В конце концов, она – женщина, умеющая выносить ночные горшки за больными, в то время как он представляет себе прямую кишку – в те редкие моменты, когда вообще о ней задумывается, – как вместилище белого света, как впускной клапан, сквозь который та мистическая энергия, что мудрые «старички» Бобби Кейса называли кундалини, входит в тело и неспешно ползет вверх по спинному хребту, свиваясь блестящими кольцами, точно Змий, несущий божественное знание простодушным деревенщинам Эдема. Просветление или испражнение: о анус, в чем истинная твоя цель?
– Прошу прощения за «сортирный» подтекст, – извинился Свиттерс. Вот уже в третий раз он извинялся перед нею за такое же количество дней; и инстинктивно чувствуя, что этот человек каяться не привык, сестра Домино не могла его не простить.
– Не подтекст, а контекст, – поправила она со снисходительной улыбкой – и продолжила рассказ.
Со временем в Ватикане вычислили-таки, что Красавица-под-Маской – это аббатиса Кроэтина. Ей приказали умолкнуть и перестать писать. Она отказалась. Прочие пахомианки, включая Домино, тоже принялись публиковать письма. Сестры заволновались. Церковь принялась выражать недовольство. И угрожать. Эта война неспешно свирепствовала на протяжении нескольких лет. А затем, две недели назад, перешла в решающую стадию. Красавицу-под-Маской вызвали в Дамаск, дабы та предстала перед церковным судом под председательством трех присланных из Рима епископов. Сославшись на слабое здоровье, аббатиса послала вместо себя сестру Домино. Трибунал оказался невосприимчив как к аргументам сестринской общины, так и к обаянию сестры Домино. Он официально объявил о роспуске ордена святого Пахомия и повелел его членам вернуться в Европу, где на них наложат епитимью и направят в иные обители. Во имя Пахомия, отца всех монахинь, и во имя утроб по всему миру Домино посоветовала этим чумовым епископам идти лесом.
– Выселить нас они не могли. Ведь оазис – это не их собственность. Мы проголосовали – и решили остаться. Одна только Фанни склонялась к тому, чтобы бежать прочь, – но передумала. Не иначе как побоялась Асмодея, этого своего инкуба. А потом, вчера, после обеда, пока вы отдыхали, прибыл посыльный из Дамаска. Он привез вести, которых мы больше всего страшились, хотя и не думали, что такое возможно. Нас отлучили от Церкви. Всех до единой. Изгнали из лона Церкви. Навеки.
– То есть вы больше не монахиня, – подвел итог Свиттерс, от души надеясь, что не слишком явно демонстрирует свою радость по этому поводу.
Сестра Домино поджала губы. В глазах ее сверкнул вызов – так шипит и искрится подожженный фитиль.
– Я всегда буду монахиней. И мы будем отправлять обряды и трудиться точно так же, как и прежде. Только теперь… как это вы говорите? – ну, человек посередке – а, никаких посредников. Отныне мы подотчетны напрямую Господу. И одному только Господу.
– Ну что ж, – промолвил Свиттерс, подыскивая слова утешения или поддержки, – возможно, именно так оно и предполагалось изначально. Вот в Коране Магомет утверждает, что единственный путь к Аллаху – это прямой, личный контакт один на один, – и не то чтобы муллы, имамы и аятоллы к нему прислушивались. А еще в Коране написано: «Врата рая широко распахиваются для того, кто умеет рассмешить своих спутников», – однако во всем исламе, похоже, одни только суфии постигли эту истину. Разумеется, в христианской схеме мироздания комедиантам вообще нет места. Если смешок когда-либо и слетал с уст Спасителя, так Евангелия об этом умалчивают. Я так подозреваю, что ген, благодаря которому люди становятся верующими, возможно, наделяет их заодно и иммунитетом к юмору.
Свиттерс уже собирался изложить Маэстрину теорию «недостающего звена» и, может, сказать словечко-другое и про Сегодня Суть Завтра, когда вдруг осознал, что отклонился от темы; и в то время как на шумных сборищах клуба К.О.З.Н.И. подобное словоблудие принимали как должное, более того – на него рассчитывали, в обычной компании такого обычно не терпели. Он сочувственно улыбнулся – и заткнулся.
– А какова ваша вера, мистер Свиттерс? Во что верите вы?
– Хм-м… Ну, я пытаюсь вообще этого избежать.
– То есть пытаетесь не верить?
– Именно. Я спасаюсь бегством от Б-убийц.
