).
Впоследствии, успокоившись и собравшись с мыслями благодаря медитации и взбодрившись после давешних развлечений в кругу лиц обоего пола, Свиттерс почувствовал себя куда лучше, нежели за последние две недели, – настолько хорошо, что принял оптимистичное решение о том, что делать дальше. Однако инстинкт подсказывал: сообщать об этом Бобби так вот сразу, с бухты-барахты, вовсе незачем. Вместо того Свиттерс сосредоточился на том, чтобы ослабить последние оставшиеся петли железного тюрбана похмелья.
– Зеленый юнец вроде тебя, возможно, этого и не заметил, – промолвил Свиттерс, открывая бутылку, – но в сфере выпивона я наблюдаю резкий рост инфляции.
– Ага. Подонок дерет с меня вдвое за половинную развлекаловку. Ну, то есть когда я прибегаю к его услугам. Поскольку неумеренное потребление алкогольных напитков на Аляске – это нечто вроде национального спорта, – на олимпиаде Забулдыг наши бы все золото взяли, хотя в смысле шарма продули бы Ирландии как пить дать; я едва ли не в трезвенники записался, исключительно из чувства противоречия – не хочу быть просто еще одной сраной рожей в толпе. – Принимая из рук Свиттерса запотевшую бутылку, Бобби некоторое время внимательно изучал ее, крутя так и эдак. – Ностальгия хороша в небольших дозах – вроде как персонального пушочка подкладываешь под твердый зад истории; но если я скажу, что «Синг Ха» – не дерьмовое пиво, я бессовестно совру, почище легавого в суде.
Свиттерс кивнул.
– В Бангкоке, где выбора особо не было, оно сходило «на ура», а здесь, в земле пива разливанного, оно и впрямь воспринимается как слабодушное и упадочное.
– На вкус – что бабочкина моча. Ну еще бы, варят-то его буддисты! Сдается мне, вложить в спиртное некую силу способен только христианин.
– Вот именно. Чего в «Синг Ха» не хватает, так это страха и ярости. Нет в нем той мстительности, того злопамятства, что мы, христиане, научились почитать и любить. Хмель не бьет в цель. Солод слишком молод. Но, капитан Кейс, ежели на Аляске вы не завсегдатай тамошних водопоев покруче, так чем же вы там развлекаетесь? Кружева плетете? Тщитесь добраться до второй страницы «Поминок по Финнегану»?
– Летаю побольше, чем ты вообразить способен.
– В самом деле? Вот уж никогда бы не подумал. Учитывая наши возросшие мощности спутников связи, зачем нам вообще люди для шпионских вылетов?
Перекрестные морщинки вокруг глаз Бобби обозначились чуть резче.
– Боюсь, на этот вопрос я ответить не готов, сынок. Свиттерс, захваченный врасплох, едва не вздрогнул.
– Ох. То есть не мое это дело?
– Вот именно.
В ЦРУ действовало общераспространенное и неизменное правило: работник «конторы» – не важно, какова у него или у нее степень допуска, не важно, есть у него «крыша» или нет, – ни под каким видом не должен раскрывать кому бы то ни было – будь то жена или муж, родители, любовники и любовницы, друзья или коллеги-цэрэушники – подробности своей работы сверх того, что собеседнику необходимо – не просто любопытно, а жизненно необходимо – знать. С Маэстрой, и до меньшей степени с Сюзи, Свиттерс придерживался этого правила не особенно строго – должно быть, именно поэтому он так изумился, обнаружив, что Скверный Бобби, гордо пренебрегающий изрядным количеством общественных норм и условностей и горячий критик международных коммерческих структур, под чей музон контора последнее время отплясывала все чаще, именно это установление строго соблюдает. Свиттерс давно научился признавать – если не ценить – тот факт, что сам он – сочетание несочетаемого, объясняя парадоксы своего характера тем, что родился на пересечении знаков Рака и Льва, так что лунные и солнечные силы так и тянут его в разные стороны (то, что авторитетность астрологии он воспринимал с известной долей скепсиса, доказательства только подкрепляло). А теперь он вдруг начал подмечать вопиющие несоответствия и в Бобби. Возможно, люди в большинстве своем по сути противоречивы. Истинные люди по крайней мере. Может статься, те среди нас, что неизменно постоянны и предсказуемы, те, у кого ян то и дело не выплескивается в инь, – может статься, они – кандидаты в Маэстрину категорию «недостающего звена» или недочеловеков.
