились в обличье мошки. Такие, строго говоря, зовутся кровососущими двукрылыми. Simulium vittatum. Мелкое Вельзевулово отродье. Должно быть, ночью вылупился новый выводок крохотных вампирчиков, потому что нежданно-негаданно налетел целый рой – плотный, как толпа покупателей, голодный, как студенты в кампусе, упорный, как коммивояжеры. Свиттерс яростно зашлепал по себе ладонями, но враги брали численностью. Скольких бы он ни прихлопнул, неизменно накатывала новая волна – пронзая его плоть и выкачивая плазму.
Один из индейцев вручил ему толстый желтый корень – натереться по всему телу. В сочетании с испариной образовалась густая паста, благодаря которой болезненные уколы и осушение вен заметно сократились, однако тучи черного гнуса по-прежнему реяли вокруг его головы, и каждые пять секунд или около того какой-нибудь отдельно взятый демон-камикадзе покидал ряды собратьев и влетал ему в рот, в глаз или в одну из ноздрей.
Атака продолжалась несколько часов. О медитации не было и речи. Концентрация, диаметральная противоположность таковой, тоже немало пострадала.
Примерно в то же время, когда случилось нашествие мошки, река сузилась. Возможно, эти два события как-то соотносились между собой. До сих пор Укаяли была так широка, что Свиттерсу казалось, будто они на озере или в спокойном и гладком заливе цвета бронзы. А теперь он мог добросить банан с середины реки до любого из берегов. Точнее, мог бы, будь он в хорошей форме. Ему едва исполнилось тридцать шесть, а бицепсы уже теряли былое великолепие. Он несколько раз пытался пристыдить себя и заставить взять абонемент в тренажерный зал, но, под каким соусом это дело ни подай, тренировки – тоже техническое обслуживание, а техническое обслуживание – такое занудство!
Наконец-то появилось стойкое ощущение реки – и это было отрадно. Реки – главные автострады жизни. Еще на заре времен они несли в себе грезы человеческие и – в своем завораживающем движении куда-то в запредельную даль – питали нашу жажду странствий, подражали нашим артериям, очаровывали наше воображение так, как никогда не удалось бы недвижному пруду или бескрайнему, яростному океану. Реки переносили на себе целые культуры, вбирали слезы покоренных народов, взбивали ту пену, которой суждено было оплодотворить царства будущего. Перегороженные плотинами, оскверненные, они швыряли современному человеку в лицо его же собственное бессмысленное отражение – и текли дальше, напевая нескончаемую песню мира.
Свиттерс догадался, что они покинули Укаяли и вошли в Абухао. Инти подтвердил, что да, они уже на второй реке, но название «Абухао» ничего ему не говорило.
Исчезли последние следы скотоводческих ранчо. Лес – густой, влажный, зеленый, увитый лианами, крытый листвою – вздымался вверх едва ли не на две сотни футов, стеной ограждая реку с обеих сторон. Непроницаемая завеса, угрожающая, однообразная; джунгли вибрировали на безветренной жаре, капля по капле сочились докучной влажностью и быстро приелись своей монотонностью, разве что вспархивала стайка попугаев, да то и дело вспыхивал яркий цвет – каскад пятнистых, как леопарды, орхидей или дерево, усыпанное алыми венчиками, огромными, точно баскетбольные мячи.
Зато река так и бурлила всяческими неожиданностями. Упражняясь в «серфинге наоборот», летучие рыбы и пресноводные дельфины выпрыгивали из воды – прокатиться на лучах солнечного света. Бакланы, сложив крылья – так складывает руки прыгун с вышки, – штопором ввинчивались в воздух и ныряли в воду клювом вперед – по всей видимости, ни для чего другого, кроме как бакланского удовольствия ради, поскольку загарпунить рыбу им удавалось нечасто. На галечных отмелях кайманы с тяжелыми веками успешно подделывались под Роберта Митчума – с виду одновременно неповоротливые, зловещие и мертвецки пьяные. Салатовые черепахи, каждая весом с груженную салатом тачку, не иначе, соскальзывали с илистого берега и камней и карабкались обратно, в то время как лягушки всех расцветок и размеров плюхались в воду по обеим сторонам лодки, точно сбежав из хокку-мутанта. («Чересчур прытко» – пожаловался бы Басе на японском семнадцатого века). За поворотом три тапира, загадочные звери из картины Стэнли Кубрика «2001», переходили реку вброд. Если верить Хуану-Карлосу, тапиры Перу были по большей части перебиты охотниками, лишившими это животное права обитания в нашем мире и лишившими мир живого свидетельства тому, что получится, если скрестить скаковую лошадь с поросенком Порки.
