И это будут несметные богатства, потому что сами имена прошедших через его жизнь людей светят подобно алмазам.
Сын мелкого петербургского чиновника, Асафьев благодаря любви к музыке, редчайшему трудолюбию и настойчивости стал незаурядным музыкантом и постепенно вошел, сперва робко, а потом уверенно и с достоинством в круг самых глубоких и авторитетных людей искусства. Как композитор он учился у Н. А. Римского-Корсакова и А. К. Лядова; как будущий критик брал незабываемые уроки постижения искусств у самого Владимира Васильевича Стасова, тепло принявшего в свой круг в 1904 году талантливого юношу, умевшего вдохновенно сыграть с листа сложнейшие сочинения. У Стасова Асафьев познакомился с М. Горьким и И. Репиным, у него же слушал пение Ф. Шаляпина и игру А. Глазунова и других выдающихся музыкантов.
Работая после окончания консерватории концертмейстером балетного класса Мариинского театра, он наблюдал творчество реформатора балета М. Фокина. И даже написал классический танец для А. Павловой и В. Нижинского. Его друзьями в молодые годы были С. Прокофьев и Н. Мясковский. Эта дружба сохранилась до конца жизни.
После Октябрьской резолюции он сразу включился в строительство музыкальной культуры молодой Советской республики - занимался и школьным музыкальным воспитанием, и созданием первых филармоний и музыковедческих факультетов консерваторий, и исследованием творчества западных и отечественных композиторов. Его работы высоко ценил нарком просвещения А. В. Луначарский.
Да, многое прошло перед мысленным взором музыканта в дни блокады, и о многом он решил рассказать людям.
Но силы человеческие не беспредельны. Вскоре он почувствовал приближение беды: ровно за месяц до вышеупомянутого письма Кабалевскому он признается ему: «Слабеет память, но слух в идеальном порядке. Слабеет сердце, усилился склероз, а мозг каждый день приносит мне новые мысли, новые идеи, новые перспективы. Глупая машина человек: вот когда сердце тянется к остановке, мозг взвивается неистово ввысь, как летчик. Право же, досадно...»
И осенью, во время работы над балетом «Милица» о партизанском движении в Югославии, у композитора произошло кровоизлияние в мозг. Он «выкарабкался» и вернулся к работе (хотя бы по полтора часа в день!). Но силы были подорваны основательно. И в феврале 1943 года его через Ладожское озеро увезли на Большую землю, в Москву. Кончился период поистине героической фронтовой ленинградской жизни Асафьева, совершившего гражданский и научный подвиг. В том же году он был избран действительным членом Академии наук СССР и удостоен Государственной премии «за многолетние выдающиеся достижения в области музыкознания».
Еще в первой «блокадной» книге об интонации, «мгновение» работы над которой мы мысленно остановили, Асафьев написал (это последние слова книги): «В эти великие дни и месяцы мне хочется доказать «варварам всего мира», что в нашей великой стране мысль не умирает ни на миг даже среди тягостнейших испытаний».
И он целиком подтвердил эти слова своей жизнью.
* * *
...Асафьев поплотнее закутался в старенькое пальто - холод упорно просачивался сквозь одежду - и снова склонился над тетрадью. И побежали энергичные острые буквы, складываясь в слова, цену которых нельзя определить обычными мерками, ибо это вечные духовные ценности.
«...Шопен - совершенство, но Шуман эмоционально первозданнее: исповедь души и начало эпохи. Отсюда неоглядность и неохватность его влияния всюду и всепроникаемость его «голоса»...
Асафьев вынужден писать кратко, почти афористично, фиксируя только самое главное. Он боится не успеть высказать, что накоплено за всю жизнь и давно уже требует обобщения. Он понимает, что пишет, возможно, нечто подобное завещанию слушателям музыки. Кто знает, что будет с ним завтра? Но он вместе со всеми ленинградцами сражался на своем посту, как боец.
Да, музыка в эти дни тоже была оружием. И боевая песня, рожденная в городе-фронте, и Седьмая симфония Дмитрия Шостаковича, созданная в Ленинграде и посвященная его славным защитникам, и ставшие классическими труды выдающегося ученого-музыковеда современности Бориса Владимировича Асафьева, тоже родившиеся в городе Ленина в пору наитруднейших военных испытаний.
И сейчас, когда мы отмечаем 30-летие Победы в Великой Отечественной войне, мы вновь и вновь обращаемся к этим волнующим музыкальным документам эпохи, повествующим о величии духа советского человека, его гуманизме, вере в торжество света, правды.