– Ну-с. Итак. Забудем о твоих официальных обязанностях – я, собственно, выказывал лишь вежливый интерес, не более, – но дозволено ли мне полюбопытствовать, как там обстоят дела с пиханием палок в колеса, – часом, не числится ли на твоем счету что-нибудь такое, от чего Джон Фостер Даллес завращался бы в своем саркофаге?
Выговорив фамилию Даллеса, Свиттерс с отвращением сплюнул. Услышав фамилию Даллеса, Бобби поступил точно так же. И теперь на кафеле поблескивали две расплавленные жемчужины вдохновленных Даллесом плевков. (Возможно, стоит – а возможно, и не стоит, – отметить, что Даллес, спровоцировавший столь уничижительное приветствие, был так называемый государственный деятель Даллес, Джон Фостер, а вовсе не его брат Аллен, первый директор ЦРУ.)
– Ты про ангельские тузы в моем рукаве? Да ничего нового. Подмахиваю счета, так сказать, глушу сигнал-другой, что до остального – обычная бумажная рутина. По-прежнему собираю материал про гватемальские «батальоны смерти», про конторские махинации с наркотой, про мэнсоновскую подставу, про сокрытие НЛО, и т. д., и т. п. Да, корпоративной лояльности ни на грош; а что делать, если в наши дни где грязь, там и корпорация. Собрал, между прочим, больше чем достаточно – пусть дважды подумают, прежде чем дать мне пинка под зад. В противном случае не знаю, когда пойду со своих козырей и пойду ли вообще.
– Да уж, не хотелось бы кончить так же, как Одубон По.
– Ха, старина Одубон По процветает и радуется – насколько это возможно для человека с синим ярлычком на лбу. Ведет жизнь более продуктивную, нежели мы с тобой. Во всяком случае, на данный момент – момент упадка в наших биографиях.
Но не успел Свиттерс поинтересоваться судьбой бывшего агента По, как в дверях появилась Маэстра, напоминая мужчинам, что они обещали поиграть с ней в новые компьютерные игры, как только передохнут после завтрака. Дескать, полдень уже миновал, и «Апокалиптический Ак-Ак» настроен и готов к запуску.
В «Апокалиптическом Ак-Аке» Бобби оказался непобедим, зато Свиттерс одержал победу в «Новом миропорядке», а Маэстра разбила наголову обоих в «Воинствах Армагеддона», так что все развеселились и за разговорами умяли здоровенную вегетарианскую пиццу, после чего Маэстра ушла вздремнуть. Мужчины справили нужду, умылись, переоделись: Свиттерс – в оранжево-коричневый костюм ирландского твида, Бобби – в джинсы «Ранглер» и свитер, да такой просторный и толстый, что на изготовление его надо думать, пошел целый лохматый мамонт и еще два шетлендских пони в придачу. Затем, задержавшись полюбоваться творением бессмертной кисти Генри М., они возвратились на безопасную террасу. Там, в сероватом ноябрьском мареве, словно профильтрованном через мочевые пузыри замороженных кальмаров, – в этом заменителе солнечного света, изобретенном норвежскими химиками, Свиттерс сидел и гадал, как бы завести разговор о следующем своем ходе. Очень скоро Бобби подбросил ему долгожданное сэгуэ.
– Так как, сынок, что ты на консервной фабрике-то скажешь?
– Отличный вопрос. Мой отпуск истекает через десять дней. Ну, состряпаю что-нибудь, прежде чем нагряну в святая святых босса. Этот-то точно ничего даже отдаленно похожего на правду не переварит. Только не Мэйфлауэр Кэбот Фицджеральд. А тем временем мне позарез нужно измыслить, что сказать Маэстре. – Он помолчал. – И Сюзи.
– Сюзи?
– Да.
– Твоей маленькой сводной сестренке?
– Да. Я тут надумал в понедельник слетать повидать девочку. (Дело было в субботу вечером.)
– Чтобы забраться к ней в трусики?
– Чтобы помочь ей с первым итоговым сочинением. – Он помолчал. Улыбнулся. – И… – Свиттерс недоговорил.
– И что?
– И забраться к ней в трусики. – Он тут же пожалел о своих словах – не потому, что солгал, – нет, он твердо вознамерился консуммировать их отношения и был уверен, что Сюзи разделяет его чувства, – и не потому, что стыдился сообщить о своих намерениях лучшему другу, но скорее оттого, что формулировка прозвучала настолько откровенно и грубо – самая ее небрежная мужская прямота в ложном свете выставляла глубину его чувств к ней. К ней, к его лютику с пляжного полотенца. Его искрящейся росою росомахе.