Поскольку при низком уровне воды обнажилось немало камней, что в сезон дождей уходили в глубину, Инти приходилось постоянно маневрировать, и «Дева» уже не делала привычных шести узлов в час. Снижение скорости в сочетании с более многочисленными достопримечательностями Абухао дали Свиттерсу возможность войти с рекой в некий прежде недоступный диалоговый режим. Невзирая на его отвращение к непрекращающемуся бурлению жизни, характерному для южноамериканских тропиков, Свиттерс никоим образом не был невосприимчив к красотам природы и чувствовал, что возможности этой упускать нельзя. Правда, в бочке меда плавала муха. Simulium vittatum.
Его внимание отчасти притупилось в силу насущной необходимости яростно колотить по хоботкам крохотных дюрантиобразных дьяволят – и отгонять незваных гостей в лице насекомых более крупных, неопознанной породы. В энтомологическом царстве квест о ленче продолжался непрерывно. Здесь Свиттерс был – само сочувствие и понимание.
Ни тебе comida.
Ни тебе concentracion.
А о meditacion вообще речи не идет.
На следующее утро, когда Инти с мальчишками возвратились из кустов со второй опустошенной бутылью писко и сконфуженными физиономиями, Свиттерс протянул руку.
– Гоните коку, – проговорил он.
Внешне день номер два на оливковой Абухао явился зеркальным отражением дня номер один. На протяжении тринадцати часов, без перерыва на ленч, они шли зигзагом между затянутых мохом валунов, сквозь пропитанные влагой потоки душной жары, в сопровождении эскадрильи мошки, которая упрямо не желала оставить путешественников в покое – пока вечерний ливень в буквальном смысле слова не утопил кусачих тварей между небом и землей.
Но внутри обстановка изменилась. Свиттерс просто-таки бурлил энтузиазмом. Голод отступил, а в нем самом бушевало и рвалось на волю столько нерастраченной энергии, что хотелось прыгнуть в реку и наперегонки с лодкой поплыть в Бокичикос. Увы, это исключалось – из-за кайманов, шипастых зубаток, порой попадающихся в воде гадюк и того факта, что Свиттерс вновь облачился в шелковый костюм, дабы выставлять по возможности меньше плоти на потраву хищным южноамериканским тварям.
Заряженный энергией и при этом до странности умиротворенный, он полулежал на своем стремительно разлагающемся картонном ложе, умастив лицо, руки и ступни клейким корнем, в результате чего стал смахивать на китайца из комиксов (в реальности азиаты ничуть не более желтокожи, нежели белые в самом деле белы), а обрывок листика на его подбородке словно подмигивал – посылал привет! – необъятному зеленому буйству лесных духов по обоим берегам. Или так ему казалось. В какой-то момент он даже наладился поиграть с малышом-оцелотом.
То, что Свиттерс не был любителем домашних животных, мы уже установили. На протяжении нескольких дней он обращал больше внимания на диких попугаев в ветвях, нежели на беднягу Моряка в клетке под рукой. И все же, по правде говоря, он питал что-то вроде слабости к детенышам животного царства – к щенкам, и крольчатам, и совсем маленьким кискам. Ах, если бы они не вырастали! Порой Свиттерс мечтал, чтобы изобрели какую-нибудь сыворотку для впрыскивания щенятам и котятам – средство, способное задержать их рост и замедлить процесс взросления. Как ни странно, его приязнь к домашним зверушкам ограничивалась несколькими месяцами, пока те оставались резвы, игривы и бойки, – до того, как набирались осмотрительности и степенности, до того, как способность удивляться подавлялась жесткой требовательностью репродуктивного стимула и территориальных притязаний.