– Простите? Что еще за убийцы?
– «Б» – это «Безусловное повиновение». «Б» это «Будь как все». Будь Благовоспитан, Благоразумен, Благочестив, Благодарен. Большинство убийств в мире совершается во имя этих «Б». Если ты отказываешься «Быть как все» – ты недочеловек или враг, или и то, и другое; а «Быть как все» ты не можешь, пока не поверишь во все то, во что верим мы. Возможно, тебя даже тогда не примут – однако надежда есть. Наша религия, наша партия, наше племя, наш город, наша школа, наша раса, наша нация. Будь с нами. Будь как все. Бойся. Или Будь проклят.
– Но человеку свойственно…
– Свойственно верить во что-нибудь и быть частью какой-либо группы? Да, сестра – если я еще вправе так вас называть, – похоже на то. На самом деле это у нас в генах. Я неизменно начеку – и все равно порой это сильнее меня. Чего доброго, мы взорвем самих себя раньше, чем разовьемся и эволюционируем настолько, чтобы отрешиться от этой зависимости; но будьте уверены: даже если мы выживем, пока нас вынуждают «Быть как все», мы вовеки не обретем ни мира, ни свободы.
– О-ля-ля! Да это безумие! Человек, который не принадлежит ни к какой группе и вообще ни во что не верит? Что это за робот, что за приблуда? Да это уже вообще не человек.
– В том смысле, в каком лягушка – это уже не головастик, вы, возможно, и правы. И, возможно, этого не произойдет никогда – да и нужды в том не возникнет. Мы просто сделаемся достаточно терпимы и избавимся от достаточного количества страхов и эгоцентризма – в порядке компенсации. Нейтральные ангелы, чего доброго, одержат верх: нейтральная победа – что за интригующий оксюморон! А тем временем, сестра – если я еще вправе так вас называть, – вы разве не слышите, как они гудят? Вы только прислушайтесь к этому жужжащему рою, этой порожденной ими Банде? Б-бедность. Б-беднота. Б-барыш.
Б-беззаконие. Б-безнадежность. Б-бесправие. Б-беспросветность. Б-бессилие. Б-бесславие. Б-бесчестье. Б-бремя. Б-балласт. Б-братья. Б-братство. Б-бойня. Еще раз Б-бойня. Б-бум-Б-бум. Б-бедствия. Б-болезни. Б-бандитизм. Б-бесчеловечность. Б-бесцеремонность. Б-бесчинства. Б-брешь. Б-битвы и Б-баталии. Б-блокада. Б-бичи. Б-бомба. Б-баллотировка. Б-блюдолизы. Б-базука. Б-брутальная сила. Б-безумие. Б-безволие. Б-безропотность. Б-бездействие. Б-безделье. Б-боязнь. Б-бесы и Б-бесенята. Б-бюрократия. Б-болтуны. Б-«Бини-бейбиз».
– «Бини-бейбиз»? Это детские мягкие игрушки-то?
– Ой, прошу прощения, эти случайно под горячую руку подвернулись. И, безусловно, есть в мире много чего хорошего, что тоже начинается с буквы «Б». Например, Б-бабушка. Б-бисквиты. Б-«Битлз». Б-Бродвей. Б-беина.
– Беи?…
В планы Свиттерса отнюдь не входило пояснять, что по-каталонски beina – пресловутое женское сокровище, пользуясь выражением Одубона По. Вместо того он торжествующе произнес, точно сберегая самое главное под конец:
– Б-Библия.
– То есть вы считаете Библию чем-то хорошим?
– Хм-м… Ну, ежели прибегнуть к моей «пчелиной» аналогии: мед, добытый из этого переполненного улья, может быть сладок и питателен, а может и оказаться смертоносным галлюциногеном. Потому черпайте с осторожностью. Читатель, остерегайся!
Домино изучающе глядела на него – но одобрительно или с презрением, Свиттерс так и не понял. Дабы нарушить затянувшееся молчание, а может, и подольститься, он сознался, что менее года назад всерьез подумывал, а не принять ли ему католичество. О Сюзи он не упомянул ни словом.
– Что? Да вы с ума сошли! Как можно быть в лоне Церкви, не принадлежа к ней и ни во что не веря?
– Да легко. Так оно лучше всего. Отправлять обряды порой так приятно, а вот верить в доктрины практически всегда пагубно.
Восприняв его слова в том смысле, что претворять в жизнь учение Христа, в таковое не веря, лучше, чем ревностно в него верить, но на практике не применять, монахиня неохотно кивнула в знак согласия. Ее собеседник каким-то образом умудрился перевернуть лицемерие с ног на голову.