Что до Бобби, тот ответил не сразу. Напротив, выказал все признаки задумчивости. Уйдя не только в мысли, но и в необозримые просторы свитера, он казался совсем малышом – ни дать ни взять киноактер в реальной жизни.
– Ох, Свиттерс ты, Свиттерс, – проговорил он наконец. – Бедняга. Ты вообще представляешь себе, во что влип? Ты сознаешь, что притягиваешь к себе нечто, в сравнении с чем проклятие шамана покажется открыточкой с пожеланием скорейшего выздоровления от Матери Терезы?
Свиттерс безмолвствовал. Его рука с пивом застыла на середине пути между ящиком со льдом и ртом, так что Бобби продолжил:
– Ты понимаешь, что балуешься с единственным величайшим табу нашей культуры? Табу посерьезнее, чем обложить налогом церковь плюс сжечь национальный флаг, табу, за нарушение которого тебе подадут на бумажной тарелке твои же яйца и любой доктор в Америке скорее нарушит Гиппократову клятву и пропустит три партии в гольф, нежели согласится пришить их обратно? – Бобби отставил пиво и наклонился к инвалидному креслу. – Я, если кто не понял, разумею табу на сексуальность девочек-подростков.
– Да, сынок. В Соединенных Штатах Америки это – табу номер один, и я подставляю под нож свою тощенькую техасскую шею уже тем, что о нем упоминаю. Хорошо, что мы на предмет «жучков» все проверили. – Бобби вновь взял со стола «Синг Ха», сделал большой, не доставляющий ни малейшего удовольствия глоток и откинулся назад. – То, что сексуальная жизнь есть даже у младенцев – факт бесспорный и подтвержденный наблюдениями; разумеется, сексуальная жизнь чисто развлекательная, бездумная и эгоцентричная – просто-напросто удовольствие, получаемое посредством раздражения половых органов, однако ощущения эти по малости дают о себе знать на протяжении всего детства. К тому времени, как на подростков со всего размаху обрушится половая зрелость, они приучаются мастурбировать с такой частотой, что просто диву даешься: надо же, не развился синдром навязчивых движений! Как у девочек, так и у мальчиков, рог favor. Собственно говоря, поскольку женщины рода человеческого взрослеют быстрее, они нас с полпинка обгоняют; сомнительно, чтобы мы, мешкотные корабли до Китая, вообще когда-нибудь с ними поровнялись.
Полуприкрыв глаза, Свиттерс упорно пытался представить себе мастурбирующую Сюзи, но тщетно; кроме того, Бобби развивал свою мысль дальше.
– Грубая, неприкрытая правда состоит в том, что девочки-подростки сексуально одержимы что твои зайцы. И не их в том вина: так матушка-природа распорядилась. Во имя сохранения вида. Политика и религия эту физическую данность изменить бессильны – вот разве что одурманивать девочек медицинскими депрессантами или отсасывать им гормоны через резиновую трубочку. Но поскольку современное общество по природе своей с природой в разладе, мы категорически данный факт отрицаем. Категорически отрицаем, говорю. Нам до того неловко, до того тошнотворно сознавать, что наши дочки, внучки, племянницы и младшие сестренки на самом деле – взрывоопасные секс-динамо-машины, что все мы, как мужчины, так и женщины, вынуждены лгать самим себе и друг другу и притворяться, что проблемы просто не существует.
Ну а то, чего мы упорно отрицаем, рано или поздно воспрянет – и цапнет нас прямо в задницу. Старый хрен Миллер как раз об этом и писал в своем «Суровом испытании», а мы аплодировали пьесе и делали вид, будто в ней речь идет о колдовстве или тому подобном дерьме, и на голубом глазу продолжали отрицать очевидное. Ну и на ведьм охотиться. Меня как раз «охота на ведьм» и тревожит. Ради Сюзи – и ради тебя самого тоже.
– Угу. – Свиттерс молча кивнул, однако бутылка с пивом застыла недвижно на полпути между пенополистироловым контейнером, понизившим температуру напитка, и контейнером органическим, которому суждено было поглотить содержимое и согреть его снова.