За тот период, что Свиттерс и Бобби Кейс провели «под огнем» в Бангкоке, болтливые работники посольства не раз и не два наблюдали их в обществе тех, кого посол охарактеризовал как «несовершеннолетних» девочек. Однажды Скверный Бобби сам затронул тему их так называемой девиации.
– Мне гоняться за подросточками более чем естественно, – говорил он. – Я – незрелая, инфантильная личность средних лет, я не имею права связывать себя обязательствами, я панически боюсь близости, и – последнее, тем не менее важное – я «белый голодранец» из южного Техаса, этакие любят, чтобы дырка жала вроде ботинка на ноге. Но вот с тобой, Свит, все иначе. У меня такое ощущение, что тебя привлекает… пожалуй, придется даже сказать невинность. Не желая отрицать напрямую, Свиттерс уточнил:
– Привлекает невинность – потому что ее можно осквернить?
Бобби заулюлюкал и в поддельном ужасе воздел руки. Девочки в баре «Сафари» так и прыснули: ведь это рехнувшийся Бобби Кейс пьет со своим рехнувшимся приятелем Свиттерсом.
– Уж не пытаешься ли ты развить во мне комплекс вины? Если так, то я пошел домой, читать «Поминки по Финнегану».
– Покидаешь меня в час нужды? Тогда я пойду домой с тобою вместе и почитаю тебе «Поминки по Финнегану». Вслух.
– О нет, только не это! – завопил Бобби и отчаянно замахал рукой, требуя еще «Синг Ха». Девочки попытались было к ним присоседиться – девочки из «Сафари» просто обожали Бобби со Свиттерсом, – однако мужчины поставили им шампанского и шуганули прочь. Мужчин порочили со всех сторон, им требовалось поговорить по душам.
– Есть люди, – рассуждал Бобби, – которые считают секс делом грязным и мерзким, секс приводит их в ужас, в содрогание и бешенство, они не желают иметь с ним никакого дела и другим в нем пачкаться не позволяют. А есть люди, для которых секс – явление столь же естественное, здоровое и благостное, как мамочкин пирог с яблоками; они насчет секса вполне спокойны и раскованны и развлекаются напропалую даже по воскресеньям.
– Лично я, – с достоинством отозвался Свиттерс, – считаю секс делом грязным и мерзким – и развлекаюсь напропалую. Даже по воскресеньям.
– Угу. А особенно он мерзок, когда оно все из себя мило, свежо и невинно. Ведь для тебя, Свиттерс, это так и есть?
Парадокс, как сказали бы эти ваши лингвисты-канцеляристы. Парадокс! – проорал он во всю глотку, и девочки весело захихикали. – Или можно предположить, что невинность и мерзость живут в симбиозе. В симбиозе! Для знатоков из нашего круга. А также для молодняка, который просто лопается от мерзости все двадцать четыре часа в сутки – и совершенно невинно перед нею благоговеет.
– Вы неуравновешенная личность, капитан Кейс. Вы одержимы темными силами, которые я не могу одобрить, и в логическом их обосновании тоже участвовать не стану.
– Ну да, конечно, только не забывай, на кого мы работаем. Если бы мы с тобой не подгоняли логику под все на свете, пока задницы не треснут, мы бы и в зеркало не могли взглянуть, пока бреемся.
– Ты, между прочим, не брился уже неделю.
– Не имеет отношения к делу. К чему я веду – а веду, между прочим, ради тебя же и в твою защиту, поскольку мне никакой защитник не поможет, – к тому, что старое доброе траханье по обоюдному согласию, без изнасилования, само по себе никакой профанации не содержит, даже если речь идет о совсем молодых особях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65