– Это вы так и работали на ЦРУ?
– Да, пожалуй – теперь, когда вы об этом упомянули, мне и самому так кажется. Это называется участие без вовлеченности.
– Но я не…
– Поскольку ЦРУ – экстремистская организация, обладающая необыкновенной способностью функционировать за пределами компрометирующих каналов нормального политического и коммерческого принуждения, у нее есть возможность пробить затор-другой и поспособствовать бытию мира. Исконные учения Христа, Магомета и иже с ними тоже изобилуют крайностями. Если человек способен действовать в рамках этих экстремистских систем, не идентифицируя себя с порожденной ими чушью, не проникаясь, например, патриотизмом в случае ЦРУ или морализаторским пылом в случае Церкви, тогда тот пульсирующий нерв, что протянулся от гипоталамуса до указательного пальца правой руки – «пальца, жмущего на курок», – возможно, и успокоится, умы обретут свободу и – кто знает? – плотины ортодоксии и уверенности рухнут, и – как бы это получше выразиться? – река событий, играя и бурля, хлынет в новых, неожиданных направлениях. Что-то в таком духе. Ча-ча-ча.
– Стало быть, вот какова ваша вера? Свобода и непредсказуемость?
Свиттерс допил чай.
– Моя вера – все то, что позволяет мне радоваться жизни. Если ваша религия не дает вам того же, да какой, к черту, в ней смысл?
На мгновение сестра Домино словно опешила.
– Поддержка, – отрывисто бросила она.
– Хе! – Прозвучало это настолько по-Маэстриному, что Свиттерс уже готов был наградить себя браслетом.
– Надежда.
– В математике я не силен, но разве икс надежды не сводит на нет икс веры? То есть если вы верите, что утром взойдет солнце, вам незачем на это надеяться.
– Утешение.
– Утешение? Затем Господь и создал спиртные напитки и блюзы.
– Спасение.
– От чего? Вы, часом, не имеете в виду этакое долгосрочное, не предусматривающее взносов посмертное страхование от пожара?
Домино не ответила, и Свиттерс побоялся, что зашел слишком далеко.
– С другой стороны, я, например, никогда не понимал, что смысла в куриных крыльях. Как для самой цыпки, которая, как известно, не летает, так и для едока, которому мяса достается с гулькин нос – не хватит, чтобы оправдать весь жир, затраченный на то, чтобы сделать крылышки хотя бы вполовину съедобными.
Глаза ее на мгновение затуманились грустью, взгляд помягчел еще более.
– А скажите, филадельфийский бифштекс с сыром готовят и по сей день?
– Еще как готовят. Есть в мире вещи, на которые можно положиться безоговорочно.
Сестра Домино улыбнулась – и улыбка эта наводила на мысль о помеси Тадж-Махала с музыкальным автоматом.
– А прямо сейчас у вас есть причины радоваться жизни?
– По правде говоря, да. Я – в чужой стране, причем нелегально, в загадочном монастыре, где мне не место, сижу и беседую с племянницей синей ню, что уж совсем невероятно. Ну как тут не наслаждаться жизнью?
На краткий – о, какой краткий! – миг она накрыла ладонями его кулаки, покоящиеся на подлокотниках кресла.
– И при этом, к несчастью, в инвалидном кресле. – Она встала. – О'кей. Теперь мне нужно пойти к тетушке. Отлучение оказалось для Красавицы-под-Маской тяжким ударом. Тяжким ударом для нас всех. Но мы пойдем вперед. – Mонахиня поправила благоухайную веточку за ухом. И шагнула к выходу.
У дверей она замешкалась.
– Теперь, когда церковные патриархи решили, что крохотная группка монахинь-пустынниц недостойна принадлежать к их Церкви, нам придется пересмотреть наши взаимоотношения с религией. В придачу к этому мы вот уже несколько лет пытаемся пересмотреть свои взаимоотношения с Христом, с Богородицей и Господом. Господь – это, разумеется, постоянная; Господь вечен и абсолютен, Господь не меняется. Но человеческие концепции Господа, человеческое восприятие Господа, то, как мы видим и воспринимаем Господа, в ходе истории много раз менялось. Порой Он кажется нам более близким; порой – более безличным и отчужденным; в одни эпохи Он являлся главным образом разгневанным, нетерпимым и мстительным; в другие – более любящим и снисходительным. Наш образ Господа развивается. Так? А каковы были бы наши представления о Господе и о религии, если бы приходили к нам через видение женщин? Вы об этом когда-нибудь задумывались? Здесь мы как раз и сосредоточиваемся на этих вопросах; вот почему мне столь ценна беседа с вами – ведь при том, что я, возможно, и не согласна с многими вашими абсурдными идеями, вы мне демонстрируете, каково это – мыслить свободно, без стеснений и ограничений и заблуждений. Это очень полезно.