– Мы уже не в Таиланде, сынок. Помни об этом. И здесь вам не Дания и не Швеция. Здесь девочке полагается свои естественные биологические потребности заметать под дверной коврик. Держать их при себе – и терзаться чувством вины. В противном случае она заплатит жестокую цену и в социальном, и психологическом плане. Девочки нашей культуры не готовы к… э-э… эмоциональным сложностям траханья. Хотя в шестнадцать лет твоя Сюзи чертовски быстро продвинется в нужном направлении. А тем временем, я знаю, ты не захочешь замутить ее прозрачные воды. Это ты-то, с твоим «пунктиком» насчет невинности…
– Опять ты за свое, – буркнул Свиттерс.
– Кроме того, надо бы тебе и о себе, любимом, подумать. Слушай сюда. Любой взрослый мужчина гетеросексуальной направленности, если он утверждает, что его ну абсолютно не «заводят» половозрелые девочки, врун либо подонок; встретишь такого, так ему от Скверного Бобби и передай. Но и этот факт реальности мы отрицаем. Отрицаем всеми силами. Мужчина, вздумавший развлекаться на манер Гумберта Гумберта в Америке, доиграется до того, что его в жерло вулкана швырнут, как жертву богам, что покарали человечество этими гнусными, нежелательными, дестабилизирующими трансгенерационными влечениями. Романтического идиота вроде тебя полиция нравов вымажет дегтем, причем той же самой проволочной кистью, которую, по справедливости, пускает в ход для извращенцев и выродков, что бессовестно пользуются детьми и причиняют им вред в силу психически нездоровой потребности утверждать свою власть над кем-то, кто слабее их самих, презренных слабаков. Пакостные нюхачи из индустрии преследования тоже наслаждаются собственной властью, помни об этом, а способностью усматривать тонкую разницу никогда не блистали. Некоторые, как ни печально, всего лишь пытаются отомстить за раны, нанесенные в детстве им самим; с другой стороны, то же самое можно сказать и о пристающих к малолетним. Две стороны одной и той же злополучной медали. Как бы то ни было, в результате мы живем в таком климате, что нормальные мужчины боятся признаться – даже себе самим, глядя в зеркало, – что при взгляде на несовершеннолетнюю мисс их порой кусает блоха похоти. Сдается мне, общество так и будет беззастенчиво врать на этот счет, вплоть до того самого дня, когда придет к просветлению. – Одним глотком Бобби прикончил пиво. – Разумеется, пока общество врет себе самому о себе же самом, шанс достичь просветления у него нулевой. В общем, Свит, не делай этого. Вот тебе мой совет. В силу дюжины веских причин воздержись.
И Бобби встал и с хрустом потянулся.
– Впечатляющая речь, приятель, – отозвался Свиттерс. – Спасибочки тебе. Я, конечно же, тщательно разжую каждый ее фрагмент и хорошенько подумаю над твоим наставлением. Но…
– Но?
– Но ты не видел Сюзи.
– Не видел и не хочу. Потому что каждое сказанное мною слово хотя и правдиво, зато – чистой воды лицемерие. Будь я на твоем месте, и не возражай она, и будь я уверен, что девочка знает, что делает, я бы забрался в ее трусики быстрее, чем она донесла бы их до дома из «Гэпа». С другой стороны, я всего-навсего «белый голодранец» из Хондо, и нравственности у меня меньше, чем у блохи.
Подобно соусу для чипсов с небольшим сроком хранения, импортированный из Скандинавии солнечный свет начал понемногу стухать, превращаясь в тресковый паштет, из которого и был синтезирован. Ветер гнал рваные облака над самой поверхностью пролива, точно отсыревшие сгустки бактериальной культуры, в воздухе отчетливо ощущался привкус плесени. Атмосфера казалась одновременно давящей и разреженной, словно созданной из некоего нового элемента, который опровергал все известные законы атомного веса и дышать им как надо могли лишь коренные жители Тихоокеанского Северо-Запада. С одной стороны – невесомо-легкий и безобидный, с другой – пропитанный влагой и злокозненный, этот климат являлся своего рода метеорологическим эквивалентом Пата Буна, поющего тяжелый рок.
Вообще-то сиэтлская погода Свиттерсу пришлась куда как по душе, и не только в силу ее двойственности. Ему нравилась ее приглушенная утонченность и пейзаж, ею оттененный, если не порожденный: виды, словно набросанные кистью сумиэ, обмакнутой в ртуть и зеленый чай. Пейзаж был свеж и чист, ощущалась в нем некая мягкая патриархальность и мистическая недоговоренность, зато – ни тени прыткости.