* * *
Музыка... Размышляя над тем, какое поистине могучее влияние на жизнь человеческую она оказывает, какие великие умы и высокие души посвятили ей свое вдохновение и труд; думая над всем этим, глубоко сожалеешь, что есть еще люди, которые вступают в жизнь, не прикоснувшись к этому целительному источнику, этому роднику духовной красоты и большой нравственной силы. И хочется пожелать, чтобы каждый человек открыл для себя этот удивительный мир, чтобы солнце большой музыки взошло над каждым из нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Сын мелкого петербургского чиновника, Асафьев благодаря любви к музыке, редчайшему трудолюбию и настойчивости стал незаурядным музыкантом и постепенно вошел, сперва робко, а потом уверенно и с достоинством в круг самых глубоких и авторитетных людей искусства. Как композитор он учился у Н. А. Римского-Корсакова и А. К. Лядова; как будущий критик брал незабываемые уроки постижения искусств у самого Владимира Васильевича Стасова, тепло принявшего в свой круг в 1904 году талантливого юношу, умевшего вдохновенно сыграть с листа сложнейшие сочинения. У Стасова Асафьев познакомился с М. Горьким и И. Репиным, у него же слушал пение Ф. Шаляпина и игру А. Глазунова и других выдающихся музыкантов.
Работая после окончания консерватории концертмейстером балетного класса Мариинского театра, он наблюдал творчество реформатора балета М. Фокина. И даже написал классический танец для А. Павловой и В. Нижинского. Его друзьями в молодые годы были С. Прокофьев и Н. Мясковский. Эта дружба сохранилась до конца жизни.
После Октябрьской резолюции он сразу включился в строительство музыкальной культуры молодой Советской республики - занимался и школьным музыкальным воспитанием, и созданием первых филармоний и музыковедческих факультетов консерваторий, и исследованием творчества западных и отечественных композиторов. Его работы высоко ценил нарком просвещения А. В. Луначарский.
Да, многое прошло перед мысленным взором музыканта в дни блокады, и о многом он решил рассказать людям.
Но силы человеческие не беспредельны. Вскоре он почувствовал приближение беды: ровно за месяц до вышеупомянутого письма Кабалевскому он признается ему: «Слабеет память, но слух в идеальном порядке. Слабеет сердце, усилился склероз, а мозг каждый день приносит мне новые мысли, новые идеи, новые перспективы. Глупая машина человек: вот когда сердце тянется к остановке, мозг взвивается неистово ввысь, как летчик. Право же, досадно...»
И осенью, во время работы над балетом «Милица» о партизанском движении в Югославии, у композитора произошло кровоизлияние в мозг. Он «выкарабкался» и вернулся к работе (хотя бы по полтора часа в день!). Но силы были подорваны основательно. И в феврале 1943 года его через Ладожское озеро увезли на Большую землю, в Москву. Кончился период поистине героической фронтовой ленинградской жизни Асафьева, совершившего гражданский и научный подвиг. В том же году он был избран действительным членом Академии наук СССР и удостоен Государственной премии «за многолетние выдающиеся достижения в области музыкознания».
Еще в первой «блокадной» книге об интонации, «мгновение» работы над которой мы мысленно остановили, Асафьев написал (это последние слова книги): «В эти великие дни и месяцы мне хочется доказать «варварам всего мира», что в нашей великой стране мысль не умирает ни на миг даже среди тягостнейших испытаний».
И он целиком подтвердил эти слова своей жизнью.
* * *
...Асафьев поплотнее закутался в старенькое пальто - холод упорно просачивался сквозь одежду - и снова склонился над тетрадью. И побежали энергичные острые буквы, складываясь в слова, цену которых нельзя определить обычными мерками, ибо это вечные духовные ценности.
«...Шопен - совершенство, но Шуман эмоционально первозданнее: исповедь души и начало эпохи. Отсюда неоглядность и неохватность его влияния всюду и всепроникаемость его «голоса»...
Асафьев вынужден писать кратко, почти афористично, фиксируя только самое главное. Он боится не успеть высказать, что накоплено за всю жизнь и давно уже требует обобщения. Он понимает, что пишет, возможно, нечто подобное завещанию слушателям музыки. Кто знает, что будет с ним завтра? Но он вместе со всеми ленинградцами сражался на своем посту, как боец.
Да, музыка в эти дни тоже была оружием. И боевая песня, рожденная в городе-фронте, и Седьмая симфония Дмитрия Шостаковича, созданная в Ленинграде и посвященная его славным защитникам, и ставшие классическими труды выдающегося ученого-музыковеда современности Бориса Владимировича Асафьева, тоже родившиеся в городе Ленина в пору наитруднейших военных испытаний.
И сейчас, когда мы отмечаем 30-летие Победы в Великой Отечественной войне, мы вновь и вновь обращаемся к этим волнующим музыкальным документам эпохи, повествующим о величии духа советского человека, его гуманизме, вере в торжество света, правды.
* * *
Музыка... Размышляя над тем, какое поистине могучее влияние на жизнь человеческую она оказывает, какие великие умы и высокие души посвятили ей свое вдохновение и труд; думая над всем этим, глубоко сожалеешь, что есть еще люди, которые вступают в жизнь, не прикоснувшись к этому целительному источнику, этому роднику духовной красоты и большой нравственной силы. И хочется пожелать, чтобы каждый человек открыл для себя этот удивительный мир, чтобы солнце большой музыки взошло над каждым из нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17