– Мы, абсурдисты, всегда к вашим услугам.
– А еще я вам очень благодарна за то, что вы, по сути дела, заставили меня рассказать историю нашей общины. Потому что, даже при том, что вы называете наш монастырь «загадочным», вы теперь сами видите, что церемония с костром – явление вполне логичное и прагматичное, как и вся наша деятельность. Мы просты, как свечка, мистер Свиттерс. Нет никакой магии и никакой тайны.
– Да, пожалуй, что и нет, – согласился он. – Конечно, если не считать документа.
Домино побледнела.
– Ах, ну да, – вздохнула она, помолчав немного. – Документ. Змий в нашем райском саду.
Мария Первая принесла ему ленч, и после того, как таковой был поглощен сферой, наполненной мистическим белым светом и якобы находящейся в нижней части его торса, питательные вещества вновь преобразовались в фотоны, а мякина – в «темное вещество», как будто телесные отходы были пеплом мертвой звезды, – Свиттерс отправил Маэстре электронное письмо, рассказав о любопытном совпадении с синей ню. Затем, пламенно ненавидя весь процесс, поупражнялся с час и даже больше, превратив койку в подобие мата, своеобразный помост, на котором он производил седы, отжимания, упоры и прочие разновидности самоистязаний, требуемые тиранией «технического ухода».
И настолько вымотала его эта напряженная разминка, что Свиттерс заснул, прочтя едва ли с полстраницы «Поминок по Финнегану». Когда же он вновь открыл глаза, было уже темно. Поднос с ужином для него оставили на табуретке у изголовья кровати, и рядом с рогом изобилия сандви-чапиты стоял высокий бокал красного вина (чай, рыдай и страдай!) и лежала веточка флердоранжа.
Увидеть Домино раньше, чем наступит утро, напрасно было бы и мечтать, но когда наконец-то рассвело (почти всю ночь он читал), Свиттерс выглядел настолько здоровым и бодрым (разминка исправно выплатила дивиденды), что монахиня предложила устроить экскурсию по оазису. На протяжении последующего часа она возила его кресло по территории туда и сюда.
Вдоль толстых глинобитных стен разнообразных строений цвели желтые розы, а в ивах, окруживших изобильный родник – главное украшение и источник жизненной силы оазиса, – куковали кукушки. Ирригационные желобки отводили воду от источника к огородам, где густо росли помидоры, огурцы, турецкий горох и баклажаны. В рощицах, разбросанных по оазису тут и там, в свой срок созреют фиги, миндаль, апельсины, гранаты, грецкие орехи, финики и лимоны. Под жасминовыми кустами рылись куры, словно упражняясь в архаической арифметике; одинокий ослик взмахивал хвостом так размеренно и ритмично, словно то был маятник, отсчитывающий время мира; и пара-тройка низкорослых черных коз блеяли и жевали, жевали и блеяли – создавалось ощущение, будто едят они собственные голоса. Над оазисом разливался безмятежный покой и благоухание цветов: то, наверное, и впрямь было подобие Эдема, пусть в упрощенном, «удешевленном» варианте.
– А сирийское правительство против вашего здесь присутствия не возражает? – полюбопытствовал Свиттерс, памятуя о том, что ни одной другой стране мира, за исключением разве что Израиля, не довелось за свою историю пережить такого количества кровавых религиозных бойней.
– Au contraire. В Дамаске нас просто обожают. Всегда можно указать на наш символический монастырь как на пример терпимости и многообразия. Мы, как вы изволите выражаться, хороший пиар для Сирии. В Дамаске нас любят больше, чем в Риме.