Но неуемная, буйная прыткость, шокировавшая Свиттерса в природе, в языке заключала для него неодолимое очарование.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Впоследствии, успокоившись и собравшись с мыслями благодаря медитации и взбодрившись после давешних развлечений в кругу лиц обоего пола, Свиттерс почувствовал себя куда лучше, нежели за последние две недели, – настолько хорошо, что принял оптимистичное решение о том, что делать дальше. Однако инстинкт подсказывал: сообщать об этом Бобби так вот сразу, с бухты-барахты, вовсе незачем. Вместо того Свиттерс сосредоточился на том, чтобы ослабить последние оставшиеся петли железного тюрбана похмелья.
– Зеленый юнец вроде тебя, возможно, этого и не заметил, – промолвил Свиттерс, открывая бутылку, – но в сфере выпивона я наблюдаю резкий рост инфляции.
– Ага. Подонок дерет с меня вдвое за половинную развлекаловку. Ну, то есть когда я прибегаю к его услугам. Поскольку неумеренное потребление алкогольных напитков на Аляске – это нечто вроде национального спорта, – на олимпиаде Забулдыг наши бы все золото взяли, хотя в смысле шарма продули бы Ирландии как пить дать; я едва ли не в трезвенники записался, исключительно из чувства противоречия – не хочу быть просто еще одной сраной рожей в толпе. – Принимая из рук Свиттерса запотевшую бутылку, Бобби некоторое время внимательно изучал ее, крутя так и эдак. – Ностальгия хороша в небольших дозах – вроде как персонального пушочка подкладываешь под твердый зад истории; но если я скажу, что «Синг Ха» – не дерьмовое пиво, я бессовестно совру, почище легавого в суде.
Свиттерс кивнул.
– В Бангкоке, где выбора особо не было, оно сходило «на ура», а здесь, в земле пива разливанного, оно и впрямь воспринимается как слабодушное и упадочное.
– На вкус – что бабочкина моча. Ну еще бы, варят-то его буддисты! Сдается мне, вложить в спиртное некую силу способен только христианин.
– Вот именно. Чего в «Синг Ха» не хватает, так это страха и ярости. Нет в нем той мстительности, того злопамятства, что мы, христиане, научились почитать и любить. Хмель не бьет в цель. Солод слишком молод. Но, капитан Кейс, ежели на Аляске вы не завсегдатай тамошних водопоев покруче, так чем же вы там развлекаетесь? Кружева плетете? Тщитесь добраться до второй страницы «Поминок по Финнегану»?
– Летаю побольше, чем ты вообразить способен.
– В самом деле? Вот уж никогда бы не подумал. Учитывая наши возросшие мощности спутников связи, зачем нам вообще люди для шпионских вылетов?
Перекрестные морщинки вокруг глаз Бобби обозначились чуть резче.
– Боюсь, на этот вопрос я ответить не готов, сынок. Свиттерс, захваченный врасплох, едва не вздрогнул.
– Ох. То есть не мое это дело?
– Вот именно.
В ЦРУ действовало общераспространенное и неизменное правило: работник «конторы» – не важно, какова у него или у нее степень допуска, не важно, есть у него «крыша» или нет, – ни под каким видом не должен раскрывать кому бы то ни было – будь то жена или муж, родители, любовники и любовницы, друзья или коллеги-цэрэушники – подробности своей работы сверх того, что собеседнику необходимо – не просто любопытно, а жизненно необходимо – знать. С Маэстрой, и до меньшей степени с Сюзи, Свиттерс придерживался этого правила не особенно строго – должно быть, именно поэтому он так изумился, обнаружив, что Скверный Бобби, гордо пренебрегающий изрядным количеством общественных норм и условностей и горячий критик международных коммерческих структур, под чей музон контора последнее время отплясывала все чаще, именно это установление строго соблюдает. Свиттерс давно научился признавать – если не ценить – тот факт, что сам он – сочетание несочетаемого, объясняя парадоксы своего характера тем, что родился на пересечении знаков Рака и Льва, так что лунные и солнечные силы так и тянут его в разные стороны (то, что авторитетность астрологии он воспринимал с известной долей скепсиса, доказательства только подкрепляло). А теперь он вдруг начал подмечать вопиющие несоответствия и в Бобби. Возможно, люди в большинстве своем по сути противоречивы. Истинные люди по крайней мере. Может статься, те среди нас, что неизменно постоянны и предсказуемы, те, у кого ян то и дело не выплескивается в инь, – может статься, они – кандидаты в Маэстрину категорию «недостающего звена» или недочеловеков.