У сводчатой, решетчатой двери в трапезную Домина официально представила его каждой из сестер. То есть всем, кроме той, познакомиться с которой Свиттерсу хотелось более всего. Они выстроились в ряд – от Марии Первой – самой старшей, если не считать неуловимой Красавицы-под-Маской, – до младшей, тридцатичетырехлетней Фанни, наиболее открыто дружелюбной. Между ними числились Мария Вторая, молчаливая, с худым лицом; Зю-Зю, смахивающая на разухабистую ведущую кулинарной телепередачи; кучерявая, хитроглазая Боб – ни дать ни взять сестра-близнец Эйнштейна; Пиппи, с волосами цвета корицы, вся в веснушках, с плотницким поясом;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
– Прошу прощения за «сортирный» подтекст, – извинился Свиттерс. Вот уже в третий раз он извинялся перед нею за такое же количество дней; и инстинктивно чувствуя, что этот человек каяться не привык, сестра Домино не могла его не простить.
– Не подтекст, а контекст, – поправила она со снисходительной улыбкой – и продолжила рассказ.
Со временем в Ватикане вычислили-таки, что Красавица-под-Маской – это аббатиса Кроэтина. Ей приказали умолкнуть и перестать писать. Она отказалась. Прочие пахомианки, включая Домино, тоже принялись публиковать письма. Сестры заволновались. Церковь принялась выражать недовольство. И угрожать. Эта война неспешно свирепствовала на протяжении нескольких лет. А затем, две недели назад, перешла в решающую стадию. Красавицу-под-Маской вызвали в Дамаск, дабы та предстала перед церковным судом под председательством трех присланных из Рима епископов. Сославшись на слабое здоровье, аббатиса послала вместо себя сестру Домино. Трибунал оказался невосприимчив как к аргументам сестринской общины, так и к обаянию сестры Домино. Он официально объявил о роспуске ордена святого Пахомия и повелел его членам вернуться в Европу, где на них наложат епитимью и направят в иные обители. Во имя Пахомия, отца всех монахинь, и во имя утроб по всему миру Домино посоветовала этим чумовым епископам идти лесом.
– Выселить нас они не могли. Ведь оазис – это не их собственность. Мы проголосовали – и решили остаться. Одна только Фанни склонялась к тому, чтобы бежать прочь, – но передумала. Не иначе как побоялась Асмодея, этого своего инкуба. А потом, вчера, после обеда, пока вы отдыхали, прибыл посыльный из Дамаска. Он привез вести, которых мы больше всего страшились, хотя и не думали, что такое возможно. Нас отлучили от Церкви. Всех до единой. Изгнали из лона Церкви. Навеки.
– То есть вы больше не монахиня, – подвел итог Свиттерс, от души надеясь, что не слишком явно демонстрирует свою радость по этому поводу.
Сестра Домино поджала губы. В глазах ее сверкнул вызов – так шипит и искрится подожженный фитиль.
– Я всегда буду монахиней. И мы будем отправлять обряды и трудиться точно так же, как и прежде. Только теперь… как это вы говорите? – ну, человек посередке – а, никаких посредников. Отныне мы подотчетны напрямую Господу. И одному только Господу.
– Ну что ж, – промолвил Свиттерс, подыскивая слова утешения или поддержки, – возможно, именно так оно и предполагалось изначально. Вот в Коране Магомет утверждает, что единственный путь к Аллаху – это прямой, личный контакт один на один, – и не то чтобы муллы, имамы и аятоллы к нему прислушивались. А еще в Коране написано: «Врата рая широко распахиваются для того, кто умеет рассмешить своих спутников», – однако во всем исламе, похоже, одни только суфии постигли эту истину. Разумеется, в христианской схеме мироздания комедиантам вообще нет места. Если смешок когда-либо и слетал с уст Спасителя, так Евангелия об этом умалчивают. Я так подозреваю, что ген, благодаря которому люди становятся верующими, возможно, наделяет их заодно и иммунитетом к юмору.
Свиттерс уже собирался изложить Маэстрину теорию «недостающего звена» и, может, сказать словечко-другое и про Сегодня Суть Завтра, когда вдруг осознал, что отклонился от темы; и в то время как на шумных сборищах клуба К.О.З.Н.И. подобное словоблудие принимали как должное, более того – на него рассчитывали, в обычной компании такого обычно не терпели. Он сочувственно улыбнулся – и заткнулся.
– А какова ваша вера, мистер Свиттерс? Во что верите вы?
– Хм-м… Ну, я пытаюсь вообще этого избежать.
– То есть пытаетесь не верить?
– Именно. Я спасаюсь бегством от Б-убийц.
– Простите? Что еще за убийцы?