– Ну-с. Итак. Забудем о твоих официальных обязанностях – я, собственно, выказывал лишь вежливый интерес, не более, – но дозволено ли мне полюбопытствовать, как там обстоят дела с пиханием палок в колеса, – часом, не числится ли на твоем счету что-нибудь такое, от чего Джон Фостер Даллес завращался бы в своем саркофаге?
Выговорив фамилию Даллеса, Свиттерс с отвращением сплюнул. Услышав фамилию Даллеса, Бобби поступил точно так же. И теперь на кафеле поблескивали две расплавленные жемчужины вдохновленных Даллесом плевков. (Возможно, стоит – а возможно, и не стоит, – отметить, что Даллес, спровоцировавший столь уничижительное приветствие, был так называемый государственный деятель Даллес, Джон Фостер, а вовсе не его брат Аллен, первый директор ЦРУ.)
– Ты про ангельские тузы в моем рукаве? Да ничего нового. Подмахиваю счета, так сказать, глушу сигнал-другой, что до остального – обычная бумажная рутина. По-прежнему собираю материал про гватемальские «батальоны смерти», про конторские махинации с наркотой, про мэнсоновскую подставу, про сокрытие НЛО, и т. д., и т. п. Да, корпоративной лояльности ни на грош; а что делать, если в наши дни где грязь, там и корпорация. Собрал, между прочим, больше чем достаточно – пусть дважды подумают, прежде чем дать мне пинка под зад. В противном случае не знаю, когда пойду со своих козырей и пойду ли вообще.
– Да уж, не хотелось бы кончить так же, как Одубон По.
– Ха, старина Одубон По процветает и радуется – насколько это возможно для человека с синим ярлычком на лбу. Ведет жизнь более продуктивную, нежели мы с тобой. Во всяком случае, на данный момент – момент упадка в наших биографиях.
Но не успел Свиттерс поинтересоваться судьбой бывшего агента По, как в дверях появилась Маэстра, напоминая мужчинам, что они обещали поиграть с ней в новые компьютерные игры, как только передохнут после завтрака. Дескать, полдень уже миновал, и «Апокалиптический Ак-Ак» настроен и готов к запуску.
В «Апокалиптическом Ак-Аке» Бобби оказался непобедим, зато Свиттерс одержал победу в «Новом миропорядке», а Маэстра разбила наголову обоих в «Воинствах Армагеддона», так что все развеселились и за разговорами умяли здоровенную вегетарианскую пиццу, после чего Маэстра ушла вздремнуть. Мужчины справили нужду, умылись, переоделись: Свиттерс – в оранжево-коричневый костюм ирландского твида, Бобби – в джинсы «Ранглер» и свитер, да такой просторный и толстый, что на изготовление его надо думать, пошел целый лохматый мамонт и еще два шетлендских пони в придачу. Затем, задержавшись полюбоваться творением бессмертной кисти Генри М., они возвратились на безопасную террасу. Там, в сероватом ноябрьском мареве, словно профильтрованном через мочевые пузыри замороженных кальмаров, – в этом заменителе солнечного света, изобретенном норвежскими химиками, Свиттерс сидел и гадал, как бы завести разговор о следующем своем ходе. Очень скоро Бобби подбросил ему долгожданное сэгуэ.
– Так как, сынок, что ты на консервной фабрике-то скажешь?
– Отличный вопрос. Мой отпуск истекает через десять дней. Ну, состряпаю что-нибудь, прежде чем нагряну в святая святых босса. Этот-то точно ничего даже отдаленно похожего на правду не переварит. Только не Мэйфлауэр Кэбот Фицджеральд. А тем временем мне позарез нужно измыслить, что сказать Маэстре. – Он помолчал. – И Сюзи.
– Сюзи?
– Да.
– Твоей маленькой сводной сестренке?
– Да. Я тут надумал в понедельник слетать повидать девочку. (Дело было в субботу вечером.)
– Чтобы забраться к ней в трусики?
– Чтобы помочь ей с первым итоговым сочинением. – Он помолчал. Улыбнулся. – И… – Свиттерс недоговорил.
– И что?
– И забраться к ней в трусики. – Он тут же пожалел о своих словах – не потому, что солгал, – нет, он твердо вознамерился консуммировать их отношения и был уверен, что Сюзи разделяет его чувства, – и не потому, что стыдился сообщить о своих намерениях лучшему другу, но скорее оттого, что формулировка прозвучала настолько откровенно и грубо – самая ее небрежная мужская прямота в ложном свете выставляла глубину его чувств к ней. К ней, к его лютику с пляжного полотенца. Его искрящейся росою росомахе.