– «Б» – это «Безусловное повиновение». «Б» это «Будь как все». Будь Благовоспитан, Благоразумен, Благочестив, Благодарен. Большинство убийств в мире совершается во имя этих «Б». Если ты отказываешься «Быть как все» – ты недочеловек или враг, или и то, и другое; а «Быть как все» ты не можешь, пока не поверишь во все то, во что верим мы. Возможно, тебя даже тогда не примут – однако надежда есть. Наша религия, наша партия, наше племя, наш город, наша школа, наша раса, наша нация. Будь с нами. Будь как все. Бойся. Или Будь проклят.
– Но человеку свойственно…
– Свойственно верить во что-нибудь и быть частью какой-либо группы? Да, сестра – если я еще вправе так вас называть, – похоже на то. На самом деле это у нас в генах. Я неизменно начеку – и все равно порой это сильнее меня. Чего доброго, мы взорвем самих себя раньше, чем разовьемся и эволюционируем настолько, чтобы отрешиться от этой зависимости; но будьте уверены: даже если мы выживем, пока нас вынуждают «Быть как все», мы вовеки не обретем ни мира, ни свободы.
– О-ля-ля! Да это безумие! Человек, который не принадлежит ни к какой группе и вообще ни во что не верит? Что это за робот, что за приблуда? Да это уже вообще не человек.
– В том смысле, в каком лягушка – это уже не головастик, вы, возможно, и правы. И, возможно, этого не произойдет никогда – да и нужды в том не возникнет. Мы просто сделаемся достаточно терпимы и избавимся от достаточного количества страхов и эгоцентризма – в порядке компенсации. Нейтральные ангелы, чего доброго, одержат верх: нейтральная победа – что за интригующий оксюморон! А тем временем, сестра – если я еще вправе так вас называть, – вы разве не слышите, как они гудят? Вы только прислушайтесь к этому жужжащему рою, этой порожденной ими Банде? Б-бедность. Б-беднота. Б-барыш.
Б-беззаконие. Б-безнадежность. Б-бесправие. Б-беспросветность. Б-бессилие. Б-бесславие. Б-бесчестье. Б-бремя. Б-балласт. Б-братья. Б-братство. Б-бойня. Еще раз Б-бойня. Б-бум-Б-бум. Б-бедствия. Б-болезни. Б-бандитизм. Б-бесчеловечность. Б-бесцеремонность. Б-бесчинства. Б-брешь. Б-битвы и Б-баталии. Б-блокада. Б-бичи. Б-бомба. Б-баллотировка. Б-блюдолизы. Б-базука. Б-брутальная сила. Б-безумие. Б-безволие. Б-безропотность. Б-бездействие. Б-безделье. Б-боязнь. Б-бесы и Б-бесенята. Б-бюрократия. Б-болтуны. Б-«Бини-бейбиз».
– «Бини-бейбиз»? Это детские мягкие игрушки-то?
– Ой, прошу прощения, эти случайно под горячую руку подвернулись. И, безусловно, есть в мире много чего хорошего, что тоже начинается с буквы «Б». Например, Б-бабушка. Б-бисквиты. Б-«Битлз». Б-Бродвей. Б-беина.
– Беи?…
В планы Свиттерса отнюдь не входило пояснять, что по-каталонски beina – пресловутое женское сокровище, пользуясь выражением Одубона По. Вместо того он торжествующе произнес, точно сберегая самое главное под конец:
– Б-Библия.
– То есть вы считаете Библию чем-то хорошим?
– Хм-м… Ну, ежели прибегнуть к моей «пчелиной» аналогии: мед, добытый из этого переполненного улья, может быть сладок и питателен, а может и оказаться смертоносным галлюциногеном. Потому черпайте с осторожностью. Читатель, остерегайся!
Домино изучающе глядела на него – но одобрительно или с презрением, Свиттерс так и не понял. Дабы нарушить затянувшееся молчание, а может, и подольститься, он сознался, что менее года назад всерьез подумывал, а не принять ли ему католичество. О Сюзи он не упомянул ни словом.
– Что? Да вы с ума сошли! Как можно быть в лоне Церкви, не принадлежа к ней и ни во что не веря?
– Да легко. Так оно лучше всего. Отправлять обряды порой так приятно, а вот верить в доктрины практически всегда пагубно.
Восприняв его слова в том смысле, что претворять в жизнь учение Христа, в таковое не веря, лучше, чем ревностно в него верить, но на практике не применять, монахиня неохотно кивнула в знак согласия. Ее собеседник каким-то образом умудрился перевернуть лицемерие с ног на голову.
– Это вы так и работали на ЦРУ?
– Да, пожалуй – теперь, когда вы об этом упомянули, мне и самому так кажется. Это называется участие без вовлеченности.