Что до Бобби, тот ответил не сразу. Напротив, выказал все признаки задумчивости. Уйдя не только в мысли, но и в необозримые просторы свитера, он казался совсем малышом – ни дать ни взять киноактер в реальной жизни.
– Ох, Свиттерс ты, Свиттерс, – проговорил он наконец. – Бедняга. Ты вообще представляешь себе, во что влип? Ты сознаешь, что притягиваешь к себе нечто, в сравнении с чем проклятие шамана покажется открыточкой с пожеланием скорейшего выздоровления от Матери Терезы?
Свиттерс безмолвствовал. Его рука с пивом застыла на середине пути между ящиком со льдом и ртом, так что Бобби продолжил:
– Ты понимаешь, что балуешься с единственным величайшим табу нашей культуры? Табу посерьезнее, чем обложить налогом церковь плюс сжечь национальный флаг, табу, за нарушение которого тебе подадут на бумажной тарелке твои же яйца и любой доктор в Америке скорее нарушит Гиппократову клятву и пропустит три партии в гольф, нежели согласится пришить их обратно? – Бобби отставил пиво и наклонился к инвалидному креслу. – Я, если кто не понял, разумею табу на сексуальность девочек-подростков.
– Да, сынок. В Соединенных Штатах Америки это – табу номер один, и я подставляю под нож свою тощенькую техасскую шею уже тем, что о нем упоминаю. Хорошо, что мы на предмет «жучков» все проверили. – Бобби вновь взял со стола «Синг Ха», сделал большой, не доставляющий ни малейшего удовольствия глоток и откинулся назад. – То, что сексуальная жизнь есть даже у младенцев – факт бесспорный и подтвержденный наблюдениями; разумеется, сексуальная жизнь чисто развлекательная, бездумная и эгоцентричная – просто-напросто удовольствие, получаемое посредством раздражения половых органов, однако ощущения эти по малости дают о себе знать на протяжении всего детства. К тому времени, как на подростков со всего размаху обрушится половая зрелость, они приучаются мастурбировать с такой частотой, что просто диву даешься: надо же, не развился синдром навязчивых движений! Как у девочек, так и у мальчиков, рог favor. Собственно говоря, поскольку женщины рода человеческого взрослеют быстрее, они нас с полпинка обгоняют; сомнительно, чтобы мы, мешкотные корабли до Китая, вообще когда-нибудь с ними поровнялись.
Полуприкрыв глаза, Свиттерс упорно пытался представить себе мастурбирующую Сюзи, но тщетно; кроме того, Бобби развивал свою мысль дальше.
– Грубая, неприкрытая правда состоит в том, что девочки-подростки сексуально одержимы что твои зайцы. И не их в том вина: так матушка-природа распорядилась. Во имя сохранения вида. Политика и религия эту физическую данность изменить бессильны – вот разве что одурманивать девочек медицинскими депрессантами или отсасывать им гормоны через резиновую трубочку. Но поскольку современное общество по природе своей с природой в разладе, мы категорически данный факт отрицаем. Категорически отрицаем, говорю. Нам до того неловко, до того тошнотворно сознавать, что наши дочки, внучки, племянницы и младшие сестренки на самом деле – взрывоопасные секс-динамо-машины, что все мы, как мужчины, так и женщины, вынуждены лгать самим себе и друг другу и притворяться, что проблемы просто не существует.
Ну а то, чего мы упорно отрицаем, рано или поздно воспрянет – и цапнет нас прямо в задницу. Старый хрен Миллер как раз об этом и писал в своем «Суровом испытании», а мы аплодировали пьесе и делали вид, будто в ней речь идет о колдовстве или тому подобном дерьме, и на голубом глазу продолжали отрицать очевидное. Ну и на ведьм охотиться. Меня как раз «охота на ведьм» и тревожит. Ради Сюзи – и ради тебя самого тоже.
– Угу. – Свиттерс молча кивнул, однако бутылка с пивом застыла недвижно на полпути между пенополистироловым контейнером, понизившим температуру напитка, и контейнером органическим, которому суждено было поглотить содержимое и согреть его снова.