– Но я не…
– Поскольку ЦРУ – экстремистская организация, обладающая необыкновенной способностью функционировать за пределами компрометирующих каналов нормального политического и коммерческого принуждения, у нее есть возможность пробить затор-другой и поспособствовать бытию мира. Исконные учения Христа, Магомета и иже с ними тоже изобилуют крайностями. Если человек способен действовать в рамках этих экстремистских систем, не идентифицируя себя с порожденной ими чушью, не проникаясь, например, патриотизмом в случае ЦРУ или морализаторским пылом в случае Церкви, тогда тот пульсирующий нерв, что протянулся от гипоталамуса до указательного пальца правой руки – «пальца, жмущего на курок», – возможно, и успокоится, умы обретут свободу и – кто знает? – плотины ортодоксии и уверенности рухнут, и – как бы это получше выразиться? – река событий, играя и бурля, хлынет в новых, неожиданных направлениях. Что-то в таком духе. Ча-ча-ча.
– Стало быть, вот какова ваша вера? Свобода и непредсказуемость?
Свиттерс допил чай.
– Моя вера – все то, что позволяет мне радоваться жизни. Если ваша религия не дает вам того же, да какой, к черту, в ней смысл?
На мгновение сестра Домино словно опешила.
– Поддержка, – отрывисто бросила она.
– Хе! – Прозвучало это настолько по-Маэстриному, что Свиттерс уже готов был наградить себя браслетом.
– Надежда.
– В математике я не силен, но разве икс надежды не сводит на нет икс веры? То есть если вы верите, что утром взойдет солнце, вам незачем на это надеяться.
– Утешение.
– Утешение? Затем Господь и создал спиртные напитки и блюзы.
– Спасение.
– От чего? Вы, часом, не имеете в виду этакое долгосрочное, не предусматривающее взносов посмертное страхование от пожара?
Домино не ответила, и Свиттерс побоялся, что зашел слишком далеко.
– С другой стороны, я, например, никогда не понимал, что смысла в куриных крыльях. Как для самой цыпки, которая, как известно, не летает, так и для едока, которому мяса достается с гулькин нос – не хватит, чтобы оправдать весь жир, затраченный на то, чтобы сделать крылышки хотя бы вполовину съедобными.
Глаза ее на мгновение затуманились грустью, взгляд помягчел еще более.
– А скажите, филадельфийский бифштекс с сыром готовят и по сей день?
– Еще как готовят. Есть в мире вещи, на которые можно положиться безоговорочно.
Сестра Домино улыбнулась – и улыбка эта наводила на мысль о помеси Тадж-Махала с музыкальным автоматом.
– А прямо сейчас у вас есть причины радоваться жизни?
– По правде говоря, да. Я – в чужой стране, причем нелегально, в загадочном монастыре, где мне не место, сижу и беседую с племянницей синей ню, что уж совсем невероятно. Ну как тут не наслаждаться жизнью?
На краткий – о, какой краткий! – миг она накрыла ладонями его кулаки, покоящиеся на подлокотниках кресла.
– И при этом, к несчастью, в инвалидном кресле. – Она встала. – О'кей. Теперь мне нужно пойти к тетушке. Отлучение оказалось для Красавицы-под-Маской тяжким ударом. Тяжким ударом для нас всех. Но мы пойдем вперед. – Mонахиня поправила благоухайную веточку за ухом. И шагнула к выходу.
У дверей она замешкалась.
– Теперь, когда церковные патриархи решили, что крохотная группка монахинь-пустынниц недостойна принадлежать к их Церкви, нам придется пересмотреть наши взаимоотношения с религией. В придачу к этому мы вот уже несколько лет пытаемся пересмотреть свои взаимоотношения с Христом, с Богородицей и Господом. Господь – это, разумеется, постоянная; Господь вечен и абсолютен, Господь не меняется. Но человеческие концепции Господа, человеческое восприятие Господа, то, как мы видим и воспринимаем Господа, в ходе истории много раз менялось. Порой Он кажется нам более близким; порой – более безличным и отчужденным; в одни эпохи Он являлся главным образом разгневанным, нетерпимым и мстительным; в другие – более любящим и снисходительным. Наш образ Господа развивается. Так? А каковы были бы наши представления о Господе и о религии, если бы приходили к нам через видение женщин? Вы об этом когда-нибудь задумывались? Здесь мы как раз и сосредоточиваемся на этих вопросах; вот почему мне столь ценна беседа с вами – ведь при том, что я, возможно, и не согласна с многими вашими абсурдными идеями, вы мне демонстрируете, каково это – мыслить свободно, без стеснений и ограничений и заблуждений. Это очень полезно.
– Мы, абсурдисты, всегда к вашим услугам.
– А еще я вам очень благодарна за то, что вы, по сути дела, заставили меня рассказать историю нашей общины. Потому что, даже при том, что вы называете наш монастырь «загадочным», вы теперь сами видите, что церемония с костром – явление вполне логичное и прагматичное, как и вся наша деятельность. Мы просты, как свечка, мистер Свиттерс. Нет никакой магии и никакой тайны.
– Да, пожалуй, что и нет, – согласился он. – Конечно, если не считать документа.
Домино побледнела.
– Ах, ну да, – вздохнула она, помолчав немного. – Документ. Змий в нашем райском саду.
Мария Первая принесла ему ленч, и после того, как таковой был поглощен сферой, наполненной мистическим белым светом и якобы находящейся в нижней части его торса, питательные вещества вновь преобразовались в фотоны, а мякина – в «темное вещество», как будто телесные отходы были пеплом мертвой звезды, – Свиттерс отправил Маэстре электронное письмо, рассказав о любопытном совпадении с синей ню. Затем, пламенно ненавидя весь процесс, поупражнялся с час и даже больше, превратив койку в подобие мата, своеобразный помост, на котором он производил седы, отжимания, упоры и прочие разновидности самоистязаний, требуемые тиранией «технического ухода».
И настолько вымотала его эта напряженная разминка, что Свиттерс заснул, прочтя едва ли с полстраницы «Поминок по Финнегану». Когда же он вновь открыл глаза, было уже темно. Поднос с ужином для него оставили на табуретке у изголовья кровати, и рядом с рогом изобилия сандви-чапиты стоял высокий бокал красного вина (чай, рыдай и страдай!) и лежала веточка флердоранжа.
Увидеть Домино раньше, чем наступит утро, напрасно было бы и мечтать, но когда наконец-то рассвело (почти всю ночь он читал), Свиттерс выглядел настолько здоровым и бодрым (разминка исправно выплатила дивиденды), что монахиня предложила устроить экскурсию по оазису. На протяжении последующего часа она возила его кресло по территории туда и сюда.
Вдоль толстых глинобитных стен разнообразных строений цвели желтые розы, а в ивах, окруживших изобильный родник – главное украшение и источник жизненной силы оазиса, – куковали кукушки. Ирригационные желобки отводили воду от источника к огородам, где густо росли помидоры, огурцы, турецкий горох и баклажаны. В рощицах, разбросанных по оазису тут и там, в свой срок созреют фиги, миндаль, апельсины, гранаты, грецкие орехи, финики и лимоны. Под жасминовыми кустами рылись куры, словно упражняясь в архаической арифметике; одинокий ослик взмахивал хвостом так размеренно и ритмично, словно то был маятник, отсчитывающий время мира; и пара-тройка низкорослых черных коз блеяли и жевали, жевали и блеяли – создавалось ощущение, будто едят они собственные голоса. Над оазисом разливался безмятежный покой и благоухание цветов: то, наверное, и впрямь было подобие Эдема, пусть в упрощенном, «удешевленном» варианте.
– А сирийское правительство против вашего здесь присутствия не возражает? – полюбопытствовал Свиттерс, памятуя о том, что ни одной другой стране мира, за исключением разве что Израиля, не довелось за свою историю пережить такого количества кровавых религиозных бойней.
– Au contraire. В Дамаске нас просто обожают. Всегда можно указать на наш символический монастырь как на пример терпимости и многообразия. Мы, как вы изволите выражаться, хороший пиар для Сирии. В Дамаске нас любят больше, чем в Риме.
У сводчатой, решетчатой двери в трапезную Домина официально представила его каждой из сестер. То есть всем, кроме той, познакомиться с которой Свиттерсу хотелось более всего. Они выстроились в ряд – от Марии Первой – самой старшей, если не считать неуловимой Красавицы-под-Маской, – до младшей, тридцатичетырехлетней Фанни, наиболее открыто дружелюбной. Между ними числились Мария Вторая, молчаливая, с худым лицом; Зю-Зю, смахивающая на разухабистую ведущую кулинарной телепередачи; кучерявая, хитроглазая Боб – ни дать ни взять сестра-близнец Эйнштейна; Пиппи, с волосами цвета корицы, вся в веснушках, с плотницким поясом;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65