– Мы уже не в Таиланде, сынок. Помни об этом. И здесь вам не Дания и не Швеция. Здесь девочке полагается свои естественные биологические потребности заметать под дверной коврик. Держать их при себе – и терзаться чувством вины. В противном случае она заплатит жестокую цену и в социальном, и психологическом плане. Девочки нашей культуры не готовы к… э-э… эмоциональным сложностям траханья. Хотя в шестнадцать лет твоя Сюзи чертовски быстро продвинется в нужном направлении. А тем временем, я знаю, ты не захочешь замутить ее прозрачные воды. Это ты-то, с твоим «пунктиком» насчет невинности…
– Опять ты за свое, – буркнул Свиттерс.
– Кроме того, надо бы тебе и о себе, любимом, подумать. Слушай сюда. Любой взрослый мужчина гетеросексуальной направленности, если он утверждает, что его ну абсолютно не «заводят» половозрелые девочки, врун либо подонок; встретишь такого, так ему от Скверного Бобби и передай. Но и этот факт реальности мы отрицаем. Отрицаем всеми силами. Мужчина, вздумавший развлекаться на манер Гумберта Гумберта в Америке, доиграется до того, что его в жерло вулкана швырнут, как жертву богам, что покарали человечество этими гнусными, нежелательными, дестабилизирующими трансгенерационными влечениями. Романтического идиота вроде тебя полиция нравов вымажет дегтем, причем той же самой проволочной кистью, которую, по справедливости, пускает в ход для извращенцев и выродков, что бессовестно пользуются детьми и причиняют им вред в силу психически нездоровой потребности утверждать свою власть над кем-то, кто слабее их самих, презренных слабаков. Пакостные нюхачи из индустрии преследования тоже наслаждаются собственной властью, помни об этом, а способностью усматривать тонкую разницу никогда не блистали. Некоторые, как ни печально, всего лишь пытаются отомстить за раны, нанесенные в детстве им самим; с другой стороны, то же самое можно сказать и о пристающих к малолетним. Две стороны одной и той же злополучной медали. Как бы то ни было, в результате мы живем в таком климате, что нормальные мужчины боятся признаться – даже себе самим, глядя в зеркало, – что при взгляде на несовершеннолетнюю мисс их порой кусает блоха похоти. Сдается мне, общество так и будет беззастенчиво врать на этот счет, вплоть до того самого дня, когда придет к просветлению. – Одним глотком Бобби прикончил пиво. – Разумеется, пока общество врет себе самому о себе же самом, шанс достичь просветления у него нулевой. В общем, Свит, не делай этого. Вот тебе мой совет. В силу дюжины веских причин воздержись.
И Бобби встал и с хрустом потянулся.
– Впечатляющая речь, приятель, – отозвался Свиттерс. – Спасибочки тебе. Я, конечно же, тщательно разжую каждый ее фрагмент и хорошенько подумаю над твоим наставлением. Но…
– Но?
– Но ты не видел Сюзи.
– Не видел и не хочу. Потому что каждое сказанное мною слово хотя и правдиво, зато – чистой воды лицемерие. Будь я на твоем месте, и не возражай она, и будь я уверен, что девочка знает, что делает, я бы забрался в ее трусики быстрее, чем она донесла бы их до дома из «Гэпа». С другой стороны, я всего-навсего «белый голодранец» из Хондо, и нравственности у меня меньше, чем у блохи.
Подобно соусу для чипсов с небольшим сроком хранения, импортированный из Скандинавии солнечный свет начал понемногу стухать, превращаясь в тресковый паштет, из которого и был синтезирован. Ветер гнал рваные облака над самой поверхностью пролива, точно отсыревшие сгустки бактериальной культуры, в воздухе отчетливо ощущался привкус плесени. Атмосфера казалась одновременно давящей и разреженной, словно созданной из некоего нового элемента, который опровергал все известные законы атомного веса и дышать им как надо могли лишь коренные жители Тихоокеанского Северо-Запада. С одной стороны – невесомо-легкий и безобидный, с другой – пропитанный влагой и злокозненный, этот климат являлся своего рода метеорологическим эквивалентом Пата Буна, поющего тяжелый рок.
Вообще-то сиэтлская погода Свиттерсу пришлась куда как по душе, и не только в силу ее двойственности. Ему нравилась ее приглушенная утонченность и пейзаж, ею оттененный, если не порожденный: виды, словно набросанные кистью сумиэ, обмакнутой в ртуть и зеленый чай. Пейзаж был свеж и чист, ощущалась в нем некая мягкая патриархальность и мистическая недоговоренность, зато – ни тени прыткости.
Но неуемная, буйная прыткость, шокировавшая Свиттерса в природе, в языке заключала для него неодолимое очарование